Можно ли ждать от врачей и медперсонала помощи в смерти неизлечимых больных?

Призвание медиков, их профессиональная и психологическая обязанность – лечить, исцелять людей. Законам, противоречащим этому постулату, просто не должно быть места.

В особенности недопустимо разрешение больничному медперсоналу совмещать эту роль с «активной» эвтаназией в тех странах, где помимо обычных больниц действуют и лазареты при церковных общинах. Некоторые конфессии или отцы церкви проповедуют искупительную силу страдания и вряд ли станут закрывать глаза на действия врачей, стремящихся как раз избавить человека от мучений.

Независимо от религиозных убеждений, я не вижу ни моральных оснований, ни смысла, да и необходимости в том, чтобы навязывать практикующим врачам не свойственную им роль. В идеале система законов и институтов эвтелии, снимая с врача подобную обязанность, ничуть не лишает его возможности проявлять к пациенту естественное сострадание. С надеждой взирая в будущее, я бы всем нам пожелал, чтобы врачей в большей мере ориентировали на профилактику заболеваний, на превентивную медицину. А смерть, ожидающая каждого из нас в конце жизненного пути, вообще не входит в сферу куда более важной вышеупомянутой специализации.

Стоит упомянуть об эвтаназии, и большинство врачей тотчас автоматически ссылаются на клятву Гиппократа. Может возникнуть вопрос, уж не потому ли я столь настоятельно ратую за разделение этих двух медицинских профессий, дабы не входить в противоречие с врачебной присягой? Нет, речь идет о более существенном моменте: взаимоотношения пациента и врача, которые в идеале должны строиться на полной искренности и доверии, могут быть омрачены подозрениями больного, что его целитель время от времени помогает кое‑кому отправиться на тот свет. Да и врач будет с опаской относиться к тяжелобольным, иной раз предполагая, что пациент ждет от него именно этой услуги.

Многие ссылаются на клятву Гиппократа, однако, судя по всему, мало кто ознакомился с ней по‑настоящему. А между тем лишь из полного ее текста становится ясно, что распространяется она не на всех врачей, а лишь на последователей Гиппократа, и притом не на хирургов.

Достаточно привести несколько фраз из этой клятвы. Начнем со слов, упоминаемых чаще всего: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла…» Их воспринимают как абсолютный запрет эвтаназии, хотя они лишь подтверждают мою основную мысль: помощь в смерти не должна стать задачей врачей, давших клятву лечить больных. В античных Афинах у Гиппократа и его учеников не было необходимости самолично пользовать всех больных или помогать умирающим – на то были другие специалисты, как это явствует из последующего текста клятвы: «Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом». Выражаясь современным языком, все, что не входит в профессиональную компетенцию врачей Гиппократова круга (скажем, все не относящееся к терапии), следует предоставить другим специалистам. Наверняка и помощь в смерти не входила в сферу обязанностей учеников Гиппократа, если судить по запрету давать яд, даже если человек попросит.

Эвтелия и ждет от врачей лишь того, что, кстати, является их долгом: поставить точный диагноз и откровенно сообщить о нем больному, всесторонне проинформировать его о дальнейшем ходе заболевания, включая и возможные последствия лечебных мер. Но в наши дни врачи, как правило, не делятся с больными (в особенности безнадежными) теми сведениями о предполагаемом течении болезни, которые пациенту необходимо знать. И не обязательно потому, что трудно выкроить для этого время или нет желания обременять пациента малоприятными подробностями. Пожалуй, истинная подоплека такова: чем меньше известно больному, тем больше гарантия, что он сам захочет решить, на какое лечение соглашаться, а какое отвергать. Только ведь подобное сокрытие информации, необходимой для принятия решения, следовало бы считать нарушением права человека на самоопределение и должно расцениваться как подпадающее под санкции.

Зато если врачи хотят подстраховаться, они берут с пациента подписку о том, что тот информирован о своем состоянии и о возможных негативных последствиях предполагаемого лечения. Без такой подписки в большинстве больниц теперь и не проводят хирургических операций, дабы избежать возможных судебных санкций. Стало быть, больной собственноручной подписью подтверждает, что на основе полученной информации он дает согласие на хирургическое вмешательство и осведомлен о грозящем ему риске. Конечно, он даст подписку даже в том случае, если не располагает соответствующей информацией, но применительно к неизлечимо больному, которому не требуется хирургическое вмешательство, в подобной видимости нет нужды. Пожалуй, и впрямь это было бы лишено смысла: вздумай больной просить о сокращении агонии, законного способа для этого нет. Врачу же легче помочь больному уйти, когда он сам сочтет это своевременным, если они с больным не обсуждали возможности такого нарушения закона.

При условии осуществления эвтелии и легализации эвтаназии от врача потребуется лишь откровенно сказать больному, что он сделал все от него зависящее, но в данной ситуации медицина бессильна. Подобно тому, как терапевт сообщает о необходимости обратиться к хирургу, а там уж больному решать, согласится ли он на операцию. Если врач видит, что на выздоровление надежды нет, дело идет к концу и можно разве что затянуть процесс умирания, он обязан сообщить об этом больному или ответственному за него лицу. А дальнейший выбор – за пациентом: долгое, мучительное угасание, требующее круглосуточного ухода, или же услуги специалиста, который поможет уйти в мир иной.