Петербургская школа философии права и задачи современного правоведения

А.В. Поляков, доцент юридического факультета СПбГУ

Проблема создания цельной, непротиворечивой и "работающей" теории права актуальна в правоведении на протяжении, по крайней мере, двух последних столетий. Есть серьезные основания полагать, что ее окончательное разрешение принципиально недостижимо. Однако данное обстоятельство не только не останавливает, а, наоборот, стимулирует возникновение новых вариантов модернизации существующих правовых теорий, поскольку они, лишенные возможности находиться sub specie aeternitatis, должны отвечать хотя бы на запросы своего времени. К сожалению, в современной российской науке, на рубеже тысячелетий, данная задача далека от выполнения как никогда в прошлом, что позволяет говорить о симптомах кризиса современного российского теоретического правосознания. Не секрет, что объективно это связано с дезавуацией марксистской школы объяснения политико-правовых феноменов и образовавшейся вследствие этого "черной дырой" в теории государства и права, заделывать которую предстоит не одному поколению ученых. Отсутствие же сложившихся философско-методологических подходов, альтернативных марксизму, заставляет многих из пишущих на теоретико-правовые темы догматически использовать политико-правовые конструкции, возникшие на совершенно иной методологической и идейной основе. Так на смену (а иногда просто в дополнение) марксистским постулатам приходят другие, антимарксистские, призванные заполнить идеологический вакуум, но не имеющие за собой твердых научных оснований.¹

Большинство сегодняшних попыток модернизации российской теории права и представляют собой такое эклектичное сочетание разнородных начал и идей, плохо согласующихся между собой и хотя бы в силу этого не удовлетворяющих самым элементарным требованиям, предъявляемым к научным теориям. Само существование правоведения как системы научного знания тем самым ставится под сомнение.

Типичным примером гносеологической аберрации являются концепции, в которых, с одной стороны, используется материалистическая диалектика в качестве основного способа познания и объяснения права, а, с другой стороны, признается методологическое значение в правоведении за идеалистическими доктринами юснатурализма.² В онтологическом ракурсе не меньше сомнений вызывают конструкции, представляющие право, с одной стороны, в виде государственно-организованной системы норм а, с другой стороны, как независящие от государства и общества естественные права и свободы человека. С таким идейным конгломератом так или иначе, но соглашаются даже авторитетные российские правоведы.³ Вдобавок, большинство из пишущих на эту тему не забывают упомянуть и о социальной природе права (а не только о его социальных предпосылках), создавая таким образом самый настоящий интеллектуальный винегрет.

Не лучше в теоретическом плане выглядят и возникающие на этой идейной основе новые варианты "широкого" правопонимания, вводящие в правовую теорию уже изжитый ранее дуализм естественного и позитивного права. Например, проф. В.К. Бабаев все право делит на позитивное, выраженное в принятых государством нормах, и естественное, которое существует "в виде принципов, правосознания, иных правовых явлений…" "Естественное право, - полагает проф. Бабаев, - представляет собой совокупность идеальных, глубоко нравственных и в высшей степени справедливых представлений о праве".⁴ Подобное смешение представлений о праве, т.е. правосознания, с самим правом представляется глубоко ошибочным и в научном смысле несостоятельным.⁵

Эти характерные явления сегодняшнего российского теоретического правосознания рождены стремлением вместить в рамки типологически этатистского менталитета, отягощенного реликтовыми остатками марксистского мышления, некритически воспринятые ценности либеральной западной правовой идеологии, и хотя такой "идейный гибрид" отвечает определенным политическим и идеологическим настроениям сегодняшнего дня, с точки зрения развития правовой теории - это "мертворожденное дитя".⁶

Представляется, что современная российская теория права должна не возрождать ложный дуализм естественного и позитивного права, а работать над концепцией, которая объясняла бы право как многообразный, но единый феномен, существующий на разных социальных уровнях и в разных ипостасях.⁷ Причем ценностная легитимация права, по мнению автора, должна осуществляться не на основе теоретически изжитой западнической концепции юснатурализма, а на основе традиционных, имманентных российскому правосознанию архефактов⁸ духовной культуры.

Решение этой задачи принципиально связано с ответом на вопрос о природе права, о его взаимоотношении с государством. Если право порождается, создается, формируется только государством, тогда "естественные и неотчуждаемые" права человека, принадлежащие ему "с самого рождения", есть такое же установление государства, как, например, право гражданства, которое может также возникать с момента рождения и считаться неотчуждаемым, если это предусматривается законодательными установлениями. Если же бытие права не замкнуто рамками государства, то необходимо представить соответствующую научную концепцию, которая позволит рассматривать право как единый феномен, но существующий в разных социальных структурах: государственной и негосударственной. Права человека в таком случае могут получить теоретическое обоснование своей негосударственной природы и без помощи естественно-правовой гипотезы.

Все попытки возродить в российском правоведении идею естественного права (да еще в архаичном виде, характерном для ХY111 в.), по сути, представляют собой лишь декларацию определенных идеологических предпочтений, а не научную теорию, и показательно бессильны именно в этом своем аспекте.⁹ Задача же теоретического правоведения сегодня не в том, чтобы объяснить, каким право должно быть и заставить верить в конкретные правовые идеалы (это одна из целей правовой политики)¹⁰, а в том, чтобы показать, что есть право, раскрыть его онтологическую структуру и смысл. Решение этой задачи, на наш взгляд, позволило бы не только освободиться от неофитских естественно-правовых иллюзий, доминирующих в современной российской юриспруденции, но и обосновать целостную "идеал-реалистическую" правовую теорию, учитывающую лучшие традиции русской правовой мысли. Сказанное вовсе не означает отрицание той огромной роли, которую сыграла идея естественного права в истории становления западной теоретико-правовой мысли и правовой культуры в целом. Но сама концепция естественного права, как чего-то принципиально отличного от права, существующего в обществе и государстве, не является универсальным ответом на ту теоретическую проблематику, которой она была вызвана к жизни. Необходимо иметь в виду, что правопонимание, характеризуемое как "естественное", впервые возникает в обществах, где право, неотделяемое еще от закона, являлось высшей социальной ценностью. Закон имел сакральное значение и как архефакт древней культуры получал признаки, свойственные Божеству. Так же как Божеству, закону приписывались атрибуты совершенства: вездесущность, неизменность, благостность. В силу этого закон понимался как действовавший повсюду: и в природе, и в обществе, и в государстве (древнеримские юристы). Но лишь в государстве человек оказывался соучастником Божьего дела и по мере своих слабых сил мог также создавать законы, более или менее соответствующие Божественным образцам. Неизменность закона также рассматривалась как выражение совершенства: только пребывающее вовеки могло господствовать над временным и преходящим. Не меньшее значение имела и сопричастность закона Высшему благу, в силу чего он понимался и как критерий морали, и как высшее выражение справедливости. Такое мифологическое восприятие права и закона ушло в прошлое вместе с развитием науки, и вместе с ним должна была уйти в прошлое и идея естественного (природного или божественного, но - трансцендентного обществу и государству) права, если бы не актуальность той проблематики, на которой сформировалась идея юснатурализма и которая отражает реальные аспекты правового бытия. В этой проблематике стоит выделить два момента: онтологический и аксиологический. В онтологическом плане идея естественного права была призвана дать объяснение тому факту, что законы государства не исчерпывают собой бытие права. Естественное право изначально и было понято как право (закон), но возникающее независимо от государства и общества, т.е. в генетическом плане как асоциальное. Такой ответ на данную проблему неудовлетворителен, но сама проблема определения внегосударственных границ бытия права остается. Другой аспект онтолого-правовой проблематики связан с необходимостью объяснения того исторического факта, что наряду с бесконечной изменчивостью отдельных правовых норм и отношений в праве существует нечто постоянное и неизменное, переходящее из одной правовой системы в другую - некие основополагающие принципы и правоположения, которым в силу их онтологической укорененности в социальной системе придавалось значение естественно-правовых (Аристотель). Отметим, что и в этом случае естественно-правовая трактовка таких норм становится излишней и не выдерживает конкуренции, например, с концепцией феноменологической школы, объясняющей существование таких неизменных правовых феноменов, не прибегая к юснатурализму. В аксиологическом аспекте большое значение имеет впервые сформулированная как естественно-правовая проблема ценностной легитимации права. Юснатурализм верно установил неразрывную связь между правом и социальными ценностями, такими как мораль, религия, справедливость, однако неправомерно ее абсолютизировал.

