Граф Панин Н.И. и его система

Ждали скорой смерти польского короля Августа III. Для России было все равно, кто будет королем, но у Екатерины был кандидат, которого она хотела провести, во что бы то ни стало. Это был Станислав Понятовский[5], фат, рожденный для будуара, а не для какого-либо престола. Эта кандидатура повлекла за собою вереницу соблазнов и затруднений… Наконец пришлось круто поворотить весь курс внешней политики. До тех пор Россия держалась союза с Австрией, к которой в Семилетнюю войну присоединилась Франция.

В первое время по воцарении, еще плохо понимая дела, Екатерина спрашивала мнения своих советников о мире с Пруссией, заключенном при Петре III. Советники не признавали этого мира полезным для России и высказались за возобновление союза с Австрией. За это стоял и А.П. Бестужев – Рюмин, мнение которого она тогда особенно ценила. Но около него стал дипломат помоложе его, ученик и противник его системы граф Н.И. Панин, воспитатель великого князя Павла.

Он был не только за мир, но прямо за союз с Фридрихом[6], доказывая, что без его содействия ничего не добиться в Польше. Екатерина некоторое время крепилась: не хотелось ей быть союзницей короля, которого она в июльском манифесте всенародно обозвала злодеем России, но Панин одолел и надолго стал ближайшим сотрудником Екатерины во внешней политике. Союзный договор с Пруссией был подписан 31 марта 1764 г., когда в Польше по смерти короля Августа III шла избирательная агитация. Но этот союз только входил составной частью в задуманную сложную систему международных отношений. По смерти Панина Екатерина жаловалась, что довольно помучилась с ним, как с лентяем, в первую турецкую войну. Это был дипломат – белоручка, дипломат – идиллик. Панин стал проводником небывалой в Европе международной комбинации. По его проекту северные некатолические государства, впрочем со включением и католической Польши, соединялись для взаимной поддержки, для защиты слабых сильными. «Активные» его члены – Россия, Пруссия и Англия. «Пассивные» – Швеция, Дания, Польша, Саксония и др. мелкие государства, имевшие желание присоединиться к союзу. Боевое назначение союза – прямое противодействие южному союзу (австро – франко – испанскому). От государств «пассивных» требовалось только чтобы они при столкновениях обоих союзов не приставали к южному, оставались нейтральными. Это и была нашумевшая в свое время северная система. Легко заметить ее неудобства. Трудно было действовать вместе и дружно государствам, столь разнообразно устроенным, как самодержавная Россия, конституционно – аристократическая Англия, солдатско-монархическая Пруссия и республикански-анархическая Польша. Кроме того, у членов союза было слишком мало общих интересов и северная система не облеклась ни в какой международный акт[7].

Договор 31 марта был не нужен России. Этот союз, целью которого было облегчить России ее задачи в Польше, только еще более затруднял их. Новый король Польши хотел вывести свое отечество из анархии путем реформ. Эти реформы не были опасны для России; ей было даже выгодно, чтобы Польша несколько окрепла и стала полезной союзницей в борьбе с общим врагом, Турцией. Но Фридрих и слышать не хотел о пробуждении Польши от политической летаргии, и толкнул Екатерину на договор с Польшей (13 февраля 1768 г.), по которому Россия гарантировала неприкосновенность польской конституции, обязалась не допускать в ней никаких перемен. Так прусский союз вооружал против России покинутую ею давнюю союзницу Австрию, а Австрия[8], с одной стороны, вместе с Францией подстрекнула против России Турцию (1768 г.), а с другой – забила европейскую тревогу: односторонняя русская гарантия грозит независимости и существованию Польши, интересам соседних с нею держав и всей политической системе Европы.

Так Фридрих, опираясь на союз с Россией, затянул в один узел русско – польское и русско-турецкое дело и оба дела вывел из сферы русской политики, сделав их европейскими вопросами, чем отнял у русской политики средства разрешить их исторически правильно – раздельно и без стороннего участия.

