Фольклорные традиции казачества

Юга России в 1930- е гг

В период сплошной коллективизации, когда среди партийно-советского руководства окрепло убеждение в неизбежности растворения казачьих сообществ в массе колхозного крестьянства, старинные (во всяком случае, досоветские) песни донских, кубанских, терских казаков нередко рассматривались как пережиток прошлого, ненужный и лишний в колхозных станицах. Источники не позволяют говорить о том, что в данное время осуществлялись какие-либо последовательные гонения на традиционную казачью песенную культуру Юга России; скорее, она медленно вытеснялась советским героико-пафосным и квазинародным репертуаром. Тем не менее, окончательного исчезновения традиционной казачьей песни (как ее текста, так и манеры исполнения) ожидать никак не приходилось. Она еще обладала огромным социокультурным потенциалом, необходимым для казачьего возрождения, поскольку глубоко укоренилась в самой массе казачества (ведь, по обоснованному суждению К.Н. Хохульникова, «в дореволюционный период нигде в России не было столь популярным и распространенным хоровое пение, как в казачьих краях и казачьих частях»[19;345]). Кстати, на Дону принято говорить, что песню не поют, а играют. Добавим, что хоровое пение в казачьих районах и воинских частях до революции являлось весьма широко распространенным культурным феноменом. Например, есаул (впоследствии – атаман) Терского казачьего войска М.А. Караулов в своей работе об истории и устройстве войска, описывая войсковое устройство, в числе непременных компонентов назвал войсковой музыкантский хор, при котором состояли музыканты, певчие, капельмейстер и регент [10;288]. Тем самым, для казаков песня выступала как будоражащая культурная эстафета, как важнейший индикатор казачьей самоидентификации. Это доказали события времен кампании «за советское казачество».

По инициативе М.А. Шолохова в Вешенском районе Азово-Черноморского края уже летом 1935 г. из казаков-колхозников создали районный казачий хор, члены которого осенью того же года ездили в Москву и дали там на протяжении месяца более 60 концертов. Донцы выступали даже в Академическом Большом театре СССР на концерте, посвященном 18-й годовщине Октябрьской революции, и пели старинные казачьи и русские песни: «Взвеселитесь, донцы – храбрые казаки», «Пчелочка златая», «Из-за леса, леса копий и мечей», и др. [7;521-522] После этой поездки хор продолжил свою творческую деятельность, выступая на различных и многочисленных мероприятиях районного масштаба. Например, в январе 1936 г. в станице Вешенской состоялась конференция «активных читателей» «Поднятой целины», куда съехалось 150 человек. На конференции выступил сам писатель М.А. Шолохов, а перед ее открытием «казачий хор пел свои песни» [4].

Возникновение казачьего хора в Вешенском районе не стоит считать явлением уникальным. В ходе кампании «за советское казачество» фольклорные коллективы казаков сформировались во многих районах Азово-Черноморского и Северо-Кавказского краев. Так, в начале 1936 г. казачий хор в составе 10 человек организовали в Базковском районе Северо-Донского округа Азово-Черноморского края [2]. В то же время в селениях Ардон и Архонка Северо-Кавказского края возникли два «больших казачьих хора». [8] Весной 1936 г. Боковский райком ВКП(б) постановил создать в районе 22 хора, из них – 16 казачьих [20; ф. 31, оп. 1, д. 7, л. 69]. В марте 1936 г. северокавказские журналисты утверждали, что в крае «нет станицы, где сейчас не было хотя бы небольшого хора, где все колхозники, начиная от пионеров и кончая седобородыми стариками, не пели, не плясали бы, готовясь к первомайским торжествам. Песня, танец прочно входят в быт станичников» [14].

Органы власти занялись формированием казачьих ансамблей и более высокого уровня, – окружных и краевых. 25 февраля 1936 г. при Северо-Донском окрисполкоме решили организовать окружной казачий хор в составе 60 человек, включая 2-3 плясунов [т.е. танцоров] и 2-х гармонистов. Окружные руководители предписывали: «состав хора подобрать из казаков колхозников [–] певцов сложившихся районных хоров, главным образом из районов Придонья (Вешенский, Базковский, Обливский, В-Донской). При чем, установить, чтобы участниками хора, по возможности, были представлены колхозники от казачьих станиц и хуторов других районов округа». Предполагалось, что «в задачу окружного хора должно войти сбор и исполнение старых казачьих народных песен, исполнение современных советских песен, особенно песен о Красной армии, сбор былин и т.д.». Кроме того, на участников хора возлагалась организация «при колхозах по месту нахождения кружков певцов самодеятельности учеба молодых колхозников пению и т.д.» [20; ф. 76, оп. 1, д. 59, л. 75–75об.]. Как уже отмечалось, в октябре 1936 г., согласно совместному постановлению бюро Северо-Донского окружкома ВКП(б) и президиума окружного исполкома, Северо-Донской окружной казачий хор отправился в Москву. К этому моменту в его составе насчитывалось не 60 человек, а уже 392 участника: 305 хористов, 6[5]3 танцора, 27 гармонистов, 3 бубенщика, 2 тра[е]нзелиста, 2 бунчука[жных]. В организационном плане хор делился на 4 сотни и 16 групп «для лучшего и более четкого управления» [20; ф. 76, оп. 1, д. 62, л. 42об, 43].

Внесем некоторые пояснения по характеру исполнения. Бубенщики играли на бубнах, т.е. на ударном одномембранном музыкальном инструменте (в виде обода с натянутой на него кожей), часто с металлическими тарелочками в прорезях обечайки (цилиндрического обода). Трензелисты исполняли мелодии на своеобразном ударном музыкальном инструменте – трензеле, представляющем собою металлический прут, изогнутый в виде треугольника. Бунчужные носили бунчук (казачий символ, знак нахождения атамана), т.е. древко с привязанным к нему белым конским хвостом.

Еще раньше, – в марте того же года, – Азово-Черноморская краевая филармония «приступила к организации большого объединенного хора донских и кубанских казаков» из «лучших запевал колхозных станиц»; в хор планировалось принять свыше 50 человек [5]. В том же месяце Северо-Кавказский крайком ВКП(б) и крайисполком постановили создать хор терских казаков во главе с директором зрелищных предприятий Северного Кавказа Пищиком [17].

После того, как в 1937 г. Дон и Кубань оформились в качестве самостоятельных административно-территориальных образований (Ростовской области и Краснодарского края), а Терек вошел в состав Орджоникидзевского края, казачьи ансамбли продолжали активно выступать. Так, в декабре 1939 г. на бюро обкома ВКП(б) Ростовской области рассматривался вопрос «О поездке Ростовского ансамбля песни и пляски донских казаков в Западную Украину». Обком констатировал, что ансамбль с успехом выполнил свою культурно-просветительную миссию, дал за месяц (с 20 ноября по 20 декабря) 36 концертов и оказал большую помощь в развитии красноармейской самодеятельности. Бюро обкома решило: премировать участников ансамбля (для чего постановило просить Управление по делам искусств при СНК СССР выделить 30 тыс. рублей), предоставить ансамблю постоянную сценическую площадку и создать условия для творческой деятельности, организовать систематическую учебу хора и балета, принять меры по сбору и использованию в репертуаре казачьего фольклора [20; ф. 9, оп. 1, д. 178, л. 14, 14об].

Репертуар донских, кубанских, терских казачьих фольклорных коллективов состоял в значительной мере из старинных песен, чей «возраст» измерялся зачастую многими десятками лет. В частности, Вешенский районный казачий хор осенью 1935 г. в Москве «играл песни», которые звучали в казачьих станицах задолго до наступления советской эпохи: «Взвеселитесь, донцы – храбрые казаки», «Из-за леса, леса копий и мечей», и др.[7;522] Весной 1936 г. Базковский районный казачий хор выступал на Всесоюзном радиофестивале в г. Ростове-на-Дону с такими песнями, как «Стоял казак на пикете», «Соловейко», «Рыболов», «Послала меня мать за белою глиной» [2]. Названия песен и их содержание позволяют отчасти согласиться с Т.С. Рудиченко, отмечающей, что в XX веке «в донской песенной традиции в активной форме бытовал преимущественно армейский репертуар рубежа XIX – начала XX вв., состоящий в основной части из песен литературного происхождения» [15;129].

В то же время, эпоха «великого перелома» оказала существенное влияние на казачий фольклор, дополнив его песнями, в которых прославлялись колхозная система, советское устройство и «любимый вождь товарищ И.В. Сталин». Такое дополнение можно считать неизбежным, ибо органы власти сознательно и целенаправленно стремились к осовремениванию казачьего фольклора, указывая, что «нужно дать молодежи новые песни» [20; ф. 55, оп. 1, д. 60, л. 10]. Как отмечалось в это время в региональной южно-российской прессе, «зажиточная, культурная жизнь порождает множество новых песен. Эти песни говорят о незыблемости колхозного строя, о дружбе и единстве народов Северного Кавказа, о готовности его (терского казачества – А.С.) в любую минуту стать грудью на защиту своей родины» [9]. Первый секретарь Северо-Донского окружкома ВКП(б), подчеркивая специфику привнесенных в советский период элементов казачьего фольклора, утверждал в ноябре 1936 г.: «в песнях, в плясках и музыке казаки и казачки колхозного Дона демонстрируют укрепление своих колхозов и быстрый подъем своего культурного уровня» [20; ф. 76, оп. 1, д. 72, л. 54].

В 1936 г. терский казак Белигуров сочинил песню с характерными строками: «Шагай вперед, казачье племя, // Крепи колхозы! В добрый путь!».[1] «Любимой казачьей песней»[21] в 1930-х гг., как утверждали советские журналисты, являлась «Дума о Сталине», в которой идеологически настойчиво проводилась мысль о неизбежном укреплении колхозной системы и ее положительном воздействии на жизнь казаков. Начало песни в полной мере соответствовало ее названию: «Собралися казаченьки // Вешним утром на заре. // Думу думали большую // На колхозном на дворе. // Если б нам теперь, ребята, // В гости Сталина позвать, // Что бы Сталину родному // Все богатства показать» [20; ф. 12, оп. 2, д. 230, л. 23].

Тем самым, в репертуаре казачьих фольклорных коллективов в 1930-х гг. сочетались (причем, зачастую достаточно органично) как традиционные, так и советские песни. Например, 8 апреля 1936 г. в Новороссийске состоялся радиоконцерт хора кубанских казаков станицы Раевской Азово-Черноморского края. Как отмечалось в газетной публикации, «хор выступил со своим вновь разученным репертуаром», в который вошли «Песнь о Ворошилове» и старинные произведения, – «Косари», «Ой на зори жинцы жнуть» и др. [16] Репертуар Северо-Донского окружного казачьего хора во время его выступлений в Москве в октябре 1936 г. включал в себя как новые («Интернационал», «Песня о тов. Сталине»), так и старые («На заре было, на зореньке», «Ковыль – травушка», «Орелик», «Веселитесь, храбрые казаки», «Конница лихая») песни [20; ф. 76, оп. 1, д. 62, л. 42об, 43].

Сочетание в казачьем фольклоре традиционных элементов и советских новаций хорошо заметно и в собрании старинных и советских песен, пословиц, поговорок донских казаков, подготовленном в 1938 г. Обществом изучения Ростовской области при Президиуме облисполкома [20; ф. 12, оп. 2, д. 230, л. 1–26]. Эти материалы, опубликованные в том же году,[18] свидетельствуют о компоновке с обязательным подчеркиванием «проклятого» дореволюционного казачьего прошлого и «счастливого» советского настоящего. Содержание досоветского фольклора отражало исключительно негативные стороны казачьей жизни (тяготы военной службы, зависимость от войсковой администрации, и пр.), в то время как советские песни, сказы, поговорки отличались, по меткому выражению В.С. Сидорова, «оголтелой советскостью» [12;482], повествуя о великой любви казаков к советской власти, колхозной системе и «товарищу Сталину».

Надо сказать, что, несмотря на четко выраженную идеологическую, агитационно-пропагандистскую мотивацию, сам факт собирания досоветского казачьего фольклора оказал положительное воздействие на устойчивость песен, сказов, пословиц и поговорок казаков. Думается, в определенной мере внимание к казачьему фольклору во второй половине 1930-х гг. способствовало закреплению в народной памяти тех или иных фольклорных элементов. Так, послевоенная, совершенная в 1945 г., экспедиция в гребенские казачьи станицы «показала, что казачья песня сохранилась, она жива. Это не только остатки былевого эпоса, баллад, исторических песен, но и военно-бытовая лирика, мужская и женская, любовные песни, протяжные и частые» [3;33].

Специфическим элементом казачьего фольклора 1930-х гг. являлись частушки. Специфика частушек заключается в том, что по отношению к ним приходится говорить не о сочетании традиционных элементов и новаций, а о коллизионности содержания. Частушки живо отражали действительность колхозной казачьей станицы Юга России, но при этом характер отражения разнился в зависимости от того, кто являлся автором частушек. Немало частушек, авторство которых принадлежало либо просоветски настроенным казакам-активистам, либо же штатным пропагандистам властных структур, воспевали неопровержимые (скорее, якобы) достоинства колхозной системы: «Старый месяц на исходе, // Новый нарождается. // Кто работает в колхозе, // В хлебе не нуждается»; «Богатеем год от года, // Горы хлеба в закромах. // У колхозных счетоводов // Аж мозоли на руках»;[6] «Зерно сыпется в чувалы [т.е. большие мешки], // Из чувалов через край. // Ой, чувалы дюже малы // На колхозный урожай»,[13] и т.д.

Неофициальные же частушки в своей вербальной форме выражения четко фиксировали гораздо более суровое отношение вполне определенной части южно-российского казачества к колхозам и советской власти. Особенно жестко оценивались в этом народном фольклоре события 1932 – 1933 гг. в пострадавших от голода регионах, как о том свидетельствуют материалы полевых исследований, опубликованные в солидной монографии В.В. Кондрашина [11;507-514]. Неофициальные частушки, естественно, распространялись из уст в уста в казачьих регионах, хотя, конечно же, их исполняли только в узком домашнем кругу. В частности, на Дону пели: «Как Ленин умирал, // Сталину наказывал, // Чтобы хлеба не давал, // Сала не показывал»; «Едет Ленин на телеге, // А телега на боку. // Ты куда, плешивый, едешь? // Ликвидировать муку». В данном случае казачий фольклор 1930-х гг. ярко и эмоционально отражал негативные черты советской действительности, которыми изобиловала эпоха «великого перелома».

Итак, в отношении культуры казачьих сообществ Юга России третье десятилетие XX в. отличается некоей двойственностью, обусловленной колебаниями аграрной политики сталинского режима и особенностями «колхозного строительства». Степень трансформации казачьей культуры в 1930-х гг. оказалась весьма значительна, но, вместе с тем, целый ряд традиционных ее элементов большевикам устранить не удалось. Поэтому в ходе кампании «за советское казачество» возникло своеобразное сочетание культурных традиций и новаций. Сочетание это, в частности, очень хорошо заметно в казачьем фольклоре. Фольклор донских, кубанских, терских казаков, временно позабытый в условиях сплошной коллективизации конца 1920-х – начала 1930-х гг., вновь возвращается в казачью повседневность. Самодеятельные фольклорные коллективы казаков, возникшие во второй половине 1930-х гг. во многих районах и станицах Дона, Кубани, Терека с одобрения (нередко – по инициативе) партийно-советского руководства, возрождали и пропагандировали старинные и досоветские казачьи песни (любопытно, что в данном случае ситуация в казачьих районах Советской России очень походила на культурную жизнь российского зарубежья, в которой казачьи ансамбли песни и пляски, коллективы казаков-джигитов играли заметную роль[19;327-390]). Вместе с тем, под влиянием реалий эпохи «великого перелома», заметную часть казачьего репертуара составляли идеологически мотивированные песни, прославлявшие советскую власть, колхозную систему и лично И.В. Сталина. Тем самым, казачий фольклор, с одной стороны, бережно сохранял старинные песни, сказы, пословицы и т.д., а с другой, – он нес на себе четкий отпечаток эпохи «колхозного строительства».

Примечания

1. Андреев С. Из-за Терека буйного // Северо-Кавказский большевик. 1936. 11 декабря.

2. Базковский казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

3. Белецкая Е.М. Фольклор станицы Червленной: память поколений (1890–1990‑е гг.) // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Шестой Междунар. Кубанско-Терской конф. / Под ред. Н.Н. Великой, С.Н. Лукаша. Краснодар – Армавир, 2008. С. 29–35.

4. Вышеград. Выступление М.А. Шолохова на читательской конференции // Молот. 1936. 10 января.

5. Государственный казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

6. Дон волною серебрится. Частушки, пословицы и поговорки Дона // Сост. П.И. Ковешников. Ростов н/Д., 1979. 191 с.

7. Ерохин А. Вешенские казаки в Москве // Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. В 2-х кн. Кн. 1.

8. Казачьи хоры разучивают песни // Северо-Кавказский большевик. 1936. 28 марта.

9. Капиев Эффенди. Терская казачья песня // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 ноября.

10. Караулов М.А. Терское казачество. М., 2007. 320 с.

11. Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. 519 с.

12. Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как научить собаку есть горчицу. 1924–1934 / Сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д.: «Гефест», 1994. 511 с.

13. Мекенские припевки // // Орджоникидзевская правда. 1937. 24 октября.

14. Песни казацкие. Создадим краевой театр народного творчества // Северо-Кавказский большевик. 1936. 21 марта.

15. Рудиченко Т.С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д., 2004. 512 с.

16. Соколов Ал. Радиоконцерт казачьего хора // Молот. 1936. 10 апреля.

17. Тов. Пищик руководит казачьим хором // Северо-Кавказский большевик. 1936. 30 марта.

18. Фольклор Дона и Кубани. Сб. 1-й. Ростов н/Д., 1938. 168 с.

19. Хохульников К.Н. Казачью славу приумножив!.. (Казачье зарубежье XX столетия. История. Культурно-историческое, духовное наследие). Ростов н/Д., 2009. 496 с.

20. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО).

21. Чекалин Ю. Красное знамя // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 октября.

Абдулаева И.А.

(г. Кизляр)