ПИСИСТРАТ: ПАРАДОКС «КРОТКОГО ТИРАНА» 7 страница

[248]

Спарта считала себя имеющей полное моральное право оказывать им военную помощь. Дорида нередко подвергалась нападениям со стороны соседней Фокиды, а к этой последней, кстати сказать, спартанцы всегда имели особые счеты: фокидяне периодически начинали претендовать на контроль над находящимся на их территории Дельфийским святилищем, чего Спарта, естественно, допустить никак не могла. Поэтому любая ее деятельность в Средней Греции неизбежно обретала также и "дельфийские" обертоны. Можно, таким образом, предположить, что и экспедиция Клеомена имела примерно те же цели: под лозунгом "защиты Дориды" ослабить фокидян и упрочить свое влияние в Дельфах. Известен лишь один эпизод описываемой кампании (Herod. VI. 108; Thuc. III. 55. 1; III. 68. 5), сам по себе на первый взгляд незначительный, но имевший в дальнейшем немаловажные последствия. Фивы, являвшиеся в рассматриваемую эпоху, бесспорно, сильнейшим полисом Беотии, давно уже предпринимали попытки объединить под своей гегемонией всю эту обширную и богатую область. Фиванская экспансия по большей части оказывалась успешной, однако небольшой полис Платеи, лежавший на границе Беотии с Аттикой, упорно не желал подчиняться власти северного соседа. Платейцы, теснимые Фивами, воспользовались присутствием поблизости от их территории царя лакедемонян и обратились к нему с просьбой принять их полис под покровительство Спарты и оказать военную помощь. Говоря в институциональных терминах, речь шла о вступлении Платей в Пелопоннесский союз. Клеомен отказал платейцам, приводя следующие резоны: "Мы живем слишком далеко, и вам наша помощь бесполезна. Ведь вас успеют десять раз продать в рабство, пока весть об этом дойдет до нас". При этом он советовал Платеям искать покровительства гораздо более близких Афин. Платейцы последовали его рекомендациям, и, как пишет Геродот, "отдались под защиту афинян"[508]. С тех пор на протяжении почти века у афинского полиса не было более верного и надежного союзника, чем маленькие Платеи. Говоря о мотивах, которые побудили Клеомена препоручить Платеи заботам Афин, Геродот прямо заявляет: "Этот совет лакедемоняне дали не столько из расположения к платейцам, сколько желая вовлечь афинян в тягостные распри с беотийцами". Правомерно ли "отец истории" приписывает здесь спартанскому царю подобного рода прямо-таки иезуитское

[249]

коварство? Во всяком случае, события в дальнейшем развивались именно в этом направлении. Платеи надолго стали настоящим "яблоком раздора" между Афинами и Фивами[509]. Как бы то ни было, на основании "платейского инцидента" можно говорить с достаточной степенью уверенности, как минимум, о двух обстоятельствах. Во-первых, спартанцы в правление Клеомена I рассматривали в качестве своей сферы влияния уже не только Пелопоннес; их интересы простирались теперь и на Среднюю Грецию. Во-вторых, включаясь в сложные внешнеполитические перипетии этого региона, они не могли не принимать в расчет самую мощную в нем силу — Афины. Афинский полис, который в правление династии Писистратидов (см. предыдущую главу) постоянно наращивал темпы своего экономического и политического роста, до конца VI в. до н.э. не вступал в конфликты со Спартой; более того, афино-спартанские отношения производили даже впечатление дружественных (по крайней мере, с внешней стороны), а сами тираны находились с лакедемонянами в ксенических отношениях (Herod. V. 63; Arist. Ath. pol. 19. 4). И тем не менее интересы Спарты и Афин рано или поздно неизбежно должны были столкнуться, и эти два полиса оказывались в положении конкурентов. Вполне закономерным в свете сказанного выглядит тот факт, что, начиная с 510 г. до н.э. Клеомен на несколько лет оказался серьезно вовлеченным в афинские дела и, в частности, сыграл весьма важную роль в истории Афин на переходе от архаической к классической эпохе. Афинская политика Клеомена — один из самых известных, наиболее подробно освещенных в источниках, в том числе весьма ранних и аутентичных (Herod. V. 63 — 90; Aristoph. Lysistr. 274 sqq. cum schol.; Thuc. I. 126. 12; Arist. Ath. pol. 19-20; Paus. III. 4. 2), и лучше всего изученных в историографии аспектов биографии этого спартанского государственного деятеля; сколько-нибудь серьезных дискуссионных проблем в данном случае не возникает. Поэтому мы остановимся на этой странице деятельности Клеомена достаточно кратко[510]. Традиция особенно подчеркивает роль афинского рода Алкмеонидов в призвании спартанцев в Аттику. Алкмеони-

[250]

ды, во второй половине 10-х годов VI в. до н.э. вновь находившиеся в изгнании и теперь уже окончательно утратившие надежду примириться с по-прежнему стоявшим у власти Гиппием, но в то же время потерпевшие поражение и при попытке возвратиться на родину с применением силы (инцидент с захватом Липсидрия), решили действовать иным путем. После того как они приняли активнейшее участие в восстановлении дельфийского храма Аполлона, сгоревшего еще в 548 г. до н.э., их влияние в Дельфах резко возросло. Лидер Алкмеонидов Клисфен стал фактически использовать жрецов этого авторитетного панэллинского святилища как глашатаев своих тайных планов и прежде всего сделать их орудием давления на Спарту: ведь во всем греческом мире только она одна обладала такой силой, чтобы попытаться свергнуть афинскую тиранию. Впрочем, вряд ли следует считать, что Дельфы здесь просто выступили послушными исполнителями чужой воли: они, как мы видели выше, имели собственные счеты к Писистратидам, и в данном отношении их интересы полностью совпали с интересами Алкмеонидов. Пифия, как пишет Геродот (V. 63), "всякий раз, как спартанцы вопрошали оракул, по частному ли делу или от имени государства, возвещала им волю божества освободить Афины". В конце концов спартанцы решились на тот шаг, который им настойчиво рекомендовало дельфийское жречество. Высказывалось мнение, что в ликвидации афинской тирании была более всего заинтересована сама Спарта, использовавшая и Дельфы, и Алкмеонидов лишь для прикрытия[511]. Безусловно, в этом есть свой резон. Аристотель (Ath. pol. 19. 4) отмечает, что спартанцев раздражали дружественные отношения Писистратидов с Аргосом. Кроме того такая акция, как ликвидация тирании в крупном полисе, прекрасно укладывалась в русло общей антитиранической политики Спарты в VI в. до н.э., о которой говорилось в начале данной главы; "освобождение" Афин, помимо прочего, могло способствовать их вовлечению в спартанскую сферу влияния, вплоть до включения его в Пелопоннесский союз, что, судя по всему, и

[251]

было на краткий срок (до 507 г. до н.э.) сделано, а это позволяло чрезвычайно упрочить позиции Лакедемона в Средней Греции. Однако, по нашему мнению, нельзя сбрасывать со счетов и религиозный авторитет Дельфов, и большое значение, придававшееся их оракулам (в частности, только Дельфы могли санкционировать разрыв ксении, связывавшей Спарту с Писистратидами), и, наконец, действительно серьезное отношение спартанцев к религии, в особенности к оракулам[512]. Сказанное относится, разумеется, к массе спартиатов, которая должна была в лице народного собрания принимать окончательное решение о вторжении. Что же касается политической элиты, то она, несомненно, попыталась рационально просчитать возможные последствия планируемой акции и сочла, что эти последствия будут позитивными. Первая спартанская экспедиция, отправленная морем и высадившаяся в афинской гавани Фалер (Геродот и Аристотель сохранили имя командира — Анхимолий[513]), оказалась неудачной. На помощь тирану Гиппию пришли его союзники — фессалийцы. Фессалийская конница, которой командовал Киней, занимавший, судя по всему, должность тага (выборного главы) Фессалии (Геродот называет его царем)[514], нанесла поражение спартанскому отряду, причем погиб сам Анхимолий. Очевидно, отряд был незначительным по количеству; лакедемоняне думали добиться своей цели малыми силами. Но после получения дурных вестей из Аттики на эту область двинулось (теперь уже по суше) гораздо более многочисленное войско, и вел его сам Клеомен. Следует полагать, что спартанского царя сопровождали знатные афинские изгнанники, в том числе Алкмеониды, мечты которых о возвращении на родину на этот раз сбылись. Фессалийская конница вновь пыталась оказать сопротивление, но против спартанской фаланги, построенной в полные боевые порядки, она оказалась бессильной и вынуждена была с потерями отступить. Иных защитников, кроме фессалийцев, у Писистратидов не оказалось; они даже не попыта-

[252]

лись прибегнуть к мобилизации ополчения афинских граждан. Видимо, тирания в Афинах окончательно утратила популярность и была близка к естественному концу. Клеомен победителем вступил в город; Гиппий был осажден на Акрополе, а затем (после того как в плен спартанцами были захвачены его сыновья) сдался в обмен на их свободу и покинул Аттику. Свергнутый тиран удалился в свои родовые владения на Геллеспонт и правил после этого в завоеванном еще Писистратом Сигее, став вассалом персидского царя. Однако Гиппий и не думал отказываться от притязаний на власть в Афинах; напротив, он был твердо намерен добиваться реставрации своего режима (безусловно, он прекрасно помнил, что его отцу удалось дважды возвратиться после изгнания), пусть даже и с помощью какой-либо внешней силы. "Фактор Гиппия" еще долго оставался одним из самых важных в афинской внутренней и внешней политике, тем более что в городе оставались его сторонники и даже родственники. Казалось бы, теперь Клеомен мог торжествовать: такой сильный полис, как Афины, должен был пойти по тому же пути, как ранее Коринф, Сикион, Мегары, и стать неравноправным союзником Спарты. Однако затем случилось странное: афиняне повели себя совершенно нетипично и, вместо того чтобы послушно подчиниться своим "освободителям", по-прежнему настаивали на собственной самостоятельности[515]. Это стало ясно не сразу, но к 508 г. до н.э., когда улеглись неурядицы, связанные со сменой политического режима, оказалось, что в афинском полисе соперничают две аристократические группировки. Во главе одной из них стоял уже знакомый нам Алкмеонид Клисфен, другой руководил Исагор (скорее всего, из рода Филаидов)[516], тоже принимавший активное участие в свержении тирании и являвшийся ксеном царя Клеомена (Herod. V. 70; Arist. Ath. pol. 20. 2). "Первый тур" политической борьбы между ними закончился победой Исагора, который был избран архонтом-эпонимом на 508/507 г. до н.э.[517] Значение должности

[253]

первого архонта после ликвидации афинской тирании необычайно возросло; в отсутствие тиранов она становилась в полном смысле слова высшей, "президентской" (а противовес ей в лице коллегии стратегов еще не был создан). Отнюдь не случайно, что за этот пост боролись виднейшие политики; на отрезке между 510 и 487 г. (когда была проведена реформа архонтата, сделавшая его выборным по жребию и тем самым резко снизившая значение этого института[518]) эпонимами успели побывать, помимо Исагора, также Фемистокл, Аристид, Гиппарх, сын Харма (глава оставшихся в Афинах сторонников изгнанного Гиппия). Терпя поражение, Клисфен решился на беспрецедентный шаг: он напрямую обратился к демосу, желая привлечь его на свою сторону и с этой целью предложив ему программу демократических реформ. В нашу задачу здесь не входит сколько-нибудь подробно останавливаться на деятельности Клисфена, который считается (и в целом справедливо, во всяком случае, с большим основанием, чем кто-либо иной, будь то Солон, Фемистокл, Эфиальт или Перикл) "отцом-основателем" афинской демократии. Литература о его реформах необъятна[519]. Нам хотелось бы лишь подчеркнуть, что подлинная новизна поведения Клисфена заключалась, собственно, не в том, что он впервые в афинской истории апеллировал к демосу (вожди аристократических группировок и ранее, в эпоху архаики, могли успешно бороться друг с другом только при том условии, что их поддерживали не только небольшие кружки представителей элиты, но и те или иные по размеру группы рядовых граждан, рекрутировавшиеся, как правило, на локальной основе), а скорее в том, что он апеллировал ко всему демосу, ко всему гражданскому коллективу Афин. Предложенные им преобразования должны были отразиться на судьбе каждого гражданина, принципиально изменить всю структуру полиса и, что немаловажно, покончить с "регионализмом", подрывавшим единство государства.

[254]

Демос с энтузиазмом поддержал начинания реформатора. "Теперь, когда народ был на стороне Клисфена, — пишет Геродот (V. 69), — он был гораздо сильнее своих предшественников". И действительно, заручившись поддержкой столь мощного союзника, лидер Алкмеонидов сумел весной 507 г. до н.э. добиться избрания архонтом-эпонимом на следующий гражданский год[520] (507/506) своего родственника Алкмеона[521]. Такой ход событий крайне встревожил Исагора, архонтат которого еще продолжался. Очевидно, с ним уже переставали считаться. Ощущая невозможность удержаться у власти легитимными способами, Исагор пошел на крайнюю меру — обратился за помощью в Спарту. Клеомен I немедленно направился в Аттику с небольшим отрядом (судя по всему, он считал, что "наведение порядка" в Афинах не составит серьезных трудностей), выставляя в качестве повода для нового вторжения необходимость изгнать "оскверненных" Алкмеонидов (так в очередной раз отозвалось в судьбе этого рода дело Килона). Клисфен в этой ситуации повел себя не лучшим образом: он попросту тайно бежал из города и тем, казалось бы, облегчил задачу спартанского царя. Однако Клеомен, прибыв в Афины, стал действовать слишком уж властно и категорично. Он приказал удалиться в изгнание семистам (!) семействам сторонников Алкмеонидов, а кроме того вмешался и в конституционное устройство полиса, решив учредить некий "Совет Трехсот", укомплектованный приверженцами Исагора. Результатом подобной политики стало бы установление крайней олигархии, с чем, однако, никак не мог примириться афинский демос, политическая сознательность которого была уже весьма высокой[522].

[255]

В результате спартанцам пришлось столкнуться с чем-то совершенно новым для себя — с вооруженным сопротивлением граждан "облагодетельствованного" ими полиса. "Афинской революцией" иногда называют развернувшиеся события в западной историографии[523]. Исагор со своими сторонниками, а вкупе с ними и отряд Клеомена, оказались осаждены восставшим народом на Акрополе. По иронии судьбы почти с точностью повторилась история трехлетней давности: тогда спартанский царь осаждал Гиппия в афинской цитадели, а теперь он сам оказался в положении своего былого противника. Схожим образом и завершилась осада: заключив перемирие, афиняне позволили спартанскому контингенту ретироваться. По вопросу о том, как поступили они с теми из своих сограждан, которые находились на Акрополе, Геродот и Аристотель — два наших основных источника по описываемым событиям — противоречат друг другу: первый (V. 72) считает, что эти "враги народа" были схвачены и казнены, а по мнению второго (Ath. pol. 20. 4) они ушли вместе со спартанцами. На наш взгляд, предпочтение в данном случае следует отдать автору "Афинской политии". Во всяком случае, безусловно известно, что Исагор уцелел и оказался в Спарте. Странно было бы, если бы афиняне схватили пособников "главного преступника", но упустили из рук его самого. Конечно, версия Геродота больше льстила самолюбию афинских граждан. В действительности, однако, ситуация в 507 г. до н.э. была не такой, чтобы они могли безапелляционно диктовать свои условия засевшему на Акрополе Клеомену. Отряд спартанцев в сердце Афин мог в любую минуту оказаться источником серьезной опасности и превратиться из обороняющейся стороны в атакующую. В подобных условиях лучшим выходом из сложившегося тупика должен был представляться устраивавший обе стороны компромисс. Характерно, что на Акрополе спартанский царь вел себя отнюдь не как проигравший, а скорее как хозяин положения. Он вошел в святилище Афины, невзирая на протесты охранявшей его жрицы (Herod. V. 72)[524], а, покидая город, захва-

[256]

тил с собой обильную коллекцию прорицаний оракулов, собранную еще Писистратидами (Herod. V. 90). Коль скоро афиняне не воспрепятствовали ему в этом, приходится сделать вывод, что они не имели такой возможности. Как бы то ни было, несмотря на то, что независимость Афин и демократический путь развития удалось в тот момент отстоять, а Клисфен немедленно после удаления спартанцев возвратился в город, всем было абсолютно ясно: разъяренный Клеомен будет мстить, и в ближайшем будущем следует ожидать нового похода на Аттику, причем значительно более мощными силами. Настолько велик был страх афинян перед неминуемым наказанием со стороны Спарты, что они были готовы даже встать в вассальную зависимость по отношению к Персии. Афинское посольство, отбывшее в Сарды (без сомнения, оно было отправлено по инициативе Клисфена и его приверженцев) и вступившее в переговоры с персидским сатрапом Артаферном, дало ему "землю и воду" (Herod. V. 73)[525]. Этот символический акт означал формальное признание своего подчинения. Кстати сказать, влияние этого злополучного посольства на дальнейшее развитие отношений между Афинами и Персией и, в частности, на весь ход Греко-персидских войн еще не оценено по достоинству. Мы во многом поймем желание Ахеменидов разгромить в первую очередь именно Афины (и экспедиция 490 г., и поход Ксеркса имели в виду прежде всего этот город), если учтем, что персидские цари после договора 507 г. должны были рассматривать афинян как своих подданных, подобных азиатским ионийцам. Однако же, когда послы вернулись из Сард на родину, они, как сообщает Геродот, "подверглись суровому осуждению". Дело в том, что за время их отсутствия ситуация кардинально изменилась. Клеомен действительно пылал жаждой мести. Он понимал, что предыдущая неудача была во многом обусловлена недостатком имевшихся в его распоряжении сил, и намеревался на этот раз не повторить подобного упущения. В 506 г. до н.э. на Афины двинулось сильное войско всего Пелопоннесского союза; его вели оба царя —

[257]

Клеомен и Демарат. Это демонстрирует, что новая экспедиция рассматривалась как важная государственная акция (в то время как поход 507 г. до н.э. был, скорее всего, личной инициативой Клеомена). Тайной целью последнего, по словам Геродота (V. 74), было установление в Афинах тирании Исагора. Впрочем, не исключено, что в данном случае перед нами лишь догадка "отца истории", не основанная на каких-либо положительных фактах. Более вероятным представляется, что Спарта стремилась к восстановлению в непокорном городе не тирании, а олигархии. Пелопоннесцы уже вошли в Аттику и заняли важный культовый центр Элевсин. Одновременно (видимо, по предварительному сговору) на территорию афинского полиса вторглись с севера беотийцы, а с востока — халкидяне с Эвбеи. Угроза независимости Афин и молодой клисфеновской демократии была серьезнее, чем когда-либо. Но внезапно внутри наступавшего пелопоннесского войска возникли раздоры. Вначале коринфяне отказались от участия в военных действиях и вернули свой контингент на родину. Поведение Коринфа — второго по силе и влиянию полиса в Пелопоннесском союзе — не могло не повлиять на настроения в рядах остальных союзников. Положение усугубилось тем, что Демарат поссорился с Клеоменом, тоже не пожелал идти на Афины и отправился в Спарту. После этого развалилось все предприятие, и спартанцам пришлось, ничего не добившись, отступить. Афиняне же, воспользовавшись столь неожиданным спасением от самого опасного врага, немедленно ударили по беотийцам и халкидянам, оставшимся без поддержки со стороны спартанцев, нанесли им поражение, а в Халкиде даже основали клерухию (это одна из самых ранних афинских клерухий вообще). Молодая демократия одержала свою первую весомую победу. Что же касается собственно спартанских дел, то публичный конфликт между двумя архагетами, да еще в самый момент военной кампании, стал, конечно, скандалом эллинского масштаба. Не случайно именно после этого в Спарте был издан закон, запрещавший обоим царям вместе выступать во главе войска. Только что описанный инцидент имел (в том числе и лично для Клеомена) как минимум два важных последствия, одно внешнеполитического, а другое внутриполитического плана. Во-первых, стало совершенно очевидно, что в Элладе есть полис, который не намерен послушно следовать спар-

[258]

танскому диктату, хотя и не готов пока идти на прямой конфликт со Спартой. Собственно, именно с событий 507 — 506 гг. до н.э. берет свое начало система афино-спартанского дуализма и противостояния, которая в столь большой степени определила общую ситуацию в Балканской Греции на протяжении целого века. Правда, несколько лет спустя Клеомен попытался организовать новый поход на Афины. На этот раз он, как ни парадоксально, делал ставку на бывшего тирана Гиппия, которого сам же еще не столь давно победил и отстранил от власти. Почему был сделан столь странный выбор? Очевидно, кандидатура Исагора казалась уже "непроходной", а, может быть, этого политика просто не было в живых. В то же время Клеомену, наверное, было небезызвестно, что в Афинах по-прежнему существует группировка приверженцев Гиппия, которая могла бы послужить опорой для нового переворота. Гиппий был приглашен из Сигея в Спарту; по этому поводу собрался конгресс Пелопоннесского союза. Но на нем предложение Клеомена о реставрации Гиппия[526] не было поддержано (Herod. V. 90 — 94), причем особенно активно возражали опять же коринфяне. Таким образом, в самом союзе наметились серьезные внешнеполитические разногласия, и необходимо было предпринимать какие-то усилия, чтобы спасти это объединение от возможного распада[527]. Во-вторых, важным фактором политической жизни Спарты стал отныне конфликт между Клеоменом и Демаратом. Судя по всему, в самом спартанском полисе были силы, заинтересованные в разжигании их распри. "Чрезмерная" самостоятельность Клеомена, ярко выраженная индивидуалистическая тенденция в его деятельности не могла не раздражать традиционную правящую элиту лакедемонян. Эфоры и геронты, дабы обуздать его амбиции, стали выдвигать более "послушного" Демарата ему в противовес.

[259]

* * *

Тем временем на востоке с года на год всё более давала знать о себе новая мощная сила, властно вмешивавшаяся в дела греческого мира, - Персидская держава Ахеменидов. Еще основатель персидского могущества Кир, завоевав в 546 — 545 гг. до н.э. Лидийское царство, вышел к берегам Эгейского моря и поставил под свой контроль ионийские полисы. В дальнейшем ахеменидская экспансия продолжала интенсифицироваться, в особенности в правление Дария I (522 — 486 гг. до н.э.). Персы начали теперь захватывать уже не только малоазийские греческие города, но и острова Эгейского моря. На новых подданных, естественно, накладывалась дань; власть в подчинившихся новым владыкам эллинских государствах передавалась в руки вассальных тиранов — персидских ставленников. В 513 г. до н.э. Дарий сделал первый шаг в Европу. Переправившись с сильным войском через Черноморские проливы, он двинулся в поход на скифов, обитавших за Дунаем, в степях Северного Причерноморья. Скифская кампания оказалась неудачной; персидский царь возвратился, не достигнув ровно никаких результатов. Однако побочным результатом похода было то, что персы теперь обосновались на северном (фракийском) побережье Эгеиды, где тоже было немало греческих полисов. Персидское владычество, таким образом, распространилось на области, находившиеся в непосредственном соприкосновении с Балканской Грецией, и именно она должна была стать следующей жертвой экспансии Ахеменидов. Это, бесспорно, начали со временем понимать и в самой Элладе, и перед ее жителями все острее вставал вопрос: как относиться к персидской угрозе? В Спарте этим вопросом тоже не могли не задаваться. Правда, спартанский полис в силу своего положения на самом юге Балкан мог бы подвергнуться непосредственной военной опасности лишь в самую последнюю очередь. Однако над ним тяготело моральное бремя гегемонии. Будучи самыми сильными в греческом мире и горделиво считая себя "простатами эллинов", спартанцы должны были как-то оправдывать свою репутацию, дабы не утратить ее[528]. Клеомен I долгое время проявлял в "персидском вопро-

[260]

се" чрезвычайную, можно сказать, чрезмерную осторожность, стараясь удержаться на позиции невмешательства. Еще около 520 г. до н.э.[529] или практически в самом начале своего царствования, он решительно отклонил просьбу о помощи против персов, с которой к нему прибыли послы с Самоса (Herod. III. 148; Plut. Mor. 224а), и приказал немедленно изгнать послов со спартанской земли. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что тогдашняя ситуация на Самосе должна была восприниматься (во всяком случае, со стороны) не как справедливая борьба островитян против чужеземного завоевания, а скорее как банальная распря между несколькими претендентами на власть, в которой одну из сторон поддержали персы[530]. В 513 г. до н.э. в Спарту явилось посольство от скифов (Herod. VI. 84). Как раз перед этим скифам удалось отразить нападение Дария. Вдохновленные успехом, они подумывали о том, чтобы самим перейти в наступление и желали с этой целью заключить союз со спартанцами. Обратим внимание на то, что даже этим далеким северным номадам уже было, судя по всему, известно об особой роли спартанского полиса в греческом мире, коль скоро они избрали именно это государство в качестве партнера для переговоров. Из скифо-спартанского союза опять же ничего не получилось (хотя, если верить Геродоту, на переговорах речь шла даже о конкретных вопросах координации совместных военных действий против Персии). Очевидно, Клеомен по-прежнему осторожничал. "Отец истории" уснащает свой рассказ об этом эпизоде анекдотической деталью, почерпнутой им из официальной спартанской традиции: скифские послы якобы научили Клеомена пить по их обычаю неразбавленное вино (ср. также: Aelian. Var. hist. II. 41), от чего он позже сошел с ума.

[261]

Наконец, около 500 — 499 гг. до н.э. Клеомену довелось столкнуться с наиболее серьезной и убедительной просьбой о помощи в борьбе с персами. Греческие полисы Малой Азии во главе с Милетом, поднявшие в это время восстание против ахеменидского владычества (так называемое Ионийское восстание, положившее начало Греко-персидским войнам), понимали, что собственными силами им будет весьма затруднительно отстоять свою независимость. Поэтому в сильнейшие государства Балканской Греции от них отправилось посольство, важность и высокий статус которого подчеркивался тем обстоятельством, что возглавлял его сам Аристагор — руководитель Ионийского восстания, бывший тиран Милета, добровольно сложивший с себя единоличную власть и объявивший об установлении в городе демократии (Herod. V. 37). Первым пунктом остановки посольства была Спарта, где Аристагор вел переговоры с Клеоменом (Herod. V. 49 — 51). В своей речи лидер восставших ионийцев, если верить Геродоту, делал основной упор даже не столько на необходимость освобождения собратьев-греков от чужеземного рабства, сколько на легкость возможной победы над Персией и на перспективу огромного обогащения в случае ее завоевания. Аристагор призывал спартанцев ни много ни мало как к экспедиции на Сузы. Это, кстати говоря, показывает, что идея похода в самое сердце Персидской державы, впоследствии вошедшая одним из интегральных компонентов в позднеклассическую концепцию панэллинизма, по своему происхождению значительно раньше речей Исократа и даже "похода десяти тысяч" с Киром Младшим на рубеже V-IV вв. до н.э.[531] Лишь через три дня Клеомен дал окончательный ответ, но ответ этот и на сей раз был отрицательным (хотя ионийцы вроде бы даже пытались подкупить его). Спартанский царь по-прежнему не хотел вмешиваться в восточные дела и вступать в открытую вражду с персами. Он ссылался на то, что описанный Аристагором путь до Суз слишком далек. Покинув Спарту, ионийское посольство добилось большего успеха в Афинах, где народное собрание приняло решение

[262]

оказать требуемую помощь и отправить в Восточную Эгеиду 20 военных кораблей[532]. Изменить свою позицию по "персидскому вопросу" Клеомену пришлось несколько лет спустя, после того как Дарий, подавив Ионийское восстание, перешел к более активным действиям во всей акватории Эгейского моря. В островные полисы были отправлены его послы с приказанием "дать землю и воду", т.е. признать свою зависимость от Ахеменидов. Большинство из городов, в которые прибыли такие посольства, были вынуждены ответить согласием. Среди подчинившихся Ахеменидам была Эгина (Herod. VI. 49) — важнейший торговый центр в Сароническом заливе; таким образом, в числе подданных персов оказался остров, лежавший у самого побережья Балканской Греции, а это лишний раз напоминало о масштабе и близости грозящей опасности. "Изменой" Эгины не преминули воспользоваться афиняне, которые давно уже соперничали с эгинетами за контроль над эгейской морской торговлей. Они обратились в Спарту с просьбой наказать входивший в состав Пелопоннесского союза, но теперь перешедший на персидскую сторону остров[533]. Клеомен в это время, очевидно, и сам уже понимал, что время пассивного отношения к персидской угрозе миновало. Ведь беда уже буквально стучалась в двери: речь шла теперь не о каких-то далеких ионийцах, а о непосредственном соседе. Поэтому спартанский царь отложил в сторону свою былую враждебность к Афинам и выступил в качестве их союзника (тем более что афиняне, апеллируя к Спарте, тем самым как бы признавали их гегемонию, а это должно