СНОВИДЕНИЕ В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ

ПАРАД ПЛАНЕТ

ЛЕТОИСЧИСЛЕНИЕ

Допустим, на меня упадут с неба большие деньги.

 

(Иногда, в моменты особенной обиды, как, например,

Когда Гана и Кот д'Ивуар дотягивают свой финал

До серии послематчевых пенальти, а ты по вине

Сломанного купюроприемника упустил эту

Волшебную ставку, - кажется, что все

Расстановки на свете не так уж и чертовски

Стабильны, вечны и неизбежны)

 

Хорошо, я отправлюсь странствовать по миру:

Погляжу на Тадж-Махал, почитаю Веды и Махабхарату,

Поживу в бедняцкой религиозной общине,

Поиграю в крикет, разделю трубку мира, напичканную

Прозрачным, не имеющим вкуса зельем, с воинством

Международных бомжей на пляже в Гоа,

И буду отсыпаться месяц в заброшенном хостеле,

Пока не нагрянет полиция и не повяжет всех,

Кроме меня, потому что я буду хитрым.

Пожую бетель, и язык мой станет фиолетовым,

И небо станет фиолетовым тоже.

Поживу в каждой стране Юго-Восточной Азии

По полгода (дауншифтинг или что-то вроде того),

Выучу языки и традиции, научусь правильно

Артикулировать и интонировать музыкальное ударение.

Заведу друзей из числа местных радикальных художников.

Организую религиозную секту языческого толка

С примесью самых разных ориентальных верований,

Которую правительство назовет осиным гнездом

Деструктивного культа. Приму участие

В какой-нибудь политической авантюре

И вынужден буду бежать на другой материк,

Дабы не сгнить в Камбоджийской тюрьме

Или не быть четвертованным свирепыми тиграми,

Слепыми от жажды красного мяса.

 

Окажусь в Африке. Стану наемником

Сумасшедшего полевого командира,

Поедающего гипофизы и гипоталамусы

Своих оппонентов на завтрак.

Он поставит меня во главе жестокого батальона

Карателей, и по долгу службы мне

Придется вырезать и сжигать целые села

И разрубать черепа колдунов,

Насылающих порчу на моего командира,

Чтобы вынуть оттуда субстанцию

Колдовства и сжечь ее в ритуальном костре.

Когда полевой командир, наконец,

Съест всех своих оппонентов,

Он возьмет политический курс

На "Панафриканизм" и "Социализм с учетом

Местных реалий", анимистические культы,

Бвити и очищение от западной скверны

Через принятие ибогаина и новое жречество,

Избавление традиционных религий от гнета

Монотеизма и синкретизма. Назначит меня

Министром культуры и пропаганды.

Я буду разрабатывать доктрины, пока

Он будет творить безрассудства на внешней

Арене, лишая народ средств к существованию.

При этом он пошлет сотню еще не померших

С голоду боевиков к границам соседней республики,

Чтобы оттяпать приграничную зону

И "показать всему миру", что его континент

Должен существовать в форме племенных

Царств, а не всяких "президентских республик",

И что международное право, карта с границами

Суверенных и названных Западом стран -

Ничто для него. Сотню оголодавших вояк

Перебьют, точно мух. Разразится

Изможденная война, с трудом поднимающий

Нож геноцид. В это время в мире наступит

Новое Средневековье, и транснациональные

Корпорации, уставшие заливать дрянной йогурт

В футуристические бутылочки и отчуждать

От природы идею природы и органический рост,

Историю корня растения и колец в стволе дерева,

А от людей - возможность созерцать дикий лес

Как место, где можно набрать полные закрома

Ягод, грибов, трав и орехов, как то, что находится

В той же вселенной, что и волчья еда на столах;

Корпорации, изможденные стерилизацией плоти,

Превратятся в мистически настроенные

Военизированные ордена, которые соберут

Войско карликов и детей, способных

Зомбировать разум интервалами между

Произносимых фраз и боевых кличей,

Чтобы отправиться в Священный Поход

В поисках Тела Всего Человечества

В Африку. Мой диктатор будет гореть на костре

По обвинению в расизме и противодействии

Анти-глобалистическому духу Панчеловечества,

Посылать проклятия и сулить бесплодие вплоть до пятых колен,

А я зароюсь в трюме баркаса, везущего

Какао-бобы в цветущий Иран, и африканский

Мой след будет где-то затерян.

 

В Цветущем Иране я представлюсь

Ученым профессором, просящим

Философского убежища и обещающим принести

Государству, возвратившему государственность

В границы страны и державы, рассеяв иконки идей,

Воцарив перспективу ландшафта в пространство,

Пустив по миру понятие "внутренней колонизации",

Определенную пользу.

Буду читать лекции про самые разные нужные вещи:

Митраизм, Манихейство, Герметический корпус.

 

Потом корпоративные миссии обступят

Цветущий Иран с трех сторон,

Разразятся Третья и Четвертая Мировые Войны

Одновременно и будут идти не параллельно,

А так, что их одновременность будет

Вынута из несуществующей полости внутри

Прозрачного воздушного чрева,

Что пролегает между двух слиянных

В нечленимое целое точек различных.

Я переживу эти Великие Войны

В разных качествах: поселюсь в тайге

И стану одиноким охотником, отправлюсь

На Сахалин и стану смотрителем маяка,

Буду барыжить махоркой (что снова будет в цене),

Найденной мной в заплесневевшем сундуке,

Зарытом под землю в тридцатых годах двадцатого века,

Поеду в Петербург и буду посещать богемные

Сборища, литературные балы в двухкомнатных

Квартирах, где люстры - из хрусталя и резного алмаза.

 

Потом будут еще революции, много черт знает чего.

Я стану старым, и вот я уже пишу мемуары в скромной

Хижине, затерянной на просторах Аляски,

Доживая свой век в браке с краснощекой

Алеуткой, работающей почтальоном на

Местной почтовой станции.

Попиваю пивко и толкую о сущем,

Вспоминаю родных и знакомых,

Погибших товарищей, растворившихся

Где-то там девушек, и пускаю скупую слезу,

Понимая, что жизнь - не игра,

Что самоуверенность юности

Окупается меланхолической строгостью

Старости, что не может больше смеяться

Над тем, кто неопытен, криклив и задорен.

 

С того случая, как на меня свалились с неба

Огромные деньги, пройдет добрых шестьдесят

Лет. Но все эти "шестьдесят лет" не будут значить

Ни черта. В сущности, нет ни малейшей разницы

Между "физическим" воплощением всего расписанного тут

Мной - в качестве фантазии, пронесшейся в моей голове

Во время десятиминутной прогулки до универмага,

И "физическим" воплощением, обретением реального тела

Всей этой историей в качестве того, что может

"Свершиться на самом деле", никакой фактической

Разницы между "фантазией" и "действительностью",

Потому что в разделении этих двух категорий,

Применительно к данному случаю, неизбежно

Сядет в засаду роковая ошибка. Дело в том, что

Те пресловутые "шестьдесят лет приключений"

- это совсем другие "лета", нежели те, количеством

Которых исчисляется, к примеру, мой возраст.

Вернее, внутри этих "шестидесяти лет приключений",

Заложено то же самое понятие "года",

Что и внутри моих "двадцати лет", но объяснить это

Гораздо труднее: причиной всему магия омонимии

И нестандартного тождества. Подобная омонимия

Рассекает совокупление единого Имени с тем,

О чем идет разговор, принявший как данность

Неизбежность интенции. При этом она расщепляет

Целостность и монолитность единого Имени,

Превращая его в два разных одинаковых имени,

Пуская внутрь сообразного путешествиям

От острова к острову времени - толику

Потоковой временности, зашивающей

Сообразность размеров и поименованных

Этапов существования измерению времени

И наблюданию всех сущих предметов

С помощью вмещающей панорамы - внутрь

Герметической капсулы экстатического мгновения,

Обращающего трафаретом "шкальность"

Глиняных шкал и обманывающих нас на протяжении

Всей нашей жизни пакостных прямых линий

(Эти мгновения плавают в той же субстанции,

Что простирает края справа и слева от камня

В желчном пузыре Глиняного Голема; камня,

Символизирующего подлинность всего

"Внешнего мира" и невозможность в условиях

Нынешних темпов формулировки границы

Между ремесленником и сырьем и, через

Ее формулировку, - ее нарушения в соитии,

Коммуникации образа мысли мастера

И материала, что всегда под рукой).

Эта толика потоковой временности,

Оказавшаяся на чужой территории,

Заставляет на призрачную долю секунды,

Незаметную оку и вестибюлярному уху,

Подобную двадцать пятому кадру в видеозаписи,

Все вещи длиться ровно мгновение,

А через мгновение - обращаться вещью иной,

"Оставаясь собою" с точки зрения разумного времени.

Зрение в мир эта толика пущенной, словно пучок

Электрического тока, потоковой временности,

Меняет таким образом, что "одну и ту же вещь"

Это зрение не способно воспринимать как

"Одну и ту же", не способно даже удивляться

Тому, что оно теперь наблюдает "ту же самую вещь"

Как принципиально иную.

Этой толики достаточно, чтобы разлучить

Два одинаковых имени навсегда,

Изъять "одинаковость" этих имен,

Их "омонимичность" друг другу,

Возможность быть удивленным,

Разглядев примечательный факт

Наличия у одного и того же предмета

Двух одинаковых разных имен,

Где физическое присутствие играет

В чехарду с расплывчатым контуром мысли.

Таким образом расщепляется и имя "Года".

 

В сущности, те "двадцать прожитых лет",

Биологический и химический возраст,

Сочетание двух цифр в паспорте -

Ничто иное, как всеобъемлющая прямая линия,

В которой мы усомниться не вправе,

Чья, однако, сакральная, религиозная всеобъемлемость

Может быть низведена до каллиграфии иероглифа,

До пластического жеста, вписывающего

Ту сакральную, близко знакомую с нами и взглянувшую

На собственное тело со стороны, всеобъемлемость -

В куда более обширную и безличную всеобъемлемость,

Превратив всеобъемлемость вписывающей все подряд

Согнутым в дугу циркулем внутрь горизонтального,

Плоского карандашного штриха, прямой линии -

В харатерную черту, в поведенческую особенность,

Присущую одному из явлений, в профессиональный навык

Одного из явлений, существующего в мире на

Совершенно равных правах со всеми другими вещами.

Этот абсурд, противоречие во всеобъемлемости,

Обращенной характерной чертой сущего,

Вписанного в траекторию обширной и безымянной,

Другой всеобъемлемости - и заправляет нашей

Верой слепой в непогрешимость лица прямой линии.

Понятие "Года", изъятое из всегдашнего пребывания

Где-то неподалеку, в подручной доступности, -

Внезапно срывает с себя всю одежду,

И мы ошарашены жуткой водой, растаявшей в его недрах,

Ошарашены зыбкой водой Неопределенности

И хитрости этой воды, родившей себе на потеху

Твердость опоры и каменность камня,

Также родившей и действительность

Происхождения камня из противоположных

Сеющей смуту свинцовой воде начал.

 

Почему "фантазия" о приключениях

И "осуществление в реальности"

Всех описанных мной приключений -

Одно и то же? И то, и другое соткано

Из однородного воска, мохнатой рукою

Одного и того же ваятеля, скульптора, бородача.

 

"Осуществившись в реальности",

Став фрагментом, существенной частью

Моей линейной биографии,

Представленной в форме оконченного рассказа

Для какого-нибудь ведомства,

Эти шестьдесят лет приключений окажутся неизмеримым

Мигом, атомарной, гротескной и неестественной, неживой

В преувеличенной миниатюрности членов своего туловища

Долей секунды посреди устремляющей еловые иглы

Векторов, словно копья ошерстившейся фаланги,

Во все стороны света разом, во все промежутки

Промеж значимых островов, обращая естество -

Веселой, сюсюкающей трагедию в колыбели трагичности,

В интерьере ее герметичного жанра, литургией естества, -

Посреди обширности текущего времени,

Излучаемого Домом.

 

Все это - будет механическим облеском,

Затухшей, не успев появиться, бликующей искрой

Внутри мгновения, растянувшегося на целую вечность,

Утонувшую в буднях, которые не сменяют друг друга,

А тянутся неподвижной и вязкой,

Не имеющей ни конца, ни начала,

Ни середин, ни краев волшебной, спрятанной

В самой себе массой, чьи очертания отчетливы,

Но, вместе с тем, сумбурны и неразличимы,

Как впечатление, чем ярче оно и свежее -

Тем эфемернее, тем более кажется сказкой.

Эта бликующая искра - как экран телевизора

И изображение на этом экране,

Когда можно погружаться в картинку,

А можно наблюдать именно реальность экрана,

В котором мелькает картинка,

При этом, - две этих реальности,

Кровные сестры, не смогут узнать друг друга,

Не смогут увидеть друг друга, стоя

Вплотную друг к другу и напряженно глазея:

Реальность экрана, в котором мелькает картинка,

Не сможет опознать родственную ей

Событийность внутри изображения -

Она будет лишь созерцать нечто Иное,

И никогда две сестры не вспомнят свой общий язык,

Но будут лишь прилегать механично друг к другу;

Злой Шут с бубенцами так порешил.

 

Все эти "шестьдесят лет странствий по миру"

Будет переживаться не там, а здесь,

Ибо я всегда буду оставаться именно здесь,

Куда бы я ни поехал, куда бы завел меня длинный язык.

Потому что мне не двадцать один год.

И физическое наличие улицы, по которой я шагаю

Здесь и сейчас, не происходит в том мире

И не имеет понятия о том мире

И о двуликой "всеобъемлемости" того мира,

Где эта улица с высоким коэффициентом очевидности

Принадлежит Юго-Западному Административному Округу,

Который принадлежит Москве,

Принадлежащей России,

Принадлежащей Шару Земному,

Принадлежащему Галактике внутри Конечной

В своей бесконечности Вселенной;

Не может также узнать о существовании мира,

Где здешние земли - тоскливый район на окраине города;

Я обитаю в языке, когда пишу,

И этот язык - не русский,

Как французский крестьянин до того,

Как страна стала нацией - не француз, а крестьянин.

 

Если бы приключения схожего рода

Были обречены случиться со мною "на самом деле" -

Это останется той же самой мимолетной,

Минутной фантазией, что и сейчас,

Когда я иду за пивом в магазин,

И уже почти дошел.

 

Здесь, где-то между этих строений

По улице, имя которой я называть не буду,

Потому что тогда все эти слова вмиг станут ложью,

Спрятан Кочующий Дом Бытия для меня,

Где-то тут притаился и разлучник-язык

(и Языковая Ошибка),

На котором я говорю и, находясь у которого

В доме, я и Родное обитают в Языке всегда и повсюду, а,

Покидая порог, благополучно теряют обитание это;

Язык, хитрый Лис.

 

Здесь, где нет никаких строений, асфальта и улиц,

Магазинов, автомобилей, клумб и бордюров -

Здесь рвется мое сердце в трагически безупречной гармонии,

Здесь распахивается моя душа и постигает слияние с пиком,

Здесь - Греческие Небеса; здесь - нет хорошей и плохой погоды,

Потому как ничто не делится на "хорошее" и "плохое",

Но делится только на прелестное, а не пугающее

В своей чужеродности бытие и родное небытие:

И вынутое из повседневного обитания в мире,

Вернее, вглядевшееся в свою повседневность,

Бытие вызывает восторженное удивление,

Эстетический шок, разламывающий непрерывность

Пространства вокруг. Здесь - где любое состояние

Атмосферы - вызывает восторг, ликование,

Где мне вновь и вновь не хватает меня самого,

Здесь - длится пик, и нет ни болезни, ни здравия.

 

Кругосветное путешествие?

Что это такое?

Кругосветный пловец

Возвращается, утеряв навсегда

Хранение принадлежности и сопричастности

Своих родных мест и отчего дома

Завершенному кругу

Под покровом отчего дома.

 

Стану ли я ширше или, наоброт, уже,

Побывав в разных странах

И поучаствовав в разных событиях?

 

Пер Гюнт той эпохи,

Когда ощущение достижения момента

Внутри исторического времени,

Выкинувшего эту эпоху из тела истории,

Эпохи выкидыша самой себя из "эпохальности" -

Нарушает необходимость интенции

И переворачивает вечно-стремящийся

Вектор вспять, когда залетевшее в душу

Ощущение важнее правды,

Глубины постижения, знания.

 

КВАРТИРА И ВРЕМЯ

Вот часы - они старые, венгерские.

Вот - уродливое трюмо, присобаченное к тумбе.

Вот - новенькая плазма, красивая.

Но программа для подключения к компьютеру

Совершенно не пашет. Интернет-браузер вылетает.

Посему - она ровно вполовину своей цены бесполезна.

Зеркало отражает ковер и отражается некоим образом в

Ковре. Чуть поодаль - сервиз. Там - уйма дефицитных

Бокалов из ГДР с изображениями паровых машин,

Автомобилей начала XX-ого века и немецких дворцов.

Их доставала бабушка по блату в соседнем универмаге.

Она была дипломированным товароведом

И любила всякие стекляшки, фарфор и хрусталь.

А еще торговала на рынке опятами и смородиной,

Привезенными с дачи. Дело это ей очень нравилось,

И обычно она возвращалась домой с пустыми корзинами.

 

Можно описать те же самые вещи совершенно по-иному.

Верю, что их можно даже рассказывать,

А не только описывать.

Можно даже залезть внутрь них,

Захлопнуть все двери и побыть немного внутри,

Созерцая их сердце как сердце.

Например, этот ковер для меня -

Нечто большее, чем просто ковер.

Еще ребенком я засыпал на правом боку,

Уткнувшись лбом и сонным взглядом

В ковер, висящий на стене.

В чистилище предсонной дремы

Казалось мне: узоры,

Подобные изображениям цветов, но не цветы,

Подобные неведомо чему,

Изображения неведомо чего -

Все это божества. Общение с ними -

Не то, что общение с людьми,

Не то, что разговор на людском языке

С неким противоположным сознанием или субъектом.

Общение с ними - общение вне субъективности

И объективности, вне различения мыслящего

Сознания и якобы "мертвой" и "немой" вещи,

Вне коммуникации между двумя.

Это общение - предчувствие шаманских обрядов,

Разговор с чем-то невидимым и непостижимым,

Тому, к устройству и сути чего у тебя нет ключа,

С тем, что ты не способен увидеть и не способен

Понять, как и с какой стороны это приходит,

Выныривая без следа и кометного шлейфа из

Полости внутри пустоты прозрачного воздуха.

Разговор - с Безымянным, с оболочкой, с поверхностью,

С деталью мозаики, заполонившей твой мысленный взор.

Это можно сравнить с таинством общения двух

Незнакомых людей при условии, что они оба

Не предпринимают попыток составить какое-либо

Представление друг о друге, характере, душе,

Происхождении, судьбе друг друга. Но такое

Среди людей невозможно. Если только между

Двумя аутистами или даунами.

Тогда, по ту сторону предсонной дремы

Мне казалось, что в общении с этими

Безымянными узорами я выныриваю в подлинную

Реальность, наполовину освободившись от

Вязких и липких пут сна, а сон - это сама

Моя реальная реальность, домашнесть моего дома,

Родительскость моих родителей и пустившее

Корни в мир всеобъемлющее обитание в нем.

Я будто нащупывал какую-то иную, подлинную

Реальность с помощью этих узоров, которые

Были единственной зацепкой, но пальцы

Проскальзывали и я снова рушился в беспросветный сон.

Эти узоры - были не тем, что все вещи, предметы вокруг.

Остальные предметы и вещи имели историю, время,

Происхождение, цель и название. А узоры - будто бы

Были всегда, во все века, ни откуда не появившись,

Никем и ничем не сотворившись, без названия,

Без происхождения, даже, пожалуй, без воплощения.

Они были будто какое-нибудь фундаментальное

Абстрактное понятие, подоплека сознания, мирности мира,

До истока которой не докопаться.

 

Можно перестать рассказывать о всяком барахле

И рассказать о людях, населяющих эту квартиру,

Населявших ее когда-то или же так или иначе

Связанных с ней. Об их судьбах и биографиях.

Можно попытаться обнаружить там что-нибудь ценное,

Общее, эпохальное или даже вдруг вневременное.

Деталь и подробность. Или сделать это сухо,

Бездарно, шаблонно, коряво, как на допросе

У следователя. Умеючи или не умеючи.

 

Но какая-то неумолимая тревога сковывает душу.

Пытаясь вести речь о самом что ни на есть

Бытовом быте, о своем доме, описывать то,

Что видишь каждый день, рассказывать о родном,

О том, что рядом, о том, что должно быть

Очень хорошо знакомо. Пытаясь даже иной раз

Избегать абстракций и самому себе рассказывать

Физиологию пространтсва, интерьера -

Ловишь вдруг себя на странном ощущении

Душевной тошноты. Описывая быт -

Как будто повествуешь о сказочных галактиках

Или об оккультных практиках Средневековья,

О гностиках, о тамплиерах, о тайнах каббалы:

О всем о том, в чем тонешь, растворяешь свою личность,

Коснувшись потусторонней дали, потеряв себя,

Который сидит здесь сейчас на стуле.

Полагаю, что схожее чувство возникает у тех,

Кто чересчур увлекся чем-то древним,

Оккультным или сказочным, и просто-напросто

Перестал соотносить то, в чем растворился,

С самим собой, который ест и пьет и ходит в туалет

Не там, а здесь. Но почему же это чувство раздвоения,

Непонимания призрака себя, унесшегося в даль,

Преследует меня, когда я говорить хочу о том,

Что близко сердцу, внутри чего я обитаю -

О своем доме и о родных местах, о людях

И о биографии себя?

И эта даль - особая. Любая даль так же близка,

Как и всякая близь, если возможно соединить

Какой угодно линией местоположение той дали

С точкой, в которой находится ее созерцатель.

Если возможно представить внутри целостности

Изображения отношение дали к тому, кто о ней думает.

Любая же близь далека, если между ней и тем,

От кого или от чего она совершенно недалека,

Невозможно провести линию и представить

Две этих якобы близких друг к другу вещи

В единстве изображения как нахождения

Этих вещей где-то и как-то относительно друг друга.

 

Мысль о возможной необходимости

Представить собственную развернутую биографию

Для какого-либо учреждения или в иных целях -

По-настоящему ужасает.

Я не способен помыслить себя в роли пути,

В роли истории. Это будет не моя жизнь -

А та же самая потусторонняя даль,

Лишь носящая схожее имя.

Отчленяющие от временного потока конец и начало,

Замыкающие любую человеческую жизнь

В цельный рассказ - кажутся мне чем-то ирреальным,

Отчужденной от жизни, земли и времени дурацкой фантазией.

Соотношение рассказа и вообще всякой замкнутой вещи или явления

С мгновением, наобум выхваченным из временного потока,

Выход в чистое время и мышление всех явлений

Не в качестве значимых островков, меж которых пролегла

Неосознанная пустота, а как сопричастных породившим

Их мгновениям - самый необыкновенный парадокс.

Я вижу свою временность в качестве герметических капсул,

"Разделенных" бездной зияния, тьмой, которую невозможно

Рассеять с помощью света. Изнутри этих капсул отсвечивает

Подобно катафоту понятие о себе как о целостной и непрерывной линии,

Тянущейся вдаль, или вправо, или же вверх. А также

Впитавшаяся с молоком матери уверенность в первичности

Мышления этой линии по отношению ко всем иным

Представлениям своей собственной временности,

Подсознательная убежденность в том, что лишь линия

Исторична, что лишь линия сопричастна могучему телу истории.

 

А когда перестаешь находиться в родном как в родном,

Но вдруг видишь все, что родно, - в качестве иероглифа,

Изящно, пластически выведенного поверх

Поверхности эмалированной вазы,

И сначала отпадает твоя душа от тебя, а потом - и тело,

И сердце устремляется внутрь и внутрь, и становится невозможно

Поймать самого себя в этом бегстве от света и от чужого -

Оказываешься заброшенным в собственный дом и жизнь.

 

ВСТРЕЧА

Шла по улице девочка.

(Или не шла она?)

Смотрела на мир нижними веками,

А глаза -

Были как бисерины:

Для красоты, бижутерия.

Остановилась у светофора,

Разговаривая по телефону,

И в мерных зрачках ее отразились

Сначала обеспокоенность,

Потом - умиление.

Но обе этих реакции

На какое-то там происшествие

Были ужасны: в них не было

Ни живого участия, ни безразличия,

Ни условной актерской игры для себя самого.

Только - голое обозначение спонтанного чувства,

Пришедшего, как поезд - по расписанию.

Это обозначение реакции, чувства

Нельзя было ни в чем заподозрить,

Потому что не было никаких доказательств

И формальных признаков. Только лишь - ощущение.

Ее глаза были большие, овальные. Они были

Здесь и сейчас. Но, в то же время,

Стоило в них вглядеться чуть более тщательно -

Они начинали плясать, уходили на самый дальний

План сцены и сливались в безумной кадрили

С неоформленным хаосом, где отсутствуют границы

Между вещей. Погружались в бесплотную гущу

Эфира, расщеплялись и рассеивались по миру,

Вызывая мучительное ощущение дали,

Которую невозможно приблизить с помощью

Знания о расстояниях. Ощущение безвозвратной потери,

О которой невозможно даже заплакать.

Случайность отклонений в длине ее шага,

Неровность походки, неосознанность и спонтанность

Вздоха и выдоха - все это тоже было

Будто бы рассчитано наперед, бесплотно, глубоко не случайно,

Имело свою колею, место, ячейку.

Она - как будто обходила воздух и мир стороной,

Не влезая внутрь существования, взаимосвязи

Всех вещей, явлений и чувств на Земле,

Внутрь закономерностей и обладающего

Спонтанным дыханием естества всего сущего.

Подумалось, что если бы она захотела -

То прошла бы сквозь стены, переплыла океан.

Она явно была за пределами самой себя,

Но не имела права показывать свою чужеродность

По отношению к этому миру.

Ее лицо - не было мертвой маской, но, скорее, отсутствием

Коварного соглядатая за поддельной личиной,

Обманом, существующим сам по себе,

Вне рассудка того, кто обманывает.

Я подумал, что по ту сторону ее кожи -

Не кровь, а такое же небо, снег и деревья -

Крыло бабочки по отношению к тому, что снаружи нее.

Она прошла и скрылась за горизонтом,

А я почувствовал резкий укол, боль утраты

Простирающихся каждое мгновение по-новому пространств,

Утраты рождающихся из ниоткуда,

Колонизируя небытие, свежих и новых мгновений:

Из пространства выпили время потока -

Осталось лишь не воплощенное, универсальное место

И взгляд на дома, машины, деревья

Как на то, что существует лишь на экране,

Имеет лицо и не может очутиться в том времени,

Где все предметы длятся лишь миг,

Что недостижимо, к чему нельзя прикоснуться,

Даже хватаясь за это обеими руками.

 

ТРАГИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Вот здесь - улица Херсонская.

Тут - улица Керченская.

А вот - Севастопольский проспект.

Раньше я думал, что все страны мира,

А заодно и сфера земная,

Стянутая поясами меридианов и параллелей, -

Расположены сверху и снизу от этого места.

Потом мне казалось, что они

Не расположены нигде и никак

По отношению к этим трем улицам.

Однажды был солнечный полдень,

Но солнце светило особо в тот день:

Как будто бы солнечный свет

Существует отдельно, поверх

Всех вещей, которые он обтекает собою.

Тогда мне пригрезилось,

Что обломок асфальта,

Который я пнул ногой от безделья,

Содержит в своей непознанной сердцевине

Все страны, круглость шара земного и

Тело истории, от которого невозможно отпасть

Или же наблюдать свою сопричастность

Ему сквозь мутное и прозрачное стекло тумана.

А сейчас... Даже и не знаю...

 

СНОВИДЕНИЕ В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ

Не пришит, не привязан,

Не притянут магнитом -

Все это наружные скрепы.

Пригвозжден? - может, и так...

Сердечник катушки и маятник -

К вековой суете и червивому сердцу трутня:

Полость - к полости;

Кровь - к крови (без пореза и раны);

Желчь - к желчи.

Внутренность соприкасается с внутренностью

Без прямого контакта,

Вне антенн и трансляции,

Приспособления рун, иероглифов

К чужим табличкам из глины,

Что внушает отчетливость черт лица человеку,

И зыбкого, вязкого воска, подобного илу

Прибрежному, где профиль и абрис ребенка

Смывает морская волна,

Как стирает штриховку с бумаги резиновый ластик,

И вилам, мотыгам и киркам всех тех, кто

Рожден был распахивать смуглую новь

Назло Весте, хранящей очаг из горящих очей

И огня Прометея (этот огонь - шоры надбровные

тех лошадей, что распяли богопротивных,

моральных царей, подменивших скрижали

своих злых богов - на угодные их благочестию

царскому: за это трупы царей,

не отмщенные тризной, курганом

остались валяться в пыли на ристалище,

а Харон, проводник через веси и села, отказался

одалживать просмоленное донышко лодки

на весенний вояж через мутный поток

из зеленого сумрака, туш человеческих, мха и свинца,

чтобы найти половинки души и собрать воедино мозаику,

представив зияние бездны - дорогой и линией,

протянутой между двух пунктов:

тогда трупы богопротивных царей, иссушенные

точно рыба под солнцем, разинули пасть живота

и скормили кишки червякам,

копошащимся в лужах зеркальных -

внутренний мир человека съехал за пазуху,

к Люцифера мошне, и оттенки белого цвета

были причислены к сонму немеркнущих)

Это - как если бы тепло или холод

Не были расплесканы в воздухе

Акселератором или дребезжанием полночной дрезины -

Но сообщались от существа к существу:

Не было бы людских языков и

Скольжения по ледяным оболочкам.

Ходят по шару - это горизонталь;

Шахты роют, руду добывают

Гномы-копатели, долбят подземное олово

Кирками и мотыгами из мягкого кремния-камня -

Обитая внутри, в сердцевине земли,

В пещере, где светлячки - это звезды,

А луна - сквозь зияние подзолистой почвы

Видна - маковкой к ней, а подошвами стоп -

Внутрь поломанных траекторий

И глаз, посеянных всюду в поле озимом, -

Зрения, расплескавшегося из налитых медью

Монет глазных яблок, вдавленных внутрь,

Как канцелярские кнопки -

Это и есть вертикаль.

Небо пещеры - для нас потолок и суровый оскал

Горной породы, подобие неба небесного и голубого -

Для незрячего гнома-копателя -

Глыба, питающий корень и единственно реальное небо,

Потому что ведь небо - не небо;

Небо - идея.

Но нам не понятно:

Мы горизонтальны, мы по поверхности ходим

И не чуем притяжение шара, а шар -

Бремя мира брюхатого.

Внутри и снаружи - снаружи; поэтому

Мы на поверхности оной - внутри полой сферы.

Руки - мельницы ветряные; руки - женщины

(Ибо мельница мелет зерно не жерновами, а - лопастями);

Колесо мельника колесовало запястья

И стало винтом вертолета -

Руки ввысь взмыли, запястья болтались на ниточке

Марионетки из дряблого грунта, рукава -

Скисли как молоко; по амплитуде

Широкого жеста, глотая воздух цугами и мешками

Руки рухнули на пол и окоченели,

Вросли в шар жужжащий,

Как кочерыжки капусты

Нагой, но стыдливой и девственной.

Я был пригвозжден к плоскостной сфере,

К шарообразному брюху Земли

Своей сердцевиной - той, до которой невозможно добраться -

Сердцевиной, которая вновь и вновь ускользает,

Нисходит все внутрь и внутрь: внутрь утробы, состава жизненных соков,

Полости органов, крови и клеток, стенок мембраны,

Внутрь летучего газа, внутрь стерильных пустот,

Внутрь Ничто, ибо когда сердцевина открыта и найдена -

Она лишается сердца, став глазурью для тульского пряника,

Оболочкой поверхности, звонкой, как водоем поутру

И мокрое, росой и испариной лба облаченное зеркало.

Я был пригвозжден своей сердцевиной,

Той, до которой невозможно добраться:

Будучи на поверхности - я был внутри.

Я лежал спиной на древесной коре,

Ерзал костьми по худощавому,

Жилистому хребту Земли,

Но впервые, впервые я не был снаружи:

Я был по ту сторону кожи и площади сферы.

Я чувствовал плоскость и, пропуская

Пучок ядовитого тока под ребра, - я кушал круг:

Между шаром и кругом не было особенной разницы,

Тайна шара и плоскости - открытая дверь:

Гонг, литавр и медь - циркуль с окружностью,

Полусвет - полутень: размазанный штрих

Карандаша линчует подобия окаменелых

Зерен пшеницы и монет-полумесяцев.

Сырая земля любила меня,

И я чувствовал каждый процесс

Внутри ее организма

Обостренными -

Как игла в оголенное электричество нерва -

Позвонками, ощущал

Всю подноготную ее обильного тела.

Земля была - более жива,

Чем все существа, что ее наводняют.

Подо мной раздавалось биение пульса -

Вибрация волн: молоточек и войлочный гонг.

Циркуляция жидкостей: приливы, отливы

Под радиоактивной Луной,

Закись азота - наркоз, и в коме глубокой

Из лестниц и ужистых кружев спиралей гипноз.

Поползновение магмы к ядру - каленые иглы -

Отрыжка и желчь - проедающий плешь

Желудочный сок курсирует промеж полюсов,

И перхоть - снег добела раскаленных мерзлот.

Не гравитация - тело Земли

Не отпускало - сковало потуги телодвижения

Ласково, пуская вовнутрь и в себе замыкая.

Лежа, я наблюдал - отсутствие небосвода -

Тупик черноты, простиравшийся вглубь,

Берущий начало в земле и в корнях,

Сулящий сломанный путь и сдвиги

Планет и орбит с траекторий пустого полета.

Звезды - натуральные, злые,

Осыпаются крошкой алмазной, обдуваемые ветром:

При дыхании ртом эта звездная крошка

Автогеном кромсает кожицу легких и бронхов,

Нарушая их целостность. Звезды - не те,

Что у гномов-копателей на стенах пещер.

Впрочем, нам невдомек, ведь для них

Светлячки, засосавшие влагу, эти "подобия" звезд -

Реальные звезды, ибо звезды - как небо: идея.

Неожиданно появился корабль

С тысячью лампочек, украсивших мачту и шпиль.

Корабль был - колоссальных размеров.

Он медленно плыл, покрывая

В среднем миллиметр в минуту.

При этом он едва не касался моего лица,

Носа и лба. Мне казалось, я слепну -

Лампочки были турбинами и выдували

В глаза мне воздух кипящий.

Но главное - это было гротескно,

Несоизмеримо: гигантский корабль,

Проплывающий в десяти сантиметрах

Над лицом человека. Полет был