КАК СЭР ЛАНСЕЛОТ УБИЛ ДВУХ ВЕЛИКАНОВ И ОСВОБОДИЛ ЗАМОК

"...Вдруг появились пред ним два огромных великана, закованные в железо до самой шеи, с двумя страшными дубинами в руках. Сэр Ланселот прикрылся щитом, отразил нападение одного из великанов и ударом меча раскроил ему голову. Другой великая, сие увидев и опасаясь страшных ударов меча, кинулся бежать, как безумный, а сэр Ланселот помчался за ним во весь дух и ударом в плечо разрубил пополам. И сэр Ланселот вступил в замок, и навстречу ему вышли трижды двенадцать дам и дев, и пали перед ним на колени, и возблагодарили господа и его за свое освобождение. «Ибо, сэр, – сказали они, – мы томимся здесь в заточении уже целых семь лет и вышиваем шелками, чтобы снискать себе пропитание, а между тем мы благороднорожденные женщины. И да будет благословен тот час, в который ты, рыцарь, родился, ибо ты более достоин почестей, чем любой другой рыцарь во вселенной, и должен быть прославлен; и мы все умоляем тебя назвать свое имя, чтобы мы могли поведать своим друзьям, кто освободил нас из заточения». – «Прелестные девы, – сказал он, – меня зовут сэр Ланселот Озерный». И он покинул их, поручив их богу. И он сел на коня и посетил многие чудесные и дикие страны и проехал через многие воды и долы, но не был принят подобающим ему образом. Наконец однажды, к вечеру, ему случилось приехать в прекрасную усадьбу, и там его встретила старая женщина благородного происхождения, которая оказала ему должный прием и позаботилась о нем и его коне. И когда настало время, хозяйка отвела его в красивую башню над воротами, где для него было приготовлено удобное ложе. И сэр Ланселот снял латы, положил оружие рядом с собой, лег в постель и сразу уснул. И вот вскоре подъехал всадник и стал торопливо стучаться в ворота. И сэр Ланселот вскочил и глянул в окно, и при свете луны увидел невдалеке трех рыцарей, которые, пришпорив коней, догоняли стучавшего в ворота. Приблизившись, они замахнулись на него мечами, а тот повернулся к ним и, как подобает рыцарю, защищался. «Поистине, – сказал сэр Ланселот, – я должен помочь сему рыцарю, который один сражается против трех, ибо если его убьют, я буду повинен в его смерти и позор падет на меня». И он надел латы, и спустился из окна по простыне к четырем рыцарям, и громким голосом прокричал: «Эй, рыцари, сражайтесь со мной и не троньте этого рыцаря!» Тогда они все трое оставили сэра Кэя и набросились на сэра Ланселота, и началась великая битва, ибо рыцари спешились и стали наносить сэру Ланселоту удары со всех сторон. Сэр Кэй двинулся вперед, чтобы помочь сэру Ланселоту. «Нет, сэр, – сказал Ланселот, – я не нуждаюсь в вашей помощи; если вы действительно хотите помочь мне, дайте мне одному расправиться с ними». Сэр Кэй, чтобы сделать ему удовольствие, исполнил его желание и отошел в сторону. И сэр Ланселот шестью ударами поверг его на землю.
Тогда они, все трое, взмолились: «Сэр рыцарь, мы покоряемся тебе, ибо нет тебе равного по силе!» – «Я не нуждаюсь в вашей покорности, – ответил сэр Ланселот, – вы должны покориться не мне, а сэру Кэю, сенешалю. Если вы согласны покориться ему, я дарую вам жизнь; если не согласны, я убью вас». – «Прекрасный рыцарь, – возразили они, – мы не хотим лишаться своей чести, ибо сэра Кэя мы преследовали до самых ворот замка, и мы одолели бы его, если бы не ты; зачем же нам ему покоряться?» – «Как хотите, – сказал сэр Ланселот, – вам предстоит сделать выбор между жизнью и смертью, а покориться вы можете только сэру Кэю». – «Прекрасный рыцарь, – сказали они тогда, – чтобы спасти жизнь, мы поступим так, как ты нам повелеваешь». – «В ближайший троицын день, – сказал сэр Ланселот, – вы должны явиться ко двору короля Артура, изъявить свою покорность королеве Гиневре, препоручить себя ее милосердию и сказать ей, что вас прислал к ней сэр Кэй и повелел вам стать ее пленниками». Наутро сэр Ланселот проснулся рано, а сэр Кэй еще спал; и сэр Ланселот взял латы сэра Кэя, и его щит, и его оружие, пошел в конюшню, сел на его коня и, простившись с хозяйкой, уехал. Вскоре проснулся сэр Кэй и не нашел сэра Ланселота; и заметил, что тот унес его оружие и увел его коня. «Клянусь, многим из рыцарей короля Артура придется испытать немало горя, ибо, введенные в заблуждение моими доспехами, они будут храбро нападать на сэра Ланселота, принимая его за меня. Я же, надев его латы и прикрываясь его щитом, доеду в полной безопасности». И, поблагодарив хозяйку, сэр Кэй отправился в путь..."

Не успел я отложить книгу, как в дверь постучали, и вошел мой давешний незнакомец. Я предложил ему трубку и кресло и принял его как мог любезнее. Я налил ему стакан горячего шотландского виски, налил еще стакан, надеясь услышать его историю. После четвертого стакана он заговорил сам, просто и естественно:

РАССКАЗ НЕЗНАКОМЦА

Я американец. Родился я и вырос в Хартфорде, в штате Коннектикут, в пригороде, сразу за рекой. Я янки из янки и, как подобает настоящему янки, человек практичный; до всякой чувствительности, говоря иначе – поэзии, я чужд. Отец мой был кузнец, мой дядя – ветеринар, и сам я в юности был и кузнецом и ветеринаром. Потом я поступил на оружейный завод и изучил мое теперешнее ремесло, изучил его в совершенстве: научился делать все – ружья, револьверы, пушки, паровые котлы, паровозы, станки. Я умел сделать все, что только может понадобиться, любую вещь на свете; если не существовало на свете новейшего способа изготовить какую-нибудь вещь быстро, я сам изобретал такой способ, и это мне ровно ничего не стоило. В конце концов меня назначили старшим мастером; две тысячи человек работало под моим надзором.

На такой должности надо быть человеком боевым – это само собой понятно. Если под вашим надзором две тысячи головорезов, развлечений у вас немало. У меня во всяком случае их было достаточно. И в конце концов я нарвался и получил то, что мне причиталось. Вышло у меня недоразумение с одним молодцом, которого мы прозвали Геркулесом. Он так хватил меня ломом по голове, что череп затрещал, а все швы на нем разошлись и перепутались. Весь мир заволокла тьма, и я долго ничего не сознавал и не чувствовал.
Когда я очнулся, я сидел совершенно один под дубом на траве, в прелестной местности. Впрочем, не совсем так: рядом находился еще какой-то молодец, он сидел верхом на лошади и смотрел на меня сверху вниз, – таких я видывал только в книжках с картинками. Весь он с головы до пят был покрыт старинной железной броней; голова его находилась внутри шлема, похожего на железный бочонок с прорезями; он держал щит, меч и длинное копье; лошадь его тоже была в броне, на лбу у нее торчал стальной рог, и пышная, красная с зеленым, шелковая попона свисала, как одеяло, почти до земли.
– Прекрасный сэр, вы готовы? – спросил этот детина.

– Готов? К чему готов?

– Готовы сразиться со мной из-за поместий, или из-за дамы, или...
– Что вы ко мне пристаете? – сказал я. – Убирайтесь к себе в цирк, а не то я отправлю вас в полицию.

Что же он тогда, по-вашему, сделал? Он отъехал ярдов на двести и поскакал во весь опор прямо на меня, склонив свой железный бочонок к шее лошади и выставив вперед длинное копье. Я увидел, что он не шутит, и когда он доскакал до меня, я был уже на дереве.
Тогда он объявил, что я его собственность, пленник его копья. Доводы его показались мне весьма убедительными; и так как на его стороне были все преимущества, я решил не возражать ему. Мы заключили соглашение: я пойду с ним, куда он прикажет, а он не будет меня обижать. Я слез с дерева, и мы отправились в путь; я шагал рядом с его конем. Мы двигались с ним, не торопясь, через поля и ручьи, и я очень удивлялся, что никогда прежде этих полей и ручьев не видал; сколько я ни вглядывался, никакого цирка я так и не увидел. Наконец я перестал думать о цирке и решил, что незнакомец сбежал из сумасшедшего дома. Но и сумасшедшего дома не было видно, и я стал в тупик. Я спросил его, далеко ли мы от Хартфорда. Он ответил, что никогда не слыхал такого названия; я решил, что он врет, но пререкаться с ним не хотел. Через час мы заметили вдали город, лежавший в долине, на берегу извилистой реки, а над городом, на холме, стояла большая серая крепость с башнями и бастионами, – впервые в жизни я увидал такую крепость наяву.
– Бриджпорт? – спросил я, указав рукой на город.

– Камелот, – сказал он.

Моему незнакомцу, видимо, очень хотелось спать. Он сам несколько раз ловил себя на том, что клюет носом, и, наконец, улыбнувшись своей трогательной старомодной улыбкой, сказал:

– Я больше не в силах рассказывать. Идемте ко мне, у меня все записано; я дам вам свои записи – если хотите, можете прочесть их.

Когда мы вошли к нему в комнату, он проговорил:
– Вначале я вел дневник, а потом, спустя много лет, переработал его в книгу. О, как давно это было!

Он вручил мне рукопись и указал место, с которого я должен был начать чтение.
– Начните отсюда, – все, что случилось прежде, я вам уже рассказал.
Он совсем засыпал. Направляясь к двери, я услышал, как он сонно пробормотал:
– Доброй ночи, прекрасный сэр.

Я сел у камина и принялся разглядывать свое сокровище. Первая и большая часть записей была сделана на пергаменте, пожелтевшем от времени. Я тщательно изучил один листок и убедился, что это палимпсест. Из-под неразборчивых древних строк, написанных историком-янки, выступали следы других строк, еще менее разборчивых и еще более древних, – латинские слова и фразы, вероятно отрывки древних монашеских сказаний. Я перелистал рукопись до места, указанного мне незнакомцем, и стал читать...
Вот что я прочел:…

Перевод К.Чуковского

 

Проспер Мериме

(1803-1870)

Проспер Мериме — яркая и своеобразная фигура в ис­тории французской литературы XIX в. «Острым и ори­гинальным писателем» назвал его Пушкин. За «искрен­нюю и сердечную привязанность» к русскому народу ценил Мериме Тургенев.

Французские биографы нередко изображали его стран­ным и даже несколько загадочным человеком. Современ­ники отмечали его скептический ум, характер ироничный и скрытный, упрекали за недоверие к человеческой при­роде и пессимизм. В подобных суждениях была лишь небольшая доли правды: Мериме всегда оставался как бы в стороне от происходящих событий, ограничиваясь ролью внимательного и проницательного наблюдателя, зорко подмечал пороки и недостатки общества своего времени, беспощадно изображал их.

Мериме был разносторонне одаренным человеком. То­му, кто стал бы изучать его жизнь, в первый момент могло бы показаться, что литература являлась для него побоч­ным занятием. Прогрессивный французский писатель Луи Арагон, высоко ценивший художественное мастерство Ме­риме, писал о нем: Археолог, восприимчивый путеше­ственник, он прошел через свою эпоху, как совершают путешествие по Европе, впитывая в себя впечатления, но не давая им себя захватить, и занимает особое место в этот век шумных литературных школ: он почти одних лет с великими романтиками, но уже принадлежит к сле­дующему поколению, к тем, кто более не восхищает­ся «непосредственными впечатлениями». Действительно, Мериме вошел в литературу как активный участник сражений за романтическое направление в борьбе против отживавших норм и правил классицизма, но к романтиче­ским «преувеличениям» н некотором сторонам новой эстетики он почти с самого начала относился с большой долей иронии.

Мериме был младшим современником великих реалистов Стендаля и Бальзака, однако в его сравнительно небольшом творческом наследии нет широких полотен, в его намерения никогда не входило разностороннее изоб­ражение действительности и ее становлении и развитии. Он словно пробовал спои силы в разных жанрах — в драматургии, романе, отдав дань общему увлечению историей для того лишь, чтобы позже обратиться исклю­чительно к малой повествовательной форме новеллы или небольшой новости. Мериме не просто обновил этот жанр. Он как бы создал его заново. Его мастерски сконстру­ированные новеллы с их динамизмом, лаконичностью, точными н яркими деталями — маленькие шедевры, без которых невозможно представить себе французскую ли­тературу.

Родился Мериме в Париже и 1803 году, когда на европейском политическом небосводе поднималась звезда Наполеона; умер в 1870 году, когда Франция потерпела позорное поражение в войне с Пруссией, за несколько месяцев до провозглашении Парижской коммуны. На годы жизни писателя пришлось немало значительных событий французской истории. Вслед за падением напо­леоновской империи по Францию вернулись свергнутые буржуазной революцией XVIII пека Бурбоны, ничего не забывшие и ничему не научившиеся старое дворянство и реакционное духовенство. Период Реставрации завершился революцией 1830 года, установившей так называ­емую Июльскую монархию во главе с королем-банкиром Луи-Филиппом. В феврале и июне 1848 года Мериме стал свидетелем революционных событии, а позже, в 1851 году,— государственного переворота и прихода к власти Наполеона III, получившего в истории прозвище Напо­леона Малого.

К тому времени, когда рухнула Вторая империя, Мериме уже почти не возвращался к художественному творчеству. Вторая империя нашла своего сурового лето­писца в лицо Эмиля Золя, автора двадцатитомного цикла «Ругон - Маккары», подобно тому, как Июльская монар­хия была запечатлена в бессмертных книгах «Человеческой комедии» Бальзака.

С детства будущий писатель пристрастился к чтению. Конечно же, и дома, и в Императорском лицее Наполеона он, как и другие дети его возраста, изучал произведения французских классиков и древние языки — греческий и латинский, но воображение мальчика больше всего при­влекали книги о различных приключениях, похождения разбойников н морских пиратов, на смену которым позже пришли корсиканские бандиты н испанские контрабан­дисты.

Проявив незаурядные способности к языкам, Мериме легко усваивает испанский и английский. Сервантес и авторы так называемого плутовского романа, Вальтер Скотт, Байрон и другие поэты-романтики туманного Аль­биона сыграли существенную роль в становлении буду­щего писатели. От французских просветителей XVIII века он унаследовал стойкий антиклерикализм и материалис­тические убеждениz, которые, однако, не мешали его творческой фантазии и интересу к вещам чудесным и необыкновенным.

Видимо, такова судьба многих французских (да и только ли французских? ) писателей — изучать право на юридическом факультете какого-либо университета, с тем чтобы потом никогда юридической практикой не зани­маться. Не избежал этого и Мериме. Больше всего влекли его к себе споры о новинках литературы н искусства, театральных спектаклях. «Светской» жизни в литератур­ных салонах и за кулисами театров он был обязан зна­комством с художником Делакруа, писателями В. Гюго, Л. Дюма, Ж. Сайд и даже приезжавшим во Францию «американским Вальтер Скоттом» Фенимором Купером. Со Стендалем Мериме связывали не только дружеские, хотя и весьма сложные, отношения, но и близость взгля­дов на искусство, в котором оба они отстаивали реалис­тические принципы.

Отдал дань Мериме и достойным осуждения нравам своего времени: в 1828 году любовное увлечение привело его к дуэли; он был ранен н, возможно, это приключение позже нашло отражение в новелле «Этрусская ваза», где дуэль окончилась, правда, трагически для одного из ее участников. Отметим, что главного героя новеллы, моло­дого аристократа Сен-Клера, Мериме, как полагают не­которые исследователи, наделил чертами своего собствен­ного характера.

Если не считать не сохранившейся юношеской траге­дии в прозе, посвященной Кромвелю (примечательно, что эта фигура английского политического деятеля XVII ве­ка привлекла в их молодые годы и Бальзака и Гюго), в литературу Мериме вошел также вполне в духе време­ни — блестящей литературной мистификацией. Розыгры­ши, мистификации были в большой моде в «романтиче­ские» 20-е годы; читателям нередко приходилось расшиф­ровывать туманные символы, решать загадки, поставлен­ные перед ними автором (до сих пор, например, не утихают споры вокруг названия романа «Красное и черное»: что означали эти цвета, что хотел сказать ими Стендаль?). В 1825 году Мериме публикует сборник «испанских» пьес под названием «Театр Клары Газюль». В предисловии к сборнику он выдал себя за некоего Жозефа Лестранжа, переводчика не существовавшей реально испанской акт­рисы Клары Газюль; ей он придумал биографию и даже снабдил книгу портретом актрисы. Правда, кое-кто из близких друзей Мериме узнал в портрете его самого, оде­того в женское платье.

Пьесы «Театра» были вполне «романтическими»: в них бушевали страсти, а «местный колорит», любезный сердцу каждого истинного романтика, бил в них через край.

Впрочем, уже в самих названиях пьес («Женщина-дьявол», «Небо и ад», «Африканская любовь») присут­ствовал легко ощутимый элемент пародии. По существу же, «Театр Клары Газюль» оказался театром остро полити­ческим: где бы и когда бы ни происходило действие его пьес, их содержание связано с современностью и ее проблемами. Исповедуя в те годы либеральные идеи, Мериме резко сатирически изображает реакционных пра­вителей, ханжей-церковников, тупых и корыстолюбивых чиновников. Пьесы «Карета святых даров» и «Испанцы в Дании», основанная на реальных исторических событиях, проникнуты сочувствием к современным национально-ос­вободительным движениям.

Свое увлечение театром Мериме передал и в ряде написанных им статей о драматическом искусстве в ис­панском театре и о французском театре его времени.

