Между Западом и Востоком 6 страница

В начале 1564 года две русские армии двинулись в Литву; царь ждал известий о новых победах – но неожиданно пришла страшная весть. Войско князя Шуйского попало в засаду на реке Улле, воеводы погибли, ратники изрублены или разбежались. В этих местах нельзя было ждать литовцев, и было ясно, что кто‑то известил врагов, – разгневанный царь приказал казнить двух заподозренных бояр; все говорили об измене. Еще до битвы на Улле было несколько попыток отъезда бояр в Литву: бояре ненавидели царя за то, что он лишил их кормлений, обложил вотчины налогами и обременил службой – они были обязаны выставлять со своих земель воинов. Эта ненависть прорвалась еще в 1553 году: когда царь тяжело заболел и лежал при смерти, бояре отказались присягать его маленькому сыну: они хотели передать власть двоюродному брату Ивана, Владимиру старицкому. С началом войны было перехвачено несколько посланий от Сигизмунда II боярам и воеводам: король предлагал деньги и поместья тем, кто изменит царю; четверо князей со своими дружинами ушли в Литву; некоторые из уличенных в переписке были сосланы, другие поклялись не отъезжать.

В числе изменников оказался наместник Дерпта князь Курбский, который и выдал русскую армию на Улле за 300 золотых талеров. Когда на изменника пало подозрение, он бросил жену, сына и ночью с мешком денег спустился по веревке с крепостной стены – а затем безостановочно проскакал 100 верст до границы. На границе не знали о князе Курбском, и литовские солдаты обобрали предателя до нитки, отняли талеры, лошадей и даже сорвали лисью шапку. Оказавшись в столь жалком положении, Курбский написал царю "письмишко, слезами омоченное", напоминая о своих ратных подвигах и жалуясь на "гоненья", которые царь обрушил на бояр по навету своих советников. У царя не было явных доказательств измены (ведь литовские документы были открыты много позже) – и Иван IV ответил обстоятельным посланием, пытаясь что‑то объяснить и отчасти оправдаться: "Всегда царям следует быть осмотрительным: иногда кроткими, иногда жестокими; добрым – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки… Если и есть за мной небольшой грех, то только из‑за вашего же соблазна и измен; кроме того, и я человек: нет ведь человека без греха…" На упреки Курбского в том, что царь не советуется с боярами, Иван отвечал, что Русь – не Литва: "Там у них цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы изначально сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!" Боярам, писал Иван IV, вместо государственной власти потребно самовольство, а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней.

Царь наивно объяснял изменнику простые истины самодержавия – а в это время Курбский уже получил от короля поместья и во главе литовских войск двигался к Полоцку. По совету Курбского Сигизмунд II отправил крымскому хану чуть ли не всю свою казну – 33 телеги с золотом, и осенью 1564 года татары выступили на Русь одновременно с литовцами и поляками. Королевские войска осадили Полоцк, а крымцы – Рязань; в Москве было неспокойно, говорили о новых заговорах и отъездах в Литву – хотя к зиме враги отступили, положение оставалось тяжелым.

Измена Курбского открыла всю глубину боярской ненависти, и Иван чувствовал себя окруженным заговорщиками, готовыми в любую минуту подсыпать яд в чашу. Он не мог больше оставаться среди заговорщиков в Москве – и вот 3 декабря горожане увидели, как из ворот выезжает огромный санный поезд; Иван зашел помолиться в Успенский собор, попрощался с митрополитом, с людьми, сел в сани и поехал, "куда глаза глядят". Санный поезд скитался в окрестностях Москвы несколько недель – и что делалось в это время с царем, никто не знает: известно лишь, что от страшных переживаний у него выпали почти все волосы на голове. В начале января царь остановился в Александровской слободе и послал митрополиту грамоту, в которой перечислил все измены бояр и объявил, что "не хотя их многих изменников дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя Бог наставит". С тем же гонцом была получена грамота к горожанам, в которой царь просил, "чтобы они себе никокого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет".

