Ветхозаветные прообразы Евхаристии

Самая первая совершившаяся в мире Евхаристия — Тайная Вечеря — была внешне, по своему чинопоследованию, совсем не похожа на нашу сегодняшнюю Литургию. Тогда Господь и Его апостолы приняли участие в священной еврейской Пасхальной трапезе, ежегодно совершавшейся по особому чину благочестивыми иудеями. Она осуществлялась в воспоминание об исходе евреев из Египта и в память об избавлении от смерти еврейских первенцев, когда ангел-губитель проходил по стране, и уничтожал всех первенцев египтян (об этом говорится в 12-ой главе книги Исход). Дома же еврейские он миновал, не причиняя их жителям никакого вреда, ибо косяки и перекладины этих домов, по повелению Божию, были помазаны кровью вкушаемых в ту ночь жертвенных агнцев. Само слово «пасха» происходит от еврейского «песах» («прохождение мимо»), и связано с избавлением еврейских первенцев от карающей руки того ангела. Подобную Пасхальную трапезу и совершил со Своими учениками Господь Иисус Христос. Правда, Он привнес в нее новый существеннейший и важнейший момент: за этой трапезой Спаситель впервые преложил хлеб и вино в Свои Тело и Кровь. Во всем прочем эта трапеза, вероятно, напоминала еврейскую Пасхальную трапезу: с чтением ветхозаветных молитв, с вкушением определенных традиционных блюд. Евреи за своей Пасхальной трапезой ели по обычаю агнца, хлеб, харосет (сладкий фруктовый салат), в который они обмакивали латук (горькие травы) — как символ сладости освобождения из египетского рабства, превосходящей перенесенные ими прежние горькие лишения. Кроме того, за трапезой пили разбавленное водой вино. Существует один — как исторический, так и богословский — спор между представителями православной и католической традиций: какой хлеб использовался Христом и Его апостолами за Тайной Вечерей — квасной или пресный. Дело в том, что по еврейскому обычаю во время пасхальной трапезы следовало вкушать именно пресный хлеб, подобный которому евреи ели при исходе из Египта: тесто беглецов тогда не успело вскиснуть, и они вынуждены были взять с собой в дорогу только пресные лепешки. Вот такие пресные хлебы — «опресноки» — и были традиционной снедью на пасхальных еврейских трапезах. По древнему обычаю к моменту совершения Пасхальной трапезы в еврейских домах не должно было оставаться ни крошки квасного хлеба: там мог 94 находиться лишь не скисший, пресный хлеб. Но в Евангелии, в греческом его тексте, при именовании того хлеба, который Христос благословил и преложил в Свое Тело, присутствует слово «» («артос»), означающее именно квасной пшеничный хлеб. Как раз поэтому Православная Церковь и стала совершать Литургию на квасном хлебе. Святые Отцы Восточной Церкви учат, что Господь намеренно использовал для преложения Святых Даров квасной хлеб, чтобы показать, что Он заключает Новый Завет. Для древних православных истолкователей этого эпизода Священного Писания образ закваски — это и образ Новозаветной Церкви, и образ Царства Небесного, и образ животворности, жизненной силы, которой преисполнено само Тело Христово. В новой Пасхе все должно происходить по-новому, и хлеб здесь тоже новый — квасной, живой; здесь уже нет той нищеты, пресноты Закона, которая была в Ветхом Завете: Господь подает человеку вместе со Своим Новым Заветом, особые, щедрые, прежде неведомые людям дары освящения и обожения. В какой же момент и при каких обстоятельствах за той, совершенной Христом и Его учениками Пасхальной трапезой, произошло преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Господни? В ветхозаветной пасхальной традиции был такой обычай: каждый из сотрапезников получал по отдельной лепешке, а один хлеб откладывался до времени в сторону — ради особого случая. Пасха — день явленной людям милости Божией, и человек в эту ночь в свою очередь должен был проявлять милосердие к ближним. Например, если в эту Пасхальную ночь какой-нибудь странник или бедный человек постучится в дверь, попросит поесть, его нужно будет обязательно накормить. Но представим себе: а вдруг на трапезе к этому моменту все уже съедят — не останется ни крошки? Тогда этот пасхальный закон милосердия и гостеприимства будет нарушен. И вот ради такого гипотетического случая