О ПРЕДАНИИ СМЕРТИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА УБАЙДУЛЛА-ХАНА-МУЧЕНИКА

ИСТОРИЯ АБУЛФЕЙЗ-ХАНА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Настоящий перевод «Истории Абулфейз-хана» сделан нами, по-видимому, с уникальной таджикской рукописи Собрания Академии наук Узбекской ССР ¹ за инв. № 11. Он является естественным продолжением уже переведенных нами трудов среднеазиатских историков Мухаммед Юсуфа мунши «Муким-ханская история» и Мир Мухаммеда Амин-и Бухари «Убайдулла-наме». Первый труд содержит обозрение истории Средней Азии за XVII в. с ретроспективным взглядом на события со времени Чингиз-хана, второй является его продолжением, дающим подробную историю политических событий в тогдашнем Бухарском ханстве со времени смерти Субхан Кули-хана (в 1114/1702 г.) в течение всего царствования его преемника и сына Убайдулла-хана (1114/1702 – 1123/1711).

Настоящее сочинение, излагая дальнейшее развитие политической истории Бухарского ханства, дает картину первых четырнадцати лет правления преемника и брата Убайдулла-хана, Абулфейза (1123/1711 – 1169/1747), и в то же время является весьма важным дополнением к труду «Ханский подарок» («Тухфа-йи хани») Мир Вафа-йи Керминеги, посвященному концу династии Аштарханидов и первым Мангытам.

Автор «Истории Абулфейз-хана» – некий бухарский астролог Абдуррахман Даулат, по литературному псевдониму Толе' (Тали', т. е. «Восходящее светило», или, в переносном смысле, «Счастливая звезда», «Счастье»), как он сам говорит в своем труде, не принадлежал к штату придворных астрологов (л. 70 – 71 рукописи). Но, по-видимому, он был близок к Абдулле кушбеги, сановнику Абулфейз-хана, [6] поскольку он всюду наделяет его похвальными эпитетами, превознося его добродетели и достоинства. Во всяком случае, как это можно видеть из содержания настоящего труда, автор его был очень хорошо знаком с правительственными кругами своего государства. Он хорошо знал всех действующих на политической арене лиц своего времени, ему известны происхождение и национальность каждого из них и все их, порою очень сложные, взаимоотношения, интриги, борьба за власть и за влияние.

Из его труда мы узнаем причины и подробности образования за этот период независимого от Бухары Самаркандского ханства во главе с Раджаб-ханом и происхождение последнего, о чем столь сжато, но крайне выразительно доносил Петру I из Бухары в 1723 г. его посол Флорио Беневени ². Мы только у нашего автора находим детали тех смут, волнений и мятежей, охвативших огромные пространства богатейшей части Мавераннахра, Зеравшанскую долину и Шахрисябзский оазис и причинявших неисчислимые бедствия мирному земледельческому населению. Если автор «Муким-ханской истории» дал картину сначала упрочения династии Аштарханидов, а затем ее постепенного упадка и признаков разложения их государства, если составитель истории Убайдулла-хана изобразил крайнее своеволие узбекских змиров, главарей узбекских племен с их юртами (областями с коренным земледельческим и отчасти с кочевым населением, отданным в лены кочевникам), то Толе' живо рисует тот наступивший хаос и предельный развал узбекского государства, которыми отличалось правление Абулфейз-хана с первых же дней появления его на бухарском престоле.

Несмотря на крайне цветистый и порою заумный стиль своего труда, при наличии крайнего раболепия перед ханом и разными «высокими персонами» из его окружения, Абдуррахман Толе' дает потрясающую, крайне омерзительную картину междоусобной борьбы узбекских племен Мианкаля и Шахрисябза, возглавлявшихся властолюбивыми эмирами-феодалами, с одной стороны, а с другой – борьбу этих же эмиров-вассалов с бухарской придворной кликой Абулфейза. И этот великий развал государства последнего Аштарханида, вызванный полной анархией в среде правящей клики – своевольных, алчных и растленных узбекских эмиров, со всею яркостью подчеркивает, в каком [7] страшном упадке должны были находиться в ханстве производительные силы, до какого предела нищеты и разорения дошло население.

Все это, как известно, закончилось отделением от Бухары Ферганской долины с образованием самостоятельного Кокандского ханства, установлением в Бухаре диктатуры Хаким-бий аталыка, эмира племени мангыт, который сделал свою карьеру при поддержке и покровительстве Надир-шаха, занявшего Бухару в 1740 г. В дальнейшем этим самым был расчищен путь к установлению самовластия сына Хаким-бия, Мухаммеда Рахима – основоположника последней бухарской династии Мангытов. Но эти события со всеми их подробностями составляют уже содержание четвертого исторического труда – вышеупомянутого «Ханского подарка» Мир Вафа-йи Керминеги.

Переходя к внешнему описанию рукописи «Истории Абулфейз-хана», мы должны отметить, что первое мимолетное упоминание о ней было сделано нами в «Каталоге рукописей исторического отдела Бухарской Центральной Библиотеки» (Ташкент, 1925, стр. 9, № 23 с поправкой на последней странице). В эту библиотеку она поступила, по-видимому, после Великой Октябрьской социалистической революции из собрания Мир Мухаммед Сиддика, сына эмира Музаффара, большого любителя книги. На это указывают несколько глосс на полях рукописи, сделанные, по словам тогдашнего научного сотрудника Государственной публичной библиотеки УзССР покойного И. Адилова, рукою упомянутого принца. На внешней крышке старинного кожаного переплета наклеено вырезанное из бумаги сердце, на котором написано (тоже рукою Мухаммед Сиддика) следующее:

***

(«История мученической кончины Убайдулла-хана – да озарится его могила! – и нападение кенегесов и других после вступления на престол Абулфейз-хана, сочинение Маулави Абдуррахман Даулата – да озарится его могила!»).

Рукопись, к сожалению, страдает многими дефектами: отсутствуют начальные листы (по-видимому, не больше двух-трех), где, возможно, [8] было приведено название настоящего труда и полное имя его автора. По отсутствии же этих данных название «История Абулфейз-хана» дается нами условно, а имя автора определено из данных текста. В конце рукописи не хватает последних листов, и заключительный (161) лист обрывается на начале фразы. К тому же вся рукопись перебита при переплете; так, между л. 13 и 14 текст утрачен, неизвестно в каком количестве листов; после л. 42 должны следовать л. 94-124, за л. 124 должны идти л. 43-93 и после л. 93 – л. 125-161 – все в соответствии с кустодами и самой последовательностью изложения событий.

Рукопись переписана довольно четким бухарским насталиком, по-видимому, в XVIII столетии и, весьма возможно, современна автору. В ней всего 161 лист размером 11,5 х 18,5 см по 11 строк текста на каждом листе, но встречается и несколько большее число строчек, потому что она переписана неравномерно и как будто даже разными лицами. Ошибок, описок и пропусков диакритических точек в ней немалое количество, так как переписчик (быть может, не один) был человеком недостаточно грамотным. Порою понимание написанного им представляло значительные трудности, а некоторые места так и остались непрочитанными (что оговорено в примечаниях).

Самый стиль изложения отличается от подобных местных памятников. В то время как их авторы от начала до конца выдерживают один и тот же стиль крайнего велеречия и необычайной витиеватости, Абдуррахман Тали' в этом отношении неравномерен: у него весьма сложный и крайне витиеватый стиль иногда сменяется лаконичными фразами почти протокольного характера. И эта невыдержанность стиля невольно заставляет предполагать, не есть ли это предварительная, черновая редакция его труда, в законченном виде не увидевшего света?

Встречающиеся на полях рукописи заметки, как уже упоминалось, принадлежат бывшему владельцу ее, Мир Мухаммед Сиддику.

