Чемпионат шестой (1964) 10 страница. В истинной жизни - жизни согласно природе и внутреннему смыслу - никогда не надо

 

В истинной жизни - жизни согласно природе и внутреннему смыслу - никогда не надо доказывать это "я", надо жить. Ты и есть доказательство всего.

 

Что до силы... она была и будет доказательством лишь для рабов по натуре, ибо только раба по натуре убедит и смирит сила. Это мое самое главное, стержневое убеждение.

 

С этим чувством я жил в спорте. Оно не сразу стало таким осознанным. Но уходил я с глубоким отвращением к прошлой жизни, с презрением к ее лживым божествам, с верой в первородство души и жизни по естественности чувств, святости человека.

 

В человеке два начала: духовное и животное. Отсюда двойственность его природы и, стало быть, все противоречия. Одно тянет в одну жизнь, проявляет себя больше; другое на время уступает... Случается, животное начало и руководит всей жизнью...

 

Все это старо, давно известно, но знание не делает тебя другим, не вносит мир в твою душу. Страсти и рассудок в непрерывном несогласии и борьбе. И так сложно прийти к миру в себе. Только чрезмерная усталость или громадная боль вдруг создает желанный покой - не покой, конечно, а видимость покоя...

 

Что до спорта... существует любовь, страсть - они выше благоразумия, расчетливости, выгод, инстинктов и болезненного, нарывного "я". Это великое, огненное и созидательное чувство. И я верю, что оно, и только оно, в основе всех подлинно великих свершений в спорте.

 

И еще о спорте, который называют большим.

 

Летом 1963 года я выступал на партийном собрании Центрального спортивного клуба армии и предложил всем ведущим спортсменам армии (и страны) обратиться в ЦК партии. Смысл обращения: тот спорт, которым мы занимаемся, не имеет ничего общего с любительским, тем более массовым, более того, он обирает массовый спорт... С другой стороны, так называемый большой спорт - откровенно профессиональный, беспощадный по своей сущности. И вывод: большой спорт в таком виде не нужен стране, его следует ликвидировать...

 

Это предложение вызвало негодование почти всех армейских спортсменов-коммунистов. Меня обвинили в том, что я разоружаю нашу идеологию перед буржуазной. Дело приняло такой оборот, что встал вопрос об исключении меня из партии. Доложили обо всем Н. С. Хрущеву, но он одобрил мою принципиальность, и это приостановило дальнейший разворот событий.

 

Потом я выступил точно с таким же предложением в ЦК ВЛКСМ. Мое выступление было третьим или четвертым - после него совещание сразу же закрыли... Я продолжал в интервью, рассказах высказывать сходные мысли и заработал ярлык человека, "враждебного нашему делу".

 

Мне заткнули рот - почти на двадцать лет...

Глава 260

 

"Два самых сильных человека России - Хрущев и Власов пали почти в один день",- напишет японская газета. Именно тогда консервативная бюрократия лишила власти Хрущева.

 

"После поражения непобедимый Власов заявляет об отказе от дальнейших соревнований... 18 октября в 19 часов 45 минут (по японскому времени) окончилась безраздельная гегемония Власова. Когда оркестр готовился исполнить советский гимн, побежденный, такой спокойный, словно он был зрителем, поведал нам: "Это последний раз. Я не могу перенести того, чтобы быть вторым. Я хочу быть первым, только первым!""

 

Я слышал много отзывов об этом поединке. Мне приписывали слова, которые я не говорил; чувства, о которых знать, естественно, мог лишь я, и намерения, которые были вовсе мне чужды, но эти слова репортеру "Экип" я сказал. Когда я их прочитал, мне показалось сначала, что это - ложь. Но потом я все вспомнил...

 

Я стоял в коридоре. Еще не мог опомниться, когда меня начали фотографировать со всех сторон и засыпать вздорными, порой унизительными вопросами.

 

- Это организованный загон? - особенно настойчиво спрашивал через переводчика какой-то человек.