Итак, надо признать, что поразительная живучесть естественно-правовой идеи объясняется непреходящей актуальностью связанной с ней проблематики. Но сама концепция естественного права, как права отличного от позитивного, содержит неустранимые противоречия, для разрешения которых требуется или отказаться от самой идеи "естественного права" в пользу, например, "естественного правосознания" (т.е. совокупности представлений о должном праве), или признать естественным правом особую разновидность права позитивного (имеющего соответствующую правовую структуру и, следовательно, реально функционирующего в обществе) - что элиминирует саму идею естественного права.

Действительно, если право как специфическое явление, отличное от других, даже и схожих явлений, обладает собственным набором отличительных признаков, собственной структурой, то и естественное и позитивное право, как право, должны обладать общими системными элементами. Проблема подавляющего большинства теорий естественного права заключается в том, что последнее в них предстает как некий феномен в своих сущностных чертах отличный от права позитивного и, таким образом, при помощи родового понятия "право" описываются структуры, хотя и взаимосвязанные в определенных моментах, но принадлежащие к разным реальностям. Таковы, например, трактовки естественного права или как закона природы, или как идеи, олицетворяющей справедливость, индивидуальную свободу, социальный компромисс, общественное согласие и т.д. В первом случае отсутствует элемент долженствования, поскольку законы природы представляют собой законы сущего и, как следствие, не образуют никаких прав и обязанностей субъектов. Во втором случае происходит смешение идеи справедливого права, с правом как неким реальным действующим феноменом, объективной социальной реальностью. А ведь всякое право, как верно подчеркивал в свое время известный российский ученый Б.А. Кистяковский, "именно потому, что оно есть право, является всегда действующим или осуществляющимся правом".¹¹

Другой часто встречающейся ложной посылкой юснатурализма является отмеченное выше убеждение в том, что право олицетворяет собой абсолютное добро и не может выступать ни в какой иной роли. Здесь имеет место смешение рационально-этических целей, реализуемых или в потенции могущих быть реализованными в конкретной правовой системе, с правовой действительностью, в которой эти цели всегда имеют лишь относительную степень воплощения. Убедиться в том, что присущий многим концепциям юснатурализма аксиологический максимализм не имеет ни научного смысла, ни практического значения довольно легко - стоит только попробовать применить эти критерии к каким-либо действующим правовым нормам. Таковых в этом случае просто не окажется из-за их практического несовершенства и возможности различной оценки.

Известным слабым звеном естественно-правовых теорий является и неспособность отделить естественное право от морали, что зачастую ведет к их прямому отождествлению. Но то, что было закономерно на заре человеческой мысли, простительно в эпоху ее формирования, извинительно в период перехода к современному научному знанию, недопустимо сегодня, если только юриспруденция претендует на то, чтобы быть наукой.

Выход из этого теоретического тупика только один - необходимо отказаться от противопоставления естественного и позитивного права, т.к. всякое право, как это будет показано ниже, по своей природе позитивно (т.е. представляет собой реально функционирующую систему). Почетную капитуляцию можно осуществить двумя способами. Во-первых, можно признать, что естественное право не является правом в собственном смысле слова, а представляет собой нравственные представления о том, каким должно быть "настоящее" (позитивное) право. Этот вариант апробирован в науке¹², хотя, на наш взгляд, нравственная оценка права и представления о том, каким право должно быть - не одно и то же. Последний случай относится к сфере правосознания, затрагивая как правовую идеологию, которая основывается на определенных нравственных, точнее сказать, ценностных представлениях, так и правовую онтологию, т.е. знание объективных закономерностей бытия права.¹³ Естественное "право" в этом варианте предстает как часть правосознания, а не как особый или даже единственно возможный вариант права. В этом случае корректней было бы не вводить слоган "естественное право", а прямо формулировать правовые идеалы, к которым необходимо стремиться. Практический аспект данной проблемы заключается в том, чтобы на основе здорового, укорененного в национальных религиозно-нравственных ценностях правосознания, формировать нормы адекватного, эффективного законодательства.

Второй способ основывается на признании естественного права частью права положительного, но отличающегося от иных разновидностей позитивного права своим особым качеством. Чаще всего это новое качество возникает при соединении права с моральными ценностями. Таким путем к обоснованию естественного права шел в своих ранних работах, например, известный российский дореволюционный правовед И.А. Ильин. Этот мыслитель, в частности, писал, что естественное право - это нормы положительного права, но "стоящие в согласии с моралью и справедливостью". В естественном праве мораль и право соединяются, и при этом, по мысли Ильина, достигается двойной эффект: "право остается правом, но получает значение моральной верности и становится естественным правом; мораль не вытесняется и не нарушается правом, но руководит его предписаниями и придает ему характер "естественности".¹⁴ Но и в этом случае теряет смысл различение естественного (природного) и позитивного права, как теряет смысл "левое" при отсутствии "правого". Поэтому и в этой конструкции термин "естественное право" равноценен выражению "право, получившее моральную легитимацию". Речь фактически идет о том, что право может быть разным с точки зрения его оценки, прежде всего, моральной. И здесь из области теоретической проблема перетекает в область практическую: речь уже идет не об исследовании права как такового, а о формулировании желаемого права с точки зрения архефактов культуры.¹⁵

Надо признать, что идея естественного права никогда не играла в русской правовой мысли роль, по своему значению хотя бы приблизительно сравнимую с той, какую она имела на индивидуалистическом Западе. Но эта роль не имела никакого отношения к формированию правовой науки, т.к. естественное право всегда было ее антиподом. Даже наиболее серьезная попытка придать естественно-правовой идее научной значение, предпринятая одновременно на Западе и в России на рубеже Х1Х - ХХ вв. не привела к искомому результату. Весь итог развития "возрожденного естественного права" в дореволюционной России свелся к мысли о необходимости ориентации позитивного права, формирующегося в государстве, на высшие духовные ценности. Но эта проблема как раз и не относится к специфике естественного права и была намечена еще в Х1 в митрополитом Иларионом. Не случайно сам инициатор возрождения естественно-правовой доктрины, П.И. Новгородцев, под конец своей жизни в ней разочаровался, как разочаровался и вообще в итогах развития западноевропейской правовой мысли. "Когда мы читаем "Дух законов" Монтескье - писал уже будучи в эмиграции этот незаурядный ученый, - или "Общественный договор" Руссо, "Метафизические основные начала учения о праве" Канта или "Философию права" Гегеля, то ни в одном из этих классических проявлений западной философско-правовой мысли мы не найдем … русского воззрения. Все эти труды говорят об осуществлении форм государства и права, "естественных законов", "категорического императива", нравственной идеи и вообще известного автономного внутреннего закона западной культуры". (Выделено мною - А.П.). Суть же русского духа в его понимании права и государства покоится, по убеждению Новгородцева, на совершенном признании и утверждении основ христианской религии. Но это одновременно означает "решительное отрицание всех основ классической западноевропейской философии права…"¹⁶

Необходимо начать считаться с тем, что различные народы и государства развиваются неодинаково, и их исторический путь не может представлять собой одно-маршрутное и непрерывное восхождение к правовому идеалу. Россия, по-видимому, именно теперь более других нуждается не в "естественном" (лично-освобождающем), а в "совестливом" (лично-обязывающем) праве.

Не отвечает сегодняшним требованиям научного знания и естественный антипод юснатурализма - правовой этатизм, т. е. взгляд на право как на установление государства.¹⁷ Этатистский нормативизм связывает право исключительно с государством потому, что только последнее обладает всей полнотой власти и, следовательно, монополией на принуждение. Последнее обстоятельство, по мысли сторонников такого подхода, является решающим для превращения установленных норм в общеобязательные, т.е. правовые нормы. Право, таким образом, понимается как нормы, установленные государством и формулирующие определенные императивные правила поведения, которым все обязаны следовать под угрозой наказания. Коренной порок такого подхода - односторонний и однобокий взгляд на право. То, что право может иметь государственную поддержку и защиту сомнений не вызывает, но право невозможно свести только к нормам, выражающим общенародную волю через государство. В любом языке словом "право" охватывается гораздо более широкий круг явлений. И это не случайно. Слово неразрывно связано со смыслом. И если этот смысл, правовой эйдос, не сводится к государственному установлению, то и нет оснований замыкать право в рамки государственно-организованных норм. То, что можно понимать под правом, пронизывает все сферы жизнедеятельности общества, существуя на всех его уровнях, и лишь верхушка правового айсберга пересекает границу юрисдикции государства.¹⁸

В теоретико-правовой литературе, как в зарубежной, так и в российской, неоднократно указывалось, что из той схемы правопонимания, которую предлагают сторонники правового этатизма, выпадает право церковное, корпоративное, международное, общесоциальное и т.д. Действительно, нормы международного права носят не императивный, односторонне установленный, а договорный характер, и, как следствие, не предполагают возможности государственного физического принуждения со стороны одного государства к другому самостоятельному государству, имеющему собственную юрисдикцию. Поэтому, как правило, нормы международного права не имеют санкций. Но контрактная (договорная) норма, не защищенная государственной санкцией, не перестает от этого быть нормой международного права. С позиций последнего любой договор между государствами является именно международно-правовым договором, т.е. является актом права.

Выпадает из выше приведенной схемы и право церковное (каноническое). И этот вид права не перекрывается государством и тем более существует в отстранении от него там, где церковь от государства отделена. Защитники правового этатизма указывают при этом на то, что само каноническое право является правом лишь постольку, поскольку оно санкционируется государством и, следовательно, не имеет самостоятельного характера. Этот аргумент несостоятелен. То обстоятельство, что государство признает каноническое право и даже в известном смысле определяет его границы (недопущение, например, его выхода за рамки Конституции), еще не означает, что государство тем самым создает церковное право. Так, государство может поддерживать или, наоборот, бороться с какими-либо обычаями и традициями, существующими в обществе, но сами эти действия не имеют отношения не только к возникновению этих обычаев и традиций, но зачастую и к факту их существования. Неверным было бы и отрицание за такой системой правового характера из-за невозможности защитить подобные нормы мерами государственного принуждения. Как и нормы международного права, церковно-правовые нормы по своей природе не нуждаются в официальной (государственной) правовой защите. Они и без этого выполняют свою правовую функцию: определяют права и обязанности для всех субъектов, находящихся под юрисдикцией соответствующей церковной организации, а последняя при помощи соответствующих средств (включая церковный суд) осуществляет контроль за их реализацией.¹⁹ При этом нормы канонического права, как и их санкции, подчас носят не менее формализованный, в том числе и процедурно, характер, чем нормы права официального, исходящего от государства.

Стремление сохранить этатистский подход к праву, в сочетании с инъекциями лошадиных доз естественно-правовой идеологии, не сулит российской теоретико-правовой мысли ничего хорошего. По нашему мнению, более плодотворным может быть обращение к реалистическим концепциям правопонимания, сложившимся в дореволюционной российской юридической науке. Особого внимания заслуживает феноменологическое направление в теории права (видным представителем был Н.Н. Алексеев), философские основы которого связаны не только с немецкой школой, но и с такими российскими мыслителями как И.А. Ильин, Н.О. Лосский, С.Л. Франк, А.Ф. Лосев и др.²⁰

Объектом специального изучения должна стать петербургская школа философии права, представленная, в частности, профессорами юридического факультета Императорского Университета Н.М. Коркуновым, М.М. Ковалевским и Л.И Петражицким, а также учеником последнего П.А. Сорокиным. Отличительной чертой этой школы (близкой по некоторым своим интенциям к феноменологической традиции) являлся не столько пресловутый "позитивизм", сколько взгляд на право как на единое явление, далеко выходящий за рамки государственно-очерченных норм и свободное от априорно-ценностного обременения. На наш взгляд, необходимо продолжить поиски в этом направлении, опираясь на современную философскую гносеологию и онтологию.²¹ Представляется, что одну из ключевых ролей в этом теоретическом поиске может сыграть правовая теория Л.И. Петражицкого.

Л.И. Петражицкий являлся одним из самых оригинальных мыслителей в истории российского правоведения. Расцвет его творчества пришелся на первые десятилетия ХХ в., когда Россия переживала своеобразный духовный, в том числе философско-правовой, ренессанс. Этот яркий период в истории отечественной юридической мысли связан с возрождением в правоведении идеализма, с реабилитацией естественного права и моральных ценностей. Психологическая теория права Льва Петражицкого шла вразрез с господствующим течением, но в силу своей неординарности, цельности и в чем-то даже эпатажности - она приковывала всеобщее внимание и достойно противостояла как целой школе т.н. "неоидеалистов", так и их оппонентам: сторонникам социологического правоведения, с одной стороны, и защитникам правового этатизма - с другой. Трудно найти такой дореволюционный юридический журнал начала века, в котором в том или ином аспекте не затрагивалась бы психологическая теория права Льва Петражицкого. Она явилась мощным толчком, стимулирующим развитие российской правовой мысли. Многие ее идеи были усвоены за рубежом²², и не случайно большинство западных исследователей называют имя Петражицкого в пятерке наиболее выдающихся юридических умов России.

Чем же привлекательна психологическая теория? Напомним некоторые ее, наиболее важные, положения. Петражицкий стремился обосновать научную концепцию права, избегающую любых метафизических гипотез и произвольных допущений в духе классической школы естественного права. Но, в отличие, например, от неокантианской школы, которая также претендовала на научность, но искала ее критерии в человеческом разуме, Петражицкий связывал понятие научности с эмпирическими дисциплинами по образцу естествознания. Формальная логика и опытные данные - вот главные средства для образования естественнонаучных понятий по Петражицкому. Эта гносеологическая установка определила интерес ученого к психологии, в то время достаточно новой и модной отрасли знания. Она же определила основную "точку отсчета": единственным вполне достоверным и непосредственно данным материалом для познания права являются внутренние психические акты. Петражицкий различал два вида реальности - физическую и психическую. Поскольку невозможность отнесения права к физической реальности (например, к частицам типографской краски, которыми на бумаге нанесен текст закона) достаточно очевидна, то, по мнению Петражицкого, не остается ничего иного, как признать право особой психической реальностью. Поэтому право для Петражицкого - это не законодательные нормы, не правовые отношения, объективно складывающиеся в обществе, тем более не некая "идея" в платоновском смысле, а исключительно индивидуальное психическое явление - психическое переживание, обладающее особыми признаками. Их отличие от других переживаний - в их двустороннем характере, в двойной функции: с одной стороны, они воспринимаются как авторитетно (императивно) возлагающие на лицо какие-либо обязанности, а с другой стороны, они авторитетно отдают другому, приписывают ему как должное то, чего они требуют от нас. Такие эмоции Петражицкий определял как императивно-атрибутивные, причем наличие атрибутивной, управомочивающей составляющей и является сутью права, отличающего его как специфическое явление от других, в том числе от морали, которая имеет односторонний императивный характер. Поскольку право предстает у Петражицкого как сугубо индивидуально-психическое явление, оно не имеет объективного существования. То, что в традиционной теории права понимается под правовыми нормами, по убеждению Петражицкого есть следствие "наивно-проекционной точки зрения", в соответствии с которой субъективные переживания субъекта переносятся (проецируются) на других лиц, которым приписываются определенные права и обязанности и возникает представление, что "где-то, как бы в высшем пространстве над людьми, имеется и царствует соответствующее категорическое и строгое веление или запрещение..., а те, к коим такие веления и запрещения представляются обращенными, находятся в особом состоянии связанности, обязанности".²³ В этой связи ученый формулирует понятие нормативного факта, