В) Сделки формальные и бесформенные

Формальными называются сделки, действительность или исковой характер которых обусловлены известной либо предписанной законом, либо установленной самими сторонами - формой волеизъявления. Бесформенные сделки суть, напротив, те, в которых воля может быть выражена в какой угодно форме. Форма в сделках первой группы составляет их необходимый элемент или, как говорят, corpus сделки, без которого эта последняя не может иметь силы. В сделках второй группы форма не отсутствует, так как воля без какой-либо формы ее выражения немыслима, но эта форма безразлична, т. е. не имеет значения для юридической силы сделки. Поэтому противоположение формальных и бесформенных сделок основано не на способах обнаружения воли: бесформенные сделки не противополагаются письменным, которые могут быть бесформенны, как и словесные сделки не противополагаются формальным, так как они сами могут быть формальны. Те и другие сделки различаются только по тому, стеснены или нет лица, их заключающие, в способах обнаружения своей воли. Сделка формальна, если для нее предписан, под страхом недействительности или потери, по крайней мере, части ее юридической силы, один определенный или несколько столь же определенно указанных (это - альтернативная форма, встречающаяся, напр., при завещании) способов обнаружения, не оставляющих места для свободы выбора вне указанных форм. Напротив, сделка бесформенна, если ее участники не стеснены вперед установленными формами и свободны в выборе способов выражения своей воли.

1. Развитие права идет от господства форм к свободе от них. Древнеримское и средневековое европейское право были системами строго формального права, чуждого стремлениям Нового времени. И если законные формы сделок встречаются и в современном праве, то они во-первых, не те, что формы древнего права, во-вторых, несравненно менее многочисленны в своем отношении к бесформенным сделкам, и в-третьих, имеют совсем другое практическое и юридическое значение. Формы права представляются нам вообще в трех видах: это - а) символы и торжественные действия, принимающие иногда даже драматический характер; б) вперед установленные слова, которым придается часто обрядовое значение и приписывается таинственный смысл, и в) так или иначе совершаемые письменные акты.

В древнем праве господствуют два первых вида формализма, имеющие свой источник в народной фантазии и конкретном мышлении. Сюда принадлежат важнейшие акты древнего римского права: sacramentum, mancipatio, in jure cessio, stipulatio (последняя была самой распространенной сделкой оборотного права и оставалась формальным актом даже в период классической юриспруденции); в германском праве - investitutra, sala и многочисленные символы, о которых мы уже упоминали при общей характеристике древнего права. Из всех этих символов, торжественных действий и слов сохранилось в современном праве немного следов: рукобитие при заключении некоторых сделок, напр., при покупке скота на рынке (оно не обязательно в смысле законной формы сделки, но не лишено и теперь юридического значения как свидетельство о завершении сделки), "наддрание" заемного документа в практике наших коммерческих судов, слова присяги, приносимой на суде, вопросы и ответы при совершении брака, слово "вексель" на вексельном обязательстве и т. д.

В общем, не только современное, но и всякое более или менее развитое право враждебно как символам, так и формализму слов. И теперь ни рукобитие, ни наддрание документа, ни слова присяги, ни даже вопросы и ответы при заключении брака не имеют для выражаемых ими сделок решающего значения, и, настаивая на слове "вексель" в вексельном обязательстве, немецкое законодательство (Wechs. Ordn., art. 4) стоит не на точке зрения веры в волшебную силу слова, а на ошибочной, может быть, в данном случае точке зрения интересов гражданского оборота, которые оно хочет обеспечить, устраняя требованием этого слова все сомнения о бытии в каждом отдельном случае вексельного обязательства и вытекающих из него последствий.

Символы и словесные формулы исчезают из правового обихода под влиянием двух причин: развития торговли и умственной культуры. Торговля нуждается более всего в простоте и быстроте своих оборотов, и поэтому неудивительно, что первая брешь в системе формализма, задерживавшей эти обороты, была пробита уже в римском праве договором купли-продажи, этой, по преимуществу, торговой сделкой, освобожденной ранее всех других от подчинения обязательной форме. Сюда присоединяются успехи умственного развития и распространение письменности, делающие право все более и более абстрактным и выдвигающие на первый план письменные формы как наиболее простые и верные средства доказательства и сохранности сделок. Эти письменные формы опираются на соображения целесообразности, все более и более рационализируются и уже поэтому вытесняют старые формы, принадлежащие младенчеству права. Поэтому же и рецепция римского права в Западной Европе совершается независимо от остатков формализма в этом праве, и под влиянием канонического права складывается учение об исправлении присягой и недействительных в отношении к своей форме сделок. А так как светская юриспруденция придает вообще мало значения присяге, то она и приходит к выводу об общей необязательности формы для всех договоров или, по крайней мере, договоров обязательственного права.

Таковая доктрина "общего права", и если от нее отступают прусское, французское и некоторые другие европейские законодательства, из коих первое показывает особенную склонность к ограждению своих подданных спасительными формами законных сделок и требует, между прочим, письменного совершения всех сделок ценой свыше 50 талеров (Landr. I, §§ 131, 133), а второе (Code civ., art. 1341) не допускает свидетельских показаний по сделкам за 150 фр., то как для этих, так и для большинства других новых законодательств свобода от обязательных форм остается общим правилом - по крайне мере, для обязательственных договоров, а формализм - исключением. Вполне определенно выражено это положение в Немецком торговом уложении 1861 г., § 317 которого говорит, что торговые сделки не требуют для своей действительности ни письменного совершения, ни каких бы то ни было иных формальностей, кроме случаев, специально указанных в том же уложении. На этой точке зрения стоит и новое Гражданское уложение Германии, освящая принцип свободной формы сделки, за исключением только тех случаев, в которых оно само предписывает ту или другую форму их совершения. Эти случаи как в немецком, так и в других европейских законодательствах сравнительно немногочисленны и касаются, главным образом, актов гражданского состояния, браков, усыновлений, эмансипаций, завещаний, дарений (как обязательств) свыше определенной суммы, сделок о недвижимых имуществах и т. д.

Предписанная форма состоит в письменном акте, условия совершения которого различаются по различию сделок. Простой (по нашей терминологии - "домашний") письменный акт требует изложения на письме - все равно, в каких словах - только существенного содержания сделки и подписи того или тех лиц, от которых сделка исходит. При односторонних договорах, по которым обязанности ложатся только на одну из участвующих в них сторон, достаточно подписи лишь этой стороны и передачи документа другой стороне, а при двусторонних, или взаимных, договорах, одновременно управомочивающих и обязывающих обе стороны, довольно обмена и односторонне подписанных актами этих договоров. Неграмотный ставит вместо подписи какой-нибудь знак, удостоверяемый свидетелями или публичной властью, напр., крест. Другая форма письменного акта есть также частный документ, но удостоверенный в своей подписи, без отношения к содержанию документа, компетентной публичной властью. Наконец, третью и самую сложную форму письменного акта составляет судебное или нотариальное удостоверение не только подписи, но и содержания сделки, вносимого притом в судебный или нотариальный протокол*(566).

Эти правила о совершении формальных актов перенесены в своем существенном содержании и в наше право Положением о нотариальной части 1866 г., в основание которого положена нотариальная организация во Франции, видоизмененная немецким порядком подчинения нотариата надзору суда. Но прежде чем говорить о нашем порядке совершения актов, скажем еще несколько слов как о преимуществах и недостатках формальных актов, так и об их юридических последствиях.

Преимущества формальных актов состоят в следующем: они предупреждают поспешность, гарантируют сознательное и серьезное отношение к совершению сделок, вводят порядок в предварительные переговоры по их заключению и кладут резкую грань между этими последними и самим заключением сделки. Содержание формальной сделки выступает отчетливее и пластичнее, чем содержание сделки, заключенной в свободной форме, и это потому, что там оно зафиксировано и обеспечено как в настоящем, так и в будущем от всевозможных споров и затемнения его смысла. Затем, законные формы обеспечивают и доказательство сделок, и затрудняют такие сделки, учащение которых может быть нежелательно с точки зрения законодательной политики, напр., дарения на имя церкви или преувеличенные и разорительные земельные отчуждения. Наконец, эти формы делают совершение сделок известным третьим лицам и достигают известной публичности, которая останавливает обманы и другие злоупотребления.

Неудобства формальных сделок заключаются, не говоря уже о сопряженной с ними потере времени и денег, в том, что они стесняют гражданский оборот и часто обращают в ничто вполне серьезно задуманные сделки. Сверх того, формы легко застывают, становятся в противоречие с требованиями жизни и в этих случаях постоянно обходятся. Это особенно следует сказать о слишком дорогих и сложных формах, которые в большинстве случаев не соблюдаются и загромождают оборот недействительными на этом основании сделками, исполнение которых зависит только от доброй воли участвующих в них лиц.

Однако и при всех неудобствах формальных сделок современная юридическая жизнь не может обойтись без них как противовеса крайним последствиям принципа свободной формы всех сделок. Этот принцип, несмотря на свое соответствие условиям современной жизни, увеличивает шансы обмана и ошибки, которым ежедневно подвергаются лица, вступающие в сделки без обеспечивающих их достоверность и исполнимость обязательных форм. Избыток культуры приводит к последствиям, аналогичным тем, которые вытекали из простоты быта и невежества древних народов. Формализм сделки воскресает в институтах регистрации, транскрипции, практике разного рода публичных актов и т. д. Создаются целые армии нотариусов, регистраторов, хранителей актов, надсмотрщиков, чинов гражданского состояния и тому подобных лиц, обязанных удостоверять, составлять и хранить акты, свидетельствующие о правах и обязанностях частных лиц. Но это не древний формализм символов и торжественных слов, а новый формализм предосторожностей и недоверия к абсолютной свободе гражданского права*(567).

Последствия несоблюдения формы юридических сделок различны и определяются смыслом закона. Немецкое уложение (§ 125) постановляет ничтожность сделки, совершенной с нарушением предписанной законом формы, и распространяет это положение на нарушение даже тех форм, которые условлены соглашением сторон. Мы имеем здесь норму принудительного права, которая не может быть парализована частным соглашением; поэтому же суд применяет ее ex officio, независимо от ссылки сторон. Тем не менее и Немецкое уложение знает случаи, когда несоблюдение формы лишает только иска и допускает исправление сделки путем добровольного исполнения обязанной стороной своего обязательства: это исполнение не считается дарением и при взаимных договорах дает другой стороне право требовать следующего ей действия или следующей ей вещи даже путем иска*(568). Но если форма составляет даже необходимое условие сделки, она остается все-таки и средством доказательства, так что при потере документа, удостоверяющего сделку, эта последняя и ее форма могут быть восстановлены и другими способами доказательства. Исключение представляют только некоторые ценные (ордерные и предъявительские) бумаги, в такой степени слитые со своей формой, что утрата документа есть здесь и утрата права*(569).

В нашем законодательстве требуемая законом форма для сделок есть или просто письменная, или, в то же время, и крепостная, т. е. запротоколированная младшим и утвержденная старшим нотариусом. Отсюда - разделение формальных сделок нашего права на письменные, совершаемые не иначе, как на письме, и крепостные, предполагающие участие в их совершении органа публичной власти. Но если в одних случаях письменная форма необходима для действительности сделок, то в других она служит только доказательством совершенной сделки и может быть заменена иной формой. В случаях первого рода письменные сделки будут формальными, в случаях второго рода - неформальными, или бесформенными. И в случаях обеих категорий письменные сделки могут совершаться или домашним порядком, без участия в их совершении органа публичной власти, или явочным и нотариальным порядками, различаемыми лишь в подробностях и одинаково характеризуемыми участием в них нотариуса - только не старшего, выступающего исключительно при крепостных сделках.

Юридическая сила актов, совершаемых в том и другом из указанных порядков, неодинакова, и если домашний порядок проще и дешевле, то нотариальный и явочный - представляют значительные преимущества в смысле обеспеченности права. Нотариальные акты редактируются прежде всего самим нотариусом, удостоверяющим действительность означенных в них сделок, время и место их заключения, правоспособность и наличность свободной и сознательной воли у сторон и их представителей. Затем они подписываются не только сторонами и нотариусом, но и свидетелями, вносятся в актовую книгу нотариуса и навсегда остаются здесь, служа источником для испрашиваемых впоследствии выписей из них (ст. 66, 67, 73, 75, 83 - 86, 93 и др. Полож. о нотар. ч.). Отсюда и такая непререкаемость доказательной силы этих актов, которой нет у домашних и которая не может быть ниспровергнута иначе, как в порядке спора о подлоге (ст. 543, 410 и 476 Уст. гражд. судопр.). Явочными актами наш нотариальный устав называет такие, которые не совершаются нотариусом, а только принимаются им к засвидетельствованию (ст. 65 Полож. о нотар. ч.), и это засвидетельствование может касаться самых различных предметов: верности копий, подлинности подписей, времени предъявления документа нотариусу, нахождения того или другого лица в живых, явки доверенностей, всякого рода договоров, прошений, протестов, мировых и третейских записей и т. д.

Не надо только забывать, что рядом с актами, совершаемыми нотариальным и явочным порядками по доброй воле заинтересованных сторон и соображению об удобствах этих порядков, существуют еще акты, которые не могут быть совершены иначе, как через посредство нотариусов. Это - прежде всего акты о переходе или ограничении прав на недвижимые имущества, и только эти акты называются у нас теперь крепостными, и только они представляются необходимо нотариальными, и нотариальными в двух инстанциях: у младшего и старшего нотариуса, причем промежуток времени между началом производства у первого и окончанием его у второго должен быть не более 1 года (ст. 66, 157 и 161 того же Полож.). Все другие формальные сделки нашего права, в которых форма имеет то же значение составного элемента и необходимой принадлежности сделки, суть не необходимо нотариальные, а только письменные акты, которые могут быть, но могут и не быть облечены в нотариальную форму. Таковы у нас, напр., духовные завещания (т. Х, ст. 923), договоры запродажи недвижимости (ст. 1680), займа (ст. 2031), подряда и постановки (ст. 1742), и др.

В некоторых случаях требуется еще участие свидетелей как необходимое условие действительности письменной сделки: напр., завещание составляется при трех свидетелях (т. Х, 1048), которые должны быть не только право-, но и дееспособны; то же значение имеет подпись свидетелей при совершении крепостного акта и т. д. Но эти свидетели, или "послухи" нашего старого права, не имеют теперь того значения, что прежде. У нас, как и в древнеримском праве, свидетели представляли общину или иной союз, к которому принадлежал тот, кто совершал сделку, и являлись не только фактическими, но и юридическими участниками его сделки. Это были не случайные свидетели данного события, а мужи (отсюда, вероятно, и старое обозначение их деятельности словом "мужевать"), способные в случае надобности поддержать словом и делом ту сторону, которая призывала их к своим юридическим актам. Эта старая союзная основа юридической силы сделки теперь отпала, и участие свидетелей в сделке из самостоятельного способа укрепления прав превратилось в дополнительную обрядность при других формах, внушающих к себе больше доверия*(570).

Во всех неформальных актах нашего права, напр., счетах, расписках, сделках с движимостями, найме слуг и рабочих, товариществе и т. д., свидетели являются даже несущественной подробностью, не оказывающей влияния на действительность этих актов.

Мы не войдем в дальнейшие детали совершения актов, изложенные в Положении о нотариальной части, так как они принадлежат скорее процессуальному, чем материальному гражданскому праву. Заметим еще только то, что наше законодательство не ставит и общего требования письменности для сделок, превышающих в своей ценности определенную сумму, как это делают Прусский и Французский кодексы, но связывает обязательность письменного совершения лишь с известными сделками (т. Х, ст. 1531), вне области которых у нас не может быть поэтому и речи о формальных сделках.

2. Бесформенные сделки, не требующие для своей действительности никакой определенной формы, составляют теперь общее правило для всех сделок, действительность которых не обусловлена предписанной законом или согласием сторон формой. Слово, как устное, так и писанное, остается главным способом обнаружения и этих сделок, и его, во всяком случае, нельзя избежать при участии в них органов публичной власти. Но рядом со словом и с равным ему значением выступают в этих сделках и все другие способы обнаружения воли: кивание и качание головой, пожимание плечами, различные движения рукой, передача вещи, наддрание документа, условленные вперед знаки в роде поднятия знамени, махания платком, украшения петлицы цветком, зажжения свечки и т. д. Сюда же должны быть отнесены всевозможные символы, любые действия и молчание, принимаемое часто, по предварительному соглашению, напр., на собраниях, за выражение согласия. Неточность выражения воли не вредит здесь его юридическому значению, если, несмотря на такую неточность, содержание данного волеизъявления может быть удостоверено какими бы то ни было непротивными закону способами, и как содержание сделки, так и отношение этого содержания к избранной сторонами форме его выражения определяются тут, во всех своих существенных частях, воззрениями гражданского оборота*(571).

В пределах бесформенных волеизъявлений различают издавна такие, в которых воля обнаруживается явно (expressis verbis), и такие, в которых она обнаруживается молчаливо (tacite). Но все усилия провести между теми и другими волеизъявлениями точную демаркационную линию остаются до сих пор тщетными, так как под молчаливыми изъявлениями воли понимают не только те, которые передаются молчанием. Напротив, все юристы согласны в том, что молчаливые волеизъявления могут выражаться и в действиях, как положительных, так и отрицательных, напр., в получении % по займу, неоставлении квартиры по истечении условленного при ее найме срока и т. д. Савиньи предлагал называть явными волеизъявлениями только те, которые делаются ввиду данной сделки и имеют ее своей целью*(572). Но то же самое может быть и при молчаливом волеизъявлении, и где критерий для распознания цели сделки? Виндшейд, а за ним и многие другие юристы (Цительман, Леонард и пр.) переносят центр тяжести различия между явными и молчаливыми волеизъявлениями на их внешние свойства: волеизъявление явно, если оно получает наиболее соответствующее обычаям гражданского оборота выражение, и оно молчаливо, если только из действия или бездействия данного лица может быть сделано заключение о наличности той воли, которая требует своего установления*(573).

Бринц, в свою очередь, считал молчаливыми волеизъявлениями "действия, которых смысл устанавливается не слухом и зрением, а разумом и через умозаключение"*(574). Но словесные волеизъявления допускают такие же сомнения, как и волеизъявления, выраженные в действии и бездействии, и поэтому мы думаем, что истина на стороне тех юристов, которые подобно Hartmann'у, Регельсбергеру, Пининскому и др. видят различие между явными и молчаливыми волеизъявлениями только в большей или меньшей степени ясности этих волеизъявлений, и отрицают, в общем, юридическое значение этого различия, кроме тех случаев, в которых сам закон требует "явного" волеизъявления, понимая его как волеизъявление, выраженное в словах*(575). И это тем более верно, что указываемому различию может быть приписана теперь только историческая роль, близкая к пережиткам давно минувшего прошлого. В Древнем Риме, как и в европейские Средние века, обращали внимание лишь на то, что было выражено в ясных и определенных словах, но уже классическая римская юриспруденция порвала с этим внешним формализмом воли, а современное право признает за так наз. "молчаливыми волеизъявлениями" такую же силу, как и за "явными".

Больше значения имеет заменяющее только что изложенное, но не совпадающее с ним - разделение бесформенных волеизъявлений на прямые и косвенные. Первые идут прямо к своей цели: они непосредственно выражают то, что должно быть выражено в сделке - все равно, словами или действием, напр., кивком головы на аукционе, посылкой заказанного товара, передачей вещи при так наз. реальных договорах и т. д. Последние состоят, напротив, в действиях, которые преследуют самостоятельные цели, не имеющие отношения к данной сделке, но допускают в то же время и заключение о наличности воли на ту же сделку. Такие действия называют конклюдентными (facta concludentia), и Немецкое уложение говорит в этих случаях о "воле, вытекающей из обстоятельств дела" (§ 147, 164 и др.), хотя в действительности мы имеем здесь не волеизъявление, направленное на данную сделку, а волеизъявление, которому придается путем умозаключения то же значение, как если бы оно было направлено на ту же сделку. Приведем примеры: я разрезаю присланную мне книгопродавцем книгу и этим самым даю основание для заключения о воле оставить эту книгу за собой; я влезаю в проходящий на улице омнибус и поэтому вступаю в договор личной перевозки; закусывая в буфете, я вместе с тем покупаю потребляемые мною закуски: продавая завещанные мне ценные бумаги или производя взыскание по наследственным же правам требования, я делаю несомненным принятие мною наследства, и ст. 1261 нашего т. Х считает принятием наследства и тот случай, когда наследники только владеют и пользуются наследственным имуществом; наконец, передавая долговой документ должнику, я делаю возможным заключение о получении платежа или прощении долга.

Иногда заключения от таких конклюдентных фактов логически необходимы: напр., если кто-нибудь получает % с отданного в рост капитала за будущий год, он соглашается этим самым отсрочить требование капитала до следующего года. Но подобные заключения не всегда логически необходимы; они могут быть, как мы видим это, напр., в случае с возвращенной или надорванной распиской, обоснованы только эмпирически, т. е. выведены из жизненного опыта. В таких случаях, составляющих общее правило, допускается, естественно, и доказательство противного. Многие юристы говорят здесь о юридических презумпциях (praesumptio juris), и против такого обозначения юридической защиты косвенных волеизъявлений можно не возражать, остерегаясь только от смешения этих юридических презумпций с так наз. фикциями воли. Последние предполагают нечто противоположное действительности и уже поэтому исключают ссылку на эту действительность: таково, напр., предположение владения там, где его нет (fictus possessor). Напротив, первые, служа в помощь судье, как правила толкования неясно выраженных волеизъявлений совпадают, в большинстве случаев, с действительностью и не устраняют в случаях сомнения ни доказательства противного, ни необходимости судебного исследования всей совокупности обстоятельств дела*(576). Против этого доказательства, лежащего всегда на том, кто оспаривает заключение от конклюдентных действий, можно охранить себя своевременным протестом против этого доказательства, - протестом, который называют "оговариванием своего права" (reservatio), если им исключается в то же время и отказ от этого права)*(577). Например, если я принимаю от должника % только за последнее течение его долга, то отсюда может быть сделано заключение о прощении или получении мною % и за все предшествующее время; но я устраняю это заключение оговоркой о сохранении за собой права на получение более ранних %.

Среди косвенных способов выражения воли особенное значение придают молчанию, принимая его иногда за общее выражение согласия. Но молчание не выражает само по себе ни утверждения, ни отрицания, ни принятия, ни отклонения, ни одобрения, ни осуждения. Поэтому и ходячее положение: кто молчит, тот соглашается (qui tacet consentire videtur) - нельзя считать правильным. Молчание может получить то или другое значение только в связи с обстоятельствами каждого данного случая. В некоторых случаях молчат, не будучи обязаны говорить или открыто заявлять свою волю; тогда молчание не есть изъявление воли. Наоборот, если согласие данного лица требуется, а оно молчит и не заявляет протеста, то молчание свидетельствует о согласии: напр., если необходимо согласие родителей на брак детей или согласие мужа на вступление в договор найма его жены, а отец и муж, присутствуя при совершении этих сделок, молчат и не заявляют протеста, то молчание их принимается за согласие. Поэтому еще римские юристы уверяли, что молчание только тогда должно быть признаваемо согласием, когда тот, кто молчит, может и должен говорить (qui tacet, cum loqui potuit ac debuit, consentire videtur). Но и это правило следует считать эмпирическим, допускающим доказательство противного, и не единственным в этом роде. Некоторые новые юристы присоединяют к нему и другое правило: молчание принимается за согласие в том случае, если честность или здравый смысл требуют ответа во избежание недоразумений*(578). И Немецкое уложение стоит на этой точке зрения, не выражая ее, однако, прямо и представляя лишь опорные пункты для ее проведения. Оно не признает, напр., обязательности ответа на предложение вступить в договор и, следов., отрицает здесь за молчанием юридическое значение, но в тех случаях, когда несогласие на сделку того, кто молчит, нарушает требования доброй совести, Немецкое уложение следует доктрине "общего права" и приравнивает тут молчание согласию. Это значит, что если мы молчим, напр., на такое предложение вступить в договор, которое выражается в присылке нам, помимо нашего требования, каких-либо вещей, и не возвращаем своевременно этих вещей, то мы еще не высказываем согласия на предложенную сделку (купля-продажа на пробу) даже в том случае, если присылка нам этих вещей сопровождается предостережением, что удержание их будет принято за согласие на вступление в договор. Если же между мной и приславшим эти вещи существуют постоянные деловые отношения и я уже не раз принимал подобные предложения без протеста, то честность требует признания в этих условиях молчания за согласие. Но все это - вопросы факта, подлежащие разрешению сообразно особенностям каждого отдельного случая. При сомнительности косвенного волеизъявления решающее значение принадлежит воззрениям гражданского оборота, как это имеет место и в отношении к языку волеизъявления. В этих случаях возникают вообще те же вопросы, что и при толковании законов, и толкование как там, так и здесь должно быть логическое и телеологическое.

Наш закон не говорит ничего о способах изъявления воли, и наша кассационная практика не признавала сначала иных способов, кроме прямых; но теперь она усвоила себе изложенную выше точку зрения, в силу которой как прямые, так и косвенные способы выражения воли могут быть облечены в любую форму: устную, письменную и т. д.