Что касается перевода на русский язык данного труда, то мы старались по мере возможности сохранить особенности стиля автора с его порою весьма вычурными выражениями, замысловатыми метафорами и с тем напыщенным и трескучим панегиризмом, который составляет неотъемлемую принадлежность подобного рода исторических восточных трудов. Меня побуждало к сохранению в русском переводе стиля автора еще и то обстоятельство, что, быть может, кто-нибудь из литераторов-невостоковедов предпримет небезынтересную попытку ознакомиться [9] со стилистикой среднеазиатских прозаиков (историков в особенности), хотя бы и по переводам. В этом случае такой исследователь найдет достаточный материал для оценки литературного стиля эпохи и той лексики, которой автор пользуется для описания того или иного события, украшая свое описание разными сравнениями, метафорами, гиперболами и т. п. особенностями красноречия и велеречия. Вместе с тем, от вдумчивого исследователя такой литературы не ускользнет и то, как был узок умственный горизонт автора такого труда, вся витиеватость стиля которого по существу ограничивалась повторением образов и сравнений, взятых из несложных явлений природы и из знакомства с самыми известными на Востоке произведениями, вроде «Шах-наме» Фердоуси и др.

Покойный академик В. В. Бартольд даже находил, что автор «Истории Абулфейз-хана» позаимствовал целые фразы из «Истории Абдулла-хана» Хафиза Таныша. Описание исторических событий, которые можно было бы изложить на двух-трех страницах, в силу любви автора к велеречию, занимает у него десятки страниц.

Перегруженность текста словесными «выкрутасами», по-видимому, не всегда нравилась и не всем была доступна для понимания даже на родине авторов. Любопытное доказательство этого мы видим в сокращенной редакции «Ханского подарка» Мухаммед Вафа-йи Керминеги. Поскольку этот труд полон необычайных длиннот именно в силу крайней витиеватости оборотов, пересыпанных гиперболами, сравнениями и другими «красотами» стиля, при бухарском эмире Абдулахаде (1885 – 1910) этот труд был изложен более простым языком и, следовательно, стал более сокращенным ³. Покойный английский востоковед профессор Е. Броун иронически заметил по поводу столь же, если не более, витиеватого труда персидского историка Вассафа (XIII – XIV вв.), что его главное достоинство состоит в его неудобопонимаемости.

Ввиду всего этого, там, где по ходу русской речи для большей ясности требовалось ввести дополнительные слова, они заключались в квадратные скобки.

Для пояснения разных метафор и заумных выражений, а равно для лучшего уяснения текста нами сделаны соответствующие пояснительные примечания филологического, географического и исторического [10] характера, тем более, что автор-бухарец нередко пользовался такими выражениями и идиомами, которые являются специфически бухарскими и ни в одном словаре не встречаются.

За некоторые ценные пояснения в этой области я считаю долгом выразить свою благодарность памяти покойного научного сотрудника Государственной публичной библиотеки УзССР, а потом – Института по изучению восточных рукописей АН УзССР И. Адамова.

АБДУРРАХМАН-И ТАЛИ`

ИСТОРИЯ АБУЛФЕЙЗ-ХАНА

[НАЧАЛО ИСТОРИИ АБУЛФЕЙЗ-ХАНА]

/1 а/...Упомянем отцов и дедов его величества до Адама, искреннего друга [Аллаха], – да будет ему мир! Отец победы и [сам] победоносный Абулфейз бахадур-хан, сын Субхан Кули-хана, сына Надир Мухаммед-хана, сына Дин Мухаммед-хана ¹, сына Джани-хана, сына Яр Мухаммед-хана, сына Баглышдад-хана, сына Джувак Мухаммед-хана, сына Ахмед-хана, сына Кутлук Тимур-хана, сына Тукай Тимур-хана, сына Оз Тимур-хана, сына Кутлук Тимур-султана, сына Тимур Кутлук-хана, сына Оз Тимур-хана, сына Тукай Тимур-хана, сына Джучи-хана, сына Чингиз-хана, сына Байсука ² бахадура, сына Партан бахадура, сына Кубил ходжа-хана, сына Тумина-хана, сына Кайдул-хана, сына Байсунгур-хана, сына Кайду-хана, сына Тумин-хана, сына Бука-хана, сына Бузанджир-хана, сына Аланкувы, бывшей современницею Абу Муслима, мервца ³. /1 б/

Аланкува [же] – дочь Джуин бахадура, сына Бука бахадура, сына Туюг бахадура, сына Тинигиз бахадура, сына Джалма бахадура, сына Тарнгу бахадура, сына Накуз бахадура, сына Суюндж бахадура, сына Менгли бахадура, сына Юлдуз бахадура, сына Сулдуз бахадура, сына Джук бахадура, сына Дабайку-хана, сына Кук-хана, сына Гур-хана, сына Бупай-хана, сына Азур-хана, сына Джамун-хана, сына Угуз ата-хана, который был современником Феридуна и Заххака ⁴, Угуз же хан – сын Кара-хана, сына Байду-хана, сына Урду-хана, сына Могул-хана, сына Атсыз-хана, сына Ильджа-хана, сына Тюрка, сына Яфета, сына Ноя – да будет ему мир! Святейший же Ной восходит через пять поколений к Адаму, искреннему другу [Аллаха]. Таково исчисление имен /2a/ предков его величества государя [Абулфейз-хана]. После сего, бог даст, приступим к основной цели [нашего повествования]. [14]

Двустишие:

О боже, пока будут вращаться небеса,
Государь в Бухаре да будет жив!

О ПРЕДАНИИ СМЕРТИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА УБАЙДУЛЛА-ХАНА-МУЧЕНИКА

С согласия узбекских эмиров в чарбаге Пир-и Марза ⁵ рукою Кучик-Хайвана минга и старанием Джаушан калмыка

Стих:

У Джами не было цели прославиться.

Рассказчики невыносимо мучительных историй, передатчики горестных рассказов, золотых дел мастера ⁶, раздувающие горн огорчения, сидящие на золе по закоулкам банных топок печали, глотающие кровавые слезы в безводной степи грусти и скитальцы в пустыне горестной разлуки,

Стихи:

Сказители горестных и скорбных повестей,
Повествователи, обремененные печалью, /2 б/
Собеседники, сжигающие [горестную] душу и тело
[И] возжигающие пламя светильников слова,
Пьющие до дна напиток жесточайшего страдания,
Проливающие слезы на воду и прах,
С сердцами подобными хвоям ели, разодранным на сотни частей,
С грудью же, как сердце, снедаемое мучительной горестью, –
Передают об [этом] происшествии такой
Рассказ на память [настоящему и будущим поколениям].

[Возымев] намерение изложить этот горестный рассказ и эту [невыносимо] печальную повесть, слабый и расстроенный Абдуррахман-и Тали', [появляющийся] из авангарда Солнца слова, подобно ничтожной пылинке в окошке ушей слушателей, доводя до слуха [своих] высокоименитых читателей (т. е. слушателей) и до сведения все до тонкости знающих лобызателей высочайшего порога несколько обрывков своего волнения, позволяет себе изложить в виде воспоминания в нескольких разделах случай мученической смерти счастливого государя-мученика [Убайдулла-хана]. Надеюсь, что /3 а/ читатель и слушатель помянут автора в своих молитвах, [15] а если, паче чаяния, окажутся [в настоящем изложении] ошибки и недоговоренности, то они милостиво извинят [его]. Привет и почет [всем вам]!

В 1123 г. хиджры пророка, – да благословит его Аллах и да приветствует! – 27-го числа священного месяца мухаррама, в среду утром ⁷, случилось над ним (Убайдулла-ханом) это злодеяние, [происшедшее] от вращения времени и от сего непостоянного неба, чтобы остаться навечно на страницах истории. Случилось внезапное происшествие, [порожденное] этим вероломным миром, чтобы груди оставались истерзанными, а очи плачущими! Дорогой мой, во вращении вселенной нет остановки, в ее непоколебимости нет постоянства.

