ВВЕДЕНИЕ В СИСТЕМУ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ
Человек оставляет после себя то, с чем связывается его имя, и создания,которые делают из этого имени символ восторга, ненависти или безразличия. Мымыслим его существом мыслящим, и мы можем обнаружить в его созданиях мысль,которой его наделяем: мы можем реконструировать эту мысль по образу нашей1. С легкостью воображаем мы человека обычного: простыевоспоминания воскрешают его элементарные побуждения и реакции. Внеприметных поступках, составляющих внешнюю сторону его бытия, мы находим туже последовательность, что и в своих собственных; мы с равным успехом ихвнутренне связываем; и сфера активности, подразумеваемая его существом, невыходит за пределы той, которой располагаем мы сами. Ежели мы хотим, чтобычеловек этот чем-то выделялся, нам будет труднее представить труды и путиего разума. Чтобы не ограничиваться смутным восхищением, мы должнырасширить, в том или ином направлении, наше понятие о свойстве, которое внем главенствует и которым мы, несомненно, обладаем лишь в зародыше. Если,однако, все его духовные способности одновременно развиты в высшей степении если следы его деятельности изумляют во всех областях, личность неподдается целостному охвату и, противясь нашим усилиям, стремится от насускользнуть. Один полюс этой мысленной протяженности отделен от другоготакими расстояниями, каких мы никогда еще не преодолевали. Наше сознание неулавливает связности этого целого, подобно тому как ускользают от негобесформенные и хаотические клочки пространства, разделяющие знакомыепредметы, и как теряются ежемгновенно мириады явлений, за вычетом малойтолики тех, которые речь пробуждает к жизни. Нужно, однако, помедлить,свыкнуться, осилить трудность, с которой наше воображение сталкивается вэтой массе чужеродных ему элементов. Всякое действие мысли сводится кобнаружению неповторимой организации, уникального двигателя -- и неким егоподобием пытается одушевить требуемую систему. Мысль стремится построитьисчерпывающий образ. С неудержимостью, степень которой зависит от ее объемаи остроты, она возвращает себе наконец свое собственное единство. Словнодействием некоего механизма обозначается гипотеза и вырисовываетсяличность, породившая все: центральное зрение, где всему нашлось место;чудовищный мозг -- удивительное животное, ткущее тысячи чистых нитей исвязавшее ими великое множество форм, чьи конструкции, разнообразные изагадочные, ему обязаны; наконец, инстинкт, который вьет в нем гнездо.Построение этой гипотезы есть феномен, допускающий варианты, но отнюдь неслучайности. Ценность ее будет определяться ценностью логического анализа,объектом которого она призвана стать. Она лежит в основании системы,которой мы займемся и которой воспользуемся. 2* Я намерен вообразить человека, чьи проявления должны казаться стольмногообразными, что, если бы удалось мне приписать им единую мысль, никакаяиная не смогла бы сравниться с ней по широте. Я хочу также, чтобысуществовало у него до крайности обостренное чувство различия вещей, коегопревратности вполне могли бы именоваться анализом. Я обнаруживаю, что всеслужит ему ориентиром: он всегда помнит о целостном универсуме -- и ометодической строгости *. * "Hostinato rigore" -- "упорная строгость": девиз Леонардо. 3* Он создан, чтобы не забывать ни о чем из того, что входит в сплетениесущего, -- ни о единой былинке. Он погружается в недра принадлежащего всеми, отдалившись от них, созерцает себя. Он восходит к естественным навыками структурам, он всесторонне обследует их, и случается, он остаетсяединственным, кто строит, высчитывает, движет. Он поднимает церкви икрепости, он вычерчивает узоры, исполненные нежности и величия, и тысячимеханизмов, и четкие схемы многочисленных поисков. Он оставляет наброскикаких-то грандиозных празднеств. В этих развлечениях, к которым причастнаего ученость, неотделимая от страсти, ему сопутствует очарование: кажется,он всегда думает о чем-то другом... Я последую за ним, движущимся вдевственной цельности и плотности мира, где он так сроднится с природой,что будет ей подражать, дабы с нею сливаться, и наконец окажется взатруднении вообразить предмет, в ней отсутствующий. 4* Этому созданию мысли недостает еще имени, которое могло бы удержать всебе расширение границ, слишком далеких от привычного и способных совсемскрыться из виду. Я не вижу имени более подходящего, нежели имя Леонардо да Винчи. Человек, мысленно воображающий дерево, вынужден вообразить клочокнеба или какой-то фон, дабы видеть дерево вписанным в них. Здесь действуетсвоеобразная логика, почти осязаемая и почти неуловимая Фигура, которую яобозначаю, исчерпывается такого рода дедукцией. Почти ничто из того, что ясумею сказать о ней, не должно будет подразумевать человека, прославившегоэто имя: я не ищу соответствия, относительно которого, я полагаю, ошибитьсяневозможно. Я попытаюсь представить развернутую картину некойинтеллектуальной жизни, некое обобщение методов, предполагаемых всякимоткрытием, -- только одно, выбранное из массы мыслимого: модель, котораябудет, очевидно, грубой, но во всяком случае более ценной, нежели вереницысомнительных анекдотов, комментариев к музейным каталогам и хронологии.Такого рода эрудиция могла бы лишь исказить всецело гипотетический замыселэтого очерка. Она не чужда мне, но я непременно должен о ней забыть, дабы невызвать смешения догадки, относящейся к весьма общим принципам, с видимымиследами вполне исчезнувшей личности, которые убеждают нас не только в том,что она существовала и мыслила, но равно и в том, что мы никогда уже лучшеее не узнаем 2. 5* Немало ошибок, ведущих к превратной оценке человеческих творений,обязано тому обстоятельству, что мы странным образом забываем об ихпроисхождении. Мы часто не помним о том, что существовали они не всегда. Изэтого воспоследовало своего рода ответное кокетство, которое заставляет, какправило, обходить молчанием -- и даже слишком хорошо скрывать -- истокипроизведения. Мы боимся, что они заурядны: мы даже опасаемся, что ониокажутся естественными. И хотя чрезвычайно редкостны авторы, осмеливающиесярассказывать, как они построили свое произведение, я полагаю, что тех, ктоотваживается это знать, не многим больше. Такой поиск начинается стягостного забвения понятия славы и хвалебных эпитетов; он не терпитникакой идеи превосходства, никакой мании величия. 6* Он приводит к выявлению относительности под оболочкой совершенства. Оннеобходим, чтобы мы не считали, что умы различны столь глубоко, как топоказывают их создания. В частности, некоторые научные труды и особеннотруды математические в своей конструкции представляют такую чистоту, чтоможно назвать их безличными. В них есть что-то нечеловеческое 3.Это положение не осталось без последствий. Оно заставило предположитьналичие столь огромной разницы между некоторыми занятиями -- науками иискусствами, в частности, -- что исходные способности оказались совершенно 7* обособленными в общем мнении -- точно так же, как и плоды их трудов.Эти последние, однако, начинают различаться лишь после изменений в общейоснове, в зависимости от того, что они из нее сохраняют и что отбрасывают,строя свой язык и свою символику. Вот почему слишком отвлеченные труды ипостроения заслуживают известного недоверия. То, что зафиксировано, насобманывает, и то, что создано для взгляда, меняет свой вид,облагораживается. Лишь в состоянии подвижности, неопределенности, будучиеще зависимы от воли мгновения, смогут служить нам операции разума, -- дотого как наименуют их игрой или законом, теоремой или явлением искусства, дотого как отойдут они, завершившись, от своего подобия. 8* В глубине коренится драма. Драма, превратности, волнения --пользоваться можно любыми словами такого рода, лишь бы они былимногочисленны и друг друга дополняли. Драма эта чаще всего теряется, --совсем как пьесы Менандра. Зато дошли до нас рукописи Леонардо ипрославленные записи Паскаля. Фрагменты эти побуждают нас допытываться. Онидают нам почувствовать, в каких порывах мысли, в каких удивительныхвторжениях душевных превратностей и множащихся ощущений, после какихнеизмеримых минут бессилия являлись людям тени их будущих созданий,призраки, им предшествующие. Оставив в стороне особо значительные примеры,ибо в самой их исключительности кроется опасность ошибки, достаточнопронаблюдать кого-либо, когда, чувствуя себя в одиночестве, он перестаетсебя сдерживать, когда он избегает мысли и ее схватывает, когда он с неюспорит, улыбается или хмурится, мимикой выражая странное состояниеизменчивости, им владеющее. Сумасшедшие предаются этому на глазах у всех. Эти примеры мгновенно увязывают четкие и измеримые физические смещенияс той личностной комедией, о которой я говорил. Актерами в данном случаеявляются мысленные образы, и нетрудно понять, что, отвлекись мы от ихспецифики, дабы отмечать лишь различную последовательность, чистоту,периодичность и легкость их ассоциаций, наконец, собственную ихпродолжительность, -- нам тут же захочется найти им аналогии в такназываемом материальном мире, сопоставить с ними научные анализы,предположить у них наличие определенной сферы, длительности, двигательнойспособности, скорости и, следственно, массы и энергии. Мы убеждаемся приэтом, что возможно существование множества подобных систем, что ни одна изних не лучше другой и что их использование -- чрезвычайно ценное, ибо всегданечто проясняет, -- надобно ежемгновенно проверять и восстанавливать в егочисто словесной значимости. Ибо аналогия есть, в сущности, не что иное, какспособность варьировать образы, сочетать их, сводить часть одной из них счастью другой и, вольно или невольно, обнаруживать связь их структур. А этоделает неопределимым сознание, в котором они пребывают. Слова теряют поотношению к нему свою значимость. В нем они складываются и у него передглазами вспыхивают: это оно описывает нам слова. Таким образом, человек обретает видения, коих сила становится егособственной силой. Он привносит в них свою историю. Они служат ейгеометрическим пунктом. Отсюда низвергаются эти решения, которые поражаютум, и эти перспективы, и эти ошеломляющие догадки, эти беспромашные оценки,эти озарения, эти непостижимые тревоги -- и 9* глупости. Подчас, в наиболее поразительных случаях, мы недоумеваем врастерянности, вопрошая абстрактные божества, гений, вдохновение, тысячидругих вещей, что из них породило эти внезапности. И мы снова решаем, чтонечто возникло из ничего, ибо тайна и волшебство услаждают нас так же, как инаше неведенье скрытых причин; логику мы принимаем за чудо, хотя носительвдохновения был готов к нему уже целый год. Он созрел для него. Он всегда онем думал, -- быть может, того и не подозревая, -- и там, где другие ничегоеще не различали, он вглядывался, упорядочивал и занимался лишь тем, чточитал в своем сознании. Секрет Леонардо -- как и Бонапарта, -- тот,которым овладевает всякий, кто достиг высшего понимания, -- заключаетсялишь в отношениях, какие они обнаружили, были вынуждены обнаружить, междуявлениями, чей принцип связности от нас ускользает. Очевидно, что врешающий момент им оставалось лишь осуществить точно определенные действия.Последнее усилие -- то, которое мир созерцает, -- было делом столь женетрудным, как сравнение двух отрезков. Такой подход проясняет единство системы, нас занимающей. В этой сфереоно должно быть врожденным, исходным. В нем состоит сама ее жизнь исущность. И когда мыслители, столь могущественные, как тот, о ком я здесьразмышляю, извлекают из этого свойства скрытые запасы своей энергии, у нихесть основания написать в минуту высшей сознательности и высшей ясности:Facil cosa и farsi universale! -- Легко стать универсальным! Они могут,какой-то миг, восхищаться своим чудодейственным механизмом, -- готовые тутже отвергнуть возможность чуда. Однако эта конечная ясность рождается лишь после долгих блужданий инеизбежных идолопоклонств. Понимание операций мысли, составляющее тунераскрытую логику, о которой говорилось выше, встречается редко, даже всильнейших умах. Богатство идей, умение их развивать, изобилие всевозможныхнаходок -- дело иное; они возникают за пределами того суждения, какое мывыносим об их природе. Однако их важность нетрудно установить. Цветок,фразу, звук можно представить в уме почти одновременно; можно заставить ихследовать друг за другом вплотную; любой из этих объектов мысли может,кроме того, изменяться, подвергнуться деформации и постепенно утратить свойизначальный облик по воле разума, который заключает его в себе; но толькосознание этой способности придает мысли всю ее ценность. Только онопозволяет анализировать эти образования, истолковывать их, находить в нихто, что они содержат реально, не связывать непосредственно их состояния ссостояниями действительности. С него начинается анализ всехинтеллектуальных ступеней, всего того, что это сознание сможет назватьбезумием, ослепленностью или открытием и что до сих пор выражалось внеразличимых нюансах. Эти последние были видоизменениями какой-то общейсубстанции; взаимно уподобляясь в некой смутной и словно бы безрассуднойтекучести, лишь изредка умея выявить свое имя, они равно принадлежали кединой системе. Осознавать свои мысли, поскольку это действительно мысли,значит уразуметь это их равенство и однородность, уяснить, что любыеподобные комбинации законны, естественны и что система есть не что иное, какумение их возбуждать, отчетливо видеть их и находить то, что за ними стоит. 11* 10* На какой-то стадии этого наблюдения или этой двойной умственной жизни,которая низводит обыденную мысль до уровня грезы спящего наяву,обнаруживается, что последовательность этой грезы -- лавина комбинаций,контрастов, восприятий, выстраивающихся вокруг поиска или скользящих наугад,по собственной прихоти, -- развивает в себе с видимой закономерностьюявную механическую непрерывность. При этом возникает мысль (либо желание)ускорить движение этого ряда, расширить его границы до предела -- предела ихмыслимого выражения, после которого все изменится. И если эта формасознательности станет навыком, мы научимся, в частности, рассматриватьодновременно всевозможные результаты задуманного действия и все связимыслимого объекта, что позволит нам, когда нужно, от них избавляться, ибо мыприобретем способность прозревать нечто более яркое или более четкое,нежели данная вещь, и всегда сумеем очнуться за пределами мысли, длившейсяслишком долго. Всякая мысль, застывая, приобретает характер гипноза,становится в терминах логики неким фетишем, а в области поэтическогоконструирования и искусства -- бесплодным однообразием. Чувство, о которомя говорю и которое толкает разум предвосхищать себя самое и угадыватьсовокупность того, что должно обозначиться в частностях, как равно и эффектподытоженной таким образом непрерывности, являются непременным условиемвсякого обобщения. Это чувство, которое у отдельных людей выступает в формеистинной страсти и с исключительной силой, которое в искусствах оправдываетлюбые эксперименты и объясняет все более частое использование сжатыхформул, отрывочности, резких контрастов, в своем рациональном выражениинезримо присутствует в основе всех математических концепций 4. Вчастности, весьма близок к нему метод, именуемый логикой рекуррентности *,который дает этим анализам широту и, от простейшего сложения до исчислениябесконечно малых, не только избавляет нас от несметного множествабесполезных опытов, но и восходит к более сложным сущностям, ибосознательная имитация моего действия есть новое действие, охватывающее всевозможные применения первого. * Философская значимость этого метода была впервые выявлена г.Пуанкаре в его недавней статье. Прославленный ученый согласился ответитьавтору на вопрос о приоритете, подтвердив первенство, которое мы емуприписываем. Эта картина: драмы, затмения, минуты ясности -- но самой своей сутипротивостоит иным движениям и иным образам, которые связываются у нас сословом "Природа" (или словом "Мир") и которые служат нам лишь для того,чтобы, обособляясь от них, мы могли тотчас же с ними сливаться. 12* Как правило, философы приходили к тому, что включали пашесуществование в рамки этого понятия, а это последнее -- в наши собственные;дальше, однако, они не идут, ибо, как известно, гораздо больше приходится имоспаривать то, что видели в нем предшественники, нежели вглядываться самим.Ученые и художники решали эту задачу по-разному: в итоге одни предваряютсвои конструкции необходимым расчетом, другие конструируют, как если быследовали такому расчету. Вес, что они создают, само собой возвращается висходную среду, воздействует на нее, обогащает ее новыми формами, которыебыли приданы материалу, ее составляющему. Но прежде чем абстрагировать истроить, мы наблюдаем: индивидуальный характер чувств, различная ихвосприимчивость распознают, выбирают в массе представленных свойств те,которые будут удержаны и развиты личностью. Сначала это осознаниепассивно, почти безмысленно, -- мы чувствуем, что в нас нечто вливается,ощущаем в себе медлительное, как бы благостное циркулирование; затем мыисподволь проникаемся интересом и наделяем предметы, которые былизамкнутыми, неприступными, новыми качествами; мы достраиваем это целое, мывсе более наслаждаемся частностями, и мы выражаем их для себя, -- врезультате чего происходит своеобразное восстановление той энергии5, какая получена была чувствами; скоро она в свой чередпреобразит среду, используя для этой цели осознанную мысль индивида. Универсальная личность тоже начинает с простого созерцания и в концеконцов всегда черпает силы в восприятии зримого. Она возвращается к томуупоению индивидуального инстинкта и к тому переживанию, которые вызываетлюбая, даже самая неразличимая сущность, когда мы наблюдаем ее с нимивместе, когда мы видим, как прекрасно укрыты они в своей качественности исколько таят в себе всевозможных эффектов. 14* 13* Большинство людей гораздо чаще видит рассудком, нежели глазами. Вместоцветовых поверхностей они различают понятия. Тянущаяся ввысь белесаякубическая форма, испещренная бликами стекол, моментально становится дляних зданием: Зданием! Что значит сложной идеей, своего рода комбинациейабстрактных свойств. Если они движутся, смещение оконных рядов,развертывание поверхностей, непрерывно преображающие их восприятие, от нихускользают -- ибо понятие не меняется. Воспринимать им свойственно скореепосредством слов, нежели с помощью сетчатки, и так неумело они подходят кпредметам, так смутно представляют радости и страдания разборчивого взгляда,что они придумали красивые ландшафты. Прочее им неведомо. Зато здесь ониупиваются понятием, необычайно щедрым на слова 6. (Общимправилом этого дефекта, коим отмечены все сферы познания, как раз и являетсявыбор очевидных мест, привязанность к законченным системам, ко торыеоблегчают, делают доступным... Можно поэтому сказать, что произведениеискусства всегда более или менее дидактично. ) Сами по себе эти красивыеландшафты достаточно для них непроницаемы. Никакие трансформации, которыевынашиваются неторопливым шагом, освещением, насыщенностью взгляда, их незатрагивают. Они ничего не создают и ничего не разрушают в их восприятии.Зная, что при затишье линия воды горизонтальна, они не замечают, что вглубине перспективы море стоит; и если кончик носа, краешек плеча или двапальца случайно окунутся в лучи света, которые выделят их, ни за что несумеют они увидеть внезапно неведомую жемчужину, обогащающую их взгляд.Жемчужина эта есть часть некой личности, которая одна только и существует,одна только им знакома. И поскольку они начисто отвергают все, что лишеноимени, число их восприятий оказывается наперед строго ограниченным! *. * См. в "Трактате о живописи" положение CCLXXI: "Impossibile ehe unamemoria possa riserbare tutti gli aspetti o mutationi d'alcun membro diqualunque animal si sia... E perchй ogni quantitй continua и divisibile ininfinite... " -- "Никакая память не в состоянии вместить все свойствакакого-либо органа животного". Геометрическое доказательство со ссылкой наделимость до бесконечности постоянной величины. То, что я говорил о зрении, относится и к другим чувствам. Яостановился на нем, поскольку оно представляется мне чувством наиболееинтеллектуальным. В сознании зрительные образы преобладают. На них-то чащевсего и направлено действие ассоциативных способностей. Нижний предел этихспособностей, выражающийся в сопоставлении двух объектов, может даже иметьисточником ошибку в оценке, сопровождающей неясное ощущение. Главенствоформы и цвета предмета столь очевидно, что они входят в понимание качестваэтого предмета, основывающегося на другом чувстве. Если мы говорим отвердости железа, зрительный образ возникает почти всегда, а образ слуховой-- не часто. 15* Использование противоположной способности ведет к подлинному анализу.Нельзя сказать, что она реализуется в природе. Это понятие, котороепредставляется всеобъемлющим и, по-видимому, заключает в себе любые опытныевозможности, всегда конкретно. Оно ассоциируется с индивидуальнымиобразами, характеризующими память или историю данной личности. Чаще всегооно вызывает в представлении картину некоего зеленого кипения,неразличимого и безостановочного, некой великой стихийной деятельности,противоположной началу человеческому, некой однообразной массы, которойпредстоит поглотить нас, чего-то сплетающегося и рвущегося, дремлющего инижущего все новые узоры, чего-то такого, что сильнее нас и чему поэты,персонифицировав его, приписали жестокость, доброту и множество иныхнаклонностей. Следовательно, того, кто наблюдает и способен хорошо видеть,надобно поместить в какой-либо уголок сущего. 17* 16* Наблюдатель заключен в некоей сфере, которая никогда не разрушается,которая обнаруживает различия, призванные стать движениями или предметами иповерхность которой пребывает закрытой, хотя все ее части обновляются и нестоят на месте. Сперва наблюдатель есть лишь состояние этой ограниченнойпротяженности: он равен ей всякую минуту... Никакое воспоминание, никакаявозможность не потревожат его, пока он уподобляется тому, что видит. И ежелия сумею вообразить его пребывающим в этом состояний, я обнаружу, что еговпечатления менее всего отличны от тех, какие он получает во сне. Онощущает приятность, тягостность или спокойствие, которые приносят ему * всеэти произвольные формы, включающие и собственное его тело. И вот постепенноодни из них начинают забываться, становятся едва различимыми, тогда какдругие прорисовываются именно там, где находились всегда. Должнообозначиться чрезвычайно глубокое смешение трансформаций, порождаемых вовзгляде его продолжительностью и усталостью, с теми, которые обязаныобычным движениям. Отдельные места в пределах этого взгляда выступаютутрированно -- подобно больному органу, который кажется увеличенным иисполняет наше представление о нем той значительности, которую придает емуболь. Создается впечатление, что эти яркие точки лучше запоминаются иприятнее выглядят. Именно отсюда восходит наблюдатель к воображению, и онсумеет теперь распространять на все более многочисленные предметы особыесвойства, заимствованные у предметов исходных и лучше известных. Онсовершенствует наличную протяженность, вспоминая о предшествующей. Затем,в зависимости от желания, он упорядочивает или рассеивает дальнейшиевпечатления. Чувству его доступны странные комбинации: некой целостной инеразложимой сущностью видит он массу цветов или людей, руку и щеку, которыеобособляет, световое пятно на стене, беспорядочно смешавшихся животных. * Не касаясь физиологических проблем, я сошлюсь лишь па случай счеловеком, подверженным депрессии, которого я видел в больнице. Этотбольной, находившийся в состоянии заторможенности, узнавал предметынеобычайно медленно. Ощущения воспринимал он со значительным опозданием. Внем не чувствовалось никаких потребностей. Эта форма, именуемая иногдасостоянием оцепенения, встречается до крайности редко. 18* У него возникает желание нарисовать себе те незримые целокупности, коихчасти ему даны. Он угадывает разрезы, которые на лету совершает птица,кривую, по которой скользит брошенный камень, поверхности, которыеочерчивают наши жесты, и те диковинные щели, ползучие арабески, бесформенныеячейки, которые в этой всепроникающей сети строят жесткие царапиныгромоздящихся насекомых, покачивание деревьев, колеса, человеческая улыбка,прилив и отлив. Следы того, что он воображает, могут иногда отыскаться напеске или водной глади; иногда же самой его сетчатке удается сопоставить вовремени предмет с формой его подвижности. 20* 19* Существует переход от форм, порожденных движением, к тем движениям, вкоторые превращаются формы посредством простого изменения длительности.Если дождевая капля предстает нам как линия, тысячи колебаний -- какнепрерывный звук, а шероховатости этой страницы -- как гладкая поверхность иесли здесь действует одна только продолжительность восприятия, устойчиваяформа может быть заменена надлежащею скоростью при периодическом смещениисоответственной вещи (либо частицы). Геометры смогут ввести в исследованиеформ время и скорость, равно как и обходиться без них при исследованиидвижений; и речь заставит мол тянуться, гору -- возноситься и статую --выситься. Головокружительность ассоциаций, логика непрерывности доводят этиявления до пределов направленности, До невозможности остановиться. Вседвижется в воображении ступень за ступенью. И поскольку я даю этой мыслидлиться без помех, в моей комнате предметы действуют, как пламя лампы:кресло расточает себя на месте, стол очерчивает себя так быстро, чтоостается неподвижным, гардины плывут бесконечно и безостановочно. Таковабеспредельная усложненность; и, чтобы вернуться к себе от этой подвижностител, от круговорота контуров и спутанности узлов, от этих траекторий,спадов, вихрей, смешавшихся скоростей, надобно прибегнуть к нашей великойспособности методического забвения, -- и тогда, не разрушая приобретеннойидеи, мы вводим понятие отвлеченное: понятие порядка величин. 21* Так в разрастании "данного" проходит опьянение единичными сущностями,"науки" которых не существует. Ежели долго их созерцать, сознавая, что ихсозерцаешь, они изменяются; если же этого сознания нет, мы оказываемся воцепенении, которое держится, не рассеиваясь, подобно тихому забытью, когдамы устремляем невидящий взгляд на угол стола или тень на бумаге, чтобыочнуться, как только мы их различим 7. Некоторые люди особенночувствительны к наслаждению, заложенному в индивидуальности предметов. Срадостью избирают они в той или иной вещи качество неповторимости, присущееи всем прочим. Пристрастие это, которое предельное свое выражение находит влитературной фантазии и театральных искусствах, на этом высшем уровне былоназвано способностью идентификации *. Нет ничего более неописуемоабсурдного, нежели это безрассудство личности, утверждающей, что онасливается с определенным объектом и что она воспринимает его ощущения --даже если это объект материальный **. Нет в жизни воображения ничего стольмогущественного. Избранный предмет становится как бы центром этой жизни,центром все более многочисленных ассоциаций, обусловленных степеньюсложности этого предмета. Способность эта не может быть, в сущности, ничеминым, как средством, призванным наращивать силу воображения и преображатьпотенциальную энергию в энергию действительную -- до того момента, когда онастановится патологическим признаком и чудовищно господствует надвозрастающим слабоумием утрачиваемого рассудка. * Эдгар По "О Шекспире" (маргиналии). ** Если мы выясним, почему идентификация с материальным объектомпредставляется более нелепой, нежели отождествление с объектом живым, мыприблизимся к разгадке проблемы. 22* Начиная с простейшего взгляда на вещи и кончая этими состояниями, разумбыл занят одним: он непрерывно расширял свои функции и творил сущности,сообразуясь с задачами, которые ставит ему всякое ощущение и которые онрешает с большей или меньшей легкостью, в зависимости от того, сколько такихсущностей он призван создать. Мы подошли здесь, как видим, к самойпрактике мышления. Мыслить значит -- почти всегда, когда мы отдаемсяпроцессу мышления, -- блуждать в кругу возбудителей, о коих нам известноглавным образом то, что мы знаем их более или менее. Вещи можноклассифицировать в соответствии с большей или меньшей трудностью их дляпонимания, в соответствии со степенью нашего знакомства с ними и взависимости от различного противодействия, которое оказывают их состоянияили же элементы, если мы хотим представить их в единстве. Остается домыслитьисторию этого градуирования сложности. 24* 23* Мир беспорядочно усеян упорядоченными формами. Таковы кристаллы, цветыи листья, разнообразные узоры из полос и пятен на мехах, крыльях и чешуеживотных, следы ветра на песке и воде и т. д. Порою эти эффекты зависят отхарактера перспективы, от неустойчивости сочетаний. Удаленность создает ихили их искажает. Время их обнаруживает или скрадывает. Так, количествосмертей, рождений, преступлений, несчастных случаев в своей изменчивостивыказывает определенную последовательность, которая выявляется темотчетливей, чем больше лет мы охватываем в ее поисках. События наиболееудивительные и наиболее асимметричные по отношению к ходу ближайших минутобретают некую закономерность в перспективе более обширных периодов. К этимпримерам можно добавить инстинкты, привычки, обычаи и даже видимостьпериодичности, породившую столько историко-философских систем 8. 25* Знание правильных комбинаций принадлежит различным наукам или теориивероятности -- там, где эти последние не могли на нее опереться. Для нашейцели вполне достаточно замечания, которое сделано было вначале: правильныекомбинации, как временные, так и пространственные, беспорядочно разбросаны вполе нашего наблюдения. В сфере мыслимого они представляются антагонистамимножества бесформенных вещей. Мне думается, они могли бы считаться "первымипроводниками человеческого разума", когда бы суждение это не опровергалосьтотчас обратным. Как бы то ни было, они представляют собой непрерывность *.Мысль вносит некий сдвиг или некое смещение (скажем, внимания) в средуэлементов, которые считаются неподвижными и которые она находит в памяти илив наличном восприятии. Если элементы эти совершенно одинаковы или различиеих сводится к простой дистанции, к элементарному факту их раздельности,предстоящая работа ограничивается этим чисто различительным понятием. Так,прямая линия наиболее доступна воображению: нет для мысли более простогоусилия, нежели переход от одной ее точки к другой, поскольку каждая из нихзанимает идентичную позицию по отношению к прочим. Иными словами, все еечасти столь однородны, какими бы малыми мы их ни мыслили, что все они могутбыть сведены к одной неизменной; вот почему измерения фигуры мы всегдасводим к прямым отрезкам. На более высоком уровне сложности мы пытаемсявыразить непрерывность свойств величинами периодичности, ибо эта последняя,будь она пространственной или временной, есть не что иное, как делениеобъекта мысли на элементы, которые при определенных условиях могут заменятьдруг друга, -- либо умножение этого объекта при тех же условиях. * Это олово выступает здесь не в том значении, какое придают емуматематики. Не о том идет речь, чтобы заключить в интервал исчислимуюбесконечную величину и неисчислимую бесконечность величин; речь идет лишь онепосредственной интуиции, о предметах, которые обращают мысль к законам, озаконах, которые открываются взгляду. Существование или возможностьподобных вещей есть первый и отнюдь не наименее удивительный факт этогопорядка. 26* Почему же лишь часть существующего может быть представлена такимобразом? Бывает минута, когда фигура становится столь сложной, когдасобытие кажется столь небывалым, что надобно отказаться от целостного ихохвата и от попыток выразить их в непрерывных значимостях. У какого пределаостанавливались Евклиды в своем постижении форм? На каком уровненаталкивались они на перерыв мыслимой постепенности? В этой конечной точкеисследования нельзя избежать искушения эволюционных теорий. Мы не хотимпризнаться, что грань эта может быть окончательной. 27* Бесспорно то, что основанием и целью всех умственных спекуляций служитрасширительное толкование непрерывности посредством метафор, абстракций иязыков. Искусства находят им применение, о котором мы будем вскореговорить. Нам удается представить мир как нечто такое, что в том или ином местедает разложить себя на умопостигаемые элементы. Порою для этого достаточнонаших чувств; порою же, несмотря на использование самых изощренных методов,остаются пробелы. Все попытки оказываются ограниченными. Здесь-то инаходится царство нашего героя. Ему присуще исключительное чувство аналогии,в которой он видит средоточие всех проблем. В каждую щель пониманияпроникает энергия его разума. Удобство, которое может он представить,очевидно. Он подобен физической гипотезе. Его надлежало бы выдумать, но онсуществует; можно вообразить теперь универсальную личность. Леонардо даВинчи может существовать в наших умах как понятие, не слишком их ослепляя:размышление о его могуществе не должно будет заблудиться мгновенно втуманностях пышных слов и эпитетов, скрывающих бессодержательность мысли.Да и как поверить, что сам он довольствовался бы такими призрачностями? 28* 29* Он, этот символический ум, хранит обширнейшее собрание форм, всегдапрозрачный клад обличий природы, всегда готовую силу, возрастающую вместе срасширением своей сферы. Он состоит из бездны существ, бездны возможныхвоспоминаний, из способности различать в протяженности мира невероятноемножество отдельных вещей и тысячами способов их упорядочивать. Емупокоряются лица, конструкции тела, машины. Он знает, что образует улыбку; онможет расположить ее на стене дома, в глубинах сада; он распутывает исвивает струи воды, языки пламени. Когда рука его дает выражениевоображаемым атакам, изумительными снопами ложатся траектории бесчисленныхядер, обрушивающихся на равелины тех городов и крепостей, которые онтолько что построил во всех их деталях и которые укрепил. Как если бытрансформации вещей, пребывающих в покое, казались ему слишком медленными,он обожает битвы, бури, наводнения. Он достиг целостного охвата ихмеханики, способности воспринимать их в кажущейся независимости и жизни ихчастностей -- в безумно несущейся горсти песка, в смешавшихся мысляхкаждого из сражающихся, где сплетаются страсть и глубочайшая боль *. Онвходит в детское тельце, "робкое и быстрое", ему ведомы грани стариковскихи женских ухваток, простота трупа. Он владеет секретом созданияфантастических существ, коих реальность становится возможной, ежели мысль,согласующая их части, настолько точна, что придает целому жизнь иестественность. Он рисует Христа, ангела, чудовище, перенося то, чтоизвестно, то, что существует повсюду, в новую систему, -- пользуясьиллюзионизмом и отвлеченностью живописи, каковая отражает лишь односвойство вещей и дает представление обо всех. От ускоренных или замедленныхдвижений, наблюдаемых в оползнях и каменных лавинах, от массивных складок онидет к усложняющимся драпировкам, от дымков над крышами -- к далекимсплетениям ветвей, к букам, тающим на горизонте, от рыб -- к птицам, отсолнечных бликов на морской глади -- к тысячам хрупких зеркал на листьяхберезы, от чешуи -- к искрам, движущимся в бухтах, от ушей и прядей -- кзастывшим водоворотам раковин. От раковины он переходит к свертываниюволнового бугра, от тинистого покрова мелких прудов -- к прожилкам, которыедолжны его прогревать, к элементарным ползучим движениям, к скользким ужам.Он все оживляет. Воду вокруг пловца ** он наслаивает лентам
Популярное: Модели организации как закрытой, открытой, частично открытой системы: Закрытая система имеет жесткие фиксированные границы, ее действия относительно независимы... Личность ребенка как объект и субъект в образовательной технологии: В настоящее время в России идет становление новой системы образования, ориентированного на вхождение... Как вы ведете себя при стрессе?: Вы можете самостоятельно управлять стрессом! Каждый из нас имеет право и возможность уменьшить его воздействие на нас... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (229)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |