Политический гладиатор: выход на арену 9 страница

«Русское офицерство, — писал американский исследователь П. Кенез, — ждало, когда буря гражданской войны пронесется над их головами».

Генерал Гришин-Алмазов51, выступая на Ясском совещании в конце 1918 года, рассказал о полковнике Бичихерове, который командовал партизанским отрядом в 7000 человек, воевавшим против турок в Закавказье и Дагестане. Бичихеров заявил:

«Я офицер, в политике ничего не понимаю, преклоняюсь перед генералом Алексеевым, но в Добровольческую армию не вступлю, так как не хочу участвовать в гражданской войне».

Эта пассивность была наказана. Как только Добровольческая армия ушла в I Кубанский («Ледяной») поход, свидетельствуют архивные документы сохранившиеся в РГАСПИ, в Ростов ворвались красные, и «многих офицеров пришлось расстрелять»52.

К сожалению насилие и террор — вечные спутники истории мировых цивилизаций… Но по числу жертв так называемого узаконенного насилия недавно ушедший буйный XX век не имеет аналогов*. За это ушедшее столетие должно «благодарить», главным образом, тоталитарные режимы России и Германии, коммунистические и национал-социалистические правительства…

Россия, как это не печально признать, традиционно относилась к странам, где цена человеческой жизни была копейкой, а права человека не соблюдались. Большевики, будучи крайними социалистами-радикалами, захватив власть, провозгласили ближайшей задачей совершение в кратчайшие сроки мировой революции создание царства свободы и труда, уничтожили зачатки правового государства, которые сложились тогда в России, и установили дикий революционный беспредел. Никогда еще химеры утопизма не внедрялись в сознание людей так жестоко, цинично, кроваво. Море крови, океан слез, горы трупов, — вот что стало тотемными знаками России — расплатой за обворожение силой утопических идей.

Озверение в гражданской войне все время шло по восходящей линии. Деяния комбатантов (а красные и белые, сточки зрения международного военного права, являлись именно таковыми) не вписываются в понимание человека без психических патологий:

«…ученица 5 класса одной из екатеринодарских гимназий подверглась изнасилованию в течение двенадцати суток целою группой красноармейцев, затем большевики подвязали ее к дереву и жгли огнем и, наконец, расстреляли»53.

Какая дикость! Но если это был только единичный эксцесс . Современники гражданской войны оставили нам задокументированные свидетельства о зверствах «красных орлов», читать которые почти уже девяносто лет спустя, по-прежнему жутковато (см. прил.13). Впрочем, и те, кто именовал себя «рыцарями белой мечты» оказались не лучше своих визави. Вот что в данной связи писал, к примеру, генерал Донского войска С.В. Денисов:

«Трудно без власти… Миловать не приходилось… Каждое распоряжение — если не наказание, то предупреждение о нем… Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: “Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого”. Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты»54.

Конечно, с дистанции времени вакханалия беззакония времени революции и гражданской войны, быть может, воспринимается и не столь обостренно, чем, скажем, авторами белой эмиграции. Видимо, приближается время осмысления и переосмысления того озверения, вдохновителями коего выступали и «кожаные куртки ЧК» и «золотопогонные офицеры контрразведки», либо просто взбесившиеся рядовые белогвардейцы и красноармейцы. Однако понять, это еще не значит простить…

Как следствие, получилась невероятная ситуация, о которой с болью вспоминал постфактум генерал Деникин:

«Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступившими в армию. После взятия Ростова большевистский советский комендант Калюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, «что они не были в Добровольческой армии»… Так было и в Новочеркасске».

Но большевики на такие заявления офицеров о непричастности к Добровольческой армии, реагировали, мягко выражаясь, неадекватно: после занятия ими Ростова, по данным Деникина расстреляно около 500 человек. В Новочеркасске с 13 февраля по 14 апреля 1918 года расстреляно более 500 человек, в том числе 14 генералов. 23 полковника и 292 кадровых офицера.

Те, кто остался глухим к призыву белых вождей, встать под белые знамена — Бог им судья! А, что представляли собой те, кто добровольно доверили Алексееву, Корнилову, Деникину вести их на смертный бой?

Идейно-политическая палитра среди белых волонтеров была представлена чрезвычайно широким спектром цветов и оттенков. Сработал принцип, красиво сформулированный в свое время Лениным, что жить в обществе и быть свободным от общества, все-таки невозможно. Поэтому общий смысл белой идеи, завладевшей тогда умами и сердцами белых волонтеров, оказывал самое непосредственное влияние на образ мышления и образ действий добровольцев. Однако идейно-политический облик рядовых белогвардейцев вовсе не был пропорционален идейно-политическому облику политических деятелей белого движения, особенно в фазе его генезиса. Вот такая непростая диалектика…

Если же рассматривать конкретно офицера-добровольца образца конца 1917 – начала 1918 годов, то можно утверждать, что для его идейно-политического облика были характерны некоторые общие черты.

Большая часть добровольцев была привержена монархизму. Видимо, Милюков имел веские основания утверждать: среди собравшихся на Юге офицеров не менее 80% были монархистами. Но монархический настрой каждого офицера в отдельности и умеренно-манархический настрой в целом, парадоксальным образом сочетались. Те, кто решил пойти на смерть ради «Белой идеи», симпатизировали идеи «непредрешения государственного строя». Это дань традиционным представлениям об аполитичности офицерства.

Но вот в чем преуспели белые волонтеры, так это в ярой ненависти к большевизму и мощной степени неприязни к любым социалистическим течениям вообще. Даже социалистам самого умеренного толка. Среди рядового офицерства утвердился твердый стереотип: присутствие в руководстве антибольшевистской борьбой социалистов-революционеров неминуемо приводит или к провокации или к предательству.

Немаловажным стимулом для ненависти к большевикам служили воспоминания о сорванных погонах (хотя не всегда их срывали только по указке большевистских агитаторов). Глумленья над всем, что офицерство привыкло считать святым, личные унижения, — все это резко повышало планку степени непримиримости и жестокости белых волонтеров по отношению к своим идейным врагам.

«Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично приговорил офицера к смерти «за буржуйство и контрреволюционность»? — спрашивает в своем дневнике Доздовский. Надо понять этих людей, утверждает автор дневника. Многие из добровольцев «потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, и среди которых нет ни одного, не подвергшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшова, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?».

Слов нет, позиция Дроздовского многое проясняет. Однако она не может быть моральным оправданием, например, тех бессудных расстрелов, которые будут практиковать дроздовцы, особенно в первой половине 1918 года. Жестокость порождала ответную жестокость.

Впрочем, гражданская война — не то историческое пространство и время где можно успешно заниматься нравственным воспитанием народа. Хорошо бы помнить об этом современным российским экстремистам как левого, так и правового толка, которые безответственно призывают «Русь к топору».

Кроме идейно-политического облика белых волонтеров, не меньший интерес представляет и вопрос о социальном характере Добровольческой армии. Тем более что он имеет достаточно дискуссионный характер.

Генерал Деникин считал, что с первых дней комплектования на армию легла «печать классового отбора». Несмотря на внешне вроде бы демократические цели, всенародного ополчения не получилось. Антон Иванович считал, что армия «в своем зародыше несла глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый». И это позволило возбудить против нее народ, противопоставить их.

Белоэмигрантский историк Н. Головин соглашается с этой точкой зрения. Но с генералом А.И. Деникиным спорит другой видный историк русского зарубежья С.П. Мельгунов.

Он пишет, что, к сожалению, «сам Антон Иванович неосторожным словом, назвав свою армию классовой, сузил её значение и дал оружие в руки противников».

На взгляд ученого, добровольчество, особенно в первый период, не было классовым движением. Оно — национальное, «неизменно интеллигентское...». Интеллигенция никогда не защищала «эгоистических интересов отдельных групп, а служила общественной нравственности и справедливости».

Мельгунов идеализирует русскую интеллигенцию. История показывает, что цвет нации — русская интеллигенция, к сожалению, порою бывала эгоистична, вплоть до предательства.

Но вообще-то проблема социально-классового состава Добровольческой армии неоднозначна…

Отечественный историк А.Г. Кавтарадзе один из наиболее объективных исследователей гражданской войны, проанализировав послужные списки генералов и офицеров-участников Первого Кубанского («Ледяного») похода Добровольческой армии, выявил: из 71 офицера и генералов — участников похода только у троих было недвижимое имущество. Так где же здесь доминирующее помещичье-буржуазное происхождение белых волонтеров, о котором писал, например, советский историк Л. Спирин?

Пестрота социального состава Добровольческой армии, идейно-политический облик ее добровольцев, печальный опыт гонений на офицерство, полученный в революционном 1917 году, — все это самым непосредственным образом сказалось на морально-психологическом состоянии белых волонтеров. Кроме того, в морально-психологическом облике белогвардейцев играл свою роль, что вполне естественно, и субъективный фактор — личностные качества каждого офицера, вставшего на путь антисоветской борьбы, которые в совокупности составили субъективное ядро социальной психологии первичных офицерских воинских коллективов.

Если сказать, что морально-психологическое состояние белых волонтеров их нравственный облик был сложным, значит, ничего не сказать. Оно было сложным до чрезвычайности и противоречивым до взаимоисключений его составляющих. Свет и тень здесь не просто соседствовали, а причудливо переплетались, порождая порою такую цветовую гамму, которая явно не входит в порог ощущения и восприятия нормального человека.

Одним словом, здесь подлость и благородство ходили в обнимку…

Было много тех, кто делал свой выбор по идейным мотивам.

Их кредо четко сформулировал генерал С.Л. Марков, заявивший, что легко быть честным и храбрым, когда осознал, что «лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорбленной Родине»55.

К ним вплотную примыкали те, кто попал под влияние воинской романтики (преимущественно гимназисты, юнкера). Впоследствии они с упоением вспоминали об этом в белой эмиграции. Вообще Добровольческая армия была необыкновенно молода. Офицерская молодежь называла Деникина «дедом Антоном», — а какой же дед — в 1918 году ему всего-то исполнилось сорок шесть. И горячо был влюблен в свою Ксению, вот ведь как!

В числе добровольцев имелись офицеры, которые искренне приняли революцию и поначалу приветствовали ее. Но затем, столкнувшись с теневыми сторонами, впали в отчаяние. Подпоручик А.И Лютер писал в своем дневнике:

«Сидишь, как пень и думаешь о грубости и варварстве. Не будь его, ей Богу, я бы был большевиком, только поменьше социализма... Будь все сделано по-людски, я бы отдал им землю и дворянство, и образование, и чины, и ордена... Так нет же: бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, пей его последние соки. И, конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен».

Можно только посочувствовать таким офицерам, попавшим под жернова всеобщей злобы и насилия, этой мутной пены, которая выплеснулась на поверхность в 1917 году. Именно в ту пору среди офицеров ходили в списках стихи:

…Народ с нас погоны сорвал,

Названье святое «бойца-офицера»

В поганую грязь затоптал.

И край наш родимый от немцев спасая,

За Родину нашу умрем…

Стоит ли удивляться, что офицеры, читавшие такие стихи, пополнили ряды белых волонтеров?!

Изначально дискредитировали белую идею добровольцы из числа всевозможных авантюристов, люди без совести и чести, подобные некоему поручику К-ою, ярко описанному участником I Кубанского (Ледяного) похода Романом Гулем:

« К-ой в мирное время был артистом плохого шантана; глядя на него, я часто думал: что привело его в белую армию? Погоны? Случайное офицерство? И мне казалось, что ему совершенно все равно, где служить: у «белых» ли, «красных» ли, — грабить и убивать везде было можно (подчеркнуто мной — Г.И.)».

Уже в начале формирования Добровольческой армии имели место случаи откровенного бандитизма со стороны офицеров. В Ростове в предновогоднюю ночь некий поручик Михайлов вместе с двумя юнкерами совершили налет на кафе Филиппова. Видимо, подобные случаи были не редкостью, ибо через несколько дней в газетах появилось официальное сообщение о самочинных обысках именем Добровольческой армии56.

Вокруг белой армии было немало прилипал, всевозможных «околоштабных авантюристов». Они предлагали формировать партизанские отряды, а после получения денег и оружия от слишком доверчивого генерала Корнилова, часто исчезали. Видимо, они недалеко ушли, по степени морального падения, от подпоручика К-оя…

Создавалась морально-психологическая напряженность и постоянными трениями генералов Алексеева и Корнилова, о чем, видимо, есть необходимость чуть позже рассказать.

Генералы Алексеев, Корнилов и Деникин, понимали, что в армию попадает много «политического хлама». Борьба с ним, безусловно, велась. Но она отвлекала командование Добровольческой армии от решения первоочередных военно-организаторских задач.

Можно согласиться с выводом Деникина, знавшего Добровольческую армию с первых дней её существования: правы были и те, кто видел в армии «осененный мужеством и страданием подвиг», и те, кто видел в армии «грязь, пятнавшую чистое знамя».

Так кто же вы, белые волонтеры?

Думается, ответ, хотя и неисчерпывающий, я дал. А разве под силу одному ученыму давать исчерпывающие ответы на злободневные проблемы времени, когда брат пошел на брата, когда многое смешалось и переплелось в такой узел, что и нам, россиянам начала XXI века, приходится развязывать его, проявляя чрезвычайную осторожность?

Между тем, логика биографии Деникина подвела к рассмотрению политических аспектов его деятельности в то время, когда Добровольческая армия готовилась заявить себя мощной силой антисоветской борьбы в рамках набирающей обороты гражданской войны в России.