 

Я глянул: на пиджаке значок представителя прессы.

 

- Против вас сыграли свои, да? Это загон, да? - продолжал выкрикивать он.

 

Я только махнул рукой. Так хотелось сказать: "Отстаньте!"

 

Всем хотелось знать, какой я после поражения. Такое липкое, настойчивое любопытство!.. А там, в другом конце коридора, толпа окружила Жаботинского. Со мной почти никого, кроме нескольких журналистов. Им важно сделать материал похлеще, мне - любой ценой не выдать своего настроения. И тогда я произнес эти слова. Рэнэ Моизэ спрашивал на правах старого знакомого, и я ответил. Я подчинился первым чувствам, но только с одним желанием - не быть жалким, не показаться сломленным, побежденным. Я не верил, что есть в жизни такая сила, которая способна сломить меня. Убить- да, но сломить, приручить - нет, это исключено... Никто не заставит меня просить пощады - я в это верил, потому что это - моя суть. Сделать меня другим - значит убить меня. Я не могу иметь другое лицо, голос - это невозможно. Многому научила меня жизнь, но не отказу от себя и своих убеждений...

 

Какое-то время я не уходил. Нельзя дать и этот шанс журналистам. Завтра же все спортивные газеты напишут, будто я спасался бегством. Я улыбался и отвечал по возможности обстоятельно. Впрочем, улыбка была естественная. Все внутри окаменело, и мне, как это неправдоподобным ни покажется, очень многое представилось уже вздором, базарным и ненастоящим.

 

Я не стал дожидаться окончания Олимпийских игр и через день улетел в Москву.

 

Раз эта жизнь оборвалась - скорее начать новую. Прикидывал: когда у меня отнимут стипендию? Литературные заработки ничтожны. Как ни натягивал, а жить не на что. И все равно - надо начинать. Пора.

Глава 261

 

Разве это книга о спорте - тренировках, поединках, рекордах, славе и обманах славы и славой?..

 

Это книга о людях и жизни. Люди строили что-то новое в жизни. Это новое не давалось и наказывало их. А люди не уступали, хотя и пригибались под поражениями и страданиями.

 

Это была обычная и необычная жизнь - маленький скол ее со своим характерным строем борьбы. Люди назвали этот ее скол Спортом, но это была все та же жизнь, точнее, было от одной необъятной жизни всех.

 

Особенность этой жизни, называемой Спортом, в том, что она развивается, главным образом, на виду у всех, и она очень короткая, гораздо короче той, что мы называем обычной, то есть жизнью всех.

 

Нет, это не воспоминания о Спорте, это как книга-исповедь о надеждах, вере, крушении надежд... и негасимом огне веры.

Глава 262

 

Я был действительно в хорошей форме. Мозоли на руках сошли лишь через год...

 

Справедливость силы, святость побед, поиск силы - слова, слова... Я дал обещание больше не быть атлетом, не смотреть поединки, забыть свое прошлое. В том прошлом я казался себе выдуманным, больным манекеном сверхчеловека (если только манекен может болеть).

 

Святость силы, справедливость силы, благодарность силы... Я не читал ничего о соревнованиях. Недоразумением и глупостью считал ту жизнь. Потерянные годы... Гладиаторство...

 

Догнать время! Взять это время! Вернуть его исступленной работой! Снова найти себя! Утопить в работе память прошлого, излечиться от прошлого, отречься от прошлого. Найти себя. Опрокинуть пошлую истину той единственности в "железе". Живет, борется, страдает другая жизнь - огромная жизнь. В ней тонут все прочие ограниченные смыслы. Служить этому общему смыслу.

 

Уйди так далеко в себя мечтой упорной,

 

Чтоб настоящее развеялось, как пыль...

 

...Как опасна похвала писателю. Как важно сохранить в себе свой голос. Как легко сбиться с него. Премия, слава - западня для писателя. Тогда он уже не художник. Угодить, удержаться на гребне - эти заботы все больше и больше захватывают его воображение, направляя творчество к профанации. Угодливость заменяет ему основные качества и открывает дорогу.

 

Я не верю в то, что люди называют любовью.

 

Любовь дает человеку слишком высокую энергию жизни - ответственность и натянутость в каждом мгновении ее слишком категоричны.

 

Я верю в дружбу - она тот ровный, верный огонь, который надежно и преданно обогревает нас. С годами чувства в дружбе приобретают совершенно иной характер. В них появляется столько нежности, пластичной мягкости, сбережения женщины-друга, столько тактичности, столько радости, что это, надо полагать, и есть та самая любовь. Возможно, такая дружба неизбежно переходит в любовь.

 

Но это уже не та любовь, которую мы знаем. Это чувство гораздо более высокого порядка. Его можно назвать любовью-дружбой, но мотив дружбы всегда звучит мощно и властно. И это делает любовь немеркнущей, невозможной и неспособной к разрушению. Есть нечто большее, чем физическая близость и страсть,- нужность друг другу, духовное родство, величайшее понимание друг друга с неизменным следствием этого - терпимостью.

 

Там, где настоящая дружба, любовь никогда не гаснет.

 

Мне представляется величайшим даром судьбы для мужчины и женщины эта любовь-дружба.

 

Она неспособна к измене, непорядочности - это не из ее природы. Она обычно обрывается только смертью, одной лишь смертью - и ничем больше... А как часто у людей на вопрос: "Он любит ее?"- я слышал в ответ:

 

"Конечно, жалеет..." Тоже любовь.

Глава 263

 

В Хабаровске я оставил ТУ-114 с олимпийской делегацией из-за мозгового спазма.. Самолет ушел по графику, меня не стали ждать. А мне куда? Слабость, порой рвота с кровью, и земля норовит сбить с ног... Только бы не свалиться.

 

В Хабаровске уже поздняя осень, морозит. На мне нейлоновый плащ, летний костюм. Распаковал сумку, надел шерстяной костюм с нашитыми белыми буквами "СССР" - и на скамейку, отлеживаться. День к вечеру. Чужой город. Какой-то человек углядел под плащом буквы, притащил очень крепкий чай в кружке. Не чай, а чи-фир. Полегчало, смог подняться, уйти в сторонку, где никого нет. Стыд не позволяет быть слабым на виду у людей. А тот человек не бросает, помогает: то сумку возьмет, то подопрет - уж очень мутит меня. Я только поглядываю на него с благодарностью. Он маленький, до подбородка мне. Наконец нашел скамейку в стороне от здания аэропорта, здесь ряды высоких тополей и никого из людей. Ветер с поземкой, леденящий. Я лег на скамейку. Человек достал старое тонкое одеяло - вроде солдатского, накрыл меня, сел рядом. Он невзрачен, плохо брит, в руках не рюкзак, а скорее котомка - уже очень заношена... Я подумал о тех многих десятках людей и Воробьеве, которых унес ТУ-114. Скоро прилетят в Москву, дома у меня будут волноваться...

 

Кружка чая...

 

И я забылся на час. Человек не оставил, стерег меня...

 

Если бы я сейчас мог его встретить! Пусть удача и здоровье не обойдут его!..

 

А раскис я тогда основательно. Даже в забытье мутило и все не хватало воздуха.

 

Очнулся. Человек спрашивает, куда я теперь. Говорю, надо на поезд, самолет не для меня сейчас. Спорол с куртки буквы "СССР" и отдал человеку. "На память",- сказал ему. Он стал предлагать рубли на такси - отказался. На такси меня умотает. И так весь дрожу, не от холода, конечно. Слабость такая: ткни-упаду. Простились. Я кое-как пошел. Понимаю одно: надо спешить, пока еще не кончился рабочий день. Уже план есть - занять деньги в окружном доме офицеров. Представлюсь - не должны отказать. И точно - ссудили деньги под расписку. По правилам, когда выезжаешь за границу, сдаешь все до рубля (тогда было так). Так что и чай, если бы захотел, взять не смог бы. И вообще ничего не смог бы - без копейки, без документов. На счастье, есть хоть олимпийское удостоверение - это для Токио, но при случае сгодится и здесь. Впрочем, в окружном доме офицеров без того узнали и поверили...

 

В поезде спазм не отступал трое суток. Я лежал в полузабытьи, не ел, не двигался. Вагон насквозь пустой, гремит, мотается.

 

Проводник,- степенный, словоохотливый украинец, узнал меня по газетной фотографии. Принес газету, в которой все о моем поражении, и вот тут очень забавно выразил свои чувства: "Да-а-а, бывает! Настоящая зеленая собака!" И стал меня уговаривать не грустить: он решил, что это я от расстройства чувств морю себя голодом и третьи сутки не выхожу из купе. Я и рад был бы встать, да спазм к полке припечатал.

 

Я ехал в одиночестве, все купе пустовали. Проводник как-то заметил: "Хотите, подсажу блондиночку? От меня зависит, где ей дать место, а могу и по составу пошукать. Блондинками надо лечить горе. Без промаха бьет лекарство..."

 

Он подрабатывал тем, что пускал в пустые купе парочки. Нет-нет, а простучат по коридору каблучки и голоса сдавленно, смущенно зашепчутся.

 

В Иркутске я одолжил денег у своего поездного хозяина и самолетом вылетел в Москву. Организм уже преодолел слабость.

 

Все дни жена металась в поисках. Никто ничего не мог сообщить, да и кому до этого было дело... Аппарат, который поначалу должен был обслуживать спорт, сегодня с помощью спорта обслуживает себя. Спортсменам все дается ценой нечеловеческих усилий, ценой потери здоровья, ценой унижений, а чиновничество сыто спортом. Оно куда как безбедно живет за чемпионским столом. Их, сосущих спорт, десятки и сотни тысяч.

 

Что мы для них? Средство, источник благополучия, не больше.

 

Я был очень спокоен на олимпийском помосте. Даже газеты не без удивления помянули об этом. И после я был спокоен.

 

"Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячи лиц".

 

Это как в старинном русском песнопении: ярость, зло, зависть, смерть... не отрешат от жизни вечной.

 

Не отрешат...

 

Не ложиться в яму судьбы...

 

В те дни я решил продолжить "железную игру". Взять шестьсот - и уйти. А для этого привести себя в порядок. Достаточно года неторопливых тренировок. Я и предположить не мог, что мне в этом откажут...

 

На память идут слова Жени Минаева (вместе работали за сборную): "Как за границей, так меня там все "сэр", "сэр", а как домой вернешься, так матом меня..." Да, уж тут не будут величать сэром.

 

Он был прав: в случае неудачных выступлений отношения не только с руководством спорта, но и с болельщиками четко складывались по схожей схеме.

 

Это, разумеется, не воодушевляло.

 

Помню встречу на вокзале после одного из выступлений. Я пошел навстречу своим, радуясь, улыбаясь, пряча боль всех тревог и обид.

 

Незнакомый человек окликнул меня. Я остановился, еще толком не понимая, что же ему нужно, но уже чувствуя, что будет новая боль.

 

Человек протянул руку, сильно встряхнул мою и сказал:

 

- Я тоже хозяин страны... Что ж ты арену бросил, мать твою!..- И разложил передо мной все богатство своих слов - минуты на полторы, не меньше.

 

"Арена" тут припуталась из-за моего заявления об уходе из спорта. Заявление напечатали многие газеты, разнесло радио.

 

Если бы такая встреча была эпизодом. В той или иной форме я слышал подобное постоянно - всю спортивную жизнь и десятилетия спустя. Да-а, сэр...

 

Случайные, чужие люди вспарывали тебе грудь злыми, несправедливыми словами (порой преследовали письмами, звонками). И все надо терпеть. Ведь если ты знаменит, тем более знаменит от спорта, ты уже собственность всех. Я почти не встречал участия и бескорыстной доброты - едва ли не каждый вырывал из тебя часть жизни, пусть небольшую, но вырывал... И уже никто никогда не сомневался в своем праве поступать таким образом. И даже десятилетия спустя это продолжается...

 

"Власов был буквально деморализован неудачей в Токио..." - написал один из "биографов", который все ведает обо мне (недавно опять напечатал мою биографию), совершенно не интересуясь мной и питая застарелую неприязнь ко мне.

 

Курьезны эти биографии. Их пишут после одной встречи, часто даже после вялой часовой беседы. В них так все лихо расставлено! А этот "биограф" вообще не знался со мной после Олимпиады в Токио. Следовательно, не слышал от меня и о поединке в Токио.

 

Помню рекорд в Днепропетровске. Я толкнул 210 кг. По тем временам это было чем-то невероятным. За кулисы ко мне пришел Н. и долго восхищался моей "техникой". Он был одним из ведущих тренеров.

 

В Токио Жаботинский толкает 217,5 кг, и я с удивлением читаю в газете статью Н. Он сетует, что Власов не владеет "техникой" толчка и вообще не умеет тренироваться...

 

Что это, один из способов заработка на жизнь или непорядочность?.. Впрочем, в те годы я и не такого "добра" навидался...

 

Штанга на весах времени.

 

Что характерно - никаких желаний сводить счеты, посрамить соперника. Только собрать шестьсот! Я рассчитывал отдыхом вывести себя на тот единственный результат и тогда атаковать, вломиться в него. Отдых оказался невозможным. В нем было отказано. Причины те же самые: если остаюсь в большом спорте, должен выступать, да еще по календарю. Особенно настойчивым в изживании меня из спорта оказался Гулевич - начальник отдела тяжелой атлетики армейского клуба. А ведь никто не поздравлял меня с победами столь горячо, как он. Спортсменом он никогда не был - похоже, не только спортсменом...

 

В сборной команде страны этим в не меньшей степени был озабочен Воробьев. И уж как мог ему пособлял Дмитрий Иванов, штангист, ставший спортивным журналистом.

 

А я нуждался в сбросе нагрузок, одном затяжном щадящем ритме без выступлений.

 

Что значит выступать? Я не смел бы отделываться посредственными результатами и подтверждать тем самым "закономерность" своего поражения. Значит, стирать себя в бессмысленных выходах "ради зачета" на большой помост. Все выходы бессмысленны, если не открывают новую силу, не подводят к новой силе. Соревнования перемалывали бы силу, взводили бы на травлю результатами, а я и без того нервно измотан.

Глава 264

 

В Токио, после выступления, я получил странное письмо на итальянском языке, вернее на какой-то смеси итальянского и французского, да еще с латинскими вставками.

 

Перевод его озадачил.

 

Все там было: и спортивная история, и советы, И сочувствие, и даже рекомендации для любовных отношений с женщинами. Среди всего этого выделялась заключительная фраза:

 

"Если хотите достигнуть успеха в жизни, а ваша борьба трудна и опасна, делайте свое дело в одиночку - никто не продаст, а самое главное - будьте наибезобиднейшей тварью, двуногой тварью с очень примитивными запросами. Зато в решительный момент - момент, определяющий всю вашу жизнь,- вы неожиданно предстанете для всех коброй. Понимаете: вы всегда и всего лишь безобидное существо, а по сути - мудрая кобра. Только в этом случае ваш удар будет сокрушительно разящ, а успех неотразим..."

 

Много позже хлынули письма упрекающие, разоблачающие, поучающие, ухмыляющиеся...

 

Но то, из первых, я запомнил: путь к победе - всю жизнь быть мирным, безобидным существом, чтобы вмиг стать коброй...

 

Взглянуть бы на автора письма. Судя по почерку, не старый человек: буквы узкие, вытянутые, но сильные.

