Не время ль птицам петь
Про эти стихи
На тротуарах истолку С стеклом и солнцем пополам, Зимой открою потолоку И дам читать сырым углам.
Задекламирует чердак С поклоном рамам и зиме. К карнизам прянет чехарда Чудачеств, бедствий и замет.
Буран не месяц будет месть. Концы, начала заметет. Внезапно вспомню: солнце есть; Увижу: свет давно не тот.
Галчонком глянет рождество, И разгулявшийся денек Откроет много из того, Что мне и милой невдомек.
В кашне, ладонью заслонясь, Сквозь фортку крикну детворе: Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?
Кто тропку к двери проторил, К дыре, засыпанной крупой, Пока я с Байроном курил, Пока я пил с Эдгаром По?
Пока в Дарьял, как к другу, вхож, Как в ад, в цейхгауз и в арсенал, Я жизнь, как Лермонтова дрожь, Как губы, в вермут окунал.
Тоска
Для этой книги на эпиграф Пустыни сипли, Ревели львы и к зорям тигров Тянулся Киплинг. Зиял, иссякнув, страшный кладезь Тоски отверстой, Качались, ляская и гладясь
Теперь качаться продолжая В стихах вне ранга, Бредут в туман росой лужаек И снятся Гангу.
Рассвет холодною ехидной Вползает в ямы, И в джунглях сырость панихиды И фимиама.
52.
Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе Расшиблась весенним дождем обо всех, Но люди в брелоках высоко брюзгливы И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны. Бесспорно, бесспорно смешон твой резон, Что в грозу лиловы глаза и газоны И пахнет сырой резедой горизонт.
Что в мае, когда поездов расписанье Камышинской веткой читаешь в пути, Оно грандиозней святого писанья, Хотя его сызнова все перечти.
Что только закат озарит хуторянок, Толпою теснящихся на полотне, Я слышу, что это не тот полустанок, И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночек Сплошным извиненьем: жалею, не здесь. Под шторку несет обгорающей ночью, И рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко, И фата-морганой любимая спит Тем часом, как сердце, плеща по площадкам, Вагонными дверцами сыплет в степи.
Плачущий сад
Ужасный! – Капнет и вслушается: Все он ли один на свете Мнет ветку в окне, как кружевце, Или есть свидетель.
Но давится внятно от тягости Отеков – земля ноздревая, И слышно: далеко, как в августе, Полуночь в полях назревает.
Ни звука. И нет соглядатаев. В пустынности удостоверясь, Берется за старое – скатывается По кровле, за желоб и через.
К губам поднесу и прислушаюсь: Все я ли один на свете, Готовый навзрыд при случае, Или есть свидетель.
Но тишь. И листок не шелохнется. Ни признака зги, кроме жутких Глотков и плескания в шлепанцах, И вздохов и слез в промежутке.
Зеркало
В трюмо испаряется чашка какао, Качается тюль, и – прямой Дорожкою в сад, в бурелом и хаос К качелям бежит трюмо.
Там сосны враскачку воздух саднят Смолой; там по маете Очки по траве растерял палисадник, Там книгу читает тень.
И к заднему плану, во мрак, за калитку В степь, в запах сонных лекарств Струится дорожкой, в сучках и в улитках Мерцающий жаркий кварц.
Огромный сад тормошится в зале В трюмо – и не бьет стекла! Казалось бы, все коллодий залил, С комода до шума в стволах.
Зеркальная все б, казалось, нахлынь Непотным льдом облила, Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, – Гипноза залить не могла.
Несметный мир семенит в месмеризме, И только ветру связать, Что ломится в жизнь и ломается в призме, И радо играть в слезах.
Души не взорвать, как селитрой залежь, Не вырыть, как заступом клад. Огромный сад тормошится в зале В трюмо – и не бьет стекла.
И вот, в гипнотической этой отчизне Ничем мне очей не задуть. Так после дождя проползают слизни Глазами статуй в саду.
Шуршит вода по ушам, и, чирикнув, На цыпочках скачет чиж. Ты можешь им выпачкать губы черникой, Их шалостью не опоишь.
Огромный сад тормошится в зале, Подносит к трюмо кулак, Бежит на качели, ловит, салит, Трясет – и не бьет стекла!
Девочка
Ночевала тучка золотая На груди утеса великана.
Из сада, с качелей, с бухты-барахты Вбегает ветка в трюмо! Огромная, близкая, с каплей смарагда На кончике кисти прямой.
Сад застлан, пропал за ее беспорядком, За бьющей в лицо кутерьмой. Родная, громадная, с сад, а характером – Сестра! Второе трюмо!
Но вот эту ветку вносят в рюмке И ставят к раме трюмо. Кто это, гадает, глаза мне рюмит Тюремной людской дремой?
56.
Ты в ветре, веткой пробующем, Не время ль птицам петь, Намокшая воробышком Сиреневая ветвь!
У капель тяжесть запонок, И сад слепит, как плес, Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез.
Моей тоскою вынянчен И от тебя в шипах, Он ожил ночью нынешней, Забормотал, запах. Всю ночь в окошко торкался, И ставень дребезжал. Вдруг дух сырой прогорклости По платью пробежал. Разбужен чудным перечнем Тех прозвищ и времен, Обводит день теперешний Глазами анемон.
Дождь
Надпись на «Книге степи»
Она со мной. Наигрывай, Лей, смейся, сумрак рви! Топи, теки эпиграфом К такой, как ты любви!
Снуй шелкопрядом тутовым И бейся об окно. Окутывай, опутывай, Еще не всклянь темно!
– Ночь в полдень, ливень, – гребень ей! На щебне, взмок – возьми! И – целыми деревьями В глаза, в виски, в жасмин!
Осанна тьме египетской! Хохочут, сшиблись, – ниц! И вдруг пахнуло выпиской Из тысячи больниц.
Теперь бежим сощипывать, Как стон со ста гитар, Омытый мглою липовой Садовый Сен-Готард.
Книга степи
Популярное: Как построить свою речь (словесное оформление):
При подготовке публичного выступления перед оратором возникает вопрос, как лучше словесно оформить свою... Почему стероиды повышают давление?: Основных причин три... Почему люди поддаются рекламе?: Только не надо искать ответы в качестве или количестве рекламы... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (235)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |