Дальнейшее получение парафиновых форм с материализованных органов 20 страница

¹ Весьма убедительные условия, ибо это обыкновенно проделывает сам медиум .-А. А.
² Значение этого письма по-немецки соответствует значению письма Эстеллы по-французски. - А.А.
³ Я упоминаю здесь об этом случае, как о хорошем подтверждении подлинности предыдущих сообщений. -А. А.
⁴ В этом сеансе миссис Б. вполне узнала материализованную фигуру своего друга, голова которого нисколько не была закрыта; миссис Б. видела его очень близко, даже держала его за руку, причем свет был нарочно усилен. -А.А.
⁵ Я привел здесь и эту подробность из сообщения, полученного миссис Б., как добавочное доказательство подлинности непосредственного письма, получавшегося через Эглинтона и столь упорно отрицаемого Лондонским Обществом психических исследований.

IV. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением от него, исполненным разных подробностей, до его жизни касающихся, и полученным в отсутствие лиц, знавших его.
В главе III, рубрика IX я представил несколько случаев, отвечающих этому условию и вполне удовлетворительных.
Таков случай устного сообщения старика Чамберлена кружку из двенадцати лиц, которым он был совершенно неизвестен, и немедленно вслед за тем проявившегося опять, чтоб сообщить еще несколько подробностей о своей личности, - так как кружок жалел, что не спросил о них при первом сообщении для полного доказательства самоличности. И по справке все сказанное оказалось верным.
Таков и случай Авраама Флорентина, умершего в Америке и проявившегося в Англии стуками, в кружке, который не имел никакого понятия о его существовании, и давшего на все о нем расспросы биографические подробности, оказавшиеся, по справке в Америке, верными.
Я указал в этой главе на специальный источник, где подобные сообщения находятся сотнями, из которых можно было бы сделать предмет особого исследования, проверяя их на месте самым строгим и тщательным образом. Я говорю об «отделе сообщений», печатаемых еженедельно в журнале «Banner of Light». Документы, имеющие изобличить шарлатанство или установить правду, находятся налицо, напечатаны, в руках всякого, кто дал бы себе труд предпринять это исследование. Было бы весьма интересно, взявши подряд сотню сообщений, установить процент ложных, верных и сомнительных. Среди этих сообщений находятся такие, в которых намекается на совершенно частные семейные дела. Так, напр., в № от 15 марта 1884 года я нахожу сообщение от имени Монроэ Мерилла, в котором он намекает на бывшее с ним «на дальнем западе». В № от 5 апреля брат покойного, Геман Мерилл, удостоверяя подлинность сообщений, пишет: «Я очень хорошо понимаю, на что он намекает, говоря о «дальнем западе»; это обстоятельство, которое было известно только ему, нашему брату - д-ру Мериллу, в Сандуски (где Монроэ умер), и мне».
Другой пример. В № от 9 февраля 1889 года я нахожу сообщение от Эммы Ромэдж из Сакраменто, в Калифорнии, в котором она упоминает о видении подруги своей Женни, о котором эта последняя говорила на смертном одре своем. В № от 30 марта 1889 года г. Эбен Оуэн из Сакраменто, пишет, что он показывал это сообщение сестре Эммы Ромэдж и та подтвердила факт этого видения, о котором Эмма говорила ей перед смертью.
Я мог бы, помимо этого источника, указать на многие другие случаи этого рода, по и приведенные мною очень хороши. Ограничусь, для завершения этой рубрики, приведением случая, к которому мы можем отнестись с полным доверием, ибо он взят из личного опыта Р. Дэль-Оуэна. Он рассказан им со всеми необходимыми подробностями в его сочинении «Debatable land», под заглавием: «Доказательство самоличности, полученное чрез незнакомое лицо из-за 500 миль». Невозможно изложить этот случай вкратце, и потому привожу его буквально, по русскому изданию этой книги «Спорная область», с. 176-179, а для полноты привожу и предшествующие страницы, имеющие к нему прямое отношение.
«Более сорока лет тому назад умерла одна молодая дама-англичанка, которую я коротко знал. Она пользовалась в жизни всеми дорогими преимуществами, какие дает совершеннейшее воспитание, доступное для женщины в культурной стране; говорила свободно по-французски и по-итальянски, путешествовала много по Европе, где сходилась с разными выдающимися людьми своего времени. Природою она одарена была так же щедро, как и судьбою: была так же мила, как и образована, способна глубоко чувствовать, очень проста, богата внутреннею жизнью, как натура топкая, по преимуществу духовная. Буду называть ее Виолетой¹.
Когда, через двадцать пять лет после ее смерти, я предпринял свои первые изыскания по спиритуализму, мне пришло на мысль, что если только лицам, когда-либо принимавшим в нас участие во время земной своей жизни, дозволяется продолжать общение с нами и по переходе в другой мир, то дух Виолеты скорее всякого другого мог бы мне объявиться. Но я никогда не позволял себе вызывать того или другого духа, находя более благоразумным выжидать его добровольного проявления. Между тем месяц проходил за месяцем, и я не получал пи малейшего знака или намека от имени Виолеты; наконец я перестал уже и ждать, и вообще предполагать возможность чего-нибудь подобного.
После того читатель поймет мое изумление и смущение, когда на одном из сеансов, 13 октября 1856 года, в Неаполе (при участии г-жи Оуэн и еще одной дамы, непрофессионального медиума), произошло следующее:
Вдруг сложилось имя Виолеты. Несколько оправившись от удивления, я спросил мысленно, с какою целью объявляется это столь памятное мне имя.
Ответ: Дала об....
На этом сложение букв остановилось. Повторенные приглашения продолжить сообщение не привели ни к чему: мы не могли получить далее ни одной буквы. Наконец мне пришло на мысль спросить: «Верны ли полученные буквы о, 6?
Ответ: Нет.
Вопрос: Верно ли слово «дала» (gave)?
Ответ: Да.
Тогда я сказал: «Прошу сложить слово, следующее за «дала», опять сначала». И вслед за тем, буква за буквой, из которых некоторые переправлялись, сложилась фраза:
«Дала письменное обещание помнить вас даже и по смерти».
Надо быть самому в моем положении, чтобы понять чувство, овладевавшее мною по мере того, как складывались эти слова. Если какое-нибудь из воспоминаний молодости выдавалось у меня особенно, стояло в моих глазах выше всех других, - это была память о письме, написанном мне Виолетой ввиду смерти, - письме, содержавшем дословно то самое обещание, которое теперь спустя полжизни звучало мне опять из-за гроба. Такого значения, как для меня, доказательство это не может иметь для других. Письмо у меня еще цело; но знал о нем только я один; никто, кроме меня, никогда его не видел. Мог ли я ожидать, когда читал это письмо в первый раз, что спустя четверть века в далекой, чужой стране писавшая его будет в состоянии сказать мне, что она сдержала свое слово?
Через несколько дней после того, именно на сеансе 18 октября, когда объявился тот же дух, я предлагал ему опять разные мысленные вопросы, и ответы его были также удовлетворительны и точны. Между тем вопросы мои касались подробностей личной жизни, которые могли быть известны только мне. Не сделано было ни одной ошибки; мало того, в этих ответах встречались еще новые указания на такие обстоятельства, о которых, по крайнему моему убеждению и разумению, ни одна живая душа, кроме меня, не могла тогда знать.
Полученные результаты нельзя приписать никаким образом тому, что разумеют под термином «напряженное выжидание», - предполагаемой причины подобных явлений. Мы в то время добивались различных физических проявлений, про которые слышали от других наблюдателей, - напр., движения предметов без прикосновения к ним, непосредственного письма, появления рук и т.п. Происшедшее было совершенно неожиданно - даже для меня, лица ближе всех заинтересованного, не говоря о других присутствовавших. Когда давно заснувшие представления вдруг пробудились во мне в связи со знакомым именем, то это произошло отнюдь не в ответ на какую-нибудь наличную мою мысль, надежду или желание, если только сознание наше - достаточная порука в наличности мысли или чувства. Еще менее оснований предполагать подобное влияние со стороны других присутствовавших. Они не знали о письме ничего, даже о его существовании. Они не знали ничего о моем вопросе, потому что он предложен был мысленно. Возможность постороннего земного влияния ограничивалась тут одним мною.
Но вот еще доказательство, что в этом случае действовали вовсе не мои ожидания. Когда при первой попытке получить ответ будущая неизвестная мне фраза определилась уже буквами «дала об...», у меня мелькнула догадка, что из начатого слова, может быть, выйдет «обещание»; и я подумал, не будет ли это относиться к тому торжественному уверению, которое дала мне Виолета много лет тому назад. Но что же случилось? Буквы о, б объявлены были неверными; и я хорошо помню, с каким смущением и разочарованием я стирал их. Но каково же было мое удивление, когда оказалось, что исправление требовалось так настоятельно только затем, чтобы дать место более полному неопределенному выражению! - да, настолько определенному, что если бы документ, о котором идет речь, мог быть предъявлен весь как есть, то он не мог бы быть означен точнее. При таких обстоятельствах просто немыслимо, чтобы мой ум, или какое-нибудь мое побуждение могли играть роль в полученном результате.
Но это было только вступление к целому ряду проявлений, которые на протяжении многих лет постоянно удостоверяли меня в продолжающемся бытии и в самоличности моего духовного друга. Доказательства эти я получил, главным образом, уже по возвращении (в 1859 году) из Неаполя в Соединенные Штаты.
Пять или шесть недель спустя по выходе в свет моей книги «На рубеже другого мира», в феврале 1860 года, мой издатель представил мне одного господина, только что возвратившегося из Огайо, который сообщил мне, что книга моя обратила на себя внимание в этом штате. Он прибавил, что я помог бы немало ее распространению, если бы отправил один экземпляр г-же Б., жившей тогда в Кливленде, собственнице книжного склада и издательнице одной из местных газет. «Она сильно интересуется этим предметом, - сказал он, - да и сама, кажется, медиум».
Я никогда до того времени не слыхал об этой даме; однако послал ей экземпляр книги, при короткой записке - с просьбою принять его, а затем получил и ответ, помеченный 14 февраля.
В этом письме, после некоторых деловых объяснений г-жа Б. сообщала мне, что была вполне удовлетворена главою книги, носящею заглавие «Перемена со смертью». Далее она пишет: «Я - так называемый «видящий медиум». Когда я читала эту главу, дух женщины, которой до тех пор я никогда не видала, стоял возле меня, как будто слушая, и сказал: «Я руководила им, когда он писал это; я помогла ему убедиться в бессмертии». Вслед за тем г-жа Б. описала мне наружность видения - цвет волос, глаз, лица и т.д., и описание это вполне соответствовало наружности Виолеты. Она прибавила, что один кливлендский торговец, сам импрессиональный медиум (хотя и неизвестен и не желает быть известным в этом качестве), войдя к ней как раз в то время, сказал: «Вас должен посетить сегодня новый дух - женщина. Она говорит, что знала некую г-жу Д., английскую даму, теперь уже умершую, известную вам (но не мне) по своей литературной репутации, - лично же, по ее словам, ни вы, ни я ее не знали».
Замечу теперь, что эта г-жа Д. была сестра Виолеты. Но в своем ответе, имевшем отчасти деловой характер, я не касался ни сообщенного мне описания наружности, ни того, что было сказано в письме относительно г-жи Д. Чтобы проверить факт возможно строже и убедительнее, я не допустил в своем письме ни одного выражения, из которого г-жа Б. могла бы заключить, что я узнал явившуюся ей личность. Я ограничился припискою к деловой части письма нескольких строк - в том роде, что г-жа Б. очень обязала бы меня, если б попыталась узнать имя духа или какие-нибудь другие подробности о его личности, и обо всем этом сообщила мне.
В ответ я получил два письма: от 27 февраля и 5 апреля. В них сообщались, во-первых, имя, во-вторых, показание духа, что г-жа Д. была его сестра, и, в-третьих, две-три дальнейшие подробности о Виолете; и все это было вполне согласно с действительностью. Г-жа Б. писала далее, что ей сообщены еще некоторые сведения, но они касались обстоятельств такого частного и интимного характера, что она находит лучшим передать мне их при личном свидании, если бы мне пришлось ехать обратно на запад через Кливленд. Я должен был, однако, через две недели выехать по делам в Европу и просил г-жу Б. письмом изложить мне эти подробности на бумаге, что она и сделала в четвертом письме, от 20 апреля. Сведения, которые она сообщила мне, получены были ею отчасти непосредственно, отчасти через помянутого торговца-медиума.
Сказав выше, что для других эти доказательства никогда не получат того значения, какое имели лично для меня, я дал лишь самое бледное понятие о действительном значении факта. Но часть тех чудес, которые раскрылись передо мною, читатель может все-таки оценить. Он видел, что мною было написано краткое и чисто деловое письмо к совершенно незнакомому лицу, живущему за пятьсот миль, в город, который Виолета никогда не видала и где я сам (сколько могу припомнить) тоже никогда не бывал. О чем-нибудь вроде нечаянного намека, передачи мыслей или магнетического общения тут при подобных обстоятельствах не могло быть и речи. Также немыслимо, чтобы кливлендская издательница или кливлендский торговец могли что-нибудь знать о даме, ничем не прославившей своего имени и умершей за тысячи миль от них, на другом полушарии. И между тем от этих далеких незнакомцев ко мне приходят, непрошенно и нежданно -как посещение с неба, сначала описание личности, вполне подходящее к Виолете, и указание на имя, явно дававшее понять, что это именно она вошла с ними в общение, затем открывается ее собственное имя, затем - ее родство с г-жою Д,. - и все это без малейшего содействия, обмолвки или намека с моей стороны.
Эти все частности могут быть оценены моим читателем; и уже сами по себе они поразительно удостоверяют самоличность. Но когда объявились, как это было в последнем письме г-жи Б., разные ближайшие обстоятельства, связанные с жизнью Виолеты и моею в наши молодые годы, - обстоятельства, неизвестные ни одной живой душе по сю сторону великого предела, - обстоятельства, указанные только намеком, так что сама писавшая письмо могла лишь очень отдаленно понимать их значение, - обстоятельства, схороненные глубоко не только в прошедшем, но и в тех сердцах, для которых они были самым святым воспоминанием, - когда эти частности всплыли на свет перед очами того, кто еще оставался в живых, они были для него внутренним доказательством того, что человеческие воспоминания, мысли, привязанности еще продолжают существовать за пределом земной жизни, таким доказательством, которое не может быть передано никакому лицу и которое по самой своей природе получается только непосредственно».

¹ Ее настоящее имя (из числа малоупотребительных) я называть не смею; но оно, как и выбранное мною подставное, означает тоже один из любимых цветков (violet фиалка).

V. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением фактов, которые могли быть известны только ему самому или могли быть только им самим сообщены.
Только что приведенный мною случай Виолеты относится, по некоторым подробностям своим, и к этой рубрике.
В главе III, рубрика VIII, я привел несколько случаев, также отвечающих условиям настоящей рубрики.
Таков, напр., случай, засвидетельствованный членами Комитета Диалектического Общества, когда сводный брат хозяйки дома, в котором происходили сеансы, умерший четырнадцать лет тому назад, объявился в сообщении, чтобы сказать ей, что она не унаследовала всего состояния своего, а что часть оного осталась в руках исполнителя его духовного завещания, что оказалось верным.
Таков также случай д-ра Дэвей, коему сын его, умерший на море, объявился на сеансе, чтобы сказать ему, что он умер не от болезни, как о том известил его капитан корабля, но от отравы и что капитан не передал отцу его всех денег, находившихся при нем, - что оказалось верным.
В той же рубрике я вкратце упомянул о лично мне известном случае находки завещания барона Корфа. Помещаю здесь подробности, относящиеся до этого случая, в том виде, как они напечатаны в «Трудах Лонд. Общ. псих, иссл.» («Proceedings», 1890, т. XVI, р. 353-355).
Желая выяснить этот факт возможно обстоятельнее, я, разумеется, обратился за расспросами к своему товарищу, барону К.Н. Корфу. Он ответил мне, что всего ближе получить мне эти сведения от самого сына покойного барона - Павла Павловича Корфа, живущего здесь в Петербурге, на Почтамтской улице, к которому он тотчас же со мною и отправился.
Последний обязательно сообщил мне следующее. Отец его, генерал Павел Иванович Корф, умер в Варшаве 7 апреля 1867 года. Было известно, что он оставил завещание, но, после смерти его, несмотря на все розыски, его не могли найти. В июле 1867 года замужняя сестра Павла Павловича, баронесса Шарлотта Павловна Врангель, жила вместе с сестрою своего мужа Дарьей Егоровной Обуховой в Плоцке, недалеко от Варшавы. Мать ее, вдова генерала П.И. Корфа, находилась в это время за границей; получавшиеся на ее имя письма она поручила вскрывать своей дочери; в числе таких писем оказалось одно от князя Эмилия Витгенштейна, также находившегося за границей, в котором он извещал вдову генерала, что получил от имени ее покойного мужа спиритическое сообщение, в коем указывалось место, где находится его завещание Баронесса Врангель, знавшая, что отсутствие этого завещания было источником немалых затруднений для ее старшего брата, барона Иосифа Павловича Корфа (сына умершего), на коего было возложено ведение дел по наследству и который в то время находился в Варшаве, тотчас отправилась туда вместе со своей золовкой, чтоб известить его о важном содержании письма князя Витгенштейна. Первыми словами брата при встрече их было, что завещание только что найдено им; а когда было прочитано письмо князя В., то, ко всеобщему удивлению, оказалось, что место, где завещание, согласно спиритическому сообщению, имело находиться, было то самое, где барон наконец и нашел его.
Барон П.П. Корф обещал мне поискать у себя это письмо князя Витгенштейна, которое было у него в руках не далее как два года тому назад, когда он разбирал семейные бумаги. Но до сего времени ему не удалось найти его. Он боится, не уничтожил ли он его вместе с другими ненужными письмами.
Относительно даты этого письма, вот что я мог выяснить из последнего свидания моего с бароном П.П. Корфом. Свадьба сестры его, баронессы Шарлотты Павловны Корф, с бароном Врангелем имела место в Варшаве 5/17 июня 1867 года; неделю спустя баронесса Врангель с мужем своим и золовкой - Д.Е. Обуховой - переехали в Плоцк, а мать их уехала за границу. В это время завещание еще не было найдено. А так как приводимое ниже письмо князя Витгенштейна к родителям его, в котором он извещает их о нахождении этого завещания спиритическим путем, помечено 5/17 июля 1867 года, то из этого следует, что письмо князя В. к вдове барона Корфа о спиритическом сообщении, а посему и само сообщение были получены между 5 июня и 5 июля 1867 года.
Относительно места, где завещание было найдено, я спросил барона П.П. Корфа, правда ли, что завещание было найдено «в шкафу», как было сказано в спиритическом сообщении? Он ответил мне: «Так слышали мы оба - и сестра, и я».

Подтвердительные документы.
I. Совершенно случайно, как раз в то время, когда я писал об этом случае, мне попалась в руки книга «Souvenirs et correspondance du Prince Emile de Sayn-Wittgenstein-Berlebourg» («Воспоминания и переписка князя Эмилия Зайн-Витгенштейна-Берлебурга»), только что изданная в Париже, в 1889 году: где в т. II, на р. 365 я нашел нижеследующее письмо:

«Варшава, 5/17 июля 1867 года.
Дорогие родители! Целую вечность не имею вестей от вас; последнее письмо матушки было помечено 5 июня. В это последнее время я много занимался спиритизмом, и мои медиумические способности развились удивительным образом. Я часто пишу, совершенно легко, различными почерками; я прямо получал сообщения от духа, который появляется в Берлебурге, - женщины из нашего дома, убившейся сто два года тому назад. Я еще получил очень любопытный результат. Один из моих приятелей, генерал-лейтенант барон Корф, умерший всего несколько месяцев, объявился мне (когда нисколько о нем не думал), чтоб через меня указать своему семейству то место, куда, по недоброжелательству, запрятали его завещание, а именно в шкафе того дома, где он умер. Я и не знал, что ищут его завещание и не могут его найти. Оказалось, что его нашли в том самом месте, которое мне было указано в сообщении. Это документ чрезвычайно важный для заведывания его имениями и для разрешения вопросов при совершеннолетии детей. Вот факты, которые выдержат всякую критику... Скоро буду писать вам опять, дорогие родители; обнимаю вас.
Эмилий Витгенштейн».

П. Письмо барона Павла Павловича Корфа, скрепленное сестрой его, баронессой Шарлоттой Павловной Врангель, адресованное А.Н. Аксакову в подтверждение вышеизложенного случая; французский подлинник отослан г. Майерсу, секретарю Лондонск. Общ. псих, исслед.. 27 февраля 1890 года.
«Милостивый государь!
Я прочитал с большим интересом сообщение ваше, помещенное в журнале «Psychische Studien» (1889, S. 568) о случае с завещанием моего покойного отца. Факты переданы вами с совершенною точностью. Опасаюсь только, не сжег ли я письма князя Витгенштейна, когда, около года тому назад, я приводил в порядок отцовские бумаги, находившиеся в деревне.
Примите и пр.
Барон Павел Корф. С.-Петербург, 29 января 1890 года».

«Присоединяю мою подпись к братниной, чтобы подтвердить содержание этого письма.
Баронесса Ш. Врангель, рожденная баронесса Корф».

Случаи, когда отшедшие являются на помощь для устройства своих земных дел, не редки. Вот еще таковой, столь же простой, сколь и доказательный, который я также заимствую у Дэль-Оуэна, получившего его из первых рук и напечатавшего его в своей «Спорной области» под заглавием «Отшедший, приводящий в порядок свои земные дела». Невозможно сократить его, так как вся ценность его в подробностях; привожу его целиком, по русскому изданию, с. 134—137.
«Г-жа Г., жена капитана армии Соединенных Штатов, жила в 1871 году со своим мужем в Цинциннати. До того времени, конечно, она часто слыхала о спиритических явлениях, но избегала случаев проверить подлинность их на опыте, держась мнения, что искать сообщений из другого мира грешно. Она никогда не встречалась ни с одним так называемым профессиональным медиумом.
Случилось так, что в упомянутом году одна из ее знакомых, г-жа С., открыла в себе способность получать сообщения посредством стуков; по временам она сходилась для этой цели с некоторыми из самых близких к ней лиц, и в том числе с г-жою Г. Эти сеансы продолжались в 1861 и весь 1862 год и до некоторой степени победили в г-же Г. отвращение к спиритизму, возбудив ее любопытство; но убедить ее вполне они не могли.
В декабре 1863 года, брат ее мужа, Джек (как его называли попросту), скоропостижно умер.
В марте 1866 года, г-жу Г., проживавшую тогда в сельском уединении близ Цинциннати, посетила одна знакомая, мисс Л.Б. Девушка эта обладала некоторою медиумическою силою, и г-жа Г. однажды устроила с нею сеанс. Через несколько времени гостья встала из-за стола, и хозяйка осталась одна. Тогда под ее руками при самом легком прикосновении стол стал двигаться и перешел через открытую дверь в смежную комнату. Впоследствии он двигался в присутствии г-жи Г. без всякого прикосновения. Таким образом ей открылась в первый раз ее собственная медиумическая сила.
Когда она села опять с мисс Б., сложилось по алфавиту совершенно неожиданно имя «Джек».
Г-жа Г. спросила: «Не желаете ли дать мне какое-нибудь поручение?» Ответ был: «Отдайте Анне то кольцо».
Анна М. - было имя девушки, с которою брат г-на Г. в год своей смерти был помолвлен. Г-жа Г. не знала, что это за кольцо, но вспомнила, что после смерти Джека гладкое золотое кольцо - единственное, какое он носил, -было подарено ее мужем одному приятелю умершего, г-ну Г. Она спросила, это ли разумеет он кольцо, и ответ получился утвердительный.
Через несколько дней после того мать Джека навестила их. Ей ничего не было сказано о полученном сообщении. Между разговоров она передала им, что у нее была мисс Анна М. и заявила, что при помолвке с Джеком дала ему гладкое золотое кольцо, которое желала бы теперь получить обратно. Ни г-же Г., ни мужу ее не было известно, что кольцо, о котором идет речь, получено было от мисс М., так как сам Джек не говорил им об этом ни слова. Приняты были меры, чтобы возвратить кольцо.
После смерти Джека, три лица, Г., С. и 3., заходили отдельно к капитану Г. и заявили ему, что умерший брат его остался им должен. Капитан Г. просил их доставить письменные счеты.
Между тем, не зная ровно ничего о суммах, которые задолжал брат этим людям, капитан Г. попросил жену сделать сеанс, в надежде получить этим путем какие-нибудь указания. Результат был следующий: Джек объявился, и брат его спросил:
- Был ли ты должен Г., когда умер? -Да.
- Сколько?
- Тридцать пять долларов.
- Был ли ты должен С.? -Да.
- Сколько?
- Пятьдесят долларов.
- А сколько З.?
- Ничего.
- Но З. говорит, что ты у него в долгу.
- Это неверно. Я занял у него сорок долларов, но уплатил пятьдесят. Он возвратил мне только семь, и еще должен три.
Счет, предъявленный потом Г., оказался действительно в 35 долларов, а счет С. в 50; 3. подал счет в 40 долларов. Когда капитан Г. при предъявлении его заметил, что Джек уплатил уже 50 долларов, З. смешался и сказал, что «не принимал в расчет этой суммы, полагая, что она назначалась в подарок его сестре».
- Капитан Г. впоследствии спросил через стол:
- Джек, должен ли ты еще кому-нибудь?
- Да, Джону Гр. - десять долларов за пару сапог. (Ни капитан, ни г-жа Г. не знали ничего об этом долге.)
- А не должен ли кто тебе?
- Да, С.Г. должен мне пятьдесят долларов. Капитан Г. обратился к С.Г., спрашивая его, не остался ли тот должен его брату.
- Да, - отвечал он, - пятнадцать долларов.
- Но брат дал вам взаймы пятьдесят.
- Правда, - но я выплатил ему все, кроме пятнадцати долларов.
- У вас есть, вероятно, расписки?
С. Г. обещался поискать их, но потом пришел и заплатил пятьдесят долларов.
Наконец, капитан Г. зашел к Джону Гр., сапожнику, который, однако, не прислал счета. Желая дать своей проверке возможно более доказательности, он спросил:
- Считаете вы что-нибудь за мною, г. Гр.?
- Нет, сэр. Вы заплатили мне за все, что брали. Капитан Г. повернулся, как будто собираясь уйти. Тогда сапожник прибавил:
- А вот на вашем покойном брате, г. Джеке, остался небольшой должок.
- За что это?
- За пару сапог.
- А сколько вам за них следует?
- Десять долларов.
- Г. Гр., вот ваши деньги.
Все это было мне рассказано самими гг. Г., в мой приезд к ним в их загородный дом, 9 апреля 1865 года. Я записал все тогда же и по этой записке составил настоящий рассказ. Рассказ я показал потом капитану Г., который проверил его и одобрил. Капитан Г. вел дневник всем получавшимся сообщениям и имевшим к ним какое-либо отношение обстоятельствам, так что мог каждую подробность передать мне совершенно точно. Фамилии всех лиц, обозначенных здесь только заглавными буквами, мне известны, и, если я не получил позволения огласить их в удостоверение факта, пусть наше общество пеняет за то на самого себя.»
Все эти факты представляют из себя только упрощенный метод для некоторого рода посмертных проявлений, имевших место во все времена, и сравнение с которыми невольно здесь напрашивается в силу аналогии. Я говорю о сообщениях путем впечатлений или видений, во сне или иначе, фактов, известных только отшедшему, - начиная с долгов в три шиллинга и шесть пенсов (см. «Owen. Footfalls», p. 294) и заканчивая откровениями о совершенных убийствах (см. необычайный случай открытия «Уайтчепельского убийства», в «Спиритуалисте», 1875, т. II, с. 307); под пару к случаю с неотыскивавшимся завещанием барона Корфа можно указать на известный случай с неотыскавшейся распиской г. Гартевиля, найденной по указаниям, полученным Сведенборгом от самого отшедшего. Э. Фихте, говоря об этом случае, в своих «Memorabilia», справедливо признает его за совершенно спиритический, и поясняет основания к тому («Ps. Studien», 1879,8.203-204).
Возвращаюсь к своему предмету и заканчиваю эту рубрику случаем, который мне известен из первых рук. Он не принадлежит к категории фактов, известных только отшедшему, но к категории тех, которые могли быть сообщены только самим отшедшим, так как речь идет о политическом секрете, касающемся живого, и раскрытом близким отшедшим другом этого живого с целью спасти его. Я изложу этот случай со всеми возможными подробностями, так как я считаю его одним из самых доказательных в пользу спиритической гипотезы. Скажу более, как доказательство самоличности настолько абсолютное, насколько доказательство такого рода вообще возможно.
Мои читатели уже знакомы с моей родственницей г-жой В. по участию, которое она принимала в моих домашних сеансах, происходивших в 1880-1883 годах. У нее есть единственная дочь, которая в то время была занята своим гимназическим курсом; она никогда не участвовала на каких-либо сеансах и никогда ничего не читала о спиритизме. Мать ее также, помимо наших сеансов, никогда им не занималась.
Однажды вечером, в октябре 1884 года, во время визита дальнего родственника, разговор зашел о спиритизме, и в угоду ему попробовали сесть за столик. Но сеанс ничего особенного не представил и только доказал, что у этих дам все-таки кое-что может получиться. Первого января 1885 года, вечером, оставшись вдвоем с дочерью, г-жа В., желая чем-нибудь развлечь ее в охватившем ее нервном настроении, предложила ей устроить маленький сеанс. Тотчас приступили к делу. На большом листе бумаги написали азбуку, и опрокинутое чайное блюдечко, с проведенной на нем черною чертою, послужило указкою. Минут через двадцать сложилось имя Андрей. В этом не было ничего необычайного, так как Андрей было имя покойного мужа г-жи В. Содержание всего последовавшего не представляло ничего особенно цельного, но тем не менее было решено продолжать сеансы раз в неделю, по вторникам, так как и этот день был вторник. В продолжение трех недель характер сообщений не изменился, и они постоянно получались от имени Андрея.
На четвертый вторник, 22 января, к немалому удивлению сидевших, вместо обычного имени Андрея, сложилось: Зина. Затем, при очень определенных и поспешных движениях блюдечка, сложилось:
- Тебе дано спасти Колю.
- Что значит это? - спросили озадаченные дамы.
- Он замешан, как Миша, и погибнет. Шайка негодяев увлекает его.
- Что же делать?
- Поезжай в Технологический институт до трех часов, вызови Колю и назначь ему свидание у него в кабинете.
Вся эта речь была обращена к дочери г-жи В.; она ответила, что при тех чисто светских отношениях, в которых она находится к Коле и его семейству, ей трудно будет поступить по этим указаниям.
- Нелепые светские приличия, - последовал на это раздраженный ответ Зины.
- Но каким же образом могу я повлиять на него?
- Силой слова. Будешь говорить ему от моего имени. На вопрос, кого сообщавшаяся называет «негодяями», было отвечено:
- Шайка, в которой замешан Коля.
- Стало быть, вы изменили своим прежним убеждениям?
- Возмутительное заблуждение, - был немедленный ответ.
Теперь я должен пояснить смысл этого таинственного сообщения, которое, однако ж, не было таковым для сеансировавших, знавших всех тут упомянутых лиц; Коля и Миша были двоюродные братья Зины, недавно скончавшейся девицы (Зинаиды О.), бывшей товарки дочери г-жи В. по гимназии. Михаил С., будучи еще совсем молодым человеком, имел несчастие увлечься революционными идеями наших анархистов, был арестован и приговорен к тюремному заключению в отдаленном от Петербурга городе, где при каком-то столкновении был убит. Зина очень любила его и вполне разделяла его политические убеждения и стремления, чего нисколько не скрывала. После его смерти, в сентябре 1884 года, она упала духом и настолько почувствовала себя разочарованной в своих революционных надеждах, что приняла яду и скончалась 15 января 1885 года, имея от роду семнадцать лет. Это произошло как раз за неделю до помянутого сеанса. Младший брат Михаила, Николай, был тогда студентом Технологического института.
Г-жа В. и дочь ее знали все эти обстоятельства, так как они давно были знакомы с родителями Зины и ее двоюродными братьями, принадлежащими к лучшему петербургскому обществу. Понятно, что я не могу предать гласности эти фамилии и даже изменил имена молодых людей. Но это знакомство далеко не было коротким; оно поддерживалось редкими свиданиями, и только. Ниже я распространюсь о других подробностях, а теперь возвращусь к продолжению рассказа.
Само собою разумеется, что ни г-жа В., ни дочь ее ничего не знали о внутренних убеждениях и поведении Николая. Полученное ими сообщение было столь же неожиданно, сколь важно. Оно налагало большую ответственность. Положение дочери г-жи В. было весьма затруднительное. Выполнить буквально требование Зины было для молодой девицы просто невозможно, именно с точки зрения светских приличий; затем, по какому праву могла бы она, как простая знакомая, позволить себе вмешиваться в семейные дела столь щекотливого характера? И наконец, все это могло, да по всей вероятности и было бы признано Николаем за неправду, а быть может, и в самом деле была неправда. В каком положении очутилась бы тогда г-жа В.? Она слишком хорошо знала по сеансам, на которых она участвовала со мною, как мало можно доверяться спиритическим сообщениям. Руководствуясь этим опытом, она и посоветовала дочери своей прежде всего убедиться в самоличности Зины, что и было ею немедленно принято как ближайший выход из затруднения.
В следующий вторник Зина объявилась немедленно, и дочь г-жи В. попросила ее дать ей доказательство своей самоличности, на что Зина немедля ответила:
- Пригласи Колю, устрой с ним сеанс, и я явлюсь.
Из этого ответа видно, что Зина, которая еще при жизни не признавала никаких светских приличий - как это водится у нигилистов, - оставалась верною себе и опять требовала вещи невозможной. Ни разу еще Николай С. не был в доме у г-жи В. Поэтому она и попросила ее представить какое-нибудь другое доказательство своей личности без вмешательства Николая и чтобы это доказательство было убедительное.
- Я явлюсь тебе, - ответила Зина.
- Каким же это образом?
- Увидишь.
Несколько дней спустя дочь г-жи В., ложась спать - это было около 4 ч утра, так как она возвратилась с вечера, -находясь у двери из спальной в столовую, где было уже темно, увидела на стене этой комнаты, насупротив двери, у которой она стояла, световой круг как бы с предплечиями, продержавшийся не более 2-3 секунд и исчезнувший, поднимаясь к потолку. Это не было отражением какого-нибудь света с улицы, в чем она тотчас же удостоверилась.
На следующем очередном сеансе попросили у Зины объяснения, этого явления, и она ответила.
- Это было очертание головы с предплечиями; яснее не могу, еще слаба.
Хотя разные другие подробности, которые я здесь опускаю, все более и более убеждали дочь г-жи В. в самоличности Зины, но тем не менее она не решалась поступать согласно ее требованиям и предложила ей как нечто более подходящее сообщить обо всем этом родителям Николая. Это предложение вызвало в Зине сильнейшее неудовольствие, выразившееся в порывистых толчках блюдечка и следующем резком, почти бранном ответе:
- Ни к чему не поведет - кислятины, рохли...
Как впоследствии оказалось, Зина имела обыкновение именно в этих характерных выражениях высказывать свое презрительное негодование по поводу апатичности своих близких. На прямой запрос об отце, последовало нетерпеливое:
- Не говори, не говори...
На каждом следующем сеансе возобновлялись настойчивые требования Зины немедленно приступить к делу, и эта настойчивость, как увидели впоследствии, имела особое значение. Но дочь г-жи В. все-таки не решалась... Что ты мямлишь», - нетерпеливо обращалась к ней Зина, видя ее колебания. Такая нетерпеливость упорно приписывалась Зиной влиянию матери - г-жи В. К ней она все время относилась очень недоброжелательно, заявив с самого начала, что желает обращаться исключительно к ее д