Офицерское становление

Береги платье снову, а честь смолоду

Русская поговорка

Что может быть страшнее смертельно раненного кабана, несущегося на охотника, ружье которого дало осечку?

Василий Иванович Чиж, увидев в каких-то двух метрах от себя окровавленного громадного кабана, желающего явно забрать его с собой в могилу, приготовился к свиданию с Богом. Перед его глазами в мгновение ока промелькнула вся его молодая жизнь:

— Боже мой, а ведь завтра крестины доченьки, Аси!

Раздался выстрел. Кабан, застыв на секунду, завалился на бок…

К Чижу со всех сторон подбегали охотники:

— Кто стрелял? — спросил приходящий в себя Чиж.

— Я.

— Антон Иванович, Вы спасли мне жизнь! Теперь я Ваш должник.

— Полноте, Вам!

Чиж и Деникин неспешно возвращались с охоты домой, и возбужденно обсуждали случившееся. Перед расставанием Чиж сказал:

— Антон Иванович, буду искренне рад видеть Вас завтра на крестинах моей дочери Аси.

— Благодарю за приглашение, непременно буду.

Не крестинах Аси Антон Иванович не мог представить тогда, в далеком 1892 году, что в купели та, которая двадцать шесть лет спустя станет его женой. Ксении Васильевне придется пройти вместе с мужем весь его тяжкий путь7.

Итак, осень 1892 года, город Бела, 2 Артиллерийская бригада. Подпоручик Деникин зачислен во вторую батарею. Мечта детства сбылась: золотые погоны на плечах дали Антону Ивановичу право стать полноправным членом офицерского корпуса армии царской России.

Биография А.И. Деникина теснейшим образом связана с этим примечательным институтом — офицерском корпусом армии Российской империи в конце XIX – начале XX веков.

В одном из писем Ф. Энгельсу К. Маркс высказал глубокую мысль:

«В истории армии с поразительной ясностью резюмируется вся история гражданского общества».

Все сложности, противоречия исторического пути России в конце XIX — начале XX веков неизгладимо опечатались на состоянии ее Вооруженных Сил. Отмена крепостного права в 1861 году дала мощный импульс развитию капитализма, ростки которого появились значительно раньше. Либерально-демократические реформы Александра II способствовали эволюционному обновлению общества. Резко усилилось и революционное движение, в котором террор народников уступал место быстро распространявшемуся марксизму. Это стало причиной того, что Александр III начал контрреформы, развернув наступление реакции по всему фронту. Особых успехов, между тем, он не добился. Страна вступила в полосу эпохальных экономических, социально-политических и духовных перемен, венцом которых стал 1917 год.

В русской армии, а это в начале XX века 1 млн 100 тыс. человек (!), семья армейских офицеров, в которую влился молодой подпоручик Деникин, являлись очень большой. Если в 1881 году офицерский корпус насчитывал 30 800 человек, то к 1903 году численность его достигла уже 41 965 человек. В конечном итоге, один офицер приходился на 24 солдата. В период Русско-японской войны офицерский состав несколько уменьшился, но вскоре численность его восстановили, и накануне Первой мировой войны в строю русской армии находилось 51 417 генералов и офицеров. Какая махина!

Царское правительство считало, что количественное увеличение офицеров позволит качественнее выполнять задачи мобилизационного развертывания. Увы, количество не всегда переходит именно в прогнозируемое качество. Русско-японская война показала: лик офицерства обезображен всевозможными гримасами кризиса.

Несовершенная система подготовки офицерских кадров стимулировала процесс падения военного профессионализма. Он стал, без сгущения красок, очень низким. К 1904 году, то есть накануне русско-японской войны, все чаще командующие военных округов сетовали на снижение образовательного уровня своих офицеров. Так, в Варшавском военном округе к концу 1905 г. только в гвардии все офицеры имели среднее и высшее образование, а в пехоте и кавалерии всего от 5 до 40 процентов. Неудовлетворительным был уровень подготовки даже у офицеров высшего звена. В упоминавшемся ранее отчете генерала М.И. Драгомирова отмечалось, что в военных кругах, начиная с бригадных командиров, все еще много таких, которые в мирное время бесполезны, а в военное будут вредны.

Неграмотность высших военачальников часто принимала гротескные формы. В воспоминаниях протопресвитера русской армии и флота Г. Щавельского отмечается, что, находясь на Маньчжурском театре военных действий в 1905 году, он наблюдал, как командующий Приамурским военным округом П.Н. Миневич, увидев гаубицу, спрашивал: «Что это за орудие?» Он не умел как следует читать карту, не понимал движения поездов по графику. Среди командиров полков и бригад, — пишет мемуарист, — иногда «встречаются полные невежды в военном деле». Начальник штаба 1 армейского корпуса генерал Н. Пашкевич о своем командире Ф.Б. Мейендорфе говорил как о невежественном, незнакомом даже с Положением о полевом управлении войск, престарелом генерале, которому «скорее место в мавзолее, чем в строю»8.

Отрицательно сказывалось на качестве офицерского корпуса и замедленное чинопроизводство, особенно в армейской пехоте. Об этом вспоминают бывшие российские военные министры А.Н. Куропаткин и А.Ф. Редигер. Первый в своем дневнике рассказал, что в связи с 20-летием начала русско-турецкой войны были произведены в полковники 1400 заслуженных капитанов, наиболее отличившиеся в прошлую войну. Второй военный министр писал, что в 1896 году на коронации государя около 20 полковых командиров, прослуживших в чинах полковников не менее 16 лет, были произведены в генералы с оставлением в должности.

«Такой застой давал армии престарелых вождей, едва терпимых в мирное время и вовсе не годных в военное время».

Статистика свидетельствует: 65 процентов капитанов уходили в запас, не дослужив до штаб-офицерских чинов.

Офицерский состав был великовозрастным. На 1 апреля 1892 года средний возраст офицеров высшего звена был следующим: командующие войсками военных округов — 64 года; командиры пехотных корпусов— 56; начальники пехотных дивизий— 54. Имелись прецеденты, когда бригадами командовали 65-72, а полками — 60-62 -летние старцы.

Весьма болезненной проблемой являлось низкое денежное содержание офицеров, которое для многих оставалось основным источником дохода для большинства из них. Маршал Советского Союза Б.М. Шапошников вспоминал, что драгунские офицеры почти все жили на жалование, уланы тоже, «только в гусарском полку два-три человека имели, кроме того, доход с имений, или были женаты на богатых». Но тех, кто имел дополнительный доход, было меньшинство. Из 36 командиров корпусов земельной собственностью владело 5 человек. Российский офицерский корпус всегда получал более низкое денежное содержание в сравнении с офицерскими корпусами других стран Западной Европы (см. прил.3.).

Офицеры русской армии были ущемлены по сравнению с государственными чиновниками. Накануне первой мировой войны командир корпуса получал 9000 рублей в год, а министр 20000 рублей в год. Офицерам с 1884 по 1914 годы оклады увеличивались на 10 %, а гражданским чиновникам — на 150 %.

Нельзя не отметить исключительно важный аспект — социальные трансформации российского офицерства в то время, когда Антон Иванович влился в его состав.

История свидетельствует, что любой офицер России уже по своему положению был дворянин. Более того, первый офицерский чин давал обладателю потомственное дворянство. Правда, эта планка все время поднималась: с 1845 года потомственное дворянство давал чин майора, с 1856 года — полковника. Остальные офицеры обладали только правами личного дворянства. Согласно данным Военного Министерства, на 15 мая 1895 года, более половины (50,8%) офицерского корпуса составляли потомственные дворяне, около четверти (22,1%) — личные дворяне9.

Но число потомственных дворян было неодинаковым в различных родах войск: наибольшим оно было в гвардейской кавалерии, служба и жизнь в которой была по карману лишь аристократам. Корпус армейских офицеров представлял собой в этом отношении прямую противоположность гвардии: доля потомственных дворян в нем была значительно меньше, а доля выходцев из крестьян и мещан возрастала. К 1895 г. офицеры-выходцы из крестьян составляли 5,9%, а из мещан — 6,9% 10. А если приплюсовать 30,3% разночинцев11, пополнивших корпус армейских офицеров, то становится ясным: офицерский корпус, с допуском в его ряды разночинцев и лиц других сословий потерял социальную монолитность, утратил сословный характер.

Эволюция сословного состава офицерского корпуса была закономерна. Небезынтересно здесь мнение английского ученого А. Дж. Тойнби, объясняющего ломку сословных перегородок в любом обществе, в любую эпоху. Он считает, что каждый класс поддерживает свою численную силу не только естественным ростом, но и рекрутированием представителей из низших слоев; высший класс, которому некуда больше расти, «освобождает постоянно места для представителей низов и сходит с социальной лестницы в третьем и четвертом поколении». Рекрутированные из разных сословий в класс дворянства офицеры вносили в общественную психологию своей корпорации новые веяния, присущие только им, обогащаясь одновременно ценностями тех, к кому пришли.

Поэтому в армии царской России в конце XIX — начале XX веков имели место случаи, когда даже среди генералитета были выходцы из небогатых слоев общества, в том числе и будущие вожди белого движения — М.В. Алексеев, Л.Г.Корнилов, А.И. Деникин и др.

Вместе с тем, отметим это особо, демократизация корпуса офицеров отнюдь не сняла проблему социального происхождения. Подтверждением может служить неравномерное положение гвардии и армии. Первая, как известно, комплектовалась, в подавляющем большинстве, из привилегированных слоев. Ко времени русско-японской войны чин полковника в гвардейской артиллерии получали, в среднем на 27 году службы, а в армейской — на 33. Подобные деформации вызывали недовольство армейских офицеров.

Приходится констатировать, что не все было благополучным и во взаимоотношениях между офицерами Генерального штаба (армейская элита) с войсковым офицерством. Об этом вспоминает, в частности, последний дворцовый комендант Николая II В.И. Воейков. Он пишет, что строевые офицеры не чувствовали симпатии к «черному войску», как они называли офицеров Генерального штаба, главным образом, из-за их «надменной манеры держать себя».

В конце XIX — начале XX веков армия стала все более демократизироваться и подвергаться революционным влияниям, несмотря на традиционную аполитичность офицерского корпуса и усиление репрессивных мер. Например, военнослужащим запрещалось участвовать в политических организациях. Военнослужащие, в том числе и офицеры, были лишены права участвовать в выборах в Государственную Думу. За «политически неблагонадежными» устанавливалось негласное наблюдение. Однако полностью оградить армию от влияния революционно-демократических идей не удалось.

Катализатором роста масштабов революционизирования армии стало поражение царизма в русско-японской войне. А.Н. Куропаткин, ознакомившись с настроением войск, находящихся в Манчжурии, зафиксировал в своем дневнике удивительно меткий вывод: офицерский состав и нижние чины «возврата к прошлому не желают». Этот вывод Куропаткина подтверждается небезынтересной публикацией в большевистской газете «Вперед». В заметке «Харбин» приводятся слова боевого офицера:

«Со времени прибытия в Манчжурию я во многом изменил свои политические взгляды и 90% офицеров тоже...».

Способствовало росту революционных настроений и то, что войска стали все чаще привлекаться для выполнения полицейских функций. Если в 1905 – 1906 годах гражданские власти 6486 раз вызывали войска для подавления волнений, то в 1907 году — уже 156787 раз. Понятно, почему военный министр А.Ф. Редигер в марте 1908 года, признав низкий уровень боевой подготовки, заявил Председателю Совета министров и министру внутренних дел П.А. Столыпину:

— Армия не учится, а служит Вам.

Необходимо особо подчеркнуть, что большую роль в распространении революционно-демократических настроений в армии сыграла работа в войсках и на флотах большевистской и эсеровских партий. Как следствие, офицеры стали принимать непосредственное участие в революционно-демократической борьбе.

Словом, кризис офицерского корпуса носил структурный характер. Отразился он и на внутренней жизни воинских коллективов, в один из которых и влился осенью 1892 года Деникин. Духовный климат в них претерпел изменения, влиявшие отрицательно на военно-профессиональный уровень и нравственный облик офицеров.

Неправильно было бы отрицать, например, облагораживающего влияния безраздельного господства в их менталитете культа офицерской чести. В офицерской среде установилось презрение к угодничеству и к тем, кто переходил на службу в корпус жандармов. К полицейской системе сыска у офицеров было самое негативное отношение. Дело доходило до стычек. Участником такого конфликта стал писатель Куприн. В 1893 году он в чине поручика был отстранен от сдачи экзаменов в Академию Генерального штаба, хотя первые испытания прошел успешно. В академию поступил протокол из полиции, согласно которому Куприн оскорбил полицейского пристава (выбросил его за борт в плавучем ресторане, повздорив из-за места за столиком).

В офицерских коллективах предавались обструкции те, кто нарушил слово, обещание. Офицерам строжайше запрещалось брать деньги взаймы у своих подчиненных и всех нижних чинов и вообще, совершать поступки, которые хотя бы косвенно могли бросить тень на их порядочность.

Офицерство очень чутко реагировала на проявление пристрастности и несправедливости со стороны начальников. Одновременно здесь по достоинству ценились благородные поступки командования. И командиры, которые тонко прочувствовали сложившуюся ситуацию, пользовались большой популярностью среди офицерства воинских частей. Это реально ощутил, например, генерал Ганецкий, когда командовал войсками Виленского военного округа. Он любил посещать офицерские собрания, однажды, в офицерском собрании одного из полков командующем поставили на стол изящные закуски и шампанское. Однако на столах остальных офицеров угощение стояло попроще. Да и качества, естественно, более худшего. Ганецкий вызвал подпоручиков и… посадил их на свое место, а сам пересел на другой конец стола. А после обеда генерал устроил такую головомойку командиру полка, в присутствии высших начальников, что полковник не знал, куда ему провалиться со стыда…

Утверждение культа офицерской чести не обходилось без силовых мер. Если, к примеру, офицер подвергается оскорблению или избиению, то он обязан подать в отставку. В своем дневнике за 1897 год бывший адъютант великого князя Константина Николаевича генерал Киреев, человек довольно консервативных взглядов, привел такой факт. Два офицера лейб-гвардии Гренадерского полка, будучи пьяными, устроили дебош в трактире, в результате чего были сами избиты.

«Офицеров, конечно, уволили в отставку», — пишет Киреев.

Подобная жесткая практика держала офицеров в напряжении.

Порождением Кодекса чести были дуэли. В крупных частях, где были суды чести, дуэли находились в их компетенции, а в мелких частях — разрешались командиром. Дуэли стали чуть ли не обыденным делом. С 1894 по 1904 годы в армии состоялось 186 дуэлей. Не случайно, дуэли страстно осуждал М.И. Драгомиров. Да и Антон Иванович тоже вспоминал, что дуэли производили на офицеров «тягостное впечатление». Они отнюдь не содействовали укреплению нравственной атмосферы в офицерских коллективах.

Личная жизнь офицеров регламентировалась и практически была под контролем. Согласно правилу, утвержденному в 1866 году, им запрещалось жениться до 23 лет. Более того, до 28 лет офицер мог жениться по разрешению своего начальства и только по представлению сведений о том, что у него и будущей жены есть источники дохода не менее чем на 250 рублей в год. Кроме того, требовался вердикт офицерского собрания и командира полка о благопристойности невесты. Существовала и порочная практика запретов офицерам жениться на еврейках, если избранница не хотела принять вероисповедание мужа. Это приносило офицерам нравственные страдания.

На самочувствии офицеров дурно сказывалась корпоративность, те, кто не принадлежали к знатным родам, не имели богатых родственников, будучи формально равными с сослуживцами-выходцами из богатых семей, постоянно ощущали свою ущербность. Генерал Киреев в своем дневнике за октябрь 1906 года размышлял:

«Низкий уровень нашего офицерства, в особенности, в армейской пехоте. Там дворян очень мало, в некоторых полках все разночинцы. И они-то составляют суды чести, которым приходится судить недоразумения между офицерами».

В общественной психологии офицеров прочно укрепилось мнение, что лучший способ порвать со своим разночинным прошлым — женитьба на титулованной особе. Это придает вес и положение в обществе, а брак с простолюдинкой — постыден, он мог испачкать честь мундира.

Давила на психику и рутинная жизнь в гарнизонном захолустье. Реалии повседневного быта офицеров, столь ярко описанные Куприным в «Поединке», объясняют, в какой-то мере, почему многие современники Деникина — молодые офицеры были замечены в пьянстве, разврате, вели военно-богемный образ жизни, а порою заканчивали свой жизненный путь на дуэли или самоубийством.

Давило еще самодурство старших начальников, полное невнимание к запросам и нуждам офицерской молодежи. Именно произвол и насилие сверху, порождавшие апатию и равнодушие снизу, стимулировали деградацию личности офицера.

В начале XX века в некоторых отдаленных гарнизонах приходилось в среднем в год на каждого офицера прочитанных книг: военных — 0,8; общеобразовательных — 5,9. Налицо бедность читательских интересов.

