Память в третьем поколении

 

В процессе освоения депортационной травмы ключевым понятием является принадлежность к поколению: к первому, имеющему личный сибирский опыт, второму – их детям или к третьему поколению – внукам спецпереселенцев. Для трех поколений характерны различные подходы к этой проблеме.

С конца 1980-х гг. проснувшаяся коллективная память стремилась освободиться от вытесняемых внутренних переживаний и проговорить свою боль вслух. Сочетание семейных рассказов стариков и государственной политики памяти имело результатом то, что третье поколение калмыков знает о депортации больше, нежели их родители. Большую роль в этом процессе узнавания истории своего народа и процессом этнической идентификации молодежи сыграли школа и Уроки Памяти, проводимые каждый год 28 декабря в каждом классе каждой школы. Существенную лепту внесли телевидение и республиканская печать, мобилизованные на освещение истории депортации.

В такой атмосфере старики высвобождали свои воспоминания. Однако второе поколение, к которому я отношусь, выросшее в незнании или очень сдержанном отношении к теме депортации, зачастую знает о ней гораздо меньше следующего поколения. Как показывает опыт, исторические представления у людей закладываются в школьные годы. То, что написано в учебниках истории об Иване Грозном или о II съезде РСДПб, остается в сознании как образовательный стандарт, так же, как и дважды два. Политические режимы меняются, уже давно нет СССР, а дважды два – все равно четыре... В то же время исторические события, которые не упомянуты в школьном курсе истории, остаются в сознании не такими важными, как те, которым посвящены параграфы школьного учебника. Как будто знания о таких событиях не являются необходимыми, а всего лишь факультативными – только для тех, кто интересуется.

Во втором поколении особый интерес к теме депортации имеют те, у кого есть профессиональная потребность в разработке этой истории: педагоги, журналисты, научная и творческая интеллигенции. Интерес большей части представителей второй генерации ограничивается семейной историей.

Третье поколение информировано об исторической травме лучше, чем их родители. Они выросли в обществе, которое только открыло тему депортации для публичного обсуждения и активно осваивало ее. Не случайно молодые люди неплохо знают не только депортационные судьбы своих семей, но и общий социально-политический контекст страны того периода. Как показывают тексты школьных сочинений, современные подростки знакомы с основной литературой по истории депортации, многие читали произведения Солженицына и Шаламова. Молодежь воспринимает депортацию как событие личной биографии, имеет к ней свое эмоциональное отношение. Устные рассказы о депортации приобретают особенное звучание, когда передаются в семейном кругу, потому что исчезает пафос и общие слова, но остаются родные имена, щемящие детали. Место выученной истории занимает живая память.

 Именно такие беседы легли в основу школьных сочинений, ставших материалом для анализа в моем исследовательском проекте «Память третьего поколения». Было проанализировано сто сочинений, написанных старшеклассниками Элистинского лицея в 1993-2004 гг.

В них отражены подлинные семейные истории, услышанные из первых уст. Они позволяют сохраниться таким редким подробностям, которые рассказчику могли бы показаться ценными только для причастных лиц. Бесхитростно описанные детьми такие детали становятся яркими свидетелями истории, красноречивыми, как гора пинеток в Бухенвальде.

 

Она запомнила только желтые носочки и красивое платье мамы.

Когда умер братик, девочка только обрадовалась, что яйцо теперь можно съесть.

В вагоне очень хотелось пить, и они с сестрой по очереди обсасывали обледенелый гвоздь, торчащий в стене.

Многоголосие сочинений складывается в один текст. Этот текст – не только история депортации, какой она представляется современной молодежи, но история калмыцкого народа, в которой отразились важные для народа ценности: семья, родня, степь, животные, песни. Казалось бы, современные дети, выросшие в городской семье, для которых работа с компьютером ближе экзотики общения с лошадьми или овцами, должны иметь свои, соответствующие эпохе и среде нарративы. Но, видимо, тема депортации в их сознании настолько исторична, прочно увязана со старым укладом, преимущественно доиндустриальным, что от него остались ассоциации с указанными символами калмыцкой этничности. 

Совокупность устных рассказов очевидцев лицеистка назвала «Большой книгой депортации». Память о депортации – травматическая. Так же, как и первое поколение – депортированные калмыки и их дети, современные школьники, транслируя рассказы старших, фиксируют внимание на наиболее драматических страницах. В совокупном тексте можно выделить следующие опорные даты: 28 декабря (один день), дорога (две недели), период начальной адаптации (три-четыре года), адаптация (десять лет). Чем травматичнее и концентрированнее события, чем более обострены чувства, тем дольше они удерживаются в памяти. Поэтому большая часть рассказов посвящена дню выселения и дороге.

Многие сочинения, основанные на биографическом интервью, начинаются в третьем лице, а продолжаются в первом. Современное поколение идентифицирует себя с теми, кто был выслан. Дети также почувствовали себя частью коллективного репрессированного «Мы», ставшего неотделимым от общей судьбы народа.

Становление этнической и гражданской идентичности у этого поколения совпало со становлением Республики Калмыкия как одного из субъектов современной Российской Федерации. Школьники были свидетелями небывалой общественной активности в республике в начале 1990-х, запомнили первые выборы президента РК, торжественные инаугурации, утверждение гимна, флага и герба РК в 1993 г. Становление новой калмыцкой государственности происходило на их глазах. Этот же период сопровождался переопределением истории, в которой основной фокус был направлен на депортацию калмыков. Они должны были неминуемо усвоить из СМИ, что быть калмыком означает относиться к народу, который был выслан в 1943 г. Осознать свою этническую идентичность означало принять и депортацию как часть недавней истории народа. Поэтому в отличие от своих дедов они считают своей родиной Калмыкию и в знак признания пишут Родина с большой буквы.

 

А мои родители относятся к тому поколению, которое в наше время называют «сибиряками». Они родились в Сибири. Какая ни есть, но это была их родина. А о настоящей Родине, о Калмыкии, они знали только по рассказам родителей. Они рассказывали своим детям о тюльпанах, о больших арбузах, о раздольной степи[535].

 

Процесс идентификации происходил нелегко. Он требовал привлечения не только общественных сил – СМИ, школы и науки, но и семейных историй. Однако старшее поколение не так просто возвращалось к своему прошлому и не всегда желало рассказывать внукам о своей жизни в Сибири. Третьему поколению было непросто получить рассказы о Сибири от своих родственников.

 

Что с нами сделали? Что мы делаем с собой? Настоящее и прошлое соединяет только тонкая нить воспоминаний. Порой они жизненно важны. Эту нить необходимо сохранить, потому что покидают нас последние свидетели тех злосчастных дней.

Не любит она вспоминать об этом, все как-то отмалчивается со смущенной улыбкой, когда начинаешь расспрашивать. На лице улыбка, а в глазах – боль. Боль, прошедшая пятьдесят лет и глубоко осевшая в сердце. И я вижу, я чувствую эту боль, но если сам не спрошу, не узнаю, об этом мне никто не расскажет[536].

Когда я попросила маму рассказать о том, что она помнит об этих страшных годах, она согласилась. Я видела, что она пыталась скрыть волнение, но это ей не очень удалось, и мне даже стало как-то не по себе, пожалела, что спросила[537].

 

В то же время история депортации относится молодыми людьми к давно прошедшей эпохе сталинизма, к истории СССР, страны, которой уже нет. Так, в рассмотренных сочинениях имя Сталина редко называется напрямую. Оно стало символом беззакония, символом государственного террора. Дети чаще использовали иносказания типа «человек, стоящий во главе государства». «Почему так получилось: один человек решил, а другие подчинились!».Связано ли это с калмыцкой традицией табуации имени хана или с христианским правилом не поминать дьявола?

Советский штамп «враги народа» используется то в прямом, то в иносказательном смысле. «Врагами народа» именуются то кулаки, то калмыки, но назван так, – и нам как будто заново открывается смысл этого выражения, – тот, кто выселяет народы, и есть враг народа.

Некоторые авторы сочинений чтобы лучше показать тяжелую повседневность ссылки и обреченность мирных людей, в которых государство увидело своих врагов, подсознательно используют грамматические конструкции, лучше передащие субъектность народа. Например, они используют глаголы в форме, которую я бы назвала «неизбежное будущее время».

 

Предчувствие чего-то страшного, нереального не обманет мать моей бабушки, когда умрет от голода и холода Аркашка, когда будут отдирать от холодного пола вагона труп ее брата, когда люди, точно мухи, будут падать со вторых полок замертво, на головы сидящих внизу и когда она с ужасом увидит, что половина людей в вагоне уже не спит и не шевелится…

Затем их погонят, точно скот, в спецпомещение, которое с трудом можно так назвать. На следующий день за ними придут несколько человек в военной форме и заберут работать на рудник еще стоявших на ногах мужчин. И так изо дня в день постепенно калмыки переживут зиму, начнется весна, опять зима и так 13 лет [538].

 

Один из основных вопросов при обсуждении депортации калмыков, который долгое время не был вербализован, – можно ли считать ее геноцидом? Что является основным критерием в определении геноцида – количество жертв, процент погибших или основания, по которым гибли люди? Мне приходилось слышать, что депортация калмыков, как и другие сталинские депортации на этнической основе, не может быть квалифицирована как геноцид, поскольку калмыки, чеченцы, ингуши в отличие от евреев во время Холокоста имели шанс выжить. Люди, придерживающиеся этого мнения, полагают, что депортация калмыков – большая трагедия, но все же ее масштабы не так чудовищны, чтобы называть ее геноцидом. Это, конечно, мнение некалмыков. Калмыки же в начале 90-х, когда о депортации заговорили, без сомнения квалифицировали ее геноцидом. Часто народы, пережившие геноцид, не замечают чужие геноциды, концентрируясь на своей трагедии. Однако, изучая свою горькую историю, нельзя забывать о таких же событиях в жизни других народов. И мериться геноцидами вряд ли нравственно.

Красноречивым аргументом в этом споре является грустная статистика семейных рассказов.

 

Сто пятьдесят человек было завезено в то село – к весне осталось пятьдесят.

Бюри осталась в живых одна из одиннадцати детей.

Выжил один из девяти сыновей.

В Сибири бабушка потеряла десять братьев и сестру.

Моя бабушка – единственная выжившая девочка в семье, кроме нее было еще три сына, а всего девять детей. Никто не знает, как их звали.

У нее было семь детей, выжило только двое: мой дед и дед Евдоким.

В вагоны для скота погрузили по сорок человек. По прибытии осталось двадцать четыре человека.

Из этой группы, уехавшей на Север, человек сорок, в живых остался лишь один парень.

 

Школьники Элисты, опираясь на документы ООН, уверены, что депортация калмыков была геноцидом.

 

Геноцид – это политика уничтожения отдельных групп населения по расовым, национальным или религиозным мотивам. Они в равной степени ужасны по своим масштабам и по последствиям. Геноцид – это борьба не за победу, а за истребление. Амбиции главарей двух могущественных государств, сознательно подписывавших смертный приговор целым народам, погубили миллионы людей.

 

Современные школьники эпохи Интернета не могут осознавать историю народа в отрыве от всей отечественной и всеобщей истории. Некоторые школьники сравнивали труд заключенных в Широклаге с рабским трудом в нацистском концлагере. Не зная работ Ханны Арендт, они интуитивно приходят к знаменитому положению об одинаковой тоталитарной сущности разных на первый взгляд политических режимов Сталина и Гитлера.

 

Думаю, что вина за все случившееся лежит на всех советских людях. У многих немцев есть «комплекс Гитлера», а из наших мало кто испытывает чувство вины за прошлое[539].

 

В приведенных цитатах руководители государств названы главарями, подсознательно автор акцентирует внеправовую природу политических режимов сталинизма и гитлеризма. Здесь же ставится вопрос об ответственности народа за деяния своих лидеров и формулируется вопрос об общественном покаянии.

Не менее красноречивы описки. Особенно такая: Указ Президиума Верховного Совета о ликвидации калмыцкого народа. Детские уста глаголили истину: условия депортации были такими, что ликвидация государственности вполне могла привести к ликвидации народа, потому что человека можно убить штыком, пулей, но можно и погубить массу людей просто так, выгнав их из родных мест… Арслан Басанов написал взошли на вагоны. Современный читатель привык, что в вагон заходят, но в вагонах для перевозки скота порог был высокий, и в него надо было взбираться. Примененное из нашего сегодня слово взошли приравнивает вагон к эшафоту, к орудию смерти. Зная, сколько людей погибло в дороге, подсознание подсказывает глагол, который квалифицирует вагон как транспорт смерти.

Не случайна и такая описка: в 1957 г. репрессированные были реабилитированы. Разрешение на выезд на родину неумудренные в юридической казуистике дети воспринимают как реабилитацию. Им кажется, что наказали – выселили, простили – вернули. Но многие старшие жители республики как раз недовольны современной формулировкой проблемы, и вместо, по их словам, амнистии они жаждут Указа о полной реабилитации, включая территориальную.

В целом депортация калмыков как всенародная трагедия уже освоена сознанием, пережита и отнесена к прошлому. Этот период оценивается как испытание народа на крепость духа, на верность родине. Несмотря на демографические и культурные утраты тех лет, Сибирь воспринимается не как сплошная черная полоса, а как отрезок жизни народа, в котором было много плохого, но и немало хорошего.

 

Безусловно, это черные страницы в истории нашего народа. Страшные годы ссылки, депортация навсегда «врезались» в нашу историческую память. Однако даже в самом ужасном, плохом, страшном всегда интересно найти что-нибудь полезное, хорошее. Может быть, было хоть что-нибудь светлое, какие-то радостные мгновения, которые запомнились людям, которые это пережили. Я вовсе не хочу приукрасить, оправдать это страшное событие. Но все-таки нужно научиться видеть все не только в черном свете, а находить и белые, светлые пятна. Тогда наши знания, понимание будут более обширными, объективными[540].

 

Память о депортации, на взгляд учеников, выходит за пределы истории калмыцкого народа, и становится частью истории человечества наряду с геноцидом в Руанде и в Тибете. Если старшее поколение говорило о ценности каждого народа, то современные дети уверены в ценности каждого человека.

 

Сталина уже давно нет, а его дела еще живут и, наверное, еще нескоро исчезнут. Но несмотря ни на что надо помнить о них, о том ужасе, страданиях, причиненных людям, чтобы этого больше не повторялось никогда, чтобы человечество больше не имело такого опыта. Ведь все зависит от нас. Почему человек, рожденный, чтобы жить, должен умирать только потому, что у него не такой цвет кожи, не такая форма глаз или носа? В чем виновен он? Да ни в чем. И давайте беречь каждого человека с его неповторимостью, ведь больше такого шанса у него не будет никогда[541].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Депортация калмыков в антропологическом отношении началась с момента, когда калмыки были исключены вначале из советского общества и почти сразу же – из человеческого сообщества. Это зафиксировано в воспоминаниях множеством слов, например: скотские вагоны, скотская еда, нечеловеческие условия, околевшие трупы. «Привезли нас, мы сидели молча, озираясь, как звереныши в зоопарке...Жили в первую зиму в конюшне… Они устроились в амбаре для домашних животных… Люди, точно мухи, будут падать со вторых полок замертво... Жили в первую зиму в конюшне… Даже мышей с крысами там уже не было, да и не могло быть – уж очень холодно было там… Тебя осматривают как какой-то скот... Если подыхала лошадь, ели мясо… Отец Батра Манджиевича, уйдя в лес за дровами, вскоре был найден околевшим… Ее, такую страшную дикарку, увидели дети и погнали по селу, как собачонку, с улюлюканьем... Местные подростки с огромными дворняжками ради забавы устраивалиоблаву наизголодавшихся людей...».Слово «людоеды» должно было закрепить практики исключения из человеческого ряда. И первые шаги в адаптации калмыков на новых местах начались, когда «сибиряки увидели в нас людей».

Депортация была настолько существенной для этнокультурного облика калмыцкого народа, который так или иначе становился иным в связи с этим событиям, что ее временные границы стали основными рубежами в процессе изменения этничности. Гражданская война послужила рубежом смены приоритета примордиальных идентичностей классовыми. Это был период стремительной и часто вынужденной модернизации: смена традиционного хозяйства – кочевого экстенсивного скотоводства, на стационарное повлекла за собой отказ от мобильного поселения и жилища – хотона и юрты. В этот период началась консолидация калмыцкого народа: терские и оренбургские калмыки были переселены в образованную автономную область/республику. Появившаяся столица Элиста привлекала население из разных улусов.  

Люди учились жить в землянках и домах, в поселках и селах. Замена «Ясного письма», которым пользовались калмыки с XVII века, сначала на латиницу, а спустя несколько лет на кириллицу сделала недоступной старописьменную литературу. Борьба с религией, уничтожение буддийских храмов, преследования священнослужителей заставили людей строить жизнь без этого ранее важного института. В то же время доктрина равных прав человека по рождению независимо от пола и происхождения существенно поменяла ориентиры в социальной организации общества. Это было время создания калмыцкой прессы, современного издательского дела, профессионального театра, системы среднего и высшего образования по европейской модели и появления новой творческой и административной элиты. Новая идеология потребовала переоценок прошлого, которое презентировалось как классовый и национальный гнет, как «бесконечная цепь страданий». Русский язык стал активно входить в общественную жизнь, но в приватной сфере языком общения оставался калмыцкий язык. Репрессии священников, аристократов, кулачества, белоэмигрантов-репатриантов, неугодных партийных и государственных деятелей, писателей и других «врагов народа» не прекращались. Исход части народа с отступившими оккупантами показал, что процесс формирования новых идентичностей не был завершен, гражданское самосознание находилось в становлении.

28 декабря 1943 г. калмыки были высланы в Омскую, Томскую, Новосибирскую области, Алтайский край, затем в Казахстан, Салехард, на Таймыр. Это дисперсное расселение в регионы иной экологии, хозяйственной традиции, вероисповедания при отличительном фенотипе наряду с депривацией и обвинениями в измене родине ставили людей вне социума. Чтобы выжить, а затем войти в местное сообщество, калмыкам надо было освоить русский язык, приобрести новые хозяйственные навыки, а все этнически окрашенные стороны жизни ограничить приватной сферой. Этноним «калмык» был запрещен в общественном дискурсе. Этничность приобретала стигматизированный характер. Стигматизированная этничность в сочетании с иным, нежели в доминирующем сообществе, фенотипом побуждала этническую группу во время депривации, а также и в посттравматический период отказываться от наиболее ярких маркеров этнической культуры: личных имен, языка общения, демонстративной религиозности и народных праздников.

Калмыки, оказавшись в тяжелых условиях выживания перед угрозой физического или культурного исчезновения, должны были адаптироваться к новым условиям и выработать механизмы выживания. Несмотря на признанную многими исследователями за женщиной консервативную природу, представляется, что в экстремальных условиях она может быть менее консервативной, нежели мужчина, если это связано с наиболее важными жизненными вопросами. Одним из таких механизмов выживания в годы депортации у калмыков стал пересмотр гендерных отношений, который позволил калмыцкой женщине сделать многое для спасения народа. В результате длительной депривации изменились гендерные роли, и женщина приобрела равные права и равный статус в семье и в сообществе, изменилась норма поведения и восприятие мужчин, а также восприятие мужчинами женщин. Именно экстремальные условия и депривационный статус калмыцкого народа стали основанием для изменения гендерных стратегий.        

Ключевую роль в восприятии травмы играла религия. Буддистская этика направляла поиск виноватых вовнутрь группы, учила не множить зло обидой, что благотворно отражалось на реабилитационном процессе, который, тем не менее, нуждался в специальных акциях, направленных на позитивное переживание травмы.

Исследование показало, как за драмой вынужденного перемещения могут стоять позитивные процессы приобретения нового опыта. Например, можно говорить о консолидации как одном из следствий депортации. До декабря 1943 г. административно-территориальное деление республики строилась по улусной модели, в основе которой лежали этнотерриториальные различия. Имеющие множество идентичностей родового или этнотерриториального порядка (род, кость, хотон, аймак, улус, станица и др.), калмыки до ликвидации республики жили согласно дореволюционному административному районированию, основанному на этих различиях. Дисперсность расселения в Сибири и общность экстремального опыта привели к тому, что этническая идентичность стала доминировать над локальными формами самосознания. Основной уровень идентичности отражался словом «калмык». Эта же тенденция была отмечена в этнографической литературе о депортации чеченцев, чья идентичность в годы репрессий также укрепилась «от противного»[542].

После восстановления государственности в республике начался процесс активной хозяйственной и культурной реконструкции. Однако новое административное районирование территории было изменено и уже в меньшей степени увязывалось с прежним улусно-аймачным принципом. Два больших района, где проживали торгуты, остались в Астраханской области, в Ростовской области остался Калмыцкий район, где ранее жили донские калмыки. Русский язык активно вошел в общественную сферу, где стал доминировать, а с 1970-х гг. – и в семье. Сибирские дети, для которых калмыцкий язык был материнским, но с семи лет основным языком общения становился русский, уже со своими детьми везде говорили по-русски. Среднее и высшее образование велось на русском языке, калмыцкий язык не давал мотивации к изучению и преподавался так же формально, как и иностранный язык в закрытой стране. Общество в целом стало атеистическим, календарные праздники воспринимались как пережитки в религиозной сфере. Так же, как и многие американцы японского происхождения третьего поколения (сансеи), калмыки при советской власти отходили от традиций этнической группы и предпочитали стандарты большого общества. Это было во многом следствием депортационного периода.

В постсоветской Калмыкии произошли существенные изменения в самосознании и культуре народа. Создание новой формы государственности в 1993 г., введение поста президента РК, создание парламента (хурала) вызвали к жизни поиски другого, отличного от советского, образа народа и репрезентации этого образа для внешнего мира, переписывание и переосмысление своей истории, отношение к проблеме памяти как к проблеме социальной власти. Вместо образа народа-предателя стал развиваться образ народа-страдальца. Память о депортации становится одним из определяющих самосознание калмыцкого народа факторов, независимо от того, артикулируется травма или нет.

Исторический опыт является главным для идентичности калмыков России. Так, основным маркером взаиморазличения калмыков России от, например, самой крупной диаспорной группы – калмыков США являются депортация для одних и эмиграция для других. Этничность трансформируется и реконструируется через реинтерпретацию прошлого опыта в социальном контексте.

Помнить нельзя, забыть! – Так считало первое поколение спецпереселенцев, и забвенье длилось, пока не кончилась эпоха застоя. Для калмыков эта эпоха закончилась, когда заговорили о депортации публично и вне жестких партийных регламентаций. В новом дискурсе оказалось, что не калмыки были виноваты перед государством, а наоборот – государство было виновато перед народом.

Помнить, нельзя забыть! – Было решено после перестройки, и началось активное усвоение депортационной травмы, пошла работа скорби и работа памяти. Выплеснув травматические воспоминания, люди избавились от комплекса неполноценности, который незримо присутствовал в сознании, они почувствовали себя полноправными гражданами своей страны.

Опубликованные воспоминания о депортации стали перезаписью памяти, Поезда Памяти – опытом позитивного переживания трагического события, принесшим катарсис не только участникам акций, но благодаря широкому освещению СМИ всему народу.

Усвоение интериоризованного исторического переживания продолжается, но, как показывают сочинения школьников, его пределы очерчены, пространство для драматизации прошлого ограниченно. Драматическая история в течение десятилетия была центральной для исторического воображаемого, усвоение травмы открывает перспективу ее рутинизации.

Эта книга – первая попытка антропологического исследования депортации калмыков, темы, безусловно, имеющей богатую исследовательскую перспективу. На мой взгляд, важно было бы изучить формы протеста калмыков против репрессированного статуса, биографии калмыков, которые избежали депортации, но должны были скрывать свою этническую принадлежность, и конечно, нужны компаративные исследования того, как разные наказанные народы в СССР переживали стигму этничности и как они лечат свои депортационные раны.

Библиография

Авторханов А. Убийство чечено-ингушского народа: народоубийство в СССР. М.1991. http://www.hro.org/editions/karta/nr9/avt0.htm

Александров К.М. Против Сталина. Власовцы и восточные добровольцы во Второй мировой войне. Сборник статей и материалов. СПб.: Ювента. 2003.

Бакаев П.Д. О трагедии в истории калмыцкого народа. Элиста: Джангар. 2003.

Бакаев П.Д. Размышления о геноциде. Элиста: Джангар. 1992.

Батмаев М.М. Калмыки в XVII-XVIII вв. События, люди, быт. В 2-х кн. Элиста: Джангар.1992.

Бимбаев М.Т., Гучинов М.И., Заднепрук А.И., Заярный А.С., Илишкин Н.У. В годы суровых испытаний. Боевой путь 110-й Отдельной калмыцкой кавалерийской дивизии. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1981.

Борисенко И.В, Горяев А.Т. Очерки истории калмыцкой эмиграции. Элиста: Джангар.1998.

Бугай Н.Ф. Депортация народов в Советском Союзе. Нью-Йорк. 1996.

Бугай Н.Ф. Операция «Улусы». Элиста: Джангар. 1991.

Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах (20–60-е годы). М.: Инсан. 1998.

Бугай Н.Ф., Мекулов Д.Х. Народы и власть: «социалистический эксперимент». Майкоп. 1994.

Бутовская М.Л., Гучинова Э.Б. Мужчина и женщина в современной Калмыкии: традиционные гендерные стереотипы и реальность // Гендерные проблемы в этнографии. М.: ИЭА.1998.

В боях за Северный Кавказ. Воспоминания воинов 110-й Отдельной калмыцкой кавалерийской дивизии. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1973.

В годы суровых испытаний: Боевой путь 110-й Отдельной калмыцкой кавалерийской дивизии. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1976.

Викторин В.М. Калмыцкий этнический ареал в Нижнем Поволжье и проблема реализации Закона РСФСР «О реабилитации репрессированных народов» // Этничность и власть в полиэтничных государствах. М.: Наука. 1994.

Вклад трудящихся Калмыкии в победу над фашистской Германией. Сб. научных трудов. Элиста: Джангар.1999.

Вылцан М.А. Депортация народов в годы Великой Отечественной войны // Этнографическое обозрение. 1995. № 3.

Гилязов И. На другой стороне (Коллаборационисты из поволжско-приуральских татар в годы Второй мировой войны). Казань: Издательство Казанского университета. 1998.

Годаев П. Боль памяти. Элиста: Джангар.1999.

Гулиев М.О. Этническое самосознание балкарцев в период их насильственного выселения и его отображение в современной национальной поэзии (на примере творчества К.Кулиева) // Национальные отношения и межнациональные конфликты. Владикавказ. 1997.

Гучинова Э.-Б.М. Постсоветская Элиста: власть, бизнес и красота. Очерки социально-культурной антропологии. СПб.: Алетейя. 2003.

Гучинова Э.-Б.М. Улица «Kalmyk roud». История, культура и идентичности калмыцкой общины США. СПб.: Алетейя. 2004.

Депортации народов СССР (1930-е -1950-е годы). Вып. 12. Часть 1. Документальные источники. М. ИЭА. 1992.

Дробязко С., Каращук А. Восточные легионы и казачьи части в вермахте. Военно-историческая серия «Солдатъ». Униформа. Вооружение. Организация. М.: Астрель. 2001.

Земсков В.Н. К вопросу о репатриации советских граждан 1944-1951 годы // История СССР. М. 1990. №4.

Земсков В.Н. Массовые освобождения спецпереселенцев и ссыльных в 1954-1956 годы // Социологические исследования. 1991. № 1.

Земсков В.Н. Спецпереселенцы (1930-1959) // Население России в 20-50-х гг.: численность, потери, миграция. Сб. научных трудов. М. 1994.

Земсков В.Н. Спецпереселенцы (по документам НКВД-МВД СССР) // Социологические исследования. 1992. №11.

Земсков В.Н. Спецпоселенцы в СССР. 1930-1960. М.: Наука. 2003.

Ибрагимбейли Х.М. Необоснованные построения // Вопросы истории. №2. 1989.

Ибрагимбейли Х.М. Сказать правду о трагедии народов // Политическое образование. №1. 1989.

Иванов М.П. Годы ссылки: воспоминания и мысли. Элиста: Джангар. 1997.

Илюмжинов К.Н., Максимов К.Н. Калмыкия на рубеже веков. Исследование истории калмыцкого народа. М.1997.

Илюмжинов Н.Д. Предки, факты, время. Элиста: АПП «Джангар». 1997.

Иосиф Сталин – Лаврентию Берии: «Их надо депортировать…» Документы, факты, комментарии. М.:1992.

Истоков Б. Калмыцкое право и трагедия маленького народа. Нью-Йорк. 1952.

Казанцев А. Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом. М.: Посев. 1994.

Калмыкия в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Сб. документов. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1966.

Калмыкия в истории СССР. Пособие для изучающих историю родного края. Элиста. Калмыцкое книжное издательство. 1968.

Калмыкия. Этнополитическая панорама. Т.1. Под ред. Гучиновой Э.-Б.М., Комаровой Г.А. М.: ИЭА.1995.

Калмыкия. Этнополитическая панорама. Т.2. Под ред. Гучиновой Э.-Б.М., Комаровой Г.А. М.: ИЭА.1996.

Кирсанов Н.А., Дробязко С.И. Великая Отечественная война 1941-1945 гг.: национальные и добровольческие формирования по разные стороны фронта // Вопросы истории. 2001. №7.

Кичиков М.Л. Во имя победы над фашизмом. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1970.

Книга памяти ссылки калмыцкого народа. Ссылка калмыков: как это было. Сборник документов и материалов. Т.1. Кн. 1. Элиста: Калмыцкое книжное издательство. 1993.

Книга памяти ссылки калмыков: как это было. Высланы…Оставлены навечно. Поименный список. Т.2. Кн.1-3. Элиста: Калмыцкое книжное издательство. 1993-1998. 

Книга памяти ссылки калмыцкого народа. Широкстрой: Широклаг. Сб. воспоминаний воинов-калмыков, участвовавших в строительстве Широковской ГЭС. Т.3. Кн.2. Элиста: Калмыцкое книжное издательство. 1994.

Конфедерация репрессированных народов Российской Федерации. 1990-1992. Документы и материалы. М. ИЭА. 1993.

Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа: кризисные явления этнодемографической ситуации // Северный Кавказ: выборы пути национального развития. Майкоп. 1994.

Кромиади К. За землю, за волю. На путях русской освободительной борьбы. Сан-Франциско. 1980.

Кудряшов С. Предатели, «освободители» или жертвы войны? Советский коллаборационизм (1941-1942) // Свободная мысль. 1993. № 14.

Ленкова М. История Калмыкии ХХ века в современной историографии. Элиста: Джангар. 2001.

Максимов К.Н. Развитие советской национальной государственности. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1981.

«Мусульманская плаха» для России. Публикация В.П.Ямпольского // Военно-исторический журнал.1996. № 5.

Мы – из высланных навечно. Воспоминания депортированных калмыков (1943-1957 гг.). Элиста: Джангар. 2003.

Наминов-Бурхинов Д. Борьба за гражданские права калмыцкого народа. Элиста: Джангар. 1997.

Народы Калмыкии: перспективы социокультурного и этнического развития. Сборник научных трудов. Элиста: Джангар. 2000.

Народы Калмыкии: современные социокультурные и этнические процессы. Элиста: Джангар.1997.

Некрич А.М. Наказанные народы. Нью-Йорк.1978.

Номинханов Д.Ц.-Д. В семье единой. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1967.

Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. №2.

Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. М.: Наука. 1967.

Очиров У.Б. Военные мобилизации в Калмыцкой АССР // Великая Отечественная война: события, люди, история. Сб. научных статей. Элиста: Джангар. 2001.

Паин Э.А. Возвращение (о репатриации депортированных народов) // Социологические исследования. 1990. №12.

Панькин А., Папуев В. Дорогой памяти. Элиста: Джангар. 1994.

Подвиг ратный, подвиг трудовой. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.1968.

Политические репрессии в Калмыкии в 20-40-е гг. ХХ века. Отв. ред. Максимов К.Н., Очирова Н.Г. Элиста: Джангар. 2003.

Поль М. «Неужели эти земли нашей могилой станут?» Чеченцы и ингуши в Казахстане (1944-1957 гг.) // Диаспоры. 2002. №2.

Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. М.: ОГИ – Мемориал. 2001.

Полян П.. Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М.: Росспэн. 2002.

Проблемы отечественной и всеобщей истории. Элиста: Джангар.1998.

Реабилитация народов и граждан. 1954-1994. М.: ИЭА.1994.

Репрессированные народы: история и современность. Материалы Российской научно-практической конференции. Элиста: Джангар.1992.

Репрессированные народы: История и современность. Материалы Российской научно-практической конференции. Нальчик.1994.

Репрессированные народы: упразднение их национальной государственности и проблемы депортации. Тезисы Всероссийской научной конференции. Элиста: Джангар. 1993.

Рошин Л. Коллаборационисты и жертвы режима // Знамя. 1994. № 8.

Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М.: ИЭА.1993.

Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М.: Росспэн. 2000.

Стецовский Ю. История советских репрессий. В 2-х томах. М. 1997.

Так это было. Национальные репрессии в СССР.1919 – 1952 годы. В 3-x томах. Составитель, редактор и автор комментариев С.Алиева. М.1993.

Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте: этнография чеченской войны. М.: Наука. 2001.

Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М. Наука. 2003.

Толстой Н. Жертвы Ялты. Париж: Имка-пресс. 1988.

Убушаев В.Б. Калмыки: выселение и возвращение. 1943-1957 гг. Элиста: Санан.1991.

Устная история и биография. Женский взгляд. М.: Невский простор. 2004.

Хатаев А. Эшелон бесправия. М.: Иоланта. 1997.

Цурганов Ю.С. Неудавшийся реванш: белая эмиграция во Второй мировой войне. М.: Посев. 2001.

Чубарьян А.О. Дискуссионные вопросы истории войны // Вторая мировая война. Актуальные проблемы.