Гражданский подвиг генерала Деникина

У каждого мгновенья свой резон,

Свои колола, свои отметины.

А в общем надо просто помнить долг,

От первого мгновенья, до последнего

Р. Рождественский

 

Январь 1942 года. Захолустное местечко Мимизан, что недалеко от испано-французской границы…

— Папа, к нам едут немцы! — встревожено воскликнула Марина Антоновна.

— Наверное, это за мной. Ася, дай мой чемоданчик, который ты приготовила на случай ареста, — спокойным тоном обратился Антон Иванович к супруге.

— Папа, три автомобиля!

— Не слишком ли много для того, чтобы арестовать генерала-изгнанника, пусть даже и ненавидящего Гитлера всеми фибрами души?! — с сарказмом воскликнул Антон Иванович.

Со скромным чемоданчиком в руке он вышел на порог своего убогого жилища. Из остановившихся машин вышли шесть немецких офицеров во главе с генералом.

— Ваше превосходительство, генерал Деникин Антон Иванович? — уточнил чопорным тоном вальяжный немецкий генерал.

— Да!

— Здравствуйте, — немецкий генерал с фальшивой улыбкой на лице протянул Антону Ивановичу руку.

Генерал Деникин руки не подал.

— Вы меня арестуете сразу? Я готов!

— Что вы говорите, — гримаса фашистского генерала с трудом скрывала раздражение.

— Надо же, этот русский старик не подал руки! Ему, слуге фюрера, генералу непобедимой армии!», — со злостью подумал гитлеровец. Но он нам нужен! Терпи, а хорошо бы, да всю обойму…

— Мы просто приехали, чтобы побеседовать с Вами!

— Ну, что ж, прошу зайти в дом, — сказал сухим тоном Антон Иванович.

В своей комнате, не присев за стол, Антон Иванович, спросил немецких офицеров:

— О чем же вы хотите беседовать с русским генералом?

— Ваше превосходительство! Я уполномочен командующим войсками во Франции генералом фон Штюльпнагелем передать следующее предложение фюрера: наш вождь просит, чтобы именно Вы, дорогой Антон Иванович, приняли под командование русские части, которые мы начали формировать из военнопленных.

— Не понял. Вы официально предлагаете мне стать изменником Родины? Мне, русскому генералу! Нам не о чем говорить! Если вы пришли меня арестовать, я готов. К чему пустые разговоры!

— Не горячитесь, Антон Иванович! — с трудом сдерживая гнев, сказал фашистский генерал, — ведь Вы — стойкий борец с коммунизмом, ненавидите Сталина, большевиков…

— Не путайте большевиков и русский народ.

— Извините, но в гражданскую войну Вы стойко дрались не только с большевиками, но и с теми, кто их поддерживал?

— Пока шла гражданская война, я воевал против большевиков, это дело семейное, но я русский человек и не буду воевать против своего народа.

— Ваше Превосходительство! — в разговор вступил один из сопровождающих гитлеровского генерала полковник. Посмотрите, как Вы живете?! Разве это достойно знаменитого на весь мир генерала Деникина?! После того, как Вы примите под командование войска, сформированные из русских пленных, которые хотят уничтожить Сталина.

— И запятнать себя предательством русского народа, перебил своего визави Деникин.

— Антон Иванович, — на лице полковника, вопреки его желанию ярко вырисовывалась злоба, — прошу не перебивать! Вам как командующему будет выделена вилла, автомобиль с шофером, счет в банке.

— Нечто подобное мне уже предлагали из ведомства Геббельса за то, чтобы я переехал в Германию продолжать свою литературную работу. Я сказал геббельсовским эмиссарам: «Нет!», А Вы хотите…

— Мы в курсе. Но наши условия значительно выгоднее. Фюреру нужен не отставной генерал-литератор, а бывший вождь белого движения, который возглавит борьбу своих соотечественников под знаменами третьего Рейха за уничтожение коммунизма. Если Вас не устраивает материальная сторона, то можно договориться…

— Господин полковник! — гневно перебил тираду фашиста престарелый генерал-изгнанник. Вы, наверное, меряете всех людей одной меркой. Причем здесь деньги и быт?! Генерал Деникин не продается, он никогда не будет стрелять в свой народ! Я слишком стар, чтобы возглавить армию, но у меня достаточно сил, чтобы не стать предателем своего народа.

— Я удивлен, — воскликнул фашистский генерал. Передо мною стоит не знаменитый борец против большевизма, а большевистский агитатор!

— Прошу меня не называть большевистским агитатором! Я веду себя корректно, не оскорбляйте и Вы меня, хотя и оккупанты. Наш диалог — разговор слепого с глухим. Прекратим его.

— Подождите, если Вы не хотите воевать в рядах доблестной армии великого фюрера…

— Да не хочу! — резким тоном перебил собеседника Деникин. Повторяю еще раз, если не понимаете: я слишком стар, чтобы вести в бой армию. Но со старостью я не потерял разум, совесть и честь, чтобы изменить Отечеству.

— Антон Иванович¸— вальяжн6ым тоном начал фашистский генерал — Хорошо, Вы не хотите командовать войсками Ваших же соотечественников, желающих сбросить сталинское ярмо, но Вы же еще и писатель. Великолепный писатель!

— Не надо комплиментов, не мне судить, а читателям о том, что я написал!

— Не скромничайте, генерал. Наверное, Вам интересно знать, что Ваши архивы перевезены в Берлин (врал эсесовский бонза, РЗИА оставался в Праге). Давайте переезжайте в Берлин, спокойно разберитесь в архивах, и за работу. В шикарных условиях, а не в этой конюшне, Вы еще многое напишите.

— Я же сказал, что из ведомства Геббельса мне нечто подобное предлагали… Не пойму, вы мне делаете предложение или отдаете приказ? — поинтересовался Деникин.

— Ну что вы! Это всего лишь предложение.

— В таком случае я ставлю вас в известность, что не собираюсь покидать Мимизан до окончания войны.

— Зря Вы так, Ваше превосходительство! Вам сделано деловое предложение от имени и по поручению фюрера великой Германии. Отказавшись, Вы оскорбляете Третий Рейх. А это может повлечь за собой строгие санкции. Я не угрожаю, но мое терпение не безгранично. И то, что Вы генерал — борец с коммунизмом, может и не спасти от гнева великого фюрера.

— Я готов следовать в гестапо, или куда Вы там меня поместите. Арестовывайте!

— Еще успеем, надо будет, — расстреляем! — истерически вскрикнул фашистский генерал. — Одумайтесь, пока еще не поздно, Подумайте о жене и дочери!

— Генерал Деникин решение принял. Меня можно расстрелять, но нельзя переодеть в форму армии, которая пытается поработить мое Отечество!

… Антон Иванович облегченно вздохнул, когда вереница машин растаяла вдали.

— Ася, Мариша, успокойтесь! Все будет хорошо. Мы — люди русские…

Ксения Васильевна и Марина Антоновна вытирал слезы…

«На этом закончились мои отношения с оккупантами», — вспоминал Деникин — Добавлю, что когда «фюрер» Жеребков объявил обязательную регистрацию русских, мы с женой не зарегистрировались у него»…

Антон Иванович Деникин свой неравный бой с немецким фашизмом выиграл…

Изможденный голодом и болезнями семидесятилетний генерал-изгнанник, ярый враг советской власти, но пламенный патриот России, совершил гражданский подвиг. Это не гипербола.

Антон Иванович, сказав решительно «нет» сотрудничеству с гитлеровским фашизмом, руководствовался не нахлынувшими вдруг эмоциями. Здесь был его сознательный выбор, логически вытекающий из всего его эмигрантского бытия. Из всей его жизни…

1940 год. Как только немецкие войска после позорной капитуляции Франции оказались на подступах к Парижу, Деникины на такси русского полковника Глотова отправились на юг в местечко Мимизан, неподалеку от Бордо. Там они прожили долгих пять лет немецкой оккупации, которые оказались самыми трудными в их жизни. Из воспоминаний Марины Антоновны:

«Объявление войны застало меня как раз в Мимизане, где я проводила каникулы в семье Лабади, у родителей моей тулузской подруги, жившей на большой, выходящей к морю вилле в дюнах. Мои родители в это время дышали чистым воз­духом в глухом местечке Монтей-ле-Виконт. Поскольку вся­кое сообщение было прервано, я последовала за Лабади в Ту­лузу и встретилась с моими родителями только в марте 1940 года в Бур-ла-Рен, где они снимали флигель у мадам Пуарье, моей бывшей учительницы французского языка в Шартрском лицее. Поскольку немецкая армия уже приближалась к Пари­жу, мы сели в такси русского полковника Глотова, предвари­тельно набив его битком, и направились в сторону Мимизана, где предупрежденная телеграммой семья Лабади предложила нам свою виллу Remember.

Немцы продолжали продвигаться к югу, и вилла, являю­щаяся одним из украшений пляжа, могла привлечь их внима­ние: мой отец решил поэтому переехать в глубь местности, ту­да, где был расположен сам город Мимизан. Мы сняли треть длинного дощатого домика. Подходили немцы. Глотов уехал в Париж. Началась тоскливая, одинокая, трудная жизнь.

Вот что об этом поведала мне в письме от 3 января 1999 года Марина Антоновна:

«У родителей никаких сбережений не было — все четыре года оккупации они жили в полной нищете, часто просто голодали. Так как в Париже было легче «окручиваться», то папины бывшие офицеры** посылали (от моего имени, чтобы папу не обидеть) съедобныя посылки — за эти 4 года папа похудел на… двадцать кило (мама на 12!). Самим удавалось лечиться (часто болели) только потому, что местный аптекарь — милый француз — им дарил нужные лекарства, а местный доктор приходил…даром».

Какие тут еще нужны комментарии?…

Впрочем, для пущей убедительности, обратимся еще к одному оригинальному источнику — дневнику Ксении Васильевны, который она, по свидетельству Марины Антоновны, вела всю войну.

«8 октября 1940. Три дня подряд дождь льет как из ведра. Повсюду песок, но, не­смотря на это, под нашей дверью такие лужи, что для прохода мы кладем доски. Наш дом стал прибежищем сквозняков и сырости. Тень от вьющегося виноградника перед окном лиша­ет нас света. Единственный стол завален бумагами Иванови­ча, и для того, чтобы поесть, их приходится раскладывать на полу. На кухне дымит. Нам, конечно, надо уезжать отсюда, жи­лище временное. Но где найти более пристойную квартиру?

27 октября мы переехали на новое место. Стены дома ка­менные, но он выходит на большую дорогу, соединяющую го­род с пляжем, и с утра до вечера вы видим, как по ней движут­ся немцы.

Лес здесь редкий, снабжение плохое, движение по глав­ной дороге очень затруднено».

«… Без даты. Постоянно нет картош­ки. Осенью мне удалось достать 3 килограмма чечевицы. От­крываю мешок. Чечевица мелкая, смешанная с викой, камеш­ками, насекомыми. Я рассыпаю ее горстями на ткани, мы с Иванычем надеваем очки и начинаем перебирать».

«… Без даты. Иваныч зря простоял целый час в очереди за куревом: сигарет так и не привезли».

Характерно, что жена генерала, разговаривая на шести языках, слушала по радио все, что можно поймать, читала все журналы и газеты, которые удавалась достать, и по-своему истолковывала происходящие события. Так что вперемешку с бытописанием современный исследователь в ее дневнике может найти интересные данные. Естественно, преломленные сквозь призму субъективного восприятия объективной реальности:.

9 июня 1941 года.

«Англичане и голлисты вошли в Сирию. С точки зрения стратегической, это объяснимо и простительно, но с точки зре­ния моральной и психологической, я думаю, что это ошибка».

15 июня 1941 года.

«Новый порядок торжественно признает еще одна страна — Хорватия. Произошло это в Венеции и, вероятно, потому, что Хорватия находится в зоне итальянского влияния, если не под сапогом Италии...»

21 июня 1941 года.

«По-видимому, англичане хорошо учли урок сражения под Саламом: они стали надежнее закрепляться на заранее вы­бранных позициях. У немцев был выбор — масло или пушки. Они выбрали пушки. Англичане выбрали и то, и другое. Вот к чему это их привело!»

О сложностях повседневной жизни Деникина в оккупации можно представить из его писем к дочери.

19 марта 1941 года.

«Здоровье матери ни лучше, ни хуже. Доктор назначил новый курс лечения. Б. не прислал ничего на март месяц (ожидаемая пенсия, 1800 франков). Быть может, почта неис­правна. Спроси, пожалуйста, его лично по служебному теле­фону. Вася (имеется в виду старый кот — Г. И.) здоров и Тебе кланяется».

30 апреля 1941 года.

«Присланные часы не ходят. Не ходят и мои. Живем по солнцу и по фабричным гудкам. Ничего не поделаешь!

Живем по-прежнему. Я чувствую большую усталость. Здо­ровье матери опять ухудшилось. На днях она взвесилась: поте­ряла в весе, так же как и я, одиннадцать кило! Причем еще не голодали...»

5 июня 1941 года.

«Не везет и в нашем маленьком хозяйстве. Глядишь — в огороде то солнце что-либо спалит, то вредители уничтожат; петушка украли; прохвост лавочник пожалел цинка, плохо за­лудил коробки, и наши консервы из курицы сгнили. И т.д., и т.д. Впрочем, когда миры крушатся!..»

В то трудное время произошло важное событие в жизни дочери Антона Ивановича. Послушаем Марину Антоновну.

«Отношения между мной и моей матерью с некоторых пор стали натянутыми. Вопреки опасениям отца, пребывание в семье Грей не привило мне вкуса к роскоши, но научило це­нить свободу. Мне был уже двадцать один год, а моя мать про­должала относиться ко мне как к маленькой девочке. Я со­противлялась, ворчала, иногда срываясь на грубость. Моего отца это очень огорчало, и так как он считал мать серьезно больной (специалист диагносцировал острую форму невра­стении), то принимал сторону матери и защищал ее. Я реши­ла расстаться с семьей.

