Раздел 4. ХРЕСТОМАТИЯ ПО КУРСУ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ ПРАВО РФ. 14 страница

В этой ситуации обсуждение вопроса о допустимости доказательств, исходя из границы между следственными и оперативно-розыскными действиями, - непозволительная роскошь. Общество требует эффективной отдачи на каждый доллар, вложенный во все, и правосудие - отнюдь не исключение.

Континентальный процесс решил проблему представления доказательств более цивилизованным способом - путем разделения функций непосредственного восприятия, сбора доказательств, их окончательной оценки и вынесения приговора. Первоначально при судах были созданы подразделения специальных чиновников - судебных следователей, магистратов и т.д., которые и взяли на себя всю подготовительную работу - обнаружение, закрепление, сбор и исследование доказательств при помощи специальных средств и познаний, освободив суду руки для оценки всего собранного, установления истины и постановления справедливого, законного и обоснованного приговора.

Первые шаги по внесению в уголовное судопроизводство элементов специализации были сделаны давно. В частности, в России в соответствии с Псковской судной грамотой должность судебного пристава, производившего сыск, была введена в 1397 г. Для сравнения, в Англии подразделения боу-стрит-раннеров появились в 1752 г., в США, в Бостоне, первые отделения детективов сформировались в 1846 г.

Разумеется, "расставание" с непосредственностью восприятия доказательств в "континентальном" суде произошло не полностью и на определенных условиях. Во-первых, следователь был (а во многих странах является до сих пор) чиновником судебной системы, т.е. представителем суда. Во-вторых, закрепление воспринимаемых им непосредственно доказательств осуществляется в соответствии со специально установленной процедурой, при соблюдении которой суд принимает полученный документ в качестве доказательства даже в отсутствие его непосредственного источника. Этой цели служит письменное протокольное производство. В-третьих, суд не лишен возможности непосредственного восприятия доказательств - допросы свидетелей, осмотры либо иные следственные действия реализуются в ходе судебного заседания.

Указанное разделение функций привело к возникновению коренных отличий между двумя типами уголовного процесса. В континентальном праве это породило довольно громоздкое, порой излишне формализованное делопроизводство с четким разделением стадий, участников и полномочий. Однако это дало возможность облечь процесс в четкие рамки, точно определить сроки совершения процессуальных действий, сделать все производство более выверенным и предсказуемым. Свойственные "островному" праву такие формулировки, как: "в разумные сроки", "без излишнего промедления" и т.п., а также апелляции к здравому смыслу в "континентальном" законодательстве сведены к минимуму. Возможность отделения доказательства от его источника в целом позволила забрать правосудие из рук толпы и отдать в руки профессионалов. С этого момента суд перестал быть театром и стал канцелярией.

В "континентальном" праве доказательства возникают задолго до суда - с момента их надлежащей фиксации надлежащим процессуальным лицом. Суд обязан рассмотреть и оценить любое относящееся к делу доказательство, если при его получении и закреплении соблюдены установленные процессуальные правила. Таким образом, вопрос определения допустимости доказательств решается задолго до судебного заседания.

Поэтому полученные доказательства могут быть заранее оценены как по отдельности, так и в их совокупности организаторами уголовного преследования - прокурорами и следователями. В силу этого обстоятельства авторы правовой реформы, прогнозировавшие небывалый рост оправдательных приговоров в России после введения суда присяжных, едва ли дождутся исполнения своих прогнозов. В отличие от США или Великобритании, где все решается в суде, у нас бесперспективные дела прекращаются, как правило, на следственной стадии уголовного судопроизводства. Поэтому, сравнивая количество оправдательных приговоров "у них" и "у нас", следовало бы учитывать прекращенные уголовные дела и даже многие материалы об отказе в их возбуждении.

На формирование российского уголовного процесса помимо упомянутых выше по тексту англосаксонских увлечений законодателя в значительной степени повлияли и отечественные традиции, тоже не лишенные "дурной наследственности". Так, еще в советский период практики и ученые-процессуалисты в качестве серьезной проблемы обсуждали чрезмерную заформализованность уголовного судопроизводства. Разработчики УПК РФ данную проблему не только не решили, но и очень серьезно усугубили.

Выясняя причины этого, необходимо учитывать следующее. После отделения доказательства от его источника через письменное досудебное производство, о чем говорилось выше, чрезвычайно важной становилась задача сохранения единства судебной системы в лице судебного следователя и собственно суда. Это условие в наибольшей степени гарантировало доверие суда к доказательствам, получаемым следователем. В дореволюционной России, несмотря на наличие суда присяжных и иные новеллы тогдашнего законодателя, следователь оставался судебным, прокурор осуществлял свою деятельность при судебной палате, поэтому единство системы сохранялось.

После октябрьского переворота вся старая судебная система была разрушена. Потребности карательной практики новой власти настоятельно требовали передачи следствия из суда в руки репрессивных органов. Это и привело к размежеванию суда, следствия и прокуратуры, что повлекло очень далеко идущие последствия.

Главное из них, имеющее самое непосредственное отношение к обсуждаемой проблеме, заключается в том, что после того, как суд вновь стал творить правосудие, а не "карать врагов победившего пролетариата", сразу же возникло плохо скрываемое недоверие общества и самого суда к доказательствам, закрепленным в протоколах предварительного следствия. Ввиду постоянных сомнений в объективности следователя, еще в советский период говорили и писали о "презумпции недобросовестности" следователя, искали пути к ее минимизации.

В этой связи в 1960 - 1970-е годы начал последовательно осуществляться комплекс мер, направленных на "соблюдение прав обвиняемого в уголовном процессе". Поскольку в ходе судебной реформы от письменного досудебного производства ввиду его очевидных преимуществ никто отказываться не собирался, решение данной проблемы пошло самым простым и не требующим умственного напряжения путем - посредством усложнения процедур фиксации доказательств на предварительном следствии.

Неустанная забота разработчиков УПК РФ о защите прав обвиняемого вызвала в данном вопросе настоящую "гонку вооружений". Усложнение следственных процедур шло различными путями: увеличивалось число участников следственных действий, в первую очередь адвокатов, а также понятых, специалистов, педагогов и других лиц, которых потом можно допросить в суде; на следователя возлагалась обязанность по разъяснению различным участникам процесса их прав; был ограничен круг лиц, уполномоченных производить процессуальные действия, усложнен порядок принятия отдельных процессуальных решений, продления процессуальных сроков и, наконец, резко увеличено число формальных атрибутов в бланках процессуальных и следственных действий. Соблюдение всех этих и многих других процедур обеспечивается признанием полученных доказательств недопустимыми даже в случае их малейшего нарушения.

Так, ст. 75 УПК РФ к недопустимым относит все доказательства, полученные с нарушением содержащихся в нем требований, а также: показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства в отсутствие защитника (включая случаи добровольного отказа) и не подтвержденные ими в суде; показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе; показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности.

Отсутствие в тексте статьи каких бы то ни было пояснений, касающихся характера нарушений, влекущих недопустимость доказательства, не позволяет толковать данную норму иначе как прямой запрет получения доказательств с любым нарушением требований УПК РФ.

Исходя из сформулированных в УПК требований к доказательствам (за изъятием требований п. 1 ч. 2 ст. 75) и сложившейся правоприменительной практики, конкретизируя содержание установленного критерия допустимости, можно выделить его следующие составляющие: доказательства должны быть получены надлежащим лицом, из надлежащего источника, в соответствии с установленной процедурой и закреплены в надлежащей процессуальной форме.

Похожий подход к определению допустимости доказательств характерен и для других стран с континентальной системой права. Так, в ФРГ доказательства считаются недопустимыми, когда нарушены установленные "запреты доказывания" (Beweisverbote), согласно которым "определенные факты не могут входить в предмет доказывания, определенные средства доказывания не могут быть использованы, определенные способы получения доказательств могут быть реализованы лишь управомоченными лицами" <7>.

Согласно ч. 2 § 245 УПК ФРГ ходатайство о представлении доказательств отклоняется судом, если факты, подлежащие доказыванию, уже доказаны или общеизвестны, а также если между ними и предметом рассмотрения дела нет связи, если доказательство полностью непригодно либо если ходатайство заявлено с целью затянуть процесс.

Вторая группа запретов касается использования определенных средств доказывания. Не могут быть допрошены в качестве свидетелей без разрешения соответствующих властей государственные чиновники об обстоятельствах, составляющих государственную или служебную тайну, не допускается использование в доказывании фактов, полученных путем применения запрещенных методов допроса.

Третья группа запретов доказывания касается лишь отдельных способов получения доказательств, которые могут осуществляться специально управомоченными лицами. Так, контроль и запись телефонных и иных переговоров могут быть разрешены только судьей. В неотложных случаях разрешение может дать прокуратура, однако оно не будет иметь силы, если в течение трех дней его не подтвердит судья (ч. 1 § 100 "b" УПК ФРГ). Исследователи данного вопроса отмечают, что запреты доказывания, установленные в германском законодательстве, вполне разумны и конкретны .

Вводя в российский уголовный процесс весьма существенные элементы "островного" права (суд присяжных, состязательность сторон при устранении суда от оценки доказательств и проч.), законодатель должен был подвергнуть ревизии и принятые критерии допустимости доказательств, приведя их в унисон с соответствующим типом процесса, поскольку в государствах с англосаксонской системой судопроизводства вопрос допустимости доказательств решается совершенно иначе. Ввиду отсутствия предварительного следствия и письменного процесса формальные требования к доказательствам практически отсутствуют, а их верификация достигается непосредственностью их восприятия в судебном заседании при состязательности сторон.

Так, согласно известному изречению судьи Кромптона, "каким бы образом вы его (т.е. доказательство) ни получили - даже если вы его украли, - доказательство будет признано допустимым". По мнению другого судьи - Мэлора, "было бы опасным препятствием для успешного отправления правосудия, если бы мы решили, что доказательство не может быть использовано против обвиняемого только потому, что оно добыто незаконным путем" <9>. Как это не похоже на содержание ст. 75 нашего УПК!

Впрочем, определенные ограничения в получении доказательств "у них" все-таки существуют. Так, в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством Великобритании недопустимыми являются показания, данные с чужих слов, а любой документ может быть использован в суде в качестве доказательства только его автором .

Наиболее существенная группа ограничений связана с доказательствами, получение которых неизбежно сопряжено с нарушением прав граждан на неприкосновенность личной жизни и частной собственности, таких, как обыск жилища или прослушивание телефонных переговоров. Проведение этих мероприятий допускается с санкции суда или иного уполномоченного органа. Отсутствие разрешения влечет не только невозможность использования в доказывании полученных результатов, но и согласно распространенной теории "отравленного дерева" ("отравленное дерево дает отравленные плоды") недопустимость всех производных от них доказательств.

Несмотря на наличие указанных требований, нужно признать, что по сравнению с континентальным установленные в англосаксонском процессе ограничения процедуры получения доказательств весьма невелики и касаются лишь отдельных, четко определенных законом источников. Практика применения этих ограничений свидетельствует о том, что осуществляемый за ними судебный контроль весьма формален.

Так, процессуальные правила проведения обыска в США содержатся в 4-й поправке к Биллю о правах и судебных прецедентах, где говорится: "Право народа на охрану личности, жилища, бумаг и имущества от необоснованных обысков и арестов не должно нарушаться. Ни один ордер не должен выдаваться иначе как при наличии достаточного основания, подтвержденного присягой или торжественным заявлением; при этом ордер должен содержать подробное описание места, подлежащего обыску, лиц или предметов, подлежащих аресту".

Оформление и подписание ордера занимают много времени, а судьи иногда не дают согласия на обыск, в том числе по политическим мотивам, поэтому полицейские стремятся обходить установленные ограничения. Американское уголовно-процессуальное законодательство к основаниям, достаточным для производства обыска, относит ссылку полицейского на информацию, полученную от надежного осведомителя. Поскольку осведомитель засекречен, его нельзя вызвать к судье и тот вынужден подписать ордер лишь на основании голословного утверждения полицейского. Даже если тайный агент существует лишь в воображении полицейского - проверить это невозможно. Аналогичным образом получаются судебные ордера и на "электронное наблюдение" - прослушивание телефонных переговоров .

Большинство доказательств в англо-американском суде присяжных оценивается лишь с точки зрения относимости и содержания, то есть способности прояснить существо рассматриваемого уголовного дела. Подобных критериев допустимости в условиях континентального судопроизводства явно недостаточно ввиду того, что большинство доказательств воспринимается судом не непосредственно, а через письменные документы - протоколы следственных действий.

Однако и требование непосредственного восприятия судом всех доказательств в условиях континентального процесса является чрезмерным, ибо лишает смысла почти все формальные ограничения, установленные для получения доказательств на досудебной стадии производства (как, впрочем, и сам письменный процесс на этой стадии). Актуальной остается лишь довольно небольшая группа ограничений, связанная с получением доказательств средствами, нарушающими конституционные права граждан.

Разумеется, "скрещивая" в российской практике оба типа судопроизводства, законодателю крайне сложно было найти золотую середину и выработать универсальные критерии допустимости доказательств, приемлемые и для профессиональных судей, и для суда присяжных. Оптимальное решение данной задачи, на наш взгляд, практически невозможно. Поскольку любой специализированный инструмент работает эффективнее универсального, необходимы разные требования к допустимости доказательств в зависимости от типа процесса, избранного по желанию обвиняемого. Для этого достаточно внести запрет на признание судом доказательств недопустимыми лишь по мотивам нарушения формальных требований к их получению и закреплению на досудебной стадии производства, за исключением тех, которые затрагивают конституционные права граждан.

Никаких шагов в данном направлении при разработке и принятии действующего УПК РФ сделано не было. Пункты 1 и 2 ч. 2 ст. 75 явно происходят из англо-американского процесса, а ч. 1 и п. 3 ч. 2 той же статьи являются продолжением континентальной традиции в определении допустимости доказательств. Таким образом, свалив в одну кучу требования допустимости доказательств разных правовых систем, авторы УПК РФ, видимо, хотели получить универсальное решение проблемы адаптации милого их сердцу суда присяжных к континентальной почве. В результате практические работники оказалась под гнетом двойных ограничений, свойственных обоим типам уголовного процесса. И наступил паралич, от которого российская система уголовного судопроизводства не до конца избавилась и поныне.

Понятно, что подобный путь решения основного вопроса - определения критерия допустимости доказательств - не мог исправить (да, похоже, и не ставил таких задач!) основного недостатка советского уголовного судопроизводства - его чрезмерной заформализованности. Последняя только увеличилась, причем многократно, откуда вышеупомянутый паралич и развился.

Ведь грешащая тавтологией формулировка недопустимых доказательств, приведенная в ч. 1 ст. 75 и продублированная в п. 3 ч. 2 той же статьи УПК РФ, фактически является отсылочной ко всем требованиям, реквизитам и ограничениям, установленным этим Кодексом. А поскольку установленные ограничения, выдержанные в континентальных традициях, формальны (ибо содержания не касаются), то и получившийся "новый" принцип допустимости доказательств правильнее было бы именовать формально-бюрократическим.

Возведя во главу угла соблюдение установленной формы закрепления доказательств и "оснастив" эту форму всеми гарантирующими соблюдение закона атрибутами, законодатель должен был бы потребовать его единообразного исполнения всеми судами, следователями (дознавателями), прокурорами и счесть свою задачу выполненной. Но не тут-то было! В п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ законодатель установил явное исключение из данного принципа. Показания подозреваемого и обвиняемого, данные на предварительном следствии в отсутствие защитника, включая случаи добровольного отказа от его услуг, даже если они были получены и зафиксированы в соответствии с установленными УПК РФ требованиями, являются недопустимыми, если не будут подтверждены в судебном заседании.

Практические работники давно ломают голову, что это: забота законодателя о хлебе насущном для адвокатского сословия или все то же недоверие к следственному аппарату, та же пресловутая "презумпция недобросовестности" следователя?

Нельзя не отметить и то, что образцы процессуальных документов, приложенные к УПК РФ, являют собой подлинный "шедевр" канцелярского нормотворчества. А ведь именно в этих образцах заложена программа выполнения следственных действий, предусматривающая соблюдение установленных законом ограничений, прав и гарантий, лежащих в основе допустимости доказательств.

В процессе подготовки к вступлению в силу УПК РФ один из авторов, руководивший тогда прокурорским следствием в Псковской области, принимал меры к изготовлению упомянутых бланков. Детальный анализ всех этих "образцов" показал, что их составители имели о предварительном следствии ну очень теоретическое представление. Поэтому для пользы дела следовало придать этим приложениям не обязательный, а рекомендательный характер, оставив их в качестве наглядного пособия для начинающих следователей.

Практические работники подтвердят, что эти бланки: а) не охватывают всех ситуаций и их сочетаний, встречающихся в работе; б) не учитывают сложившейся следственной практики; в) неудобны в заполнении; г) игнорируют новые информационные, в том числе "безбумажные", технологии; д) предусматривают бессмысленно огромное количество подписей, пояснений, разъяснений прав, подстрочных указаний о заполнении и других "аксессуаров".

Достигли ли эти меры поставленной цели - соблюдения прав участников уголовного судопроизводства (читай доверия суда к результатам работы следователя)? Вопрос, увы, риторический. Не могут восемь подписей под протоколом допроса в большей степени гарантировать права обвиняемого, чем одна. Не могут по определению! Смехотворность этих ухищрений очевидна, однако следователям вовсе не до смеха. Несоблюдение установленных требований в соответствии с п. 3 ч. 2 ст. 75 УПК РФ влечет недопустимость всего доказательства. Усложнение закрепленной в законе структуры следственных документов, на наш взгляд, только удобрило почву для роста всевозможных нарушений. Так, законодатель в угоду формально-канцелярскому принципу допустимости доказательств "выплеснул вместе с водой и ребенка".

Очевидно понимая, что воздвигнутые авторами УПК РФ в порыве канцелярского озарения "бремена неудобоносимые" способны полностью и окончательно парализовать работу предварительного следствия, законодатель уже предпринял неоднократные шаги в верном направлении, предоставив возможность некоего отступления от приложений. Ведь сколько их было тех изменений, дополнений, уточнений, внесенных законодателем в УПК РФ? Около тысячи. Для этого с 29 мая 2002 г. по 27 июля 2006 г., т.е. за четыре года, Государственной Думой было принято 22 федеральных закона , да еще Конституционный Суд трижды заседал, пытаясь устранить неконституционность целого ряда положений действующего (или злодействующего?) УПК РФ (см. Постановления этого Суда от 8 декабря 2003 г. N 18-П, от 11 мая 2005 г. N 5-П и от 27 июня 2005 г. N 7-П).

Конечно, было бы более правильным отдать окончательное решение вопроса о допустимости спорных доказательств суду, обязав его в каждом случае спора о допустимости выяснять и мотивировать свое решение разъяснением, каким образом нарушение формы закрепления доказательства повлияло на доверие к его содержанию.

К сожалению, ситуации в современном российском уголовном процессе, когда законодатель в своем недоверии к следователю так связал его по рукам и ногам, что начисто лишил возможности действовать, не исключение, а, скорее, правило, которое оный следователь обязан неукоснительно соблюдать.

Несомненно, установленный ч. 4 ст. 146 УПК РФ порядок возбуждения уголовного дела с согласия прокурора явно позаимствован из "островного" процесса. Как и все остальные заимствования, сделано это было без учета разницы правовых систем, российских условий и сложившейся практики расследования. Если в англо-американском процессе передача материалов прокурору - это конец предварительного расследования, после которого начинаются судебные слушания, то в континентальном праве - самое его начало.

Передача собранных материалов полицией прокурору в США является венцом порой длительного полицейского расследования, которое завершается составлением рапорта, аналогичного по смыслу "нашенскому" обвинительному заключению. Расследование может начинаться и начинается без какой-либо санкции прокурора или суда. Во время этого расследования лицо, в отношении которого гласными и негласными методами собираются доказательства, может ничего об этом и не знать. Прокурор, как уже отмечалось выше, найдя собранные доказательства достаточными, дает согласие на судебное преследование данного субъекта (или организации), который вызывается в суд и против которого официально выдвигаются обвинения. Таким образом, обвиняемый зачастую узнает о своем уголовном преследовании только по окончании следствия. По окончании!

В современной российской практике до возбуждения уголовного дела в рамках Закона "Об оперативно-розыскной деятельности" в отношении лица также может осуществляться сбор информации, в том числе и негласными методами. Однако использование полученных сведений в доказывании ограничивает ст. 89 УПК РФ. В суд такие материалы в качестве доказательств представлены быть не могут - для соблюдения сложных и формализованных процедур их легализации необходим длительный период предварительного расследования и сбора доказательств иными, предусмотренными УПК РФ, средствами. Вопрос о том, достаточны ли собранные следствием доказательства для предъявления обвинения и осуществления уголовного преследования, решается позже - на стадии предъявления обвинения.

Таким образом, закрепленная в ч. 4 ст. 146 УПК РФ норма, обязывающая следователя немедленно уведомить о принятом решении лицо, в отношении которого возбуждено уголовное дело, будучи формально аналогичной требованиям англосаксонского законодательства, на деле ставит российское следствие в заведомо проигрышную позицию. Если американский полицейский, передавая дело прокурору для возбуждения уголовного преследования в суде, имеет все доказательства, то российский, обращаясь к прокурору за согласием на возбуждение уголовного дела, имеет в своем распоряжении лишь поводы и основания для его возбуждения (читай для начала расследования, которое еще неизвестно чем закончится!). При этом и тот и другой должны сделать одно и то же: объявить лицу о возбуждении в отношении его уголовного преследования! Чувствуете разницу?

Приобретя в силу п. 1 ч. 1 ст. 46 УПК РФ нешуточный комплекс прав, заботливо предоставленных сим нормативным актом подозреваемому, лицо, в отношении которого едва начато расследование, получает куда больше возможностей для активного противодействия следствию, чем его американский или английский "коллега". В современной практике не счесть примеров наступательного использования этих прав как самими обвиняемыми, так и их беспринципными адвокатами в целях незаконного противодействия установлению истинных обстоятельств произошедшего .

Заимствованная из англосаксонского права норма обрела в российском уголовном процессе совершенно иное значение. Расхожий аргумент о ее необходимости ввиду того, что начатый с возбуждением уголовного дела сбор сведений в отношении лица нарушает-де конституционные права личности, - всего лишь уловка для оправдания закрепленной в законе нелепости, если не сказать больше.

Немало проблем возникает и с практической реализацией нормы о получении согласия прокурора на возбуждение уголовного дела. Самая очевидная из них обусловлена огромными российскими пространствами, бездорожьем, в том числе сезонным, значительным удалением мест производства расследования от прокуратур, вследствие чего получение такого согласия в установленные сроки становится весьма проблематичным.

Специфика нашего географического положения и суровость природных условий таковы, что исключений из общего правила, установленных для капитанов судов, находящихся в дальнем плавании, руководителей геологических партий, зимовок и глав дипломатических миссий, перечисленных в ч. 4 ст. 146 УПК РФ, явно недостаточно. Существуют десятки тысяч населенных пунктов, связь с которыми порой более затруднена, чем с полярными зимовками. Да и выход из положения, предлагаемый данной нормой, тоже более чем сомнителен, поскольку дальние плавания и геологические экспедиции - мероприятия весьма продолжительные. И тем не менее УПК РФ не предусматривает процедуры продления процессуальных сроков без участия прокурора, а в результате собранные доказательства легко могут быть признаны недопустимыми.

Практикуемое с одобрения Генеральной прокуратуры РФ получение согласия на возбуждение уголовного дела путем пересылки материалов факсимильной и т.п. связью не может обеспечить реального прокурорского надзора за законностью возбуждения дел, а потому является обусловленной обстоятельствами суррогатной мерой . Использование таких мер вынужденно, поскольку нет иной возможности реализовать как данную процессуальную норму, так и прокурорские полномочия, с которыми органы прокуратуры отнюдь не желают расставаться, особенно после утраты в ходе судебной реформы таких весьма существенных "рычагов", как решение вопроса о применении меры пресечения в виде заключения под стражу и продление его сроков.

Обострились и другие проблемы, вызванные реализацией нового порядка возбуждения уголовных дел. Так, после ликвидации централизованной системы транспортных прокуратур, их низовые подразделения перешли в подчинение прокуратур субъектов Федерации. Но и тут незадача: территории, обслуживаемые транспортными прокуратурами, не совпадают с административно-территориальным делением России, выходят за пределы территориальной юрисдикции областных прокуроров. Опять надо как-то выкручиваться!

Прокурорский надзор за возбуждением и расследованием уголовных дел центральными аппаратами правоохранительных органов (МВД, ФСКН и др.) осуществляется специализированными подразделениями в ГСУ Генеральной прокуратуры РФ. При этом разрешение на любые действия, требующие в соответствии со ст. 37 УПК РФ согласия прокурора, дается лично первым заместителем Генерального прокурора. При такой организации надзора получить согласие на возбуждение уголовного дела, а равно на любое следственное действие, где такое согласие необходимо, в сроки, определяемые быстро развивающейся ситуацией первоначального этапа расследования, практически невозможно. В итоге следственные подразделения центральных аппаратов российских правоохранительных ведомств оказались полностью лишенными возможности участвовать в расследовании на криминалистически очень важной стадии реализации оперативных материалов.

Осуществление указанных прокурорских полномочий сопряжено с существенными трудностями и в городских (районных) прокуратурах. Для обеспечения своевременности дачи согласия на возбуждение уголовного дела пришлось существенно увеличить штат заместителей горрайпрокуроров, а в Москве даже ввести их круглосуточное дежурство. Чего не сделаешь ради дальнейшей демократизации сферы борьбы с преступностью...

Очевидно, что ситуация, сложившаяся с практической реализацией прокурорских полномочий при возбуждении уголовного дела, напоминает чемодан без ручки: нести неудобно, а бросить жалко. В старом УПК данный вопрос был урегулирован значительно функциональнее: следователь (дознаватель) сам возбуждал уголовное дело и без промедления приступал к расследованию. Прокурор в случае несогласия с этим имел возможность отменить его постановление или прекратить уголовное дело, вынеся собственное мотивированное постановление.