Как только народу стало известно про грамоты, в Москве поднялись "волнение и крик". "Государь нас покинул, мы погибаем!" – кричали на улицах; народ сбегался на Красную площадь: "Пусть государь не оставляет государства, пусть казнит своих лиходеев!" Бояре были смертельно напуганы: "Мы все своими головами, – говорили они, – идем к государю бить челом и плакаться!" Толпа бояр, священников и простых людей пошла в Александровское умолять Ивана вернуться на царство: "А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет – и миловать, и казнить…" Царь согласился, но заявил, что для охранения своей жизни намерен учредить на своем государстве "опричнину" – особый "удел" или "двор" с дворцовой гвардией и землями, предназначенными в обеспечение. Иван остался жить в укрепленной Александровской слободе и набрал в гвардию тысячу "опричников" – по большей части из "безродных" людей. В Турции, где был такой же отдельный султанский "двор", дворцовая гвардия состояла из рабов ‑"капыкулу", а дворцовые земли назывались "хассе" – русский царь пытался подражать порядкам, заведенным "Магмет‑салтаном". Подобно Магмет‑салтану, он стал "вводить правду" посредством "грозы": он отбирал у князей и бояр вотчины, отсылал их в Казань и казнил непокорных. В первый же год опричнины было сослано больше 100 князей, их вотчины были отобраны в казну, а холопы получили свободу. Опричники врывались в боярские дворы и выгоняли хозяев, не позволяя ничего брать с собой, – так что многие кормились по дороге в Казань подаянием.

Это была социальная революция: Иван IV пытался отобрать власть и собственность у целого сословия, у бояр и князей, которые считали себя хозяевами Руси и каждый из которых владел десятками деревень, сотнями холопов и множеством дружинников. Это была одна из многих революций, сотрясавших в то время Европу и Азию; подобные события происходили во Франции, в Испании, Италии, Швеции, Персии, Индии – это было время повсеместного наступления абсолютной монархии, пытавшейся смирить знать и создать сильное государство, основанное на законах справедливости. Такие государства давно уже существовали на Востоке, и могущественная Османская Империя была образцом для многих монархов ‑поэтому социальные революции сопровождались перениманием османских порядков, МОДЕРНИЗАЦИЕЙ по турецкому образцу. России, на которую наступали татары и турки, просто не оставалось ничего иного, как вместе с Персией и Индией заимствовать стрельцов, пушки и "великую правду" Магмет‑салтана.

Социальная революция всегда сопровождается внутренней войной и кровопролитием. Могущественная знать никогда добровольно не расстается с богатством и властью; измена, мятежи, заговоры, кинжал, яд являются ее обычным оружием, а репрессии и террор против знати – обычное оружие монархов. В 1568 году в Швеции был убит король Эрик XIV, в этом же году герцог Альба казнил сотни дворян в Нидерландах, а четыре года спустя пришло время Варфоломеевской ночи. В 1567 году был открыт обширный заговор в Москве: бояре собирались поднять мятеж, с помощью своих дружинников свергнуть царя и возвести на престол Владимира старицкого; главой заговора был старший боярин Челядин‑Федоров. Узнав о заговоре, царь вместе с опричниками неожиданно ворвался в вотчину Челядина, взял штурмом боярский двор, согнал всех уцелевших в сарай и "взорвал порохом". Вместе с Челядиным были казнены десять бояр; Владимира старицкого заставили выпить яд; митрополит пытался заступиться за осужденных, но был сослан в Богоявленский монастырь. В 1569 году пришло известие о заговоре в Новгороде: доносчики говорили, что новгородские бояре хотели, как бывало и раньше, присягнуть Литве. Неизвестно, была ли это правда или провокация литовцев, но царь поверил, двинулся на Новгород, устроил суд с пытками и казнил множество новгородцев – всего за время правления Ивана Грозного было казнено 4 тысячи человек, в том числе 700 бояр и дворян. Многие княжеские роды были полностью уничтожены, оставшимся членам других родов царь запрещал жениться, чтобы после смерти забрать их земли в казну. Почти все князья и бояре лишились своих огромных вотчин – те, что уцелели, владели лишь небольшими поместьями и сравнялись своим положением с дворянами.

