Рязань косопузая 1096г.

Люблю я русскую Россию,

Но ближе всех стоит Рязань,

Её не раз татары били,

 Она не раз платила дань.

 

Сгорала, в пепле возрождалась,

Имела грозные полки,

И никому не подчинялись,

Её босые мужики.

 

Топор с рогаткой, сбоку ножик,

 Привычный русский арсенал,

Ремень невыделанной кожи,

Двойным узлом на бок свисал.

 

Не смех, а доблесть в «косопузой»,

Дойдёт до нас из дебрей тех,

Топор тянул тяжёлым грузом,

За кушаком почти у всех.

 

В борьбе и стойкости Рязани,

Наглядный каждому пример,

Как трудно предки выживали,

И защищали свой удел.

 

 

Богдан Филатов

О, Русь в тринадцатом столетьи!
Сквозь глубину лихих годов,
Я вижу неостывший пепел
Дотла спаленных городов…

Я слышу свист татарской плети
И визг безжалостной орды!
И детский плач разносит ветер,
Деревни пеленая в дым.

Грядет Земли погибель Русской,
Во храмах пустота сквозит.
Любой почти, кто не был трусом,
В бою пленен или убит.

И каждый недруг ободрился,
И ополчился каждый враг!
Да с ними некому сразиться.
Над Родиной сгустился мрак…

Но в час, когда ушла надежда
Молитвой тихой в небеса,
Сверкнул, вдруг, Солнцем в тьме кромешной,
Князь переславский Александр!

Он рать собрал могучим кличем,
Презрев кичащихся врагов,
Хотевших Русь окатоличить,
Кровавым покрестив клинком.

Он сокрушил надменных шведов
На берегу реки Невы!
С того-то памятного лета
Князь Невским стал в устах молвы.

Но Папа тверд: «Руси не будет!»
И Псков пожарищем объят.
Тевтонский орден вместе с чудью
Уничтожают стар и млад.

В церквях устроены конюшни,
Открыты настежь алтари,
Иконы, словно хлам ненужный,
Лежат, поруганы, в пыли.

Не медлил князь, с дружиной вышел,
И неожиданным броском,
Из гордых немцев дух повышиб, —
Вздохнул свободно древний Псков.

А как отпрянули морозы,
Апрельским незабвенным днем
Он смело встретил крестоносцев
На славном озере Чудском.

Под натиском мечей булатных
Рассыпался хваленый клин.
Помчались рыцари обратно,
И треснул лед на сотни льдин.

Не вынес тяжести доспехов,
И в кровь окрасилась вода.
Но прежде чудь в зверином мехе
Бежала с криком кто-куда.

А храбрый князь, вложив меч в ножны,
Снял шлем и воинству сказал:
«Никто нас одолеть не сможет,
Коль Вера — пламенем в глазах!

За Православие родное
Из года в год, из века в век,
Мы станем намертво стеною
Пока жив РУССКИЙ человек!

Аполлон Майков

Кончина Александра Невского

Ночь на дворе и мороз.
Месяц — два радужных светлых венца вкруг него…
По небу словно идёт торжество.
В келье игуменской — зрелище скорби и слёз…

Тихо лампада пред образом Спаса горит…
Тихо игумен пред ним на молитве стоит.
Тихо бояре стоят по углам.
Тих и недвижим лежит головой к образам

Князь Александр, чёрной схимой покрыт…
Тихо лампада пред образом Спаса горит…
Князь неподвижно во тьму, в беспросветность глядит…
Там, что завеса раздвинулась вдруг перед ним…

Видит он: облитый словно лучом золотым,
Берег Невы, где разил он врага…
Вдруг возникает там город… народом кишат берега,
Флагами веют цветными кругом корабли…

Гроб с корабля поднимают, ко храму несут,
Звон раздаётся, священные гимны поют…
Крышку открыли… Царь что-то там говорит…
Вот перед гробом земные поклоны творят,

Следом все люди идут приложиться к мощам
В гробе ж — князь видит — он сам.
Тихо лампада пред образом Спаса горит.
Князь неподвижно лежит…

Чудной лицо озарилось краской.
Тихо игумен к нему подошёл и дрожащей рукой
Сердце ощупал его и чело —
И, зарыдав, возгласил: «Наше солнце зашло!»

Алексей Болонин «Чудо при Невской битве»

Co всeх стоpон oкpyжeнa

Pоссия злобными вpaгaми,

3a вepy Pусь обpeчeнa

Tepпeть лишения вeкaми.

 

Пожары, кpовь, жeлeзa звон,

Плач мaтepeй, дeтeй и жeн,

И cepдцe в гоpeсти болит,

Mолитвy тpeпeтно творит.

 

B тpeвоге юный Aлексaндp:

3a Pусь пpeд Богом он в ответе.

K нaм вновь грядет войны пожар,

Гонец принес плохие вести:

 

Стремится швед нас полонить,

Народ и веру погубить.

И потому долой все споры.

Междоусобия, раздоры.

 

Пора брать копья, топоры

И, возложив печаль на Бога,

Отбросив игры и пиры,

Дружину повести в дорогу.

 

Сильна и опытна рать шведа.

Наемный рыцарь, как таран,

Уверенный в своей победе,

Прошел с мечом уж много стран.

 

И вот cтyпил он caпогом

Ha Pyсь, сжигая наши села,

В церквях устраивал погром,

Молиться заставлял в костелах.

 

Ho благоверный Александр

Пал на колени перед Богом,

С ним русский люд, и мал и стар,

Прося дать силу и подмогу.

 

И вымолил спасенье князь,

Подняв свой меч, сказал народу:

«Прогоним супостата мразь,

Борис и Глеб в бою помогут.

 

Кто к нам с мечом, грозя, придет,

Тот от меча же и погибнет.

Так с Богом! В бой идем вперед!

Не отдадим врагам Отчизны!»

 

Вот на Неве, в устье Ижоры,

Стан шведский стал с двух берегов,

И шведов столько, что не скоро

Разведке счесть у них шатров.

 

И спят в шатрах беспечно шведы,

Они уверены в себе.

Им снится легкая победа

И дни счастливые в судьбе.

 

Но только солнца луч развеял

Туман, плывущий над рекой,

Князь яростно напал на свеев

И собственной своей рукой

 

Разил врага, «печать поставил»,

Ударив Биргера в чело,

Он шведов этим «обезглавил»,

И дивно все произошло…

 

В короткий срок разбиты шведы,

И даже на другом брегу!

Воскликнул князь: «Ведь я ж там не был,

Кто ж там ударил по врагу?!

 

Борис и Глеб, святые братья,

С небес на помощь к нам сошли

И разгромили папских татей —

Молитвы даром не прошли!

 

Князья святые помогли нам

Разбить врагов с той стороны.

Сломали шведам рог бодливый,

Погибли слуги сатаны!

 

О, слава Богу за победу!

Сам победить бы я не смог.

Русь спасена от жадных шведов.

Не в силе Бог, а в правде Бог!»

 

И с той поры князь прозван Невским,

Святую Русь спасал не раз,

«Псов-рыцарей» топил немецких,

Его молитвы свет не гас.

 

О, Александре, святый княже,

Молись с Владычицей о нас!

Веками ты стоишь на страже,

Русь сберегая в трудный час.

 

И потому непобедима

Никем Российская страна!

Со светом тьма несовместима –

Ведь сила в правде нам дана!

 

 

Иван Июнев

«Дмитрий Донской»

Преемник Красного Ивана,
Второго сына Калиты,
Держался в битве, в поле бранном,
Ну впрямь как чудо-богатырь.

Москвы раздвинувший пределы,
Князь Дмитрий был широкоплеч,
Высокий и могучий телом,
В руке державший крепко меч.

Он жил во времена лихие,
Когда раздробленную Русь
Терзали отпрыски Батыя -
И род славян томила грусть.

Когда перед Ордою страха
Не убавлялося в сердцах,
Ну а потомки Мономаха
Друг с другом были не в ладах.

Ему лишь девять исполнялось,
Как опочил его отец -
И опекать стал княжью младость
Всевышним избранный чернец…

Святым владыкой был воспитан
Благочестивым юный князь,
Он возрастал с душой открытой,
Руси полезным быть стремясь.

Князь Радонежского игумна
Так по-сыновнему любил! -
И чернеца высокоумным
Советам следовать спешил.

…И вырос он, лицом красивый,
Со взором пламенным в очах,
Гостеприимный, незлобивый,
Усердный в княжеских трудах.

Светясь душевной чистотою,
Был добрый молодец любим:
Своей супругой молодою,
Москвы народом удалым.

Но как же разоряли беды
Московский Дмитриев удел -
Вон деревянный Кромник деда
В пожарном пламени сгорел.

То зло случилось жарким летом,
В один из самых знойных дней:
Весь город сжёг огонь с рассветом
Ни с чем оставив москвичей.

«Здесь, на родных нам пепелищах,
Вновь жизнь Москве дадим, трудясь!
Из камня возводя жилища
И новый Кремль!» - решает князь.

Пусть не простым то было делом,
Но вот на месте, где стоял
Иванов Кромник, камнем белым
Кремль новый ярко заблистал.

…Стеною мощною с зубцами
Стремясь, как будто, подпереть,
Не очерчённую краями,
Небес лазоревую твердь.

Немилостив был славный княже,
Дошло до нас с тех давних пор,
К предателю Отчизны, скажем,
К тому, кто жил как лютый вор.

К такому, кто удела ради
И брата погубить готов,
Себе присвоив его пяди,
Москвы хозяин был суров.

И, справедливость чтя, наверно
не раз один вёл Дмитрий рать,
тверского князя чтоб примерно
за злое дело наказать.

Не мог забыть он то, что Пьяна
в горячий августовский день
для шурина его, Ивана,
могильную раскрыла сень.

Князь, верно, думал об отмщении
за воевод, бойцов простых,
из бывших с шурином в сражении,
что сгинули в волнах речных.

Он, избежав ошибок прежних,
на рубеже реки иной
людьми командовал прилежно,
победою закончив бой!

И после, встав на вожском бреге,
князь так сказал бойцам своим:
«Повержен, други, нами Бегич
и полк, что был приведен им!

Пусть это лишь один навстречу
шаг к избавленью от беды,
но Русь ещё, расправив плечи,
низложит злую власть орды!»

Прошло, без месяца, два года -
июль приносит князю весть,
что войск ордынских для похода
на Русь собралося - не счесть!

И что злодей Мамай желает
разграбить и пожечь Москву,
едва лишь краска золотая
с багрянцем брызнут на листву!

И князь Московский, с младшим братом,
старались быстро собирать
на битву с грозным супостатом
со всей Руси большую рать.

У Алексиевой гробницы
князь вопрошал: «Учитель мой!
Имею ль право я стремиться
с дружинами на смертный бой?!

На бой, в котором литься будет
рекой широкой кровь бойцов,
и станут гибнуть мои люди -
Отчизны тысячи сынов!»

…Хоть и не ждал себе ответа
того, кто замещал отца
ему, и ныне бы советом
ободрить многим мог сердца.

Но Троицкий игумен Сергий
тогда сказал: «Надёжа-князь!
Свои сомнения отверги,
и рать веди же, помолясь!

Да! Многим с памятию вечной
венцы готовятся теперь…
Но, русов вождь чистосердечной,
тобой повержен будет зверь!»

Так, получив благословенье,
Димитрий к Дону вывел рать -
на Куликовское сраженье,
чтоб в нём победу одержать!

Между Непрядвою и Доном
встали восьмого сентября
полки Димитрия заслоном,
лишь зарумянилась заря.

И, в ожиданьи силы вражьей,
к дружинам доблестным своим
счёл нужным обратиться княже
тогда с напутствием таким:

«Не мы пришли в страну иную
с войной, но враг на нас пошёл,
готовя ныне долю злую
для русских городов и сёл!

О, други, смерть на поле боя
приемлемее для бойцов,
чем отступленье пред ордою
добычи жаждущих врагов!

Не пожалеем же мы, братья,
теперь нисколько своих сил
и жизней - остановим рати
свирепых недругов Руси!

…Владимир, брат, днесь в бой кровавый
с начала самого не рвись -
до времени в сени дубравы
с полком своим ты затаись.

Когда наступит час закатный,
и станет солнца лик багров,
тогда уж пусть твой полк засадный
ударит с тыла на врагов!»

Бренку вручивши стяг свой княжий
с Исуса ликом золотым,
доспехом с ним менялся, также
с плащом расставшись багряным.

Готовый в пламя лютой битвы
вступить как ратник рядовой,
он на коне, шепча молитвы,
отъехал в полк сторожевой.

Копьищем потрясая длинным,
в тот день, восьмого сентября,
звал Челубей на поединок
Святой Руси богатыря.

Ну, уж ордынец и громада!
С налитым кровию лицом,
казалось русским, что он ада
был демоническим жильцом.

Как зверь рыча, должно быть спьяну,
кричал, что нечего мечтать
над ним-то русскому Ивану
верх в поединке одержать.

Что богатырь не появился,
под стать ему, на белый свет,
и силою своей хвалился…
Но вызов принял Пересвет!

Один из тех двух славных братьев,
честных боярских сыновей,
кому бойцами в княжьей рати
быть не впервой в судьбе своей.

Кто хоть и стали чернецами
в стенах обители святой,
всегда готовы и с мечами
за Русь идти на смертный бой!

Благословлённый Радонежским
на ратоборство Пересвет,
ответил делом на насмешки,
исполнив воинский обет.

Великий ростом и плечистый,
с красивым, бледным чуть лицом,
немногословный инок истый
потряс недлинным копьецом.

Его прижавши крепко к боку,
пустил наш витязь коня вскачь,
чтоб, коль угодно это року,
повержен был бы враг-силач.

И Челубей ему навстречу
понёсся на коне своём.
Был поединок скоротечен,
и пали витязи вдвоём.

Мгновенье лязг копейной стали
был слышен, и пришёл конец
вмиг поединку - и лежали
мертвы ордынец и чернец.

На бой за Русь, святое дело,
благословляла рать рука
монаха, павшего на тело
им побеждённого врага.

Большая битва началася,
кровью сражавшихся людей
готова ярко поле красить,
готовя тысячи смертей.

Друг другу не давали спуску
в соприкасаньи боевом
сторожевой полк силы русской
с дозорным вражеским полком.

Бойцы, с которыми был княже,
в той схватке одолеть смогли
передовой полк силы вражьей,
хоть сами все почти легли.

Димитрий, в самой гуще боя,
на крепком скакуне своём,
разгорячён, как все, борьбою,
ордынцев поражал копьём.

Когда ж в рядах полка большого
с врагами биться продолжал -
здесь одного, а там другого
мечом ордынцев поражал.

Бой продолжался с прежней силой
и беспримерно был жесток,
но войско русов крепко билось,
и стойким был бойцом Бренок!

Изранен, кровью истекая,
не отступил он ни на шаг -
пал, как герой, оберегая
Димитриев багряный стяг.

И с каждым новым часом боя
росли потери двух сторон,
и раненых бойцов над полем
тогда стоял великий стон.

И князь Димитрий уж изранен,
доспехи вмяты в трёх местах,
и шёл едва по полю брани
он без копья уже в руках.

С лицом, иссеченным немало,
в руке ослабшей держал меч,
шёл он, шатаяся, устало,
желая, попросту, прилечь.

На крае поля у берёзы
упал без сил великий князь,
и деревцо роняло слёзы,
тогда до тверди наклонясь.

…Затем, чтоб до скончанья боя
скрыть витязя от глаз чужих,
коль так назначено судьбою,
покровом листьев золотых.

Ну а когда завечерело,
то в западном краю небес
светило быстро розовело,
в своих лучах купая лес.

Дотоле тихая дубрава
воспряла мигом ото сна -
с врагом Руси вести бой правый
будто готовилась она.

Шумели золотые кроны,
дрожали тысячи ветвей,
им отзывался громким звоном
металл и копий и мечей!

На фоне алого заката,
крича: «Ура!», исполнить долг
спешил Димитриева брата,
с утра в дубраву вставший, полк.

И, как могучий вольный ветер,
он налетел на вражий тыл -
принёс монгольским воинам смерти,
победу русичам добыл!

Не стало конницы Мамая,
а русов крепче билась рать -
и темник, пир вдруг прекращая,
бежал, чтоб в плен не попадать.

За горизонт пал лик Ярилы,
а темник в страхе мчался прочь -
и гнал коня, что было силы,
во всё сгущавшуюся ночь.

А ранее, когда заката
огонь чуть только отпылал,
Владимир Серпуховский брата
на поле подвига искал.

И к воинам обращался княже:
«Кто видел брата моего?
Где есть Димитрий, кто подскажет?
Где я теперь найду его?!»

Под кем-то срубленной берёзкой,
перед дубравой вековой,
двумя бойцами князь Московской
был найден, ранен, но живой.

Все силы отдавши в сражении,
за день как будто постарев,
он в этот час в изнеможении
лежал на травяном ковре.

Став на колени перед братом,
Владимир так ему сказал:
«Мы взяли верх над супостатом -
стремглав злодей Мамай бежал!»

На поле русской ратной славы
стояли целых восемь дней -
и хоронили, в день кровавый
в бою погибших здесь, людей.

В память о них, что опочили,
и вечный обрели покой,
тогда и церковь заложили
на круче брега над рекой.

И в час прощанья рати с полем
князь говорил: «Покуда жить
продолжим мы в земной юдоли,
героев нам не позабыть!

Расскажем, други, своим детям
о ратоборстве их с врагом -
за то, чтоб жили мы на свете,
стояла б Русь - наш общий дом!

Сколь горек вкус победы нашей -
сколь многим не прийти домой,
в кругу родных не выпить чаши,
вновь вспоминая жаркий бой.

Пришла пора проститься с ними,
кто за Руси и жизнь и честь,
платили жизнями своими -
и упокоились вот здесь.

А нам теперь идти обратно -
туда, где, будто торжества,
своих защитников возврата
ждут наши семьи и Москва!»

 

Людмила Лидер

«Ты продолжил дело отца» / Дмитрий Донской/

Он княжил в бурную эпоху,
Тяжёлых и коварных дней,
Междуусобиц суматоха,
Борьба за власть среди князей.

Горьки татарские набеги,
И дани груз ломал хребет,
Корысть, предательства побеги,
Князей монгольских злобный след.

Стонала Русь от иноверцев,
Под игом Золотой Орды,
В слезах тонуло её сердце,
И дни уж были сочтены.

Мамай готовился к походу,
На дерзкую отныне Русь,
Чтоб задушить её народы,
Князей разрозненную грусть.

Орда - решительная сила!
Нарывы от её цепей,
В единство зло её сплотило,
Жестокость и простор степей!

Встал на защиту князь Московский,
Он бросил клич другим князьям,
На бой священный, судьбоносный,
Цепей ордынских сбросить срам.

Высокий, крепкий и плечистый,
Он целомудрием светил.
Взгляд дивный, мягкий и лучистый,
"Забавы" строго не любил.

Был черновлас, благочестивый,
С короткой чёрной бородой,
Душою лёгкий, незлобливый,
Умён, талантливый, простой.

Но пробил час кровавой сечи,
Туманным утром сентября,
К двенадцати часам он встретил,
Мамая - лютого врага!

В два раза войско превосходит,
Мамай со ставкой на холме,
А Дмитрий князь, с копьём в народе,
Готов к сражению, на коне.

Татарин Челубей ордынский,
И русский витязь Пересвет,
Идут на смертный поединок,
Откуда им возврата нет!

На всём скаку съезжались смело
И Пересвет, и Челубей,
Пронзив копьём друг друга тело,
Упали замертво с коней.

В тот миг над полем Куликовым,
Уже рассеялся туман,
Под кОней жёсткие подковы,
Ложилась рать от смертных ран.

Земля от ужаса дрожала,
Рекой лилАсь людская кровь,
О, Русь, судьба твоя сражалась,
За жизнь, свободу, за любовь!

Бой затянулся до заката,
Устала праведная рать,
Уж пешие конницей помяты
И бедным коням негде встать!

Земля пьёт влагу* от страданий,
Под стук железных палачей,
Смешались крики, стоны, ржанье
И лязг измученных мечей!

В момент решительный и шаткий,
С засады конница пришла,
Зажало войско мёртвой хваткой,
Добив жестокого врага.

Мамай бежал с остатком малым,
Донской с победою шагал,
Он нёс империи начало
И сыну княжить завещал!

 

Светлана Лучик

Андрей Боголюбский

Давно это было, но помним поныне
Лихие годины далёких времён.
Рассказы рисуют событий картины.
Как доблестен был Боголюбский, умён!

Врагам не по нраву стремленья Андрея
В единое русло направить народ.
И заговорщиков чёрное племя
Решило убрать Боголюбского род.

Не быть же Руси единой семьёю!
Пусть княжества в ссоре, разладе живут!
Июньской порой навалились толпою
На князя Андрея враги, точно спрут.

Огромные плечи.
Сильные руки.
Благочестивый.
Андреевы муки!
Сам — безоружный.
Убийцы с мечами
Напали, напали.
Все факелы пали!

А стены молчали, седели от страха.
И алою кровью зияла рубаха
И билась фонтаном из ран нанесённых.
И стоны, и крики в стенах заключённых.

Не видел сей замок предательства гаже:
Уснувшие слуги, подкуплена стража.
Князь силой и правдой с чертями сражался.
И, выхватив меч, не сдался, а дрался.

Упал! Лужа крови.
Тяжёлые раны.
Оставлено тело…
Ликуете рано! —
Сознанье вернулось.
По полу ползком.
По лестнице в башне.
Из замка — вон!

Убийцы обратно в ложницу царя:
Не найдено тело — покинули зря.
По крови найдошу догнали и били,
Андрееву руку мячом отрубили.

И душная ночь задохнулась от горя.
О, как же страшна Боголюбского доля:
Родной брат Аким ударом копья
Пробил его череп — стонала земля.

О, Русь, как взрастила такого иуду?!
Как много у гроба скопилося люду!
Владимирцы, плача, князя хранили.
В Успенском соборе останки почили.

А сколько досталось останкам Андрея!..
Я здесь рассказать о том не посмею.
Склонюсь над мощами, челом прикоснусь
И мыслями в те времена унесусь:

Огромные плечи.
Сильные руки.
Благочестивый.
Страшные муки…

Александр Пушкин

Песнь о Вещем Олеге

Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам,
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.

«Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое:
Воителю слава — отрада;
Победой прославлено имя твое;
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.

И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы…
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего».

Олег усмехнулся — однако чело
И взор омрачилися думой.
В молчаньи, рукой опершись на седло,
С коня он слезает, угрюмый;
И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой.

«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай! уж не ступит нога
В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся — да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,

Покройте попоной, мохнатым ковром;
В мой луг под уздцы отведите;
Купайте; кормите отборным зерном;
Водой ключевою поите».
И отроки тотчас с конем отошли,
А князю другого коня подвели.

Пирует с дружиною вещий Олег
При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана…
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они…

«А где мой товарищ? — промолвил Олег, —
Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? все так же ль легок его бег?
Все тот же ль он бурный, игривый?»
И внемлет ответу: на холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник
И думает: «Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора,
С ним Игорь и старые гости,
И видят — на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.

Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: «Спи, друг одинокой!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!

Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят
На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.

 

Василий Чер

Сказ о Переславле –Залесском  / отрывок/

У самых истоков седой старины

По водным дорогам ходили челны.

Болота и топи, глухие леса

Вставали стеною под небеса.

 

По волжским протокам,

По Волге – реке,

По Клещину - озеру, Трубеж – реке

Ходили славяне, на риск свой и страх,

И меря, и чудь, и надменный варяг…

И многим векам предстояло пройти,

Чтоб граду тут стать на торговом пути.

 

В Залесские земли с добром или злом

Дружины кружным добирались путем,

Туда, где встал Суздаль, Великий Ростов,

Откуда счет новых пошел городов.

И к Киеву путь, что терялся в лесах,

Из Суздаля первым спрямил Мономах.

С тех дней всей Руси средоточие здесь,

За что Боголюбскому – слава и честь.

 

Над Трубеж – рекою дружины стоят,

Князь Юрий державною думой объят:

Залесье обстроить…. Мосты навести…

Дороги и крепость - на каждом пути…

 

Князь Юрий на Клещин – град хмуро глядит

И город велик заложить он велит,

Невиданной мощи вал крепостной

И с башнями стены над Трубеж – рекой,

Из плит белокаменных спаса собор,

И в отдалении – княжеский двор.

 

Быть может, истории ход был иной,

Но встал Переславль над Трубеж-рекой

Над краем Залесским, как сторож и щит

И более всех городов именит.

Удел родовой тех великих князей,

Что Русь венчали славой своей:

Как  Всеволод Юрьевич – гордость славян,

О ком слагал свои песни Боян,

Как князь Ярослав с Александром своим,

Которого Невским зовем мы и чтим.

Торились дороги, сей град обойти,

Но всем Переславль вставал на пути.

Удельные распри терзали его,

Но выковать славу не легчу того.

И как летописцев вещают слова:

В стенах Переславля крепчала Москва.

 

Василий Чер

Сказ о Переславле –Залесском  / отрывок/

В те лета не счесть,

Сколько нив, сколько сел

Подверг истребленью татаромонгол.

Стрелой хан Батый мчал на резвом коне,

Он Русь покорил и оставил в огне.

Тевтоны и шведы на слабую Русь

Обрушили алчности яростный груз,

Разбои, захваты, жестокий полон…

Спешат новгородцы в Переславль на поклон…

И князь Александр, смирив свою грусть

Идет заслонять православную Русь.

И княже великий в свои двадцать лет

Открыл для Руси свой немеркнущий свет.

Два века с избытком, томима Ордой,

Русь силы копила для битвы одной.

Менялись народы, менялись князья,

Но, выбросить слово из песни нельзя,

Вражда и интриги вредны не всегда –

На радость Руси расшаталась Орда.

Настал и ее вскоре день роковой,

Осилил Мамая князь Дмитрий Донской.

 

Сошлася на поле несметная рать

Под острым мечом и копьем умирать

Отмстить за разбой, поруганье креста,

За правую Русь не щадя живота.

И конница сбилась и наземь легла…

Снопами валились, валились тела,

И сеча была до того горяча,

Что руки уже не держали меча…

И стало от крови горячей светло,

И переславцев там тьма полегло,

Средь них воевода Черкизов Андрей,

И много бояр, и отважных мужей.

По праву сильнейшего жил человек,

Жестокое время, жестокий был век.

Не скоро еще воцарился покой

Над Переславлем, над Трубеж – рекой,

Набеги литовцев и мор он знавал,

И если был сломлен, то снова вставал.

Ордой многократно бывал он палим,

Но именем жив оставался своим.

 

Игорь Сойкин

Дума Ивана Калиты

В светлице темно,

В слюдяном оконце

Ни зги уж, еле теплится свеча

Пред образом Никиты – Чудотворца

Постылого осколки сургуча

Просыпаны на тесаные плиты.

У ног ордынский шелковый ярлык

Лежит, шнурком охряным перевитый.

Иван Данилыч головой поник –

Смущен великой думой князь Московский

И отуманено высокое чело:

Хан ныне величал не по – холопски,

Ясак баскаки требуют не зло.

Зовут в Орду - не время ли ударить,

Покуда нас не ждут татаровья?

Есть сила и казна – то не худа ведь!

Позор снесут ли далее сыновья?

Что ж Сергий, все толкует об измене,

О нечестивых помыслах бояр?

Их не запотчуешь – он прав! Еще не время

Готовить басурманину удар.

Известь измену – вытравить железом!

Русь под Москву – противных в батоги!

Под руку всех, кто друг в расчете трезвом –

Дай силы, Господи! В терпенье помоги!

 

Аркадий Малашенко

Переславль

Ужели это повторится,

Как сон истории твоей:

Тевтон, нагай и польский рыцарь

Поили в Трубеже коней

 

Крушили старые иконы,

Кресты седых монастырей,

И на вонючие попоны

Швыряли наших матерей.

 

Спит Переславль - великий город,

Брат старых русских городов,

И сон его как прежде, горек,

Как горек сон забытых вдов.

 

Душою он под игом снова,

Но словоблудствуем, крестясь,

И нас на поле Куликово

Не кличет Переславский князь.

 

Спят рыцари твои в бесславье,

Отдав врагу тебя в полон,

И плач горючий Ярославен

Вотще не трогает их сон.

 

И вытекает Трубеж в небыль,

Где тлен, беспамятство, зола,

И падает мой город в небо,

Раскинув крылья – купола

 

Константин Бальмонт
«Смерть Димитрия Красного»

Нет, на Руси бывали чудеса, Не меньшие, чем в отдаленных странах. К нам также благосклонны Небеса, Есть и для нас мерцания в туманах. Я расскажу о чуде старых дней, Когда, опустошая нивы, долы, Врываясь в села шайками теней, Терзали нас бесчинные Монголы. Жил в Галиче тогда несчастный князь, За красоту был зван Димитрий Красный. Незримая меж ним и Небом связь В кончине обозначилась ужасной. Смерть странная была ему дана. Он вдруг, без всякой видимой причины, Лишился вкуса, отдыха и сна, Но никому не сказывал кручины, Кровь из носу без устали текла. Быть приобщен хотел Святых он Таин, Но страшная на нем печать была: Вкруг рта - все кровь, и он глядел - как Каин. Толпилися бояре, позабыв Себя - пред ликом горького злосчастья. И вот ему, молитву сотворив, Заткнули ноздри, чтобы дать причастье. Димитрий успокоился, притих, Вздохнув, заснул, и всем казался мертвым. И некий сон, но не из снов земных, Витал над этим трупом распростертым. Оплакали бояре мертвеца, И крепкого они испивши меда, На лавках спать легли. А у крыльца Росла толпа безмолвного народа. И вдруг один боярин увидал, Как, шевельнув чуть зримо волосами, Мертвец, покров содвинув, тихо встал,- И начал петь с закрытыми глазами. И в ужасе, среди полночной тьмы, Бояре во дворец народ впустили. А мертвый, стоя, белый, пел псалмы, И толковал значенье Русской были. Он пел три дня, не открывая глаз, И возвестил грядущую свободу, И умер как святой, в рассветный час, Внушая ужас бледному народу.

Иван Бунин

КНЯЗЬ ВСЕСЛАВ

Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.

Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.

Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?

Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева!— Долга
Ночь зимою в Полоцке... Другие
Избы в нем, и церкви, и снега...

Далеко до света, — чуть сереют
Мерзлые окошечки... Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!

В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе... Что́ года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.

Алексей Толстой

Роман Галицкий

 

К Роману Мстиславичу в Галич послом
Прислал папа римский легата.
И вот над Днестром, среди светлых хором,
В венце из царьградского злата,
Князь слушает, сидя, посольскую речь,
Глаза опустив, опершися на меч.

И молвит легат: «Далеко ты,
О княже, прославлен за доблесть свою!
Ты в русском краю
Как солнце на всех изливаешь щедроты,
Врагам ты в бою
Являешься божиим громом;

Могучей рукой ты Царьград поддержал,
В земле половецкой не раз испивал
От синего Дона шеломом.
Ты храбр, аки тур, и сердит, аки рысь,-
Но ждет тебя большая слава,
Лишь римскому папе душой покорись,
Святое признай его право:
Он может по воле решить и вязать,
На дом он на твой призовет благодать,
На недругов — божье проклятье.
Прими ж от него королевскую власть,
К стопам его пасть
Спеши — и тебе он отверзет объятья.

И, сыном коль будешь его нареком,
Тебя опояшет духовным мечом!»
Замолк. И, лукавую выслушав речь,
Роман на свой меч
Взглянул — и его вполовину
Он выдвинул вон из нарядных ножон:

«Скажи своему господину:
Когда так духовным мечом он силен,
То он и хвалить его волен,
Но пусть он владеет по-прежнему им,
А я вот и этим, железным своим,
Доволен.
А впрочем, за ласку к Червонной Руси
Поклон ему наш отнеси!»

 

 

Алексей Толстой

Боривой.  - баллада

К делу церкви сердцем рьяный,
Папа шлет в Роскильду слово
И поход на бодричаны
Проповедует крестовый:

«Встаньте! Вас теснят не в меру,
Те язычники лихие,
Подымайте стяг за веру,-
Отпускаю вам грехи я.

Генрик Лев на бой великий,
Уж поднялся, мною званый,
Он идет от Брунзовика,
Грянуть с тылу в бодричаны.

Все, кто в этом деле сгинет,
Кто падет под знаком крестным,
Прежде чем их кровь остынет,-
Будут в царствии небесном».

И лишь зов проникнул в дони,
Первый встал епископ Эрик;
С ним монахи, вздевши брони,
Собираются на берег.

Дале Свен пришел, сын Нилса,
В шишаке своем крылатом;
С ним же вместе ополчился
Викинг Кнут, сверкая златом;

Оба царственного рода,
За престол тягались оба,
Но для славного похода
Прервана меж ними злоба.

И, как птиц приморских стая,
Много панцирного люду,
И грохоча и блистая,
К ним примкнулось отовсюду.

Все струги, построясь рядом,
Покидают вместе берег,
И, окинув силу взглядом,
Говорит епископ Эрик:

 

«С нами бог! Склонил к нам папа
Преподобного Егорья,-
Разгромим теперь с нахрапа
Все славянское поморье!»

Свен же молвит: «В бранном споре
Не боюся никого я,
Лишь бы только в синем море
Нам не встретить Боривоя».

Но, смеясь, с кормы высокой
Молвит Кнут: «Нам нет препоны:
Боривой теперь далеко
Бьется с немцем у Арконы!»

И в веселии все трое,
С ними грозная дружина,
Все плывут в могучем строе
К башням города Волына.

Вдруг, поднявшись над кормою,
Говорит им Свен, сын Нилса:
«Мне сдалось: над той скалою
Словно лес зашевелился».

Кнут, вглядевшись, отвечает:
«Нет, не лес то шевелится,-
Щегол множество кивaeт,
О косицу бьет косица».

Встал епископ торопливо,
С удивлением во взоре:
«Что мне чудится за диво:
Кони ржут на синем море!»

Но епископу в смятенье
Отвечает бледный инок:
«То не ржанье,- то гуденье
Боривоевых волынок».

И внезапно, где играют
Всплески белые прибоя,
Из-за мыса выбегают
Волнорезы Боривоя.

Расписными парусами
Море синее покрыто,
Развилось по ветру знамя
Из божницы Святовита,

Плещут весла, блещут брони,
Топоры звенят стальные,
И, как бешеные кони,
Ржут волынки боевые.

И, начальным правя дубом