Чрезвычайно интересным и во многом новаторским стало еще одно обращение Мериме к театру и к истории его родной страны: в 1828 году он публикует большую историческую драму «Жакерия», посвященную событиям крестьянской войны XIV века. В ней сознательно нару­шены знаменитые классицистические единства: действие происходит на протяжении значительного времени и в различных местах — то в лесу у разбойников, то на деревенской площади, то в рыцарском замке, то в лагере восставших крестьян. В нем участвуют персонажи, пред­ставляющие все сословия и социальные группы средне­вековой Франции.

Оригинальной мистификацией явилась еще одна книга Мериме, сборник баллад, опубликованный им в 1827 году под названием «Гузла». Написанные им самим баллады он объявил переводами подлинных произведений славян­ского фольклора. Публикации предшествовала большая работа лингвистического, этнографического и историче­ского характера, проделанная писателем. Подделка была столь искусной, что ввела в заблуждение многих людей в разных странах. Как известно, сборник привлек вни­мание и Пушкина.

В единственном романе Мериме «Хроника времен Карла IX» речь идет о событиях французской истории второй половины XVI века, периоде кровопролитной братоубийственной войны между католиками и протестан­тами-гугенотами. К этому времени не случайно обраща­лись многие — не только французские - писатели осо­бенно тогда, когда современные им события напоминали разгул религиозного фанатизма во Франции, приведший к трагической Варфоломеевской ночи и гибели десятков тысяч людей. Дилогия о короле Генрихе IV немецкого писателя Г. Манна была написана в годы фашистского террора в Германии и стала своего рода романом-предо­стережением. На материале той же эпохи построен за­мечательный гуманистический роман Р. Роллана «Кола Брюньон». Широкую картину Франции XVI века рисует в своем огромном шеститомном цикле романов «Судьбы Франции» и современный нам французский писатель Р. Мерль.

В романс Мериме нет пространных исторических от­ступлении, размышлении философского или политическо­го характера, которых так много в произведениях В. Скотта, в «Соборе Парижской Богоматери» или «От­верженных» В. Гюго.

Действие в «Хронике» развивается стремительно, развертывается в ярких, полных движения и жизни сценах. Читатель с неослабевающим вниманием следит за приклю­чениями героев романа, вместе с ними оказывается то в придорожной таверне, то в королевском замке, то на месте дуэли... Мы становимся свидетелями Варфо­ломеевской ночи и осады Ла Рошели, одного из последних оплотов гугенотов.

В романе присутствуют персонажи, созданные вооб­ражением автора, Бернар де Мержи и его брат Жорж, придворная красавица Диана де Тюржи, мушкетеры, на­емные солдаты и многие другие, а также реально суще­ствовавшие исторические лица: Карл IX, вождь гугенотов адмирал Колиньи. Задача Мериме заключалась в том, чтобы показать смысл исторических событий, скрытые пружины поведения людей в сложных, подчас драмати­ческих ситуациях, понять, как могло случиться, что стра­на оказалась разделенной на два враждующих лагеря... Писатель далек от распространенной в художественной литературе некоторой идеализации протестантов, изобра­жавшихся преимущественно в качестве жертв. «Паписты! Гугеноты! С обеих сторон суеверие! — восклицает Жорж де Моржи.— Я не умею верить тому, что представляется моему разуму нелепостью». Его позиция близка к позиции самого автора романа. Подлинная причина гражданской войны — фанатизм церковников, эгоистические интересы крупного дворянства.

Описывая события XVI века, Мериме постоянно думал и о том, что происходило во Франции 20-х годов, когда монархия Бурбонов пыталась реставрировать в стране старые феодальные порядки. Он не навязывает своего мне­ния читателям, но всем пафосом романа он осуждает то, что враждебно разуму, естественным человеческим чувствам.

После «Хроники времен Карла IX» Мериме больше не возвращается ни к драматургии, ни к роману. С конца 20-х годов он публикует несколько новелл, которые позже вместе с другими новеллами объединяет в сборники. Уже первая из них, «Маттео Фальконе», не только обнаружила высокое мастерство писателя, но и определила заметный поворот в его творчестве.

Мериме отходит от исторической тематики, политиче­ских проблем. Теперь его интересуют преимущественно проблемы нравственные и эстетические, он глубже, нежели раньше, проникает во внутренний мир своих героев, реали­стически исследует связь их поступков с действитель­ностью, с обстоятельствами жизни.

За пределами своей родины, не среди скучных и заурядных соотечественников ищет он людей ярких, силь­ных, не связанных узами буржуазной морали. Маттео Фальконе — корсиканский крестьянин, убивающий сына за совершенное им предательство. Осуждает или оправ­дывает Мериме Маттео? Вероятно, ни то и ни другое. Маттео совершает то, что ему диктовали местные обы­чаи, его собственное понимание человеческого достоин­ства.

В новелле «Таманго» главный герой — невежествен­ный и безжалостный по отношению к своим соплемен­никам негр. Он продаст их жестокому работорговцу Леду, наиболее слабых уступает «по бутылке водки за штуку». И все же именно Таманго, в отличие от представляющего «цивилизованную» Европу капитана Леду, наделен му­жеством и стойкостью в несчастье, чувством гордости и неукротимым стремлением к свободе.

Мериме отдает себе отчет в том, что буржуазная цивилизация не сделала люден лучше. В новеллах, по­священных современности, своим соотечественникам, Ме­риме показывает вырождение многих человеческих чувств, а там, где такие чувства еще сохранились, они в конечном счете оказываются изуродованными условностя­ми и предрассудками общества («Этрусская ваза»); день­ги вторгаются в отношения между людьми, брак зачастую превращается в заурядную сделку («Двойная ошибка», «Венера Илльская»). «Пошлость, перешедшая в подлость, глубоко въелась в наши нравы и вошла в характер французов»,— замечает Мериме в одном из писем. Пош­лость же почти всегда идет рука об руку с ханжеством и лицемерием («Аббат Обен», «Арсена Гийо»). Мериме смело обличает буржуазные пороки — эгоизм, духовную пустоту, жестокость, иногда бросая окружающему его обществу прямой вызов. Так, 14 марта 1844 года уже признанный у себя на родине и за ее пределами мастер слова Мериме был избран во Французскую академию, став тем самым одним из ее «бессмертных» и благонамеренных членов, а на следующий же день он опубликовал свою «Арсену Гийо», в которой создал отталкивающий образ благочестивой ханжи г-жи де Пьен. Легко представить себе гнев всех «порядочных» людей!

Вернемся, однако, к некоторым моментам жизни Мериме, который был не только писателем.

В июльской революции Мериме не участвовал, в лет­ние дни 1830 года он находился в длительной поездке по Испании, которая издавна манила его к себе своей ис­торией, памятниками своего искусства. Здесь Мериме познакомился со знатной семьей Монтихо, младшая дочь которых, Эжени, позже вышла замуж за Наполеона III. Об этом обстоятельстве стоит упомянуть потому, что, как мы увидим, оно сыграло определенную роль в жизни писателя в годы Второй империи.

Падение ненавистной ему династии Бурбонов Мериме, как и большинство современных ему писателей, встретил с удовлетворением. Он даже поступает на государствен­ную службу в морское министерство, затем в министер­ство торговли и министерство общественных работ. Кан­целярские занятия были, однако, не по душе писателю. Его отталкивали невежественность чиновников, ограни­ченность их интересов, корыстолюбие. В одном из писем он называет правительство Луи-Филиппа «правитель­ством лавочников», служащих частным интересам, а не государству и обществу.

В 1834 году Мериме принимает должность главного инспектора исторических памятников, которая не только обеспечивала ему известную самостоятельность, но и отве­чала его склонности к путешествиям, способствовала его занятиям археологией и искусством. Теперь Мериме в постоянных разъездах по Франции, которую он иско­лесил вдоль и поперек; он часто бывает в других странах — от Греции и Турции до стран Пиренейского полуострова, не смущаясь тем, что в те времена такие путешествия были сопряжены с изрядными неудобствами и трудно­стями, а иногда и опасностями. Мериме посещает местные архивы, где изучает забытые историками рукописи, осмат­ривает памятники старины, многие из которых уже к началу XIX века превращались в руины. Главной задачей Мериме становится спасение от окончательной гибели и восстановление разрушенных временем и людьми церк­вей и замков, старинных домов и предметов искусства. В этом отношении его заслуги трудно переоценить. Ему Франция обязана восстановлением собора в средневековом Везлее, замка в Блуа, крепостных стен Каркассоны, стен­ных росписей в папском дворце в Авиньоне и многого другого.

Летом 1839 года Мериме в Тулоне садится на корабль, отплывающий на Корсику, остров, который из парижского далека казался необыкновенно экзотическим. В сущности, поездка была служебной командировкой; к ней инспектор исторических памятников тщательно готовился, изучая разного рода документы, имеющие отношение к эконо­мике, истории, архитектурным н иным достопримечатель­ностям Корсики.

За два месяца пребывания на острове Мериме объездил многие его места, осмотрел все, что могло привлечь вни­мание любознательного путешественника — от дома, в ко­тором родился Наполеон, до зарослей маки, укрывающих местных жителей, оказавшихся не в ладах с законом. Он записывает местные предания и песни, особенно же его интересуют рассказы о враждующих между собой корсиканских семьях и кланах, о случаях кровавой мести — вендетты.

Из огромной массы наблюдений, материалов, собран­ных Мериме, помимо «Заметок о путешествии на Кор­сику», родилась самая большая его новелла — «Коломба.» (1840). Как и в ряде других своих произведений, Ме­риме выступает здесь в качестве человека, повествующего о действительных событиях, свидетелем которых он был или мог быть, о которых он слышал от заслуживающих доверия людей. Впрочем, если что-либо вызывает сомне­ние читателей, то, как советует Мериме, можно же съез­дить на место происшествия и лично убедиться в том, что автор рассказа ни в чем не погрешил против истины.

Впечатлению достоверности способствует и спокой­ный, почти бесстрастный тон повествования, резко контрастирующий с происходящими в новелле бурными событиями и весьма колоритными ее персонажами. Осо­бый смысл всему придает здесь столкновение двух разных цивилизаций, двух разных миров, типов мышления и по­ведения. Один из них представлен полковником Невилем и особенно его дочерью Лидией, странствующей по Европе в поисках «местного колорита» и новых впечатлений. Мисс Лидия — образованная, хорошо воспитанная «го­родская» девушка из аристократического квартала Лон­дона. Другой мир — сросшиеся с окружающей их дикой природой, повинующиеся старым, подчас жестоким и не­лепым обычаям и предрассудкам, корсиканские крестья­не и, прежде всего, сама Коломба. Особое, как бы «про­межуточное», положение занимает здесь молодой Орсо, корсиканец, приобщившийся к европейской культуре, к законам и нравам «цивилизованного» европейского общества.

Отдельные, умело найденные детали, краткие, но очень емкие описания, географические, исторические и иные справки, которые Мериме дает нам по ходу дей­ствия, постепенно складываются в широкое и яркое по­лотно. Мы видим своеобразную, необычную страну, про­никаем в нравы и обычаи ее обитателей, начинаем по­нимать психологию, скрытые причины поступков героев новеллы, главной из них — Коломбы.

Коломба — один из наиболее сильных женских обра­зов французской литературы XIX века. На протяжении всего повествования мы видим ее с разных сторон: то это неистовая, исполненная дикой энергии женщина, требу­ющая от своего брата выполнения священного для нее долга — мести за предательски убитого отца, готовая ради достижения цели на самые решительные и жестокие поступки, то — нежная, женственная и трогательная в своей привязанности к брату девушка. Мериме с заме­чательным мастерством показывает эти стороны своей героини. Вот, Коломба демонстрирует ошеломленной мисс Лидии, как следует наносить противнику удар стилетом, а через минуту она уже «вздохнула, уронила голову на подушку и закрыла глаза». Невозможно было,— пишет Мериме,— представить себе более прекрасную, более бла­городную, более невинную головку». На лице Коломбы обычно присутствует «выражение безмятежной грусти», но она готова развлечь молодую английскую гостью зре­лищем нападения на дом своих врагов.

Коломба принадлежит к так называемым простым людям; именно им Мериме отдает свои симпатии, хотя, разумеется, и не предлагает нам прекрасную корсиканку в качество образца для подражания.

Еще в начале 30-х годов Мориме публикует в па­рижских журналах ряд очерков об Испании, которые среди многих других подобных сочинений, появлявших­ся во Франции, отличаются несомненным демократиче­ским духом.

В Испании писатель общался не только со своими коллегами, историками и археологами; он много и охотно разговаривал с крестьянами и городскими ремесленника­ми, тореадорами и погонщиками мулов, хозяевами посто­ялых дворов и работницами сигарных фабрик. Его при­влекают энергичные, смело отстаивающие свою свободу люди, гордые и цельные натуры, те, кто бросает вызов установленному порядку.

В появившейся в 1845 году новелле «Кармен», как и в очерках, Мериме рисует без романтических прикрас стра­ну, которую он знал не понаслышке. Перед читателем проходят живописные испанские пейзажи, пестрая гале­рея людей: солдаты и контрабандисты, фабричные работ­ницы, цыгане и цыганки. Несколько штрихов, красочная деталь, выразительный жест — и перед нами трусоватый и жадный Антонно; сопровождающий рассказчика в его пу­тешествии, уродливый и жестокий Гарсия; весь во власти рокового чувства к прекрасной и легкомысленной цыганке дон Хосе и, наконец, Кармен. Уже при первом своем по­явлении она приковывает наше внимание «Странной н ди­кой красотой», чувственным и жестоким выражением глаз. Кармен — вся во власти природных инстинктов, не­обузданных желаний, чаще всего не подвластных разуму. Не случайно, описывая Кармен, ее поступки, жесты, Ме­риме часто прибегает к сравнениям, почерпнутым из жи­вотного мира. Она напоминает то молодую кобылицу, то кошку, которая «не идет, когда ее зовут, и является, когда ее не звали», то — своим щебетаньем — беззаботную птичку; она прыгает, как козочка, гримасничает и кривля­ется, как обезьяна.

Повинуясь минутной прихоти, внезапно вспыхнувше­му чувству, Кармен соблазняет простоватого солдата Хо­се, который ради нее дезертирует из армии. Оба стано­вятся членами шайки контрабандистов и ведут полную опасностей жизнь. Мериме не идеализирует Кармен: она перевернула судьбу Хосе, толкнула его на преступныйм путь и, в конечном счете погибая сама, привела к гибе­ли его.

И все же Кармен, до самой смерти отстаивающая свою независимость, свое право быть свободной, вызывает сочувствие читателя. Сцена ее смерти принадлежит к лучшим страницам в творчестве Мериме.

Достойной упоминания оказалась судьба новеллы. В 1875 году состоялось первое исполнение оперы Ж. Визе «Кармен», в которой композитор умело использовал ис­панские, баскские и цыганские мотивы. В свою очередь, но мотивам оперы советский композитор Р. Щедрин на­писал известную «Кармен-сюиту». Не обошли вниманием произведение Мериме и кинематографисты: по крайней мере, пятнадцать раз экранизировали его как на родине писателя, так и в других странах.

Отрицательно относясь к буржуазному обществу, Ме­риме, однако, был далек от революционно-демократиче­ских движений, от стремления способствовать изменению существующего порядка. К действиям масс, к их рево­люционным порывам он относился весьма сдержанно, а июньское выступление парижского пролетариата осудил. Скорее всего именно с этим связан творческий кризис, который Мериме не смог преодолеть до конца жизни, та позиция, которую он занял по отношению к режиму Второй империи, одному из самых продажных в истории Франции.

Скептик, не написавший ни строчки к поддержку державного узурпатора власти, решительно отклоняв­ший предложения занять высокие посты (в частности, пост министра народного просвещения), он был вместе с тем завсегдатаем салона императрицы, с которой его связывали узы давней дружбы, нередко сопровождал им­ператорскую чету в ее поездках. В. Гюго, удалившийся в добровольное изгнание после совершенного Наполеоном переворота, порвал с Мериме, как и некоторые его друзья по «романтическому» периоду литературы.

Написанные в последние годы жизни новеллы значи­тельно менее интересны, чем те, которые были созданы в период творческого расцвета Мериме — автора «Коломбы» и «Кармен».

В сознании русских и советских читателей Мериме остается не только как большой мастер слова. Огромную роль он сыграл в установлении и расширении русско-французских связей, в пропаганде русской литературы, о которой он написал несколько превосходных статен. Друг Тургенева и других деятелей русской культуры, он оставил ряд образцовых для своего времени переводов — «Пиковой дамы», «Цыган» Пушкина, «Ревизора» Гоголя, рассказов Тургенева. Работая над переводами, Мериме смог глубоко понять и оценить возможности русского языка. Он писал: «Богатый, звучный... способный к пе­редаче тончайших оттенков, одаренный, подобно грече­скому, могуществу почти безграничного творчества, рус­ский язык кажется нам созданным для поэзии».

 

В. Е. Балахонов

 

МАТТЕО ФАЛЬКОНЕ

 

Если пойти на северо-запад от Порто-Веккьо в глубь острова, то местность начнет довольно круто подниматься, и после трехчасовой ходьбы по извилистым тропкам, загроможденным большими обломками скал и кое-где пересеченным оврагами, выйдешь к обширным зарослям маки. Маки - родина корсиканских пастухов и всех, кто не в ладах с правосудием. Надо сказать, что корсиканский земледелец, не желая брать на себя труд унавоживать свое поле, выжигает часть леса, не его забота, если огонь распространится дальше, чем это нужно; что бы там ни было, он уверен, что получит хороший урожай на земле, удобренной золой сожженных деревьев. После того как колосья собраны (солому оставляют, так как ее трудно убирать), корни деревьев, оставшиеся в земле нетронутыми, пускают на следующую весну частые побеги; через несколько лет они достигают высоты в семь-восемь футов. Вот эта-то густая поросль и называется маки. Она состоит из самых разнообразных деревьев и к