Восточный вопрос

Цель продвинуть территорию государства на юге до естественных ее пределов, до морей Черного и Азовского, казалась слишком скромна: пустынные степи, крымские татары – это завоевания, которые не окупят потраченного на них пороха. Вольтер[9] шутя писал Екатерине, что ее война с Турцией легко может кончиться превращением Константинополя в столицу Российской империи. Эпистолярная любезность прозвучала как бы пророчеством.

Война с Турцией

Турецкая война была проверочным испытанием для Екатерины. За шесть лет правления императрица успела широко взмахнуть крыльями, показать свой полет Европе делами в Польше, дома – созывом представительной комиссии 1767 г. Ее имя уже обволакивалось светлой дымкой величия.

В таком приподнятом настроении встречала Екатерина турецкую войну, к которой совсем не была приготовлена. Екатерина работала, как настоящий начальник генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений, составляла планы и инструкции, изо всех сил спешила построить азовскую флотилию и фрегаты для Черного моря.

На одном из первых заседаний совета, собиравшегося по делам войны под председательством императрицы, Григорий Орлов[10] предложил отправить экспедицию в Средиземное море. Немного спустя, брат его Алексей Орлов[11] указал и прямую цель экспедиции: если ехать так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных от ига тяжкого, а их, неверных магометан, по слову Петра Великого, согнать в поле и в степи пустые и песчаные, на прежние их жилища. Он сам напросился быть и руководителем восстания турецких христиан.

Но Екатерина четыре года назад признала флот никуда не годным. И он спешил оправдать отзыв. Едва эскадра, отплывшая из Кронштадта (1769 г.) под командой Спиридова[12], вступила в открытое море, один корабль оказался негодным к дальнейшему плаванию. Русские послы в Дании и Англии, осматривавшие проходившую эскадру, были поражены невежеством офицеров, недостатком хороших матросов, множеством больных, унынием всего экипажа. Эскадра двигалась медленно. Из 15 больших и малых судов эскадры до Средиземного моря добралось только восемь. Когда А. Орлов осмотрел их в Ливорно, у него волосы поднялись дыбом: ни провианта, ни денег, ни врачей, ни сведущих офицеров…Однако, соединившись с подошедшей между тем другой эскадрой Эльфингстона[13], Орлов погнался за турецким флотом и в Хиосском проливе близ крепостцы Чесме настиг армаду, по числу кораблей больше чем вдвое сильнее русского флота. Ужас положения вдохнул отчаянную отвагу, сообщившуюся и всему экипажу. После четырехчасового боя, турки укрылись в Чесменскую бухту (24 июня 1770 г.). 26 июня, скученный в бухте турецкий флот был сожжен. Но Орлову не удалось завершить кампанию, прорваться через Дарданеллы к Константинополю и вернуться домой Черным морем, как было предположено.

За удивительными морскими победами на Архипелаге следовали такие же сухопутные в Бессарабии на Ларге и Кагуле (июль 1770). Заняты Молдавия и Валахия, взяты Бендеры; в 1771 г. овладели нижним Дунаем от Журжи и завоевали весь Крым.

Теперь сопоставим конец войны с ее началом, чтобы видеть, как мало они сходятся. Предпринято было освобождение христиан на разных европейских окраинах Турецкой империи, греков в Морее[14], румын в Молдавии и Валахии. От первого отказались, потому что не сумели исполнить (с незначительным русским отрядом Орлов быстро поднял Морею, но не мог дать повстанцам прочного боевого устройства и, потерпев неудачу от подошедшего турецкого войска, бросил греков на произвол судьбы); от второго принуждены были отказаться в угоду Австрии и кончили третьим, освободили магометан от магометан же, татар – от турок, чего не замышляли, начиная войну, и что решительно никому не было нужно, даже самим освобожденным. Крым, пройденный русскими войсками еще при императрице Анне и теперь вновь завоеванный, не стоил и одной войны, а из-за него воевали дважды.