ОБРАЗЫ ПРЕКРАСНОГО В ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЕ

УДК 008:1-027.21

А.А. КОЖУХОВА, студентка гр. 513

Научный руководитель:

М.Н. КОКАРЕВИЧ, доктор философских наук, профессор

ОБРАЗЫ ПРЕКРАСНОГО В ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Культурное пространство представляет собой сосуществование разнесенных или соседствующих во времени и пространстве культур, отдельных эпох. Тем самым, и архитектурное сооружение, и живописное произведение, и любое другое явление оказываются вписанными в определенную качественно своеобразную культуру, эпоху и, соответственно, предопределено, или детерминировано в той или иной степени ценностным ядром данной культуры, эпохи. Ценностные доминанты культуры, воплощаясь во всех ее структурных элементах, определяют специфику форм культуры, приоритетные виды деятельности и поведения, специфику функционирования социальных феноменов. Данный тип связи носит характер закономерности. Признание закономерного характера обусловленности ментальными доминантами культуры ее феноменов является общепринятым для современного культурулогического дискурса. Явное формулирование данной традиции восходит к трудам русского теоретика культуры Н.Я. Данилевского (1822-1885), немецкого культуролога О. Шпенглера (1880-1936) и ряда других исследователей [1].

Ментальные доминанты культуры определяют идеалы и нормы прекрасного, эстетические ценности в целом. Соответственно, образы прекрасного в японской культуре предопределены ее ментальными доминантами и, прежде всего, присущим японской культуре представлением о глубочайшем единстве человека и природы. Японский поэт XVII века Басе писал: «Все, что ни видишь, - Цветок. Все, о чем ни думаешь, - Луна. Кто не видит во всем Цветка, тот дикарь. У кого в сердце нет Цветка, тот все равно, что зверь. Изгони дикаря, прогони зверя, следуй Творящей силе природы и вернешься в нее».

Японская поэзия является ярким примером отсутствия дихотомии человека и природы. В ней природа – источник образов для выражения человеческих чувств и взаимоотношений, поскольку и жизнь и людей и природы протекает одинаково, существует глубокая аналогия между природными процессами и человеческими чувствами. Писательница и поэтесса ХI века Митицуна – но хаха выражает свою тоску от редких встреч с мужем в таких строках:

«У моего жилища

На деревьях

От долгого дождя

На нижних листьях

Даже цвет переменился!»

Многозначность, незавершенность этих строк также следствие единства человека и природы. В природе все изменчиво, ничего нельзя считать завершенным. Не может быть завершенным и произведение искусства. Оно всегда недосказано, поэтому в нем всегда есть место для зрителя, читателя, что делает его многосмысленным, озадачивающим. Такова и традиционная монохромная живопись – сумиэ, в которой всегда есть пустое пространство.

Кисе Курокава (1934-2007), утверждая метаболизм как новое направление, новую парадигму в архитектурном творчестве, мыслит и действует как субъект, вписанный в японскую культуру с ее принципом единства человека и природы. Последнее коррелирует с ментальностью современного постмодерна с его приближенностью к каждому отдельному человеку, к каждой культуре, что становится основанием для глубокого и последовательного выражения национальных особенностей, души японской культуры, ее понимания прекрасного. Соответствующим становится архитектурный язык Курокавы с его недосказанностью, незавершенностью, открытостью структуры зданий, растущей структурой города как воплощениями ценностных оснований японской культуры, а именно, культа природы, идеи единства человека и природы. Глубокая взаимосвязь человека и природы воплощается и в утверждении не столько гармонии, компромисса, а именно симбиоза естественного и искусственного, архитектуры и природы, человека и техники, локального и глобального, прошлого и будущего, задающего образ города как живой развивающейся системы.

Приведенные примеры позволяют понять сущность основных эстетических категорий, идеалов и норм японского искусства. Главные из них – ваби, воплощающее простоту, первозданность, отрешенность, естественность, присущие природе; саби, означающее примитивность как некую необработанность, грубоватость, древность и потому печаль; югэн как что-то вечное, инвариант всех вещей, глубинную реальность, затемненную вечной текучестью внешнего переливающегося всеми красками мира. Эти эстетические идеалы рождают специфическую форму поэтического творчества японской культуры – хокку. Хоку, трехстишие можно рассматривать как воплощение югэн, проникновение в тайну бытия, когда поэт отказывается от своего я, воплощает бессознательное, без всякого умствования, искусственности. Поэтому хокку зачастую выглядит как естественное бормотанье, самая простая речь как в случае, когда Тиё (1703-1751), подошла к колодцу, увидела, что «журавль» обвит вьюнком, отошла от него не в силах разрушить красоту к другому колодцу и, родились такие строки:

«Ах! Вьюнок!

Бадья взята в плен:

Я попросила воды» [2].

Тем самым, хокку – воплощение ваби, саби, югэн, поскольку показывает события, не комментируя, в их природной естественности; в незначительном видит великое, весь мир, всю природу; воплощает «все сохраняющее сознание» согласно буддизму (коллективное бессознательное по К. Юнгу); через хокку автор вступает в вечность, проникает в дух вечности, переживает временное просветление – «эстетическое сатори» [3].

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Кокаревич М.Н. Ментальность и формы культуры: типы детерминации //Вестник ТГПУ. – Вып. 11 (113).– 2011.–С. 203–208.

2. http://ru.wikipedia.org/wiki/%CA%E0%E2%E0%E1%E0%F2%E0,_%DF%F1%F3%ED%E0%F0%E8

3. Судзуки Д.Т. Дзэн и японская культура/Д.Т. Судзуки.– СПб.: Наука, 2003.– 522 с.