Знать надолго запомнила время опричнины, и дворянские историки последующих столетий описывали деяния Ивана Грозного с ужасом и ненавистью. Служители знати изображали царя сумасшедшим маньяком‑кровопийцей и возводили вокруг его образа горы лжи, которую и теперь усердно переписывают их последователи. Однако народные сказания сохранили другой образ Грозного – образ справедливого царя, который переодетым ходит среди народа, чтобы узнать "как‑то люди живут"; сохранились предания о том, как "мужики" избрали Ивана на царство, как бояре выгнали царя из Москвы, и о том, как "березка ему кланялась, жалеючи". У знати и у народа всегда был разный взгляд на события, и если для одних Иван Грозный был "кровавым тираном", то для других – "царем‑отцом". Как бы то ни было, надо признать, что действия царя определялись обстоятельствами, и в аналогичных обстоятельствах Людовик XI точно так же казнил своих врагов и точно так же прятался от них за унизанными железными шипами стенами замка Плесси ле‑Тур. Так же, как Людовик XI, Иван IV был очень набожен: он пытался сделать из опричников монашеский орден, призванный выводить "крамолу". Опричники носили черную монашескую одежду и разъезжали на конях с привязанными к седлу метлой и собачьей головой – символами их намерения вымести и изгнать "нечисть". Александровская слобода превратилась в монастырь, в четыре часа царь взбирался на колокольню и звонил в колокол к "заутрене", опричники собирались на молитву и усердно молились до десяти часов; сам Иван пел в хоре; потом шли в общую столовую, и, пока "братия" насыщалась, "царь‑настоятель" смиренно стоял подле; недоеденную пищу отдавали нищим. Потом царь принимался за государственные дела, а вечером пировал со своей "дружиной", как пировали все князья на Руси. Опричники, пользуясь близостью к царю, случалось, позволяли себе грабежи и насилия, а иногда сами придумывали "заговоры" – когда царь узнал об этом, он казнил их "начальных людей" и запретил само слово "опричнина" – с тех пор стали говорить "двор", а опричники стали называться "дворными" и превратились в царскую гвардию.

Царь одержал победу во внутренней войне – но оставалась еще гораздо более опасная внешняя война. В 1566 году царь созвал Земский собор для того, чтобы решить, следует ли продолжать войну в Ливонии; духовенство, дворяне и горожане выступали за продолжение войны и выразили согласие на введение новых налогов. У крестьян отнимали все, что было, во многих областях начался голод, вслед за голодом пришла чума. Страшный мор опустошал города и деревни – и враги не упустили случая, чтобы нанести удар. Весной 1571 года разведчики донесли царю, что идет огромная, 120‑тысячная орда и степь полна татарской конницей. Иван Грозный вышел на Оку с 50‑тысячным войском и опричной гвардией – но изменник князь Мстиславский послал своих людей показать хану Девлет‑Гирею, как обойти Засечную черту с запада. Татары пришли, откуда их не ждали, царь с опричниками оказался отрезанным от главной армии и укрылся в Александровском, а войска едва успели подойти к Москве и занять оборону в предместьях. 24 мая татары подожгли предместья, внезапно поднялся огненный вихрь и понес огонь по крышам; весь город превратился в огромный костер; обезумевшие от ужаса толпы метались по улицам, пытаясь вырваться из огненного ада. В северных воротах люди "в три ряда шли по головам один другого и верхние давили тех, кто были под ними". Когда огонь добрался до Пушечного двора, начались страшные взрывы; целые кварталы были сметены с лица земли; Москва сгорела дотла, уцелел только Кремль; огромное пожарище было завалено обугленными телами – погибло несколько сот тысяч человек. Потрясенный этим зрелищем, хан не стал штурмовать Кремль; он разорил центральные области, вырезал 36 городов, собрал 100‑тысячный полон и ушел в Крым; с дороги он послал царю нож, "чтобы Иван зарезал себя".

Крымское нашествие было подобно Батыевому погрому; хан считал, что Россия обессилена и больше не сможет сопротивляться. Казанские и астраханские татары подняли восстание; в 1572 году орда пошла на Русь устанавливать новое иго – ханские мурзы делили между собой города и улусы. Русь была действительно обессилена 20‑летней войной, голодом, чумой и страшным татарским нашествием; Иван Грозный сумел собрать лишь 30‑тысячную армию. 28 июля огромная орда переправилась через Оку и, отбросив русские полки, устремилась к Москве – однако русская армия пошла следом, нападая на татарские арьегарды. Хан был вынужден повернуть назад, массы татар устремились на русский передовой полк, который обратился в бегство, заманивая врагов на укрепления, где располагались стрельцы и пушки, – это был "гуляй‑город", подвижная крепость из деревянных щитов. Залпы русских пушек, стрелявших в упор, остановили татарскую конницу, она отхлынула, оставив на поле груды трупов, – но хан снова погнал своих воинов вперед. Почти неделю, с перерывами, чтобы убрать трупы, татары штурмовали "гуляй‑город" у деревни Молоди; спешившиеся конники подступали под деревянные стены, раскачивали их – "и тут много татар побили и рук поотсекали бесчисленно много". 2 августа, когда натиск татар ослаб, русские полки вышли из "гуляй‑города" и ударили на обессилевшего противника, орда обратилась в паническое бегство, татар преследовали и рубили до берегов Оки – крымцы еще никогда не терпели такого кровавого поражения.

Битва при Молодях была великой победой самодержавия: только абсолютная власть могла собрать все силы в один кулак и отразить страшного врага – и легко представить, что было бы, если бы Русью правил не царь, а князья и бояре – повторились бы времена Батыя. Потерпев страшное поражение, крымцы 20 лет не осмеливались показываться на Оке; восстания казанских и астраханских татар были подавлены – Россия победила в Великой Войне за Поволжье. На Дону и Десне пограничные укрепления были отодвинуты на юг на 300 километров, в конце царствования Ивана Грозного были заложены Елец и Воронеж – началось освоение богатейших черноземных земель Дикого поля.

Победа над татарами была достигнута в большой мере благодаря пищалям и пушкам – оружию, которое привозили с Запада через прорубленное царем "окно в Европу". Этим окном был порт Нарва, и король Сигизмунд просил английскую королеву Елизавету прекратить торговлю оружием, ибо "московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозят в Нарву". Поляки, литовцы и шведы изо всех сил старались закрыть это окно, а царь стремился сделать его шире и овладеть Ревелью. Война с татарами и турками долгое время отвлекала Ивана IV от войны в Ливонии – а, между тем, на западе происходили важные события. В 1569 году в Люблине была заключена уния об объединении Литвы и Польши в одно государство с общими законами, общим сеймом и общим монархом, которого по‑прежнему называли королем польским и великим князем литовским. Так как этот монарх был выборным, то новое государство стали называть "Республика" – по‑польски "Речь Посполитая"; в 1575 году на престол "Речи Посполитой" был избран Стефан Баторий, князь Трансильвании и вассал турецкого султана.

Стефан Баторий был одним из знаменитых полководцев того времени, он был хорошо знаком с новой европейской военной тактикой. Королю удалось убедить сейм временно ввести военный налог и создать наемную армию западного образца. В 1578 году русские войска впервые столкнулись со знаменитыми терциями, с мушкетерами и пикинерами, нанятыми Баторием по всей Европе, – в битве при Вендене русская армия потерпела тяжелое поражение, "гуляй‑город" был взят, и русские пушкари полегли возле своих орудий. В следующем году войска Батория овладели Полоцком, а в 1580 году заняли Великие Луки и подступили к Пскову. Наученные горьким опытом русские воеводы не решались выходить в поле и оборонялись за стенами крепостей; Псков защищало все его население, и, хотя польская артиллерия разрушила часть городской стены, все попытки штурма окончились неудачей. Тем не менее военное превосходство противника было очевидным, и Ивану IV пришлось отказаться от Ливонии; в 1582 году был заключен мир с поляками, а в следующем году – со шведами; попытка открыть "окно в Европу" окончилась неудачей. Крушение дела всей жизни тяжело отразилось на здоровье царя, с ним стали случаться припадки необузданного гнева, и во время одного из этих припадков он ударил посохом своего сына Ивана – да так, что слабый здоровьем и впечатлительный царевич через несколько дней скончался "от горячки". Царь был вне себя от горя, он думал, что смерть сына – это кара господня за прегрешения, за казни виноватых и невинных; он ездил по монастырям и истово молился, поминал казненных, просил простить его – но родня казненных его не простила. Кто‑то из врагов, затаившихся около царя, наконец, улучил момент, чтобы подсыпать государю яд; 18 марта 1584 года царь, игравший в шашки с боярином Бельским, внезапно без звука повалился на пол и, не приходя в сознание, скончался.