 

Каких только советов не понаслышался я .за свою спортивную жизнь... До чего ж люди жаждут победы.

Глава 265

 

По количеству рекордов 1964 год оказался для меня самым урожайным. Вот они с учетом проходных:

 

в жиме- 196 и 197,5 кг;

 

в рывке- 168, 170,5, 172,5 кг;

 

в толчке - 215,5 кг;

 

в сумме троеборья - 562,5, 570, 575, 580 кг.

 

Десять мировых рекордов!

 

Таким образом, в последний год выступлений я установил наибольшее их число, причем с внушительным наращиванием каждого. Моя сила была не на исходе. Наоборот, набор ее шел круто по восходящей. Физический расцвет был впереди. Поиск силы, наделение силы разумом оправдались. Все замыкалось на невозможности сочетать два очень серьезных, творчески нервных, изнурительных дела - литературу и спорт. Причем к жизни литературной я так и не успел подготовиться. Слишком мал оказался срок. Что верно, то верно: служить двум богам нельзя.

 

Моя книга "Себя преодолеть" вышла за несколько недель до Олимпийских игр в Токио. Художник-оформитель переживал: на обложке крупный серебряного цвета круг. С беспокойством спросил: "Вы не в обиде, я ведь вроде накликал "серебро", знакомые попрекают: сглазил!.."

 

После выхода книги меня опять стали поносить за сгущение красок, преувеличения. Но каким же я должен был изображать спорт? Ведь я сердцем принял его суть! А зная, лгать?! Лгать на свой труд и труд товарищей?!

 

Поражение в Токио оказалось единственным за всю мою спортивную жизнь. На большом помосте я не знал поражений. И никогда не уклонялся от борьбы, прячась за мнимую или действительную болезнь. Все соревнования я доводил до конца.

 

Великая гонка сильных не признает исключений. Я отказывался принадлежать ей. И я выпал из нее.

Глава 266

 

Я долго не был в залах. Любое сравнение с атлетом оскорбляло. Мне казалось, на мне снова застегивают ошейник той жизни: только "железо", только помост, только заботы о силе. Нет! Нет!..

 

Эти тренировки - каждый вес держи под контролем. И это постоянное напряжение - вслушиваешься в себя:

 

как ведет себя организм, как принимает работу, где сбой... И забота: перемолоть усталость к следующей тренировке. И это желание отлежаться и никого не видеть...

 

Непомерность завязанной силы. Завязанной - потому что не приспособлена к жизни. Искусственная сила, совершенно ненужная и лишняя для жизни. Обременительная для здоровой жизни. Здесь все от ложного представления здоровья и счастья...

 

Лишь в 1974 году воровски, глубоким вечером, задворками я пришел в ЦСКА к своему залу. Как далек я был от себя - атлета! И как дороги были те годы! Вытравить их из себя я не смог. Наоборот, они приобрели новый смысл. Чистой, лишенной фальши, благородной и достойной представлялась та борьба.

 

10 сентября 1975 года я получил приглашение на чемпионат мира по тяжелой атлетике - он впервые проводился в Москве. Я не решился пойти ни в первый, ни во второй, ни в третий день... Я не выдержал и пошел во Дворец спорта на восьмой день чемпионата.

 

Лужники! Я сжался, когда вошел. Исподлобья, осторожно приглядывался к залу. Здесь в 1958 году я впервые выступал на международных соревнованиях. Плохо, правда, выступал... Здесь же в 1961 году выступил на матче сборных команд СССР и США. Здесь установил рекорд...

 

Вообще я поначалу не умел работать в просторных залах. У меня нарушалась координация - без близких, привычных стен не за что было зацепиться взглядом. Для координации имеет значение вот такая пространственная привязка. Только потом это потеряло для меня значение...

 

Все в зале было таким же. Пестрые флаги стран - участниц чемпионата, сиренево-белый дрожащий свет прожекторов, встречающий атлета на сцене, и даже голос в репродукторах. Соревнования вел секретарь Международной федерации тяжелой атлетики англичанин Стейт. Под его слегка гнусавый и невозмутимый речитатив уже полтора десятка лет выступают атлеты.