прихода в дом путника, сотрапезники сохраняли один особый хлеб, который лежал в стороне до окончания сакральной, центральной части трапезы. Однако, как правило, путник не приходил, и тогда этот хлеб разламывали на части: половина его доставалась — еще при начале трапезы — возглавлявшему эту трапезу ее старшему участнику, а другим раздавались остальные куски, которые им отламывал глава Пасхального пира. Такой хлеб назывался «афикоман». Вероятно, именно этот хлеб, преломленный и преподанный апостолам Господом, был преложен Христом в Его Тело. Именно «афикоман» преломил и в преломлении освятил Спаситель. За Пасхальной трапезой было принято выпивать несколько чаш вина — до четырех или пяти: последние две чаши не были обязательными. По мысли исследователей происхождения чинопоследования Литургии, Господь мог приложить в Свою Кровь вино в третьей, четвертой или пятой чаше — после раздачи «афикомана». Третья чаша была особенной: перед тем, как ее испить, древние евреи читали и пели очень торжественные молитвы, в одной из которых непрестанным рефреном звучало обращенное к Богу слово «благословен». В то же время ученые-литургисты подметили, что в Первом Послании к Коринфянам апостол Павел именует Евхаристическую Чашу «чашей благословения». Апостол говорит: «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой?» (1 Кор. 10, 16). Именно поэтому известный русский литургист Николай Дмитриевич Успенский считает, что, скорее всего, Евхаристической чашей за Тайной Вечерей была именно третья чаша, над которой во время Ветхозаветной Пасхальной трапезой произносился так называемый «зиммун» с его многократными благословениями. Как же, исходя из текста Священного Писания, мы можем подтвердить то, что Тайная Вечеря была именно Ветхозаветной Пасхальной трапезой, а не простым, обыденным ужином? Во-первых, из Евангелия ясно следует, что трапеза началась, когда настал определенный час (Лк. 22, 14), то есть — в определенное уставное время: этот обычай совершения трапезы именно в определенный час в еврейской традиции был характерен 95 лишь для Пасхального торжества. Во-вторых, следует обратить внимание и на тот способ, который избрал Господь, чтобы указать на предателя: «опустивший со Мною руку в блюдо…» (Мф. 26, 23). Здесь есть одна интересная историческая особенность. Во времена Христа евреи по античным понятиям были уже людьми достаточно культурными, — у них в обиходе были и вилки и ножи. И лишь раз в году, на Пасху, они отказывались от этих «благ цивилизации», потому что стремились приблизиться к той обстановке, в которой ели Пасху их далекие предки. Они помнили, что во времена Моисея вилок еще не было, и значит, на этот вечер все вилки убирались в какой-нибудь дальний угол, и за Пасхальной трапезой все ели руками. За обычной трапезой опустить свою руку в блюдо и взять еду пальцами считалось не вполне приличным, а вот на Пасху это было попросту необходимо. Отсюда, кстати говоря, и возник обычай во время Пасхальной трапезы мыть руки. Господь, по свидетельству евангелиста Иоанна, даже омыл Своим ученикам ноги, тем самым явив им пример Своего смирения, после чего опять возлег за трапезу: здесь тоже можно проследить параллель с Ветхозаветной Пасхальной трапезой, дважды прерывавшейся ради омовения. Наконец, по завершении Тайной Вечери Христос и апостолы «воспев, пошли на гору Елеонскую» (Мф. 26, 30): известно, что в конце Пасхальной трапезы полагалось петь определенные псалмы… После Вознесения Господня древние христиане совершали Евхаристию по своим домам (см. Деян. 2, 46) и в связи с обычной трапезой (1 Кор. 11, 21-22). Евхаристия во времена апостолов завершала собой общие христианские трапезы. Вероятно, поначалу за Евхаристией воспроизводилось последование еврейской Пасхальной трапезы, к которой, помимо момента преложения Даров, возможно, также присоединялись чтение молитвы Господней «Отче наш» и вероучительная беседа. Эта беседа могла быть очень долгой: помните, как во время такой беседы, когда апостол Павел проповедовал христианам до самого рассвета, некий юноша, не выдержав продолжительного бодрствования, уснул, и даже выпал из окна (Деян. 20, 7-20)? Универсальной формулы преложения Даров тогда еще не было. В апостольский век христиане чаще всего собирались для совершения Евхаристии в воскресный день, в день Господень (по языческому календарю — в день Солнца, первый день недели). По какому же чину стали совершать Евхаристию христиане при постепенном обособлении Древней Церкви от иудейской традиции? Общепринятого текста евхаристических молитв тогда еще не существовало. Первые православные епископы и священники молились за Литургией так, как их вдохновит Сам Господь, призывая Божие благословение на Дары своими словами. Правда, первая древнейшая дошедшая до нас евхаристическая молитва, включенная в текст «Дидахэ», или иначе, в «Учение двенадцати апостолов», относится уже к концу I века, но и она была предназначена лишь для тех священнослужителей, которые по какой-либо причине не хотели молиться харизматически, по Божественному вдохновению. Довольно скоро Евхаристическое Приношение было отделено от общей трапезы и оказалось перенесено на утро. По свидетельству святого Иустина Философа, к середине II века Евхаристия уже стала совершаться следующим образом: читались отрывки из евангельских и апостольских Писаний, затем следовала проповедь, потом из собрания уходили оглашенные, далее совершались общие молитвы, потом преподавалось взаимное лобзание мира, затем осуществлялось приношение хлеба и вина с водой, после этого следовали обширные молитвы, куда входили обращенные к Богу благодарения за сотворение мира, за Искупление (сюда же включались и установительные слова Господа, произнесенные Им за Тайной Вечерей), затем происходило преложение Даров, и, наконец, совершалось Причащение. Постепенно чинопоследование Литургии приобретало все более и более развернутый характер, оформляясь в традиционную богослужебную схему. Так, В IV веке, во времена святителя Василия Великого и Иоанна Златоуста, чинопоследование Евхаристии уже имеет вполне сложившийся, определенный характер. Здесь уже совершенно не 96 предусматривается свободная, харизматическая молитва преложения Даров: в те времена становится необходимым, говоря современным языком, совершать Литургию «по Служебнику», по существующим текстам Евхаристического канона. Чин в эту эпоху значительно усложняется — по сравнению с богослужением II и III веков. Важно отметить, что здесь уже весьма подробно разработан порядок призывания Святого Духа на Дары. Подробное описание порядка совершения Литургии в IV веке мы находим в творениях святителей Кирилла Иерусалимского и Иоанна Златоуста… Древнейший из дошедших до нас полных текстов Евхаристического чинопоследования — так называемая «Климентовская» Литургия, включенная в состав относящихся к последней четверти IV столетия «Апостольских постановлений», — отражает богослужебную практику поместной Антиохийской церкви. Что касается Литургии Василия Великого, то, как известно, этому Святителю в вошедшем под его именем в наши современные Служебники тексте чинопоследования Евхаристии, принадлежит только молитва Анафоры — сам Евхаристический канон. Вообще следует заметить, что чин нашей современной Литургии, известной вам по сегодняшним храмовым службам, складывался очень постепенно. Так, многие ее песнопения и обычаи возникли значительно позже, чем сами Евхаристические каноны Литургий святых Иоанна Златоуста и Василия Великого, включаясь в ткань этих служб на протяжении столетий. Например, гимн «Единородный Сыне», по преданию, был составлен в VI столетии святым императором Юстинианом (он вошел в текст Литургии около 535-546 годов). «Херувимская» — в ее привычном для нас сегодняшнем облике — вошла в состав песнопений Литургии лишь в VI столетии (около 573-574 годов) — при императоре Юстине II. В этом же VI веке в чин Литургии оказалось включено и чтение Символа Веры (511 год)… Исследователей древней византийской литургической традиции всегда волновал вопрос об авторстве Анафоры Иоанна Златоуста, знакомой нам под именем этого Святителя по обычному храмовому богослужению. Многие современные литургисты безоговорочно оспаривают принадлежность этой Анафоры Златоусту, хотя в последнее время в литургической науке наметилась и противоположная тенденция: признание подлинности его авторства(так думает, например, Хью Уайбру)