Один из моих друзей, учащийся школы изящных ис­кусств, с начала войны мобилизованный в парижский полк инженерных войск, попросил моей руки. Я согласилась. Мой отец пришел в отчаяние, так как будущий зять не был крещен. Жених поспешил исправить это и принял православие. В кон­це декабря 1940 года я покинула Мимизан и переехала к роди­телям жениха в Париж. Венчание было назначено на 23 февра­ля 1941 года в православной церкви в Бордо, куда должны бы­ли приехать мои родители.

Автобус из Мимизана обычно уходил в пять часов утра. 22 февраля он ушел на четверть часа раньше, и мои родители опоздали на него. Мы с мужем решили задержаться на одиндень и заехать в Мимизан. Отец, увидев нас, очень обрадо­вался:

— Вы смогли заехать! Слава Богу! Мать весь день пропла­кала. Она пыталась меня убедить, что случай с этой проклятой машиной — плохое предзнаменование.

Мать, к сожалению, была права...».

Первый брак Марины Антоновны оказался неудачным…

25 июня отец послал дочери короткую открытку, из которой стало ясно, что Ксения Васильевна заключена в концлагерь:

«Немцы ре­шили отправить всех русских — как мужчин, так и женщин мо­ложе 55 лет — в концентрационные лагеря. Сегодня немецкие солдаты увезли твою мать в Мон-де-Марсан. Русские бело­эмигранты внушают им такой страх, что они дали только пол­часа на сборы. Я условился с матерью принимать меры к ее ос­вобождению только после получения от нее известий».

28 июня 1941 года генерал сообщил Марине Антоновне:

«Сегодня получил первые известия от мамы. Содержат их сносно. Очевидно, перестарались местные власти. Надеется вернуться в ближайшие дни. В приезде Твоем сейчас нет необ­ходимости. Если нужно будет, я напишу письмо главнокоман­дующему оккупационными войсками».

2 июля 1941 года.

«Сегодня мать вернулась. Очень уставшая, но морально бодрая. [...] Напиши, как твое здоровье. Выяснилось ли окон­чательно?»

Бывший вождь «Белого дела» еще не вступил в открытый бой с оккупационными фашистскими властями, а уже почувствовал все прелести «нового порядка». Впрочем, повезло: Ксению Васильевну не расстреляли. Даже извинились при освобождение, выразив сожаление, что не знали, кого арестовали — жену самого генерала Деникина! Умели лицемерить гитлеровские специалисты по промыванию мозгов…

Были, конечно, в сумрачной жизни генерала под немцами и радостные минуты. 3 января 1942 года он стал дедом. Марина подарила ему внука. Генерал написал дочери:

«Конечно, рады и внуку, и тому, что Ты так легко и благополучно перенесла роды, и от души желаем дальней­шего благополучия в Твоей новой жизни»…

Но как мало таких вот радостных минут в бытие престарелого генерала! Суровая проза жизни неумолимо давить его.

«Новая жизнь» Деникиных в Мимизане ста­новилась все более и более тяжелой. Поскольку прибрежная зона объявлялась зоной повышенной опасности, семья все время находилась под угрозой эвакуации. Мать разбила един­ственные очки, и снабжение продовольствием становилось все хуже и хуже. Марина Антоновна вспоминала:

«Уже несколько недель бывшие подчиненные моего отца (генерал Писарев, полковники Глотов, Чижов и Колтышев, капитан Латкин и другие, чьи имена я забыла), которые как-то сводили концы с концами в Париже и иногда в Германии, складывались и посылали моим родителям посылки. Чтобы не оскорбить моего отца, они в качестве отправителя указывали меня. Отец и мать долго считали, что я веду роскошную жизнь, и я старалась укрепить эту веру в письмах, скрывая от­сутствие денег, свои финансовые трудности и нелады в моей семейной жизни».

«Свинцовые мерзости жизни» заставили Деникиных напи­сать завещание. 29 сентября 1942 года они оформили завеща­ние у господина Ривьера, нотариуса Эскурса. Своей дочери они могли завещать только архивы и документы…

Но самое трудное началось после отказа Антона Ивановича сотрудничать с Гитлером. Немецкие оккупационные власти подвергли старого генерала жесткому прессингу. Его взяли под гласный надзор гестапо. Генеральские книги («Брест-Литовск», «Международное положение. Россия и эмиграция», «Мировые события и русский вопрос») были запрещены и подлежали, на основании распоряжения немецких властей, изъятию из книжных складов, магазинов, библиотек. Из авоспоминаний Марины Антоновны:

«Отец, который все это время не прекращал писать, попро­сил меня достать напечатанный текст его выступления на по­следней конференции. Русский книготорговец сообщил мне, что эта публикация, ровно, как и все предшествующие, внесе­на в список «Запрещенных книг на русском языке» и ее изъя­ли из обращения».

Каждую неделю Деникиным наносил «визит» немецкий офицер из местной комендатуры, чтобы удостовериться, не покинули ли они Мимизан. Время от времени фашисты устраивали обыски в доме, пытаясь найти «подрывную литературу».

— Я на всю жизнь запомнила немецкого солдата из комендатуры, который приходил к нам и все переворачивал к верху дном в двух наших убогих комнатках, — рассказала мне генеральская дочь…

Но Антон Иванович, лишённый Отечества, прозябавший в нищете, в одиночку вел свою посильную антифашистскую борьбу.

Ежегодно 14 июля, в день взятия Бастилии, национального праздника французов, Деникин, несмотря на запрет властей, демонстративно дефилировал по центральной площади Мимизана. Он демонстративно отказался регистрироваться в немецкой комендатуре. При этом генерал Деникин заявил, что, оставаясь непримиримым в отношении с большевиками и не признавая советскую власть, считает себя гражданином Российской империи. А поэтому отказывается регистрироваться по порядку, установленному оккупационными властями для лиц без гражданства — русских эмигрантов.

Вместе с тем, генерал Деникин провел антифашистскую акцию, которую следует расценивать более чем символический протест против гитлеровского режима.

Руководство военного архива гитлеровской Германии письменно запросило у Антона Ивановича согласия на предоставление возможности пользоваться архивными документами и материалами, хранящимся в Русском заграничном историческом архиве в Праге, куда бывший Главком ВСЮР в 1935 году, в соответствии с договором с РЗИА, передал на хранение имеющийся у него архив Особого совещания, генерал-квартирмейстерской части ВСЮР, а также материалы личного архива по истории русской революции и гражданской войны (1917 – 1920 гг.), включающие 831 документ.

В письме уполномоченному начальника военного архива Германии от 3 февраля 1942 года по поводу данного предложения бывший белый вождь заявил: никто не имеет права быть допущенным к фонду в РЗИА без его личного разрешения; документы «не могут быть отчуждены или переданы на временное хранение кому-то».

Такая позиция генерала Деникина — не только реализация права частной собственности, не только пассивный протест против ненавистного ему гитлеровского фашизма. Архивные документы, которые хранил в РЗИА генерал Деникин, представляли историческую ценность России. Они — носители частичек коллективной исторической памяти россиян о трагической странице истории Отечества. И Антон Иванович, понимавший всю значимость исторической памяти, не мог допустить, чтобы данные документы исследовали те, кто вел войну с его Родиной, даже если немецкие претенденты на архив бывшего Главкома ВСЮР, возможно, и преследовали только научные цели.

Последнее предположение, правда, маловероятно. Военно-политическое руководство гитлеровской Германии хотело заполучить, хотя бы в малом, согласие генерала Деникина, видного борца с большевизмом, на сотрудничество. Затея, однако, сорвалась, но Антон Иванович по-прежнему нужен был нацистам как ярый антикоммунист. И они вынуждены были его терпеть, снося его «чудачества». Только психологический прессинг изощренно усиливали. Немецкая комендатура Мимизана издала специальное распоряжение, согласно которому генерал находится под домашним арестом, не может никуда выезжать и каждую неделю должен отмечаться в немецкой комендатуре.

Между тем, бывший Главком ВСЮР проводил и акции, которые могли бы стоить ему жизни. Он вместе с женой переводил на русский язык и распространял среди русских эмигрантов «особенно откровенные измышления, выдаваемые немецкими деятелями в их радио и прессе». Это была уже активная форма антифашистской борьбы в условиях оккупационного режима. За подобные действия немецкие оккупационные власти расстреливали беспощадно. Можно гипотетически предположить: если немецкому оккупационному командованию стало бы известно о таких действиях Деникина, то его, с большой долей вероятности, казнили бы.

Но не будем и преувеличивать — бывший вождь белого движения, в конечном итоге, вел свою антифашистскую борьбу настолько активно, насколько ему позволяли немецкие оккупационные власти. Однако и эта его деятельность обрастала домыслами. В 1999 году бывший белогвардеец Мирон Рейдель, проживающий в США, отвечая на вопросы редакции журнала «Родина» (Москва), написал следующее:

«Возвращаясь к Деникину, припоминаю, что ходили слухи о его связи с советской разведкой во время войны. Вероятно, для этого имелись основания. В середине 60-х годов во МХАТе была поставлена и тут же запрещена пьеса Льва Шейнина «Дети России» (или «сыны России», точно не помню) — о роли русских иммигрантов в организации антифашистского Сопротивления во Франции. Лев Шейнин был допущен к соответствующему архиву. Я сам слышал от него рассказ о донесениях одного советского разведчика, которого не только приютил, но и прятал вместе с рацией у себя на квартире Деникин».

Вряд ли то, о чем пишет бывший белогвардеец, было возможно в небольшом местечке Мимизан, где каждый житель на виду, где четко работала немецкая комендатура. Думается, о таком уникальном факте, если он был в действительности, обязательно бы сообщила Марина Антоновна в своей работе «Мой отец генерал Деникин». Но она этого не сделала. А в письме мне от 7 июня 1999 г. дочь генерала категорически заявила следующее:

«Конечно, никогда не было никакого сношения отца с Советами»*.

Да и сам М. Рейдель сообщает о сотрудничестве бывшего Главкома ВСЮР с советской разведкой в годы Второй мировой войны с недостаточной долей уверенности. Он предпочитает оговориться, что в среде американских белоэмигрантов по данному поводу «ходили слухи».

Легенды появляются тогда, когда в них возникает необходимость.

В 1990 году, то есть незадолго до крушения СССР и КПСС, в советской историографии родилась новая — красивая, в корне отличающаяся от всех предыдущих, легенда об Антоне Ивановиче Деникине. Ее автор — Л. Спирин, советский историк, специалист по проблемам революции и гражданской войны, из-под пера которого вышли солидные монографии. Ученый выступил в журнале «Октябрь» со статьей «Неизвестные страницы известных исторических событий». Процитируем его:

«Деникин дважды сильно озадачил большевиков. Первый раз летом 1919 года, когда предпринял поход на Москву, о чем выше говорилось. Второй раз в 1943 году. В обоих случаях его действия рассматривались на заседаниях Политбюро правящей Коммунистической партии. Вначале в присутствии Ленина, затем — Сталина. В 1919 году от Деникина спасали Россию, в 1943 году Деникин спасал Россию.

В тяжелейший период войны с фашистской Германией, когда все было на строжайшем учете, от патрона до перевязочного бинта, Деникин послал на свою родину вагон медикаментов доля Красной Армии. Сталин оказался в большом затруднении: что сказать народу? Решили: медикаменты принять, народу не сообщать. Так и сделали. Тайну раскрыли архивные документы — подчеркнуто мною — Г.И. ».

Но ссылки на конкретные архивные документы здесь отсутствовали. Против красивой легенды свидетельствовала и книга Д. Леховича «Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина». Между тем, для большей уверенности я решил обратиться за разъяснениями к Марине Антоновне.

В письме от 3 января 1999 года она сообщила, что «уже читала в «Октябре» совершено нелепую глупость» (имеется в виду статья Л.Спирина).

«Папа страдал за русских солдатов, — пишет дочь бывшего вождя белого движения, — но помогать им мог только «словесно!

Буду Вам благодарна, если Вы исправите в печати эти ложные сведения!».

Я выполнил просьбу Марины Антоновны18.

Вернемся, однако, в Мимизан времен немецкой оккупации.

Против Антона Ивановича, занявшего антифашистскую позицию русского патриота, вело психологическую войну не только немецкое оккупационное командование, но и русские коллаборационистские деятели, главным образом, из окружения бывшего атамана Всевеликого войска Донского генерала Краснова, активно сотрудничавшего с Гитлером. Это нашло выражение в развязанной кампании травли Деникина, генерала-патриота, в коллаборационистской прессе.

Бывший вождь белого движения вспоминал о том, что в газете немецкой пропаганды на русском языке «Парижский вестник» появилась статья некоего полковника Феличкина, которого генерал-патриот охарактеризовал как «провокатор справа». В ней автор, отмечая роль «жидомассонов» в истории русской революции, без всякой логической увязки с текущим моментом писал:

«Ярый противник сближения России с Германией, Деникин, парализуя дальновидную политику генерала Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомассонский лагерь».

Но Антон Иванович мужественно все это перенес. Психологически и нравственно престарелый генерал-изгнанник не сломался!

А ведь мог! Как трудно выдержать искушение куском хлеба, когда у тебя каждый день не хватает!

1 ноября 1942 года, выставленные за дверь хозяином, чета Деникиных пе­реехала в соседнюю лачугу. Отец написал 12 ноября 1942 го­да дочери:

«Темная, холодная, грязная, с убогой и недостаточной ме­белью и т.д., и т.д. А кроме того, хозяева — прохвосты. Еще ни­когда нам не приходилось жить в такой обстановке.

На будущий неделе собираемся оба в Бордо к докторам, так как наш доктор Дюртени нашел у меня дефект, требующий осмотра специалистом».

Антона Ивановича ждала серьезная операция, о чем он сообщил Марине Антоновне 26 ноября 1942 года.

«Решил по ряду обстоятельств «резаться» в Бордо. Клини­ка — одна из лучших; хирург — известный специалист. Посту­паю в клинику 1 -го, во вторник. Дня два или три будут подго­тавливать к операции. И потому Твой приезд желателен 4-го или 3-го; лучше 3-го. Надеюсь, все сойдет благополучно и то­гда Тебе придется пробыть в Бордо дней 5-6 после операции, пока я несколько не оправлюсь».

3 декабря генеральская дочь дежурила у постели отца, спала на диване, который «в лучшей клинике Бордо» был поставлен для нее в палате, где лежал старик-генерал. С первой же ночи ее принялись терзать вши. 5 декабря отцу сделали операцию простаты. Он терпеливо, как старый солдат, пере­нес местную анестезию — укол в позвоночник. После того как его перевезли в палату, признался дочери:

— Укол оказался очень болезненным, потом, однако, я уже ничего не чувствовал, но видеть над собой «зеркало» хирургической лампы и то, как меня разделывали, оказалось тягостнее, чем я это мог предпо­ложить...

Операция длилась три часа. В следующие несколько дней Антон Иванович испытывал боль, затем все пришло в норму, и 12 декабря Марина Антоновна вернулась в Париж к сыну. 13 декабря она получила телеграмму, что отец умирает, а 14 декабря — что ему лучше. Он тяжело пе­ренес операцию и вернулся в Мимизан только в начале янва­ря 1943 года.

Деникины нашли, наконец, 5 июля 1943 года приличный дом в центре города. Квартира — две комнаты и кухня. В т время у Марины Антоновны семейная жизнь дала трещину. 15 июля — в трехлетнюю годовщину ее замужества (по новым законам она могла теперь требовать развода) — дочь вернулась к своей матери и отцу, погрузившись в будни их мимизанского существования.

Ее отец колол дрова, качал воду, топил печь на кухне. Марина Антоновна ездила на велосипеде за яйцами, мукой, картошкой, салом, стирала и мыла посуду. В те редкие дни, когда мать могла присматри­вать за сыном Марины Антоновны, она с отцом, вооружившись удочками и запаса­ясь червями, брали напрокат лодку и отправлялись удить ры­бу на озеро Орелан. На несколько часов между нами, как пре­жде, устанавливалось полное согласие.

«Я думаю, — вспоминала Марина Антоновна, — что в эти ча­сы мы были почти счастливы. Окуни и лини шли на обед. Кот Вася лакомился лещами. Вечером, после того как засыпал сын, мы сквозь треск глушения пытались поймать Лондон. Мать продолжала вести дневник»...

Дневник этот настолько интересен, по крайней мере, с точки зрения, истории повседневности, что не могу не ознакомить с ним читателей, которые выводы сделают сами.

17 августа 1943 года.

«Летний зной изнурил нас настолько, что потребовалось взятие Мессины для того, чтобы меня разбудить...»

20 августа 1943 года.

«Издохли два кролика сестры Марии. Смоловары нахо­дят в лесу мертвых или умирающих белок. Черчилль и Руз­вельт проводят конференцию в Канаде. Надеюсь, там не так жарко...»

23 августа 1943 года.

«Иваныч уже восемь дней в Даксе. Он страдает ревматиз­мом, и доктор Шевальро рекомендует грязевые ванны. Мы со­брали последние деньги и сняли за приемлемую цену прилич­ное жилище».

4 сентября 1943 года.

«Союзники совершили воздушный налет на Париж и Бер­лин. Если делать выводы из того, что передает Лондон, то вы­садка в Италии только «отвлекающий маневр», а настоящая операция должна происходить в другом месте. Но где?»..

Дневник писался все время на голодный желудок. 30 марта 1944 года. Антон Иванович — Марине Антоновне:

«Обеспечение продуктами все более и более осложняется. Мы получаем немного мяса лишь раз в неделю, рыба совер­шенно исчезла, а раздача молока прекратилась еще на прош­лой неделе. Последнее обстоятельство для нас особенно тяже­ло. Ситуация осложняется еще тем фактом, что я получил лишь 1000 франков за февраль и ничего не получил за март. Могла бы ты навести справки по телефону? Объясни им, что это единственное, чем я располагаю».

«Они» поняли и поспешили выслать в Мимизан 1800 франков за март и 800 недостающих франков за февраль. Отец смог вернуться в Дакс на лечение. 4 мая он пишет своей жене:

«Кормят, как и раньше, прилично. Яйцо в день в виде добав­ки, этого будет достаточно.

Ходил за вином по указанному Робером адресу. Это в вер­сте по крайней мере. Устал. Там мне указали, что никакого Робера не знают и вино отпускают только по карточкам. Поэто­му, пожалуйста, постарайся достать красного вина и пришли».

В Мимизане генерала-изгнанника ждала удивительная встреча, которая взволновала его необычайно. 6 октября 1943 года Ксения Васильевна записала в своем дневнике:

«Мы ожидали всего, но только не того, что случилось се­годня. Мимизан оккупирован... русскими. Сколько раз я и Иваныч задавали себе вопрос: при каких обстоятельствах мы встретим наших соотечественников оттуда? Но никогда не могли предположить, что это будет в октябре 1943 года, в Мимизане, в Ландах!»

Утром, выходя за молоком для сына, Марина Антоновна встретила солдат нового гарнизона, прибывших поздно накануне, которые раз­говаривали между собой… на ее родном языке. Восстановим историю контактов генерала с власовцами.

Когда батальон «добровольцев» прибыл в Мимизан, их удивление было столь же большим, судя па воспоминаниям генеральской дочери, как и домочадцев Деникина. Власовцев посадили в вагоны где-то в Западной Германии и выгрузили в Мимизане. Их лишили права выходить на остановках, и они не знали, в какой стране находятся. Возраст солдат и офи­церов колебался от 16 до 60 лет. Они были уроженцами самых разных областей и республик, происходили из самых разных социальных слоев — от колхозников до преподавателей уни­верситетов. Некоторые были членами партии, другие беспар­тийными.

Опыт жизни советских граждан, а затем жизнь в плену научили их искусству камуфляжа: члены партии, перед тем как сдаться уничтожали свои партийные билеты. Многие офицеры, боясь, что с командирами будут обращаться хуже, сорвали знаки отличия. Другие, подчиняясь противополож­ной логике, присваивали себе звания, которых они не имели. Зная, что в СССР семьи сдавшихся в плен преследуются, так как военнопленные считаются предателями, многие на допро­сах называли другие фамилии и другие адреса.

Они заполнили дом бывшего вождя «Белого дела». Приходили группами, парами, поодиночке. Беседы велись обо всем: о жизни в СССР, о Красной армии, о войне, об их судьбе. Каждый из них, в той или иной форме, но задавал Антону Ивановичу один и тот же вопрос:

— Считаете ли вы, что когда-нибудь мы смо­жем вернуться в Россию?

Власовцы больше не верили в победу ве­ликого рейха, не скрывали своих германофобских настрое­ний. Смотрели на карту, висевшую на стене, где Марина Антоновна булавками ежедневно отмечала неумолимое продвижение Красной ар­мии вперед. Она чувствовала, что русские солдаты в немецкой форме гордятся подвигами советских воинов, но одновременно испытывают тревогу за свою судьбу.

Мое серд­це обливалось кровью, когда я смотрела на этих попавших в ловушку судьбы русских людей, — вспоминала Марина Антоновна. Они искали у меня утешения, надежды. Я не могла им обещать никакого снисхождения со стороны советских властей, но уверяла их в том, что они могут доверять союзникам, которым мечтали сдаться при первой же возможности. Позднее я действительно узнала, что большая часть русских соединений сдавалась тотчас же, как только они замечали американцев или англичан.

В 1943 году я не могла вообразить себе, что после войны США и Англия смогут вероломно выдать русских военно­пленных советским властям...

Чтобы понять все тонкости ситуации, о которой я веду рассказ, обратимся снова к дневнику Ксении Васильевны

9 октября 1943 года.

«Старый кубанский казак называет меня барыней; я гово­рю ему, что это обращение устарело, но его это не убеждает. Те, кто помоложе, называют меня «гражданкой», другие именуют «мамашей». Кто-то спрашивает: «Как вас звать?» Я отвечаю: Ксения Васильевна. Моя дочь для всех Марина, все играют с маленьким Мишуней. Они мне рассказывают все, чему их в школе учили о нас, «белых бандитах». Удивляются чистоте улиц и домов, обилию скатертей и подушек в комнатах, роско­ши меблировки, вежливости обитателей...»

11 октября 1943 года.

«Не очень образованный черноморский моряк рассмат­ривает на висящей на стене карте продвижение Красной ар­мии и спрашивает Деникина:

— Как вы на все это смотрите? Может ли кто-то победить Россию?

— Нет, никто.

— Я думаю также. Ну, так мы вернемся туда вместе?

— Может быть. Но может так случится, что мне позволят вернуться, а вам нет, или же наоборот...

Моряк задумался. ,

— Этого не може