Спустя четыре века было установлено, что Иван IV был отравлен ртутью.

ЦАРЬ БОРИС ОКАЯННЫЙ

На всех дорогах лежали люди,

умершие от голода…

Исаак Масса.

Н аследник Грозного Федор был непохож на отца – он был тих, робок, слаб здоровьем; походка у него была нетвердая, а на бледном лице постоянно бродила бессмысленная улыбка. Английский посол Флетчер прямо писал, что новый царь «слабоумен и мало способен к делам политическим»; Федор проводил время в молитвах, ездил по монастырям и звонил в колокола – это было его любимой забавой. Действительным правителем государства должен был стать тот, кто сумеет подчинить себе слабовольного царя и стать его «первым министром» – на эту роль претендовали командир дворовой охраны Бельский, шурин царя Борис Годунов и знатные бояре, Романов, Шуйский, Мстиславский. Бельский попытался было овладеть царем и заперся с дворовыми стрельцами в Кремле – но бояре возбудили народ слухами, что это Бельский «извел» царя Ивана, а теперь хочет извести его сына; толпы посадских людей и дворян осадили Кремль, и стрельцы сдались. Бельского отправили в ссылку, а дворовая охрана (прежние опричники) была расформирована – так закончилась знаменитая «опричнина».

Через три месяца после смерти Грозного в Россию вернулось боярское правление; по примеру польского сейма бояре собрали Земской собор, утвердивший власть Боярской думы; сосланные Грозным князья и бояре – те немногие, кому посчастливилось выжить, – вернулись в Москву и получили назад свои вотчины. Потом, как полвека назад, бояре разбились на две партии и стали враждовать из‑за доходных постов; партия Годунова боролась с партией Шуйских, Борис Годунов одержал победу, сослал Шуйских и стал первым лицом в государстве, "правителем" России. Новый правитель когда‑то был опричником и по ночам дежурил на постельничьем крыльце царского дворца; он по мере сил старался подражать Ивану IV и возобновил войну со Швецией, пытаясь снова открыть "окно в Европу". Однако Годунов не обладал ни энергией, ни властью Грозного, и война кончилась ничем, принеся народу лишь новые тяготы – в дополнение к тяготам еще не забытой Ливонской войны.

К концу Ливонской войны в деревне царила разруха: страшный мор и нашествие Девлет‑Гирея опустошили центральные районы страны. Повсюду лежали запустевшие поля; помещики переманивали друг у друга уцелевших крестьян; землепашцы снимались с дедовских пашен и уходили на восток и на юг – туда, куда их манили плодородные черноземы и где новые поселенцы имели льготы. Это был Великий Исход русского крестьянства из северных лесов, новгородские и вологодские места почти опустели, тысячи телег катились по степным дорогам к Воронежу, Тамбову, Самаре. Новоприбывшие устраивались под стенами крепостей в слободках, они распахивали целину и служили по "прибору" – в свой черед несли сторожевую службу и обороняли крепости. Многие из них называли себя казаками – так с древних времен именовалось все пограничное население; других называли "стрельцами", "сторожами", "ездоками". Те, что селились к северу от линии крепостей, должны были кроме того пахать "государеву пашню", поля, урожай с которых шел государству, – но были еще и вольные казаки, которые шли дальше на юг и устраивались на "ничьей" земле. Вольные казаки ставили укрепленные станицы‑"юрты" и выбирали на "круге" своих атаманов; они жили сами по себе, пахали землю с саблей за поясом и сражались с кочевавшими в "Диком поле" татарами. Русское государство, продвигая на юг свои крепости, брало вольных казаков к себе на службу, а те, которые не хотели служить, уходили на юг – в 1580‑х годах они добрались до места слияния Дона и Донца и основали здесь большую станицу Раздоры. Окруженные со всех сторон татарскими юртами, казаки Нижнего Дона не могли пахать землю и жили войной; они совершали набеги на татар, а когда не было добычи, нанимались на службу на Русь. В 1579 году 500 казаков во главе с атаманом Ермаком нанялись на службу к купцам Строгановым, державшим соляные промыслы на Каме; через два года Строгановы послали Ермака в поход на Сибирское ханство; сибирские татары еще не видели пищалей и пушек и в страхе разбежались перед казаками; Ермак взял столицу ханства Кашлык и три года правил таежными племенами – но, в конце концов, попал в засаду и погиб. Вскоре после его гибели на Иртыш пришли царские воеводы и основали крепость Тюмень – так началось освоение русскими Сибири.