Кадровая политика, особенно система аттестования офицерского состава страдала ярко выраженным субъективизмом. Здесь было обширное поле для злоупотребления. Продвигались бездари и подхалимы. Отсутствовала гласность. Составляя отчет о русско-японской войне, генерал Куропаткин отмечал, что начальники, имевшие положительную аттестацию, на боевом поле не выдерживали испытания. Наоборот, проходившие путь незамеченными, в боевой обстановке неожиданно развивали свои духовные силы, обнаруживали свои выдающиеся военные качества.

Взаимоотношения офицеров и солдат оставались по-прежнему застарелой российской болезнью.

Передовая военная мысль уже давно уделяла пристальное внимание человеческому измерению военных проблем.

«Солдат считает офицера себе чужим, не доверяет ему и сторонится от него, даже в случаях несомненного уважения к нему». Главная вина за подобное возлагается на офицеров, у которых нет уважительного отношения к солдату, «признания его человеческого достоинства, нет должного личного примера в отличном знании и добросовестном несении службы, а часто и поведении, а рядом слишком строгое, нередко пристальное отношение к тому же у своих подчиненных».

Замечательный образец уважительного отношения к солдату оставил легендарный генерал М. Д. Скобелев, герой Балканской войны, но его пример не стал заразительным.

Рукоприкладство, коим так страстно возмущался генерал Драгомиров, было явлением повсеместным. Весьма проблематично утверждение Деникина о том, что отношения между солдатами и офицерами не были слишком суровыми. Наверное, больше прав не Деникин, а американский историк Р. Пайпс, утверждавший, что плохое отношение офицеров к солдатам было одной из причин бунта в 1917 году.

Нельзя не сказать и еще об одной серьезной проблеме, что существенным образом обостряла кризисные явления — взаимоотношения офицерства и гражданского населения. Негативные тенденции проявились здесь с особой силой после того, как резко ухудшилось материальное положение офицеров, что, по вполне понятным причинам отрицательно сказалось на престиже военной службы. Плюс к этому — антиармейская кампания в прессе.

Итог — отчуждение между офицерством и гражданскими лицами. В первую очередь, от радикальной интеллигенции. Постоянные наскоки на офицерский корпус либеральной прессы в кон­це XIX – начале XX в. закономерно сопутствовали выработке у офицеров предубеждения к той среде, из которой слышались все более злобные на них нападки. В офицерской среде не просто росло, а и усиливалось чувство презрения ко всей этой публике. Но оно иногда переходило на штатских вообще. «Шпаки» (то есть гражданские) стали для офицеров людьми второго, а то и, вообще, низшего сорта…

Как видно, жестокий кризис поразил офицерства лихой эскадрон. Конечно, в тот момент, кода подпоручик Деникин делал первые шаги по тернистому пути русского офицера, не все негативные моменты, о коих я выше поведал читателю, еще просматривались достаточно рельефно. Но подпоручик 46-го Днепровского пехотного полка Куприн уже собирает фактуру для своего «Поединка», оголенная правда которого через 13 лет потрясет всю интеллигентную Россию…

После этого вынужденного, но необходимого отступления, вернемся в Белу, где протекала офицерская молодость Деникина.

Город Бела с населением, не превышающим 8000 человек (из них 5000 евреев, остальные поляки, немного русских — главным образом, служилый элемент), представлял типичную стоянку большинства войсковых частей, заброшенных в захолустья Варшавского, Виленского, отчасти Киевского военных округов.

Характерно, что у русского служилого элемента не было антагонизмов ни с евреями, ни с поляками. С евреями офицеров связывали сотни нитей в хозяйственной сфере. К польскому населению офицерство относилось тактично. В целом же, гарнизон жил обособленно. Это была серая, рутинная жизнь. И занимала она по протяженности иногда добрую половину жизни служивых людей. Из года в год одно и то же.

«Одним словом, — считал Деникин, — серенькая жизнь, маленькие интересы».

Офицеры поочередно собирались друг у друга. По вечерам играли в винт, умеренно пили и много пели. И пылко рассуждали о глобальных проблемах мироздания. Но, в отличие от своих сверстников — гражданских интеллигентов, решали их по-военному прямолинейно. Государственный строй был для офицеров фактом предопределенным, не вызывавшим ни сомнений, ни разнотолков. Идеологический постулат русского воинства — «За Веру, Царя и Отечество» — воспринимался офицерской молодежью с искренним пылом.

Офицерская молодежь, впрочем, как и их старшие товарищи, не проявляла особенного любопытства к общественным и народным движениям и относилась с предубеждением не только к левой, но и к либеральной общественности. А.И. Деникин очень метко констатировал: левая общественность отвечала враждебностью, либеральная — большим или меньшим отчуждением.

Вскоре патриарх российского марксизма Г.В. Плеханов многозначительно изречет, что ошибкой является «отчуждение офицерского класса, признание его бессознательным элементом общества, опричниной». А В.И. Ленин заметит:

«Войско не может быть, никогда не было и никогда не будет нейтральным».

Но все-таки это будет потом. А пока создавшийся статус-кво вполне устраивал власти.

… Охота на кабана, крестины, рестораны, — все это офицерский досуг. Однако, делу — время, потехе — час…

Молодые офицеры, служившие в Беле, были озабочены одним — необходимостью быстрого вхождения в строй. Давно известна истина: то, чему учили в стенах училища, часто разительно отличается от боевой жизни и деятельности войск.

Батареями в бригаде командовали две крупные личности — Гомолицкий и Амосов, по которым равнялась вся бригада. Их батареи были лучшими в артиллерийском сборе. Их любили как лихих командиров и как товарищей, вносивших смысл в работу и веселее в пиры. Словом, в бригаде, кипела работа, выделявшая ее из остальных частей артиллерийского сбора.

Но с появлением нового командира генерала Л12, резко изменилась нравственная атмосфера в офицерском коллективе. Этот человек с первых шагов употребил все усилия, чтобы восстановить против себя всех, кого судьба привела в подчинение к нему. Грубый по природе, Л. после производства в генералы стал еще боле груб и невежлив со всеми — военными и гражданскими. А к обер-офицерам относился так презрительно, что никому из них не подавал руки. Он совершенно не интересовался их бытом и службою, в батареи просто не заходил, кроме дней бригадных церемоний. Парадокс, но факт: генерал, командир бригады на втором году командования заблудился (!) среди казарменного расположения, заставив прождать около часа всю бригаду, собранную в конном строю.

Вскоре Л. окончательно превратился в канцелярского генерала. Из стен его кабинета сыпались предписания, запросы — резкие по форме и ругательные по содержанию, — обличавшие в этом командире не только отжившие взгляды, но и незнание им артиллерийского дела. Сыпались ни за что на офицеров взыскания, даже аресты на гауптвахте, чего раньше в бригаде не бывало.

И все в соединении перевернулось.

Амосов ушел, получив бригаду, у Гомолицкого, которого Л. стал преследовать, опустились руки. Все, что было честного, дельного, на ком держалась бригада, замкнулось в себе. Началось явное разложение. Пьянство и азартный картеж, дрязги и ссоры стали явлением обычным. Многие офицеры забыли дорогу в казармы. Трагическим предостережением прозвучали три выстрела, унесшие жизни молодых офицеров бригады. Наконец, нависшие над бригадой тучи разразил гром, который разбудил заснувшее начальство.

В бригаде появился новый батарейный командир, подполковник З., темная и грязная личность. Похождения его были таковы, что многие бригадные офицеры — факт в военном быту небывалый — не отдавали чести и не подавали руки штаб-офицеру своей части. Летом в лагерном собрании З. нанес тяжкое оскорбление всей бригаде. Тогда обер-офицеры решили собраться вместе и обсудить создавшееся положение.

Небольшими группами и поодиночке стали стекаться на берег реки Буга, на котором стоял лагерь бригады, в глухое место. Офицеры испытывали смущение за действия, не вписывающиеся в менталитет военного человека: они выступали в роли своего рода заговорщиков. На собрании установили преступления З. Старший из присутствовавших капитан Нечаев, взял на себя большую ответственность — подать рапорт по команде от лица обер-офицеров. Рапорт дошел до начальника артиллерии корпуса, который наложил резолюцию о немедленном увольнении в запас подполковника З.

Но вскоре отношение к нему начальства почему-то изменилось, и в официальной газете появилось объявление о переводе З в другую бригаду. Тогда обер-офицеры, собравшись вновь, составили коллективный рапорт, снабженный 28 подписями, и направили его главе всей артиллерии великому князю Михаилу Николаевичу, прося «дать удовлетворение их воинским и нравственным чувствам, глубоко и тяжко поруганным».

Гроза разразилась. Из Петербурга было назначено расследование. Начальник артиллерии корпуса и генерал Л. вскоре ушли в отставку; офицерам, подписавшим незаконный коллективный рапорт, объявили выговор, а З. — изгнали со службы.

В такой непростой обстановке проходило офицерское становление Антона Ивановича Деникина.

Он окунулся в службу со всем своим рвением, презрев желание подыматься вверх по лестнице, идущей вниз. Чуждый карьеристского тщеславия, он стремился совершенствовать военный профессионализм, столкнулся с трудностями.

Киевское юнкерское пехотное училище, выпустив нескольких выпускников в артиллерию, не дало им соответствующей подготовки. Поэтому первый год службы в бригаде был целиком посвящен освоению всех премудростей артиллерийского дела. И молодой подпоручик добился поразительных успехов: через год и семь месяцев он был назначен делопроизводителем батареи, а через два с небольшим года — «учителем бригадной команды». То есть, Антону Ивановичу доверили подготовку унтер-офицеров.

Налицо явное признание профессиональных успехов молодого подпоручика. И хотя позже в своих воспоминаниях он напишет, что первые два года офицерской жизни прошли «весело и беззаботно», позволю усомниться. Работал он не щадя себя и преуспел во многом.

Завоевал в коллективе офицеров личностный авторитет, часто выступая в роли неформального лидера офицерского коллектива. Об этом свидетельствует один интересный эпизод.

Однажды, когда 2 Артиллерийская бригада шла через Седлец, где квартировался Нарвский гусарский полк, между бригадным подпоручиком Катанским — человеком порядочным и хорошо образованным, но буйного нрава — и гусарским корнетом поляком Карницким, исключительно на почве корпоративной розни, возникло столкновение: Катанский оскорбил Корнецкого. Секунданты заседали всю ночь. Деникин, как «старший подпоручик», приложил максимум усилий для того, чтобы предотвратить кровавую, быть может, развязку. Только на рассвете, когда трубачи играли в сонном городе «Поход», миротворческая миссия Антона Ивановича увенчалась успехом. Дело закончилось примирением потенциальных дуэлянтов.

Закончилось, но не совсем… В Нарвском гусарском полку сочли, что примирение не соответствовало нанесенному Карницкому оскорблению. Возник вопрос о возможности оставаться для него в полку… По этому поводу в Белу приехала делегация суда чести Нарвского полка для выяснения дела. Деникин сумел убедить высокую комиссию в своей правоте. Карницкий был оправдан судом чести и оставлен на службе.

Мистические нити опутывают людей и события… Через четверть века судьба уготовила Антону Ивановичу встречу с корнетом Карницким в чрезвычайных обстоятельствах. Лучше, чем генерал, об этом не расскажешь.

«Я — главнокомандующий и правитель Юга России, Он — генерал Карницкий — посланец нового польского государства, прибывший ко мне в Таганрог в 1919 году для разрешения вопроса о кооперации моих и польских армии на противобольшевистском фронте…

Вспомнил? Или забыл? Не знаю: о прошлом мы не говорили. Но Карницкий в донесениях своему правительству употребил все усилия, чтобы предоставить в самом темном и ложном свете белые русские армии, нашу политику и наше отношение к возрождавшейся Польше. И тем внес свою лепту в предательство Вооруженных Сил Юга России Пилсудским, заключившим тогда тайно от меня и союзных западных держав соглашение с большевиками

Невольно приходит в голову мысль: как сложились бы обстоятельства, если бы я тогда в Беле не старался реабилитировать честь корнета Карницкого».

Но история — не то интеллектуально поле, где можно упражняться в красивых прогнозах, составленных в сослагательном наклонении...

После первых двух лет службы Деникин приступил к штурму высоты поистине поднебесной — к поступлению в Николаевскую Академию Генерального штаба. С этого момента мир Антона Ивановича сузился до родной батареи, да кипы учебников, в которые он заглядывал буквально каждую свободную минуту. Чтобы подготовиться к вступительным испытаниям, ему предстояло повторить весь курс наук военного училища и, кроме того, изучить по расширенной программе ряд общеобразовательных предметов: языки, математику, историю, географию.

Заброшены карты и пирушки по вечерам в кругу сослуживцев. А было ему в то время всего-то 22 года от роду. Сколько же соблазнов вокруг! Но с сентября 1894 до августа 1895 года подпоручик Деникин медленно, но уверенно идет к своей цели. Вот когда проявилась первый раз в полную силу железная воля того, кто будет не в таком уж отдаленном будущем подымать в атаку полки, а когда продиктует обстановка, то и идти впереди в боевой цепи, не кланяясь пулям.

В июле 1894 года пришел приказ командующего войсками Варшавского военного округа N 148 об откомандировании в штаб округа подпоручика Деникина «для предварительного испытания на поступление в Николаевскую Академию Генерального штаба».

Оставим, читатель, Антона Ивановича за сборами в дорогу, пожелаем ему успеха…

Академические страсти

В науке нет широкой столбовой дороги. И только тот достигает ее сияющих вершин, кто, не боясь усталости, карабкается по ее каменистым тропам

К. Маркс

 

Академия Генерального штаба… Старейшее элитное высшее военно-учебное заведение Российской империи. Хрустальная мечта русских офицеров. Плацдарм для генеральских погон… Она была основана 26 ноября (8 декабря) 1832 года в Санкт-Петербурге как Императорская военная академия. Предназначением данного высшего военно-учебного заведения стало «образование офицеров к службе Генерального штаба» и «для вящего распространения знаний армии». С 1855 стала именоваться «Николаевская Академия Генерального штаба». За время своего существования (до 1918 года) академия выпустила в общей сложности более 4, 4 тысяч офицеров.

Выпускники академии предназначались для замещения трех категорий должностей офицеров генерального штаба (начальники дивизий, командиры корпусов и др.); замещаемые офицерами генерального штаба (начальник штаба крепости 3 класса и др.); те, которые не должны замещаться офицерами Генштаба, но по сложности функциональных обязанностей замещались ими (начальник штаба округа, дежурный генерал и др.). Из 1329 офицеров, окончивших Академию Генерального штаба в 1852 – 1882 годах: служили в Генеральном штабе — 903; получили в командование полк — 197; бригаду — 66; дивизию — 49; корпус —, 8; войска военного округа — 7.

Воистину, кузница генеральских кадров…

Конечно, кризисные явления не могли не коснуться и элитного высшего военно-учебного заведения царской России.

Выпускник Академии Генерального штаба генерал В.И. Доманчевский, в 1929 году, находясь в белой эмиграции, писал:

«Николаевская академия Генерального штаба времен М.И. Драгомирова, Г.А.Леера, Н.И. Сухотина давала слушателям многое: метод, систему, стремление искать правду. Наряду с этим академия страдала крупными недостатками — оторванностью от жизни, казенным отпечатком научности академии».

В условиях кризиса, переживаемого академией, шел, однако, поиск путей повышения эффективности ее деятельности. Трижды менялись взгляды на академию. На нее смотрели и как на специальную школу комплектования Генерального штаба, и как на военный университет. Из академии стали выпускать вдвое больше офицеров, чем требовалось для Генштаба, причем, не причисленные к нему, возвращались в свои части «для поднятия военного образования в армии».

Из «военного университета», однако, ничего не вы­шло. С 1894 года перед академией власти империи поставили основную задачу — распространение высшего военного образования в армии. Поэтому после 2-го курса офицеры выпускались в войска, а лучшие поступали на дополнительный курс, и лишь окончив его, причислялись к Генеральному штабу. Выпускникам академии вменялось в обязанность прослужить в военном ведомстве 1,5 года за каждый год обучения.

Вроде бы появилась некая стабильность, что представляется важным. Ведь для непривилегированного офицерства иначе, как через узкие ворота «генерального штаба», выйти на широкую дорогу военной карьеры в мирное время было почти невозможно. Достаточно сказать, что ко времени Первой мировой войны высшие командные должности занимало подавляющее число лиц, вышедших из Гене­рального штаба 25% полковых командиров, 68-77% начальников пехотных и кавалерийских дивизий, 62% корпусных командиров. А академисты второй катего­рии, не попавшие в Генеральный штаб, быть может, благодаря только нехватке какой-нибудь маленькой дро­би в выпускном балле, возвращались в строй с подав­ленной психикой, с печатью неудачника в глазах строе­вых офицеров и с совершенно туманными перспектива­ми будущего.

Кроме того, недостаточность содержания в петербургских условиях (81 рубль в месяц) и конкурс, свирепствовавший в академической жизни, придавал учебе характер подлинной борьбы за существование.

Но все же академия, при всех недостатках, являлась хорошей, действительно высшей военной школой. Ее выпускникам история предоставила печальный шанс на апробацию полученных в стенах академии знаний, навыков, умений на сопках Маньчжурии и в окопах Первой мировой войны.

Деники