Мятеж не может кончиться удачей

...В ПРОТИВНОМ случае его зовут иначе. Так, кажется, сформулировал свое отношение к различного рода мятежам, переворотам, путчам Роберт Бернс. Взять тот же августовский путч. Ведь если бы его инициаторы победили, то назывался бы он совершенно иначе. Скажем, так: победа здоровых или раз­гром контрреволюционных сил. На такой исход у гэкачепистов, по всей видимости, и был расчет. В любом другом случае они вряд ли бы всю эту августовскую катавасию затеяли.

Я намерен предпринять рискованную попытку воспроизве­сти сценарий, по которому должны были, как мне представля­ется, разворачиваться события в августе 1991 года, хотя ника­ких документальных доказательств или убедительных свиде­тельств в подтверждение своей версии привести не могу. Мне не на что сослаться, в моем распоряжении нет’ ни материалов «особой папки», ни протокольных записей заседаний Полит­бюро, не заглядывал я ни в какие секретные сейфы и архивы, не стоял за спиной ни одного из причастных к организации путча деятелей. Более того, я убежден, что ничего из действи­тельно важного, что бы могло пролить свет на происходившее, ни в каких папках, сейфах и архивах никогда и никому не найти. Там этого просто никогда не было и быть не могло.

Но жизнь и обстоятельства научили ориентироваться в другом: в способе мышления и действий, в ритуальном пове­дении той жреческой касты, которую мы называем партийным аппаратом. Путч готовился по-аппаратному и наверняка дол­жен был завершиться успехом, если бы две его главные фигу­ры – М.Горбачев и Б.Ельцин – добросовестно исполнили те роли, которые им предписано было сыграть. Но они этого не сделали, хотя, судя по объективной логике событий, и обязаны были. Начнем с Горбачева.

Помните его слова на пресс-конференции 22 августа 1991 года, сразу после вызволения из Фороса: «Всего, что знаю, я никогда и никому не скажу». Значит, хотим мы того или нет, до многого, если не до главного, нам придется додумываться самим, не полагаясь на откровения даже самых высокопостав­ленных лиц, на свидетельства друзей или врагов Горбачева, на результаты специальных расследований – будь то проку­ратура, следственные органы или парламентские комиссии.

Известно, в частности, что вопрос о возможности введения в стране чрезвычайного положения по причине обострившей­ся кризисной ситуации Горбачев со своими сподвижниками из будущего ГКЧП обсуждал. Более того, неоднократно сам за­водил об этом речь, но всякий раз останавливался на пороге решения. Большинством такое поведение воспринимается как колебания, сомнения и даже муки давящей на человека непо­мерной ответственности.

Однако люди, сведующие в жреческих тайнах аппаратной политики высшего эшелона КПСС, согласятся со мной: имен­но так и должен действовать лидер партии в рискованной си­туации. В любом случае он должен вывести себя из-под удара, даже если ради этого придется пожертвовать ближайшими со­ратниками, а то и друзьями. Единственное, что следовало сде­лать, это дать понять, что кто-то должен взять ответствен­ность на себя. И аппарат такие действия поймет и поддержит. Покорно смирятся со своей участью даже те, кому выпало на долю стать жертвой.

Спешу, однако, предостеречь: не следует воспринимать мои рассуждения как намек на существование какого-нибудь тайного сговора между М. Горбачёвым и будущими путчиста­ми. Уверен, такого сговора не было и искать его материальные, формальные или свидетельские доказательства бессмыслен­но. В таком сговоре просто не было необходимости. Всем уча­стникам августовских событий должны быть прекрасно изве­стны правила аппаратной интриги, в которой каждый знал свою роль назубок и в шпаргалке не нуждался.

Было скорее всего другое. Горбачева просто поставили пе­ред необходимостью смириться с неизбежным ходом событий, не ожидая от него ни одобрения, ни согласия. Не стану гадать, где, когда и в каком составе незадолго до августовских собы­тий, но у М. Горбачёва обязательно должна была состояться встреча, где ему в очень жесткой и доходчивой форме объяс­нили, куда он завел страну, чем обернулась радужная и заман­чивая поначалу перспектива «революционной перестройки». Наверное, ему напомнили, сколько раз в аппарате партии, в ее руководящих органах поднимался вопрос о том, что у «пе­рестройки» должна быть хоть какая-нибудь программа дейст­вий или хотя бы традиционные для КПСС «основные направ­ления», чтобы невзначай не сбиться с пути. Горбачев же скло­нялся к тому, что достаточно «начать», «углубить», а там про­цесс демократизации «пойдет», не остановишь.

В результате, принципиальные установки, которые, собст­венно, и составляли идейно-политическую суть «перестрой­ки», сводились к внешне непритязательным, даже привлека­тельным на первый взгляд формулировкам и лозунгам. Вроде: «Дальше так жить нельзя», «Наша цель – вернуться в семью цивилизованных государств», «Мы должны преодолеть свое прошлое», «Нужно избавиться от старых стереотипов». Ну и так далее. Однако на поверку оказалось, что эти широкие, без четких границ лозунги оставляли не так уж много простран­ства и времени для маневра. Очень скоро они стали диктовать свой способ поведения и действий.

В итоге независимо от субъективных желаний и убеждений инициатора «перестройки» ее «процесс пошел» так, как и дол­жен был пойти – в русле осуществления «комплексной про­граммы», которую условно можно было бы назвать «Програм­мой четырех АНТИ». Она должна быть Антикоммунистиче­ской, Антисоциалистической, Антисоюзной и Антисовет­ской. По этим основным четырем направлениям она и разви­валась. Помимо воли Горбачева и вообще помимо чьей-либо персональной воли, поскольку «процесс перестройки» пошел стихийно, а значит, по самому болезненному, изнурительно­му и опасному пути.