Уход крестьян привел к тому, что оставшиеся в опустевших поместьях дворяне были не в состоянии исполнять службу. Чтобы прокормиться, им приходилось вместе с домочадцами пахать землю или вслед за крестьянами идти в казаки. В 1580‑х годах Иван Грозный попытался выяснить размеры потерь и начал перепись населения; на время переписи в отдельных областях "заповедные годы" – годы, в которые "выход" был запрещен. При Борисе Годунове перепись продолжалась, один "заповедный год" следовал за другим, и, в конце концов, появились грамоты, запрещавшие выход "до государева указу" – как оказалось, навсегда. Постепенно действие этих грамот было распространено на всю Россию, а в 1597 году вышел указ о сыске беглых – срок сыска устанавливался в пять лет.

Прикрепление крестьян было роковым событием русской истории, повлекшим за собой много бед – и у народа осталась долгая память о "Борисе окаянном". "При царе Иване Васильевиче крестьяне имели выход вольный, – говорили приказные дьяки, – а царь Федор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико крестьян где было, книги учинил". Книги были составлены по итогам переписи, закончившейся в 1592 году, – и с тех пор крестьяне по тем книгам должны были быть помещиками "крепки" – они превратились в "крепостных". Само по себе прикрепление к земле было еще не так страшно для крестьян – если бы правители, как в старые времена, контролировали сбор податей и не давали помещикам брать лишнее. Но Годунов был слабым правителем, искавшим любви дворян, – и волей или неволей, он позволил дворянам делать все, что хотят. "Дворянству дана несправедливая и неограниченная свобода повелевать простым народом и угнетать его", – писал английский посол Флетчер.

Мысль о прикреплении крестьян и об опоре на "шляхетство" пришла к Годунову из Польши: он враждовал со "старшими боярами", и ему не оставалось ничего иного, как потакать русской "шляхте". Султаны, которые имели больше власти, в аналогичных обстоятельствах попросту лишали дворян поместий и превращали их в стрельцов ("янычар") – тем более, что эпоха тяжелой кавалерии подходила к концу и на полях сражений господствовали не рыцари, а мушкетеры и артиллеристы. Но попытка Грозного направить Россию по пути Турции не удалось – и после побед Стефана Батория Россия повернула на путь Польши; это означало, что "шляхта" получит "золотую вольность", а крестьяне в скором времени превратятся в рабов. Годунов потакал "шляхте", чтобы закрепить за собой власть: царь Федор был бездетен, и в случае его смерти борьба за власть должна была вспыхнуть с новой силой. Правда, у Федора был брат, царевич Дмитрий, родившийся в 1583 году и живший со своей матерью в Угличе. В интересах Годунова было, чтобы царевич умер, – и в 1591 году царевич напоролся на нож, играя в "тычку". В январе 1598 года скончался "смирением обложенный" царь Федор, и патриарх Иов, обязанный Борису своим титулом, созвал "народ" у Красного крыльца, чтобы Годунова "выкликнули" на царство. Однако народу собралось маловато: Боярская дума была против Бориса; тогда Годунов сказал, что татары идут на Русь, и собрал на Оке дворянское ополчение. Татары не пришли, но Борис два месяца пировал на Оке со шляхтой, обещал ей все что угодно и роздал дворянам всю казну. В июле он приехал вместе с "выборными дворянами" на собор в Москве – и был "избран" царем так же, как поляки выбирали царей на сейме. Шляхта отныне делала с крестьянами все, что хотела, повышала оброки и гнала "мужиков" на барщину. Мелкопоместные дворяне, у которых осталось лишь по несколько крестьян, пытались взять с них, все, что можно и что нельзя – они не оставляли крестьянам запасов зерна, и в случае голода это было чревато катастрофой.

В 1601 году хлеба не вызрели из‑за дождливого лета, а в следующем году посевы погубил мороз – начался Великий Голод. "Я видел собственными глазами людей, которые валялись на улицах, летом щипали траву, а зимой ели сено, – писал свидетель событий. – У мертвых находили во рту навоз; везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – родителей, хозяева – гостей, мясо человеческое, мелко изрубленное продавалось на рынках за говяжье в пирогах…" "На всех дорогах лежали люди, умершие от голода, – писал голландский купец, – их трупы пожирались волками и лисицами. В самой Москве было не лучше. На рынок привозили хлеб лишь тайком: в противном случае его могли отнять. Для вывоза трупов были назначены люди с санями и телегами; они ежедневно вывозили множество трупов к ямам, вырытым за городом, куда мертвецов ссыпали как сор…" За два года голода было погребено таким образом 130 тысяч трупов, а всего в Москве погибло полмиллиона голодающих: в столицу стекались со всех сторон крестьяне, чтобы просить подаяние, – и умирали на московских улицах. Царь приказал открыть казенные амбары – но этого хлеба хватило ненадолго; патриарх, монастыри и богатые бояре не последовали примеру царя: ждали, когда цены поднимутся еще выше. Хуже всего было крестьянам и холопам в мелких поместьях; "бесхлебные" помещики прогоняли своих голодных рабов, которые собирались в отряды и нападали на богатые дворы. Осенью 1601 года Борис Годунов временно разрешил зажиточным помещикам "вывозить" крестьян от "бесхлебных" дворян – однако крестьяне не хотели знать никакого "вывоза": они толпами уходили на хлебный юг "в казаки". Царь попытался помешать уходу крестьян из Московского уезда – тогда в центральных районах вспыхнуло большое восстание; летом 1603 года отряды восставших соединились, избрали своим вождем атамана Хлопка и пошли на столицу – началась гражданская война.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла,

Вокруг меня народы возмутила,

И в жертву мне Бориса обрекла…

Пушкин. «Борис Годунов».

Г ражданская война была ответом крестьянства на попытку порабощения; увидев в руках помещика плеть, крестьяне взялись за вилы и косы. Царь Борис выслал против восставших большое войско, крестьяне бились «не щадя голов своих», но в сентябре 1603 года были разбиты под Москвой; атаман Хлопко едва живой попал в плен и был повешен. Повстанцы рассеялись и вместе с тысячами голодающих ушли на юг, на казацкую «украину»; там скопились сотни тысяч беглецов, с ненавистью смотревших в сторону Москвы и боявшихся, что царь Борис начнет возвращать их помещикам. Казаки выступали вместе с этими беглецами: они отличались от них лишь тем, что бежали немного раньше и успели как‑то устроиться – но они точно так же ненавидели московских бояр и царя Бориса.

Весной 1604 года по "украине" стал распространяться слух, что царевич Дмитрий вовсе не был убит в Угличе, а неведомо как спасся – и вот теперь объявился недалеко от границы, в Польше. "Царевичем Дмитрием" был самозванец Григорий Отрепьев, когда‑то служивший боярам Романовым, а потом постригшийся в монахи и во время голода ушедший за границу. Оказавшись в Польше, Григорий объявил себя "царевичем Дмитрием" – и некоторые из польских магнатов сделали вид, что поверили самозванцу: им была выгодна смута в России. Среди тех, кто поддерживал Григория, был сандомирский воевода Юрий Мнишек, устроивший самозванцу аудиенцию у короля Сигизмунда III и отдавший ему в жены свою дочь Марину. Впрочем, король не стал объявлять войну России и ограничился тайной поддержкой самозванца; Мнишек нанял три тысячи солдат, и в октябре 1604 года маленькое войско переправилось через Днепр на русскую "украину".