Этот мир – тот день, когда в беспредельной пустыне разлуки, [с райскими блаженствами] послышался скорбный плач Адама, искреннего друга [Аллаха], – да будет ему мир! – «Боже наш, мы погубили [души наши], прости нас, [ибо] ты наилучший из милосердных!» ⁸ /3 б/ [Этот мир] – та храмина, в которой неоднократно повторялись уроки пророческого достоинства ⁹ Эноха, этот мир – печь чувственного огня, которая втягивает в себя [людей], как Ноя – пучина потопа, он – огонь Немврода, гаснущий в воде небытия ¹⁰; [он] – очи Иакова, потерявшего зрение в разлуке с Иосифом, а праведного Иосифа ввергнувший в когти волка смерти; [он] – гора Синай, расплавившая [все] существо Моисея, собеседника Аллаха, [неизреченным] блеском небытия; [он – тот, который] уничтожил [пышный] трон Соломона. Иначе говоря, этот мир не есть место веселия и довольства, и тот, кто смеялся [здесь] подобно раскрывающемуся бутону розы, того напоследок унес ветер небытия; он, подобно нарциссу, раскрыл глаза, а осень смерти вырезала ему их палочкою скорби. Хотя кипарис высоко поднимается в своем росте, а в конце концов плотник валит его безжалостною пилою. /4 а/ Соответственно сказанному и в согласии с этим положением и приснопамятные жизненные обстоятельства его величества, блаженного хакана-мученика Сейида Убайдулла бахадур-хана, который не успел еще сорвать цветок желания в саду [своей] жизни, как холодный ветер смерти унес его [своим] нечаянным дуновением. Он не успел еще подышать в свое удовольствие на престоле миродержавия, как в чашу его жизни влили отравленную воду печали. В те дни, когда могущественный хан соизволил прибыть из богоспасаемого города Самарканда в великолепную Бухару и от Солнца своего величия бросил тень счастья на головы населения этой области, чаша его благополучия [тогда] была переполнена и меч его покровительства для государства Бухары был [16] крепостью ¹¹. Однако часть сброда из среды узбеков ¹², страшась втайне справедливого государя, всегда держала в мысли, как бы разбить стеклянный сосуд его жизни камнем вероломства и уничтожить цветник его дней самумом жестокости. /4 б/ И постоянно эти коварные каверзники, эти вероломные смутьяны держали на уме, как бы прекратить жизнь этого храброго человека. Большая часть [их] полагала [для осуществления заговора] подослать к хану группу лиц под видом просителей и в тот момент, когда хан, натянув поводья коня, остановится, [чтобы выслушать просьбу], застрелить его из-за угла. Часть же стояла за то, чтобы в том месте Намазгаха, где его величество располагается для совершения молитвы в праздник жертв или разговения, вырыть яму, наполнить ее нефтью и поджечь, чтобы дымом честолюбия [своего] погубить луч его жизни.

Однажды его величество на прогулке в цветниках Ханабада расстелил ковер удовольствия и наполнил чашу приятности чистым вином счастья ¹³, в тот вечер группа бесчестных людей, по вероломству, свойственному современному человечеству, /5 а/ прибыла к августейшему дворцу [с целью убить государя]. Его величество, в тот же вечер узнав об этом, опоясался шашкой отваги и стал на страже августейшего дворца. Та банда бежала, но не было известно, сколько [в ней] было людей. Спустя несколько дней Мухаммед Рахим парваначи дурман, по чувству доброжелательности и расположения к его величеству, при случайной встрече ¹⁴ с последним смиренно доложил, что группа презренного сброда решила причинить вред благороднейшей милости его величества. Хан, уповая на милость господню, изволил сказать: «Мы предали себя божьей воле, и то, что писец судьбы начертал на поверхности нашего чела пером предопределения, то и будет». Зимою того же года Ходжа Балту доложил государю, что Ходжа Даулат сарай, /5 б/ объединившись с Джаушан калмыком, заявил [одному] узбеку, что они поразят его величество. Хан, рассердившись, [сказал]: «[Если] такие лица из числа наших слуг высказывают в отношении нас [столь] нелепые мысли, то какое же рвение к повиновению может быть у других?» До Джаушана и Ходжа Даулата дошло [это ханское] порицание. Джаушан, предпочтя [всему] бегство, скрылся, а Ходжа Даулата схватили в ханака, которую он построил для исполнения нравственных и религиозных предписаний, и привели [для расправы]. В действительности достопочтенный Ходжа был муж проницательный, высоконравственный и благочестивый, чтобы его можно было подозревать в этом ужасном деле. Короче говоря, несчастного Ходжу заковали в цепи. [17] Через неделю его невиновность стала известна его величеству и Ходжа был осчастливлен царскими милостями. /6 а/ За Джаушан калмыка заступилась родительница его величества, [и он был помилован].

Как мы уже сказали, это страшное происшествие (т. е. убийство Убайдулла-хана) произошло в ночь на среду.