Новая конституция, восстановление палаты лордов. Первые попытки восстановления монархии.

В начале 1657 года группа правоведов и гражданских лидеров предложила заменить военную диктатуру конституционной монархией (королем должен был стать Кромвель) и создать государственную пуританскую церковь. Кромвель вынужден был отказаться от предложения, поскольку эта идея встретила резкое неприятие его старых армейских друзей и соратников. Тем не менее, была принята новая конституция, по которой восстанавливалась палата лордов; в палату общин допускались все, кроме явных роялистов; место Государственного совета занял Тайный совет; кроме того, вводились некоторые ограничения власти лорда-протектора и свободы совести. Новая конституция, известная под названием "Покорнейшая петиция и совет" (The Humble Petition and Advice) вступила в силу в июне 1657 (принята 25 мая 1657 года). Была сформирована верхняя палата (палата лордов – 63 человека), однако в палату общин вошли теперь ранее исключенные члены парламента, и в то же время ее покинули друзья Кромвеля, назначенные им членами палаты лордов.

В тщетных попытках обезопасить спою власть от всяких поползновений, Кромвель настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо из его лич­ного величия. Оттого-то так настойчиво уподоб­лял он себя королю, где только это было возможно; от­того-то задумал он восстановить палату лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовавшее дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между другими классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если бы он как король Англии повелел пэрам собраться в парламент со­гласно древнему обычаю государства, многие из них без сомнения повиновались бы призыву. Но этого он не мог сделать. Он только предложил главам знаменитых фа­милий занять места в своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения согласие было бы равносильно уни­жению достоинства, как своего, так и родового. Они тоже спрашивали ежеминутно: «Ваши полномочия. Ваше Высо­чество? Покажите нам их!» Протектор поэтому был при­нужден наполнить свою верхнюю палату новыми людьми, успевшими в течение последних смутных времен обратить на себя внимание. Это было наименее удачное из его предприятий, не понравившееся всем партиям.

«Будь он, - говорит Маколей, - жестоким, своеволь­ным и хищным государем, нация могла бы почерпнуть отвагу в отчаянии и сделать судорожное усилие освобо­диться от военного деспотизма. Но тягости, какие тер­пела страна, хотя и возбуждали серьезное неудовольст­вие, однако не были такими, которые побуждают огром­ные массы людей ставить на карту жизнь, имущество и семейное благосостояние против страшного неравенст­ва сил. Налоги, правда, более тяжкие, чем при Стюар­тах, были не тяжелые в сравнении с налогами соседних государств и ресурсами Англии. Собственность была безопасна. Даже кавалер, удерживавшийся от наруше­ния нового порядка, наслаждался в мире всем, что оста­вили ему гражданские смуты. Уничтоженные Долгим парламентом последние следы крепостничества, конеч­но, не возобновлялись. Отправление правосудия между частными лицами совершалось с точностью и безуко­ризненностью, дотоле неслыханными. Ни при одном английском правительстве со времен Реформации не было так мало религиозных преследований...»

Но это слишком важный пункт, чтобы говорить о нем мимоходом. Всякий желал бы, конечно, чтобы этих религиозных преследований не было совершенно. К сожалению, ни­что не распространяется так медленно, как веротерпи­мость. Если мы спросим себя, кто в описываемую нами эпоху был искренне и действительно на стороне свобо­ды совести, то во всей Англии едва ли насчитаем десяток-другой человек. Кромвеля надо поставить во главе их. Но и ему приходилось делать уступки духу времени, и ему надо было казнить и вешать, чтобы не разойтись с теми, кто был опорой его власти, его жизни. Католиков ненавидели, и теперь более чем когда-нибудь. Истори­ческие и политические мотивы присоединились к моти­вам религиозным. Даже такие люди, как Мильтон, раз­деляли эту ненависть: стоит лишь припомнить, с каким грозным негодованием, с какой злобой и местью гово­рит он о папизме. Папизм - порождение дьявола. Это один из догматов английского миросозерцания полови­ны XVII века, быть может, самый упорный и настойчи­вый. После Кромвеля он продержался еще более 160 лет, и позорное пятно английской конституции - Test-Act, запрещавший католическим подданным Британского ве­личества занимать какие бы то ни было государствен­ные или общественные должности, был уничтожен лишь в 1824 году. Полной веротерпимости не могло быть и при протекторе. Но в этом отношении он сделал все возмож­ное. Основным государственным законом было провоз­глашено, что католики и епископы нетерпимы. Богослу­жение и пропаганда были, конечно, воспре­щены им. Были даже преследования. В июне 1654 года, например, один бедный католический священник, три­дцать семь лет назад изгнанный за свое звание, решился вернуться в Англию, но был схвачен сонный с постели и отправлен в Лондон, где его судили, приговорили и пове­сили. Но Кромвель делал немало усилий, чтобы избе­гать подобной жестокости; он желал, чтобы преследуе­мые давали ему возможность уклониться от нее, соблю­дая наружное приличие. Но когда их горячая вера или энергический характер отвергали эти маленькие слабо­сти, тогда он, не колеблясь, предавал их всей строгости законов. Однако и тут надо отдать справедливость Кромвелю: преследования при нем были, но не было инкви­зиции, не было беспутного вторжения в чужую челове­ческую душу, преднамеренного выискивания жертв для костров и виселицы. Стоило не быть энтузиастом, что­бы спокойно исповедовать какую угодно веру. Свобода культа, правда, была ограниченная, и в 1655 году 24 ноя­бря епископам было запрещено находиться при част­ных семействах в качестве духовников и наставников, как это часто бывало. Сектантов, анабаптистов, милленариев, квакеров Кромвель не преследовал совсем, разве на политической почве. Мало того, он решился привлечь к себе другой класс людей, всеми гонимый и презираемый. Это были евреи. Кромвель, не давая им публичного права граж­данства, которого они домогались, позволил некоторым из них жить в Лондоне. Они выстроили там синагогу, приобрели участок земли для кладбища и втихомолку образовали род корпорации, преданной протектору, тер­пимость которого служила единственной гарантией их безопасности.

После роспуска последнего своего парламента, сделавшего было попытку ограничить его самовластие, и после удачной войны с Испанией в Индии и Европе, Кромвель достиг высшей степени мо­гущества; он пользовался огромным влиянием в Европе и высшим авторитетом в Британии... Но - странная иро­ния судьбы - чем выше поднимался он по ступеням сла­вы и могущества, тем все более становился одиноким. От него отворачивались его старые боевые товарищи, которые служили под его началом, когда он был еще про­стым капитаном: они не могли понять, в чем тут может заключаться преступление, если палату, состоящую не из лордов, не называть палатою лордов. Но Кромвель требовал безусловного повиновения. Республиканские и анабаптистские мнения затрагивали его власть в самом корне, он не хотел терпеть их, по крайней мере, в армии. «Я служил ему пятнадцать лет, - говорил после смерти протектора Паккер, суровый и честный офицер-республика­нец, - с той поры, как он сам командовал еще кавале­рийским эскадроном, до момента его высшей власти; я семь лет командовал полком и теперь одним дыханием его, без всякого суда, я выброшен вон. Я лишился не только места, но и старого лагерного и боевого товари­ща, и пять подчиненных мне капитанов, все честные люди, были исключены вместе со мной за то, что не хо­тели сказать, что у нас есть палата лордов».

Недовольные офицеры задумали даже заговор и пы­тались собраться возле находившегося в немилости Лам­берта - тоже когда-то товарища и друга Кромвеля. Пол­ковник Гетчинсон узнал об этом. Искренний христианин и республиканец, он со времени изгнания Долгого пар­ламента оставил армию и политику: его возмущала ти­рания Кромвеля, но еще больше возмущала тирания злой, безумной посредственности, которая хотела занять его место. «Кромвель, - говорит его жена, - был смел и велик, а Ламберт — только полон глупого и нестерпи­мого тщеславия». Гетчинсон предупредил протектора, и заговор был потушен в самом начале.

Но на его месте, да и на месте любого раскрытого заговора немедленно возникал другой. Это заставляло задумываться. Общество, все целиком, не замедлило дать почувствовать Кромвелю все свое неудовольствие его ссорами с парламентом. Протек­тор требовал у муниципального совета ссуды, но Сити,

который всегда доставлял деньги парламенту, нашёл их для Кромвеля так же мало, как некогда для Карла I. Дело дошло даже до задержек в уплате пошлин, утвержден­ных в последнюю сессию. На какой же успех можно было рассчитывать при взимании податей, никем и никогда не утвержденных?

Будущее в таких обстоятельствах не предвещало ни­чего доброго. Большинство сторонников Кромвеля уже настойчиво задавали себе вопрос, сформулированный его же сыном Генри: «Не зависит ли все от одной только личности отца, от его искусства, от привязанности к нему армии и не возгорится ли кровавая война, когда его не будет?»

Но и эта единственная опора была уже надломлена. Одно из близких к Кромвелю лиц старается доказать, что попытка управлять государством без парламента надор­вала его жизненные силы. Несомненно, что неудача его планов болезненное возбуждение. Он по целым неделям перестал показываться даже в кругу сво­ей семьи. А ведь он любилее и прежде все свое время прово­дил с нею.

Семейство Кромвеля было центром и главным элемен­том его двора. Он вызвал в Лондон сына Ричарда и сде­лал его членом парламента, тайным советником и чле­ном Оксфордского университета. Второй сын его, Ген­ри, управлял Ирландией и часто навещал отца. Зять, Джон Клейпол, человек аристократических нравов, лю­бивший удовольствия роскошной жизни, был так же, как и сам Ричард - будущий протектор - в коротких отно­шениях со многими кавалерами. По выходе замуж по­следних двух дочерей Кромвеля за лорда Оральконбриджа и Рича вокруг него собрались четыре юные семейст­ва, богатые, стремившиеся наслаждаться и услаждать приближенных людей блеском своей жизни.

Сам Кромвель любил общественное движение, бле­стящие собрания, особенно музыку, и находил удоволь­ствие в привлечении к себе артистов. Вокруг дочерей его образовался двор многолюдный и одушевленный. Только одна из них, леди Флитвуд, пламенная и строгая республиканка, мало принимала участия в этих пирах и скорбела о «монархическом» и светском увлечении, которое преобладало как в доме, так и в политике про­тектора.

Но все это было и прошло. Кромвель стал мрачен, стал избегать людей. В нем развилась мучительная по­дозрительность, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью. Он постоянно был вооружен и имел на себе латы; выезжая, брал с собою в карету несколько человек и ок­ружал себя конвоем; ездил очень скоро, часто изменял направление и никогда не возвращался домой той же дорогой, по какой ехал из дому. В Уайтхолле у него было несколько спален и в каждой из них - потайная дверь. Он выбрал из своей кавалерии 160 человек, вполне ему известных, назначил им офицерское жалованье и обра­зовал из них восемь взводов, которые по двое постоянно составляли вокруг него охранную стражу. Та ясность и самостоятельность ума, та страстность и смелость чувст­ва, которые были так привлекательны в Кромвеле, по-видимому, совершенно исчезли. Вокруг него теснились уже призраки смерти.

В 1654 году он лишился своей матери, Елизаветы Стю­арт, женщины умной и доброй, к которой постоянно испытывал глубочайшее уважение. Она не доверяла поло­жению сына и делила с ним его величие не иначе, как с чувством скромности и даже сожаления о прежней ти­хой деревенской жизни. Он с трудом убедил ее поселить­ся во дворце. Она жила там в непрерывной тревоге, каж­дый день ожидая какой-нибудь катастрофы и вскрики­вая всякий раз, когда слышала выстрел: «Убивают моего сына!»... Зимою 1658 года дочь Кромвеля Франциска в конце третьего месяца замужества лишилась мужа Робер­та Рича, которому было не более 23 лет. Спустя три ме­сяца умер граф Варвик, близкий друг Кромвеля. Едва прошло затем несколько недель, и новый, еще более жес­токий удар уже готов был поразить его. Его любимая дочь леди Клейпол уже давно слабела и страдала: она поселилась в отдаленном дворце, чтобы там пользовать­ся воздухом и деревенским спокойствием. Замечая, что ей становится все хуже и хуже, Кромвель сам переехал туда, чтобы заботиться о ней лично и постоянно. Но сложная и неопределен­ная болезнь леди Клейпол развивалась быстро, с ней начались нервные припадки, во время которых она пе­ред глазами отца то обнаруживала свои жестокие стра­дания, то не могла сдержать детской тоски и грусти по ним. Перед смертью страшные галлюцинации тревожи­ли ее, ей виделась окровавленная фигура короля, тре­бующая мщения.

Сила Кромвеля была сломлена. Он перестал занимать­ся государственными делами. Дела мирские, политиче­ские вопросы, даже интересы самых близких лиц пропа­дали из поля его зрения по мере того, как сходил он со сцены жизни. Его душа обратилась на самое себя и, при­ближаясь к той стране, откуда никто не возвращался, за­давала себе другие вопросы, а не те, которые волновали людей у его постели. 2 сентября 1658 года после сильней­шего пароксизма, сопровождавшегося бредом, он при­шел в сознание; его капелланы сидели вокруг. «Скажите,— обратился он к одному из них,— может ли человек утерять надежду на милосердие?» — «Это невозможно». «В таком случае, я спокоен,— сказал Кромвель,— пото­му что раз испытал на себе милосердие». Он отвернулся и стал молиться вслух. «Господи я — ничтожное созда­ние. Ты сделал из меня орудие воли Твоей; этот народ желает, чтобы я жил: они думают, что им оттого будет лучше, и что это обратилось бы во славу Твою! Другие хотят, чтобы я умер. Господи! Прости им всем и, каково бы ни было Твое Соизволение обо мне, ниспошли на них свое благословение... Тебе же честь и слава во веки ве­ков... Аминь!..»

3 сентября была годовщина его побед при Дунбаре и Ворчестре. Этот день он называл счастливым. В этот же день, в четвертом часу пополудни, он был уже мертв.

Заключение.

Режим протектората был тесно связан с лично­стью и авторитетом Кромвеля. Как только он скончался (3 сентября 1658 г.), режим попал в тяжелое кризисное состояние безвластия. Назначенный преемником отца Ричард Кромвель не сумел удер­жать власть и стал политической игрушкой в руках генералитета. В 1659 г. его вынудили отречься от звания и восстановить условную республику. Общественное недовольство режимом индепендентов, и безвластной республикой одновременно стало настолько значи­тельным, что вопрос о восстановлении монархии и исторической конституции в стране стал в область практической политики. Рево­люция исчерпала себя.

Однако после реставрации (монархии) Стюартов по постановлению верноподданнического парламента 30 января 1661 года, в день казни Карла I, прах Кромвеля был извлечен из могилы, и после варварской процедуры "повешения цареубийцы" на виселице для уголовников в Тайберне, от трупа отсекли голову, туловище было зарыто в яме, выкопанной под виселицей, а голову, насаженную на копье, выставили у Вестминстерского дворца "на обозрение". Но уничтожить то, чего добился этот человек, они были не в силах.