 

Я мгновенно стал мокрым, будто работал сам. Сердце торопилось напоить мышцы кровью. Звон "железа" на помосте отзывался в мышцах.

 

Я задохнулся беспокойством. Вот сейчас меня вызовут! Какое-то наваждение! Даже голос моего тренера - он сел рядом со мной.

 

Подошел бывший вице-президент Международной федерации тяжелой атлетики Назаров и попросил вручить медали призерам чемпионата. Я всегда избегал роли почетного генерала, но вручить медали атлетам... Разве сам я не атлет, разве не отведывал всех этих "соленых радостей железа"?

 

Я пошел с ним за кулисы. Атлеты готовились к вызову. Сразу же после награждения борьба возобновлялась. Я слышал скороговорку тренеров, лязг дисков, мелькали горячечные лица. Мне объяснили, как я должен выйти и что сделать.

 

Слева, возле занавеса, стояли болгарин Христов, старший тренер болгарской сборной Абаджиев, с ними еще несколько человек. Абаджиев что-то говорил и энергично показывал. Глаза Христова широко открыты. То, что он увидел сегодня, всего несколько минут назад, потрясло его: эта победа и отклик зала! И собственная сила, такая вдруг неожиданно-большая, легкая, кажется, весь мир уступает тебе, радуется, зовет тебя. В его облике не было сдержанности, сосредоточенности, свойственных опыту. Он отдавался непосредственным, первым ощущениям, как отдаются большой любви: без оглядки, в восторге чувств.

 

Мне вдруг захотелось подойти, но я сдержался. До того ли ему сейчас? Стоит ли путаться с выражениями чувств? А потом, я не знаю, какой он, как поймет. Я все-таки был чемпионом, знал громкие победы, триумфы побед, семь лет я носил титул "самый сильный человек в мире". И потом я узнал очень многое о силе, и это за мной узнали другие. Я помню: в Вене на афишах чемпионата мира было напечатано: "Выступают атлеты 38 стран и Юрий Власов". Правда, тогда в Вену они приехали из 33 стран.

 

Теперь я "экс" - это весьма изменило поведение многих. Я научился спокойно к этому относиться, но зачем лишний раз вызывать самодовольство чужой силы?

 

Диктор пригласил на сцену призеров. За призерами вышли мы.

 

Диктор перечислил участников торжественной церемонии.

 

Я не ожидал: зал ответил ревом на мое имя. Я напрягся, дабы скрыть волнение. У меня задрожали руки, потом я весь задрожал. Черный, вздыбленный зал в движении и этот могучий глас: "А-а-а!.." Будто я впервые увидел со сцены зал и услышал крики, обращенные ко мне. Нет, сейчас все было иначе. Все было ярче, значительнее. Я вернулся в зал! Я вернулся в эту жизнь! Я освободился от всего, что загораживает жизнь.

 

"Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячу лиц..."

 

Зал не унимался. Мгновения, в которых годы, в которых прошлое и будущее...

 

Прошлое вдруг распахнулось передо мной.

 

Я услышал чудесный и чистый бой колоколов прошлого.

 

Я слепнул, погружаясь в прошлое.

 

Оживи "железо"!

 

Тренировка - дни и ночи слышишь только себя и тяжесть, ты в великой слитности с этой тяжестью...

 

Смысл тренировки, кроме развития силы, то есть качества и количества мышечной ткани,- это настройка себя в единый лад с тяжестью, которую надо поднять предельно точно; именно тогда она весит меньше всего и как бы входит в твой физический строй, ты врастаешь в нее, она становится живой!..

 

Время чистой и благородной силы.

 

Нет, я атлет! До последнего часа жизни - атлет. Я принадлежу этим людям. Людям, нарекшим испытания - своей судьбой, борьбу - своей жизнью...

 

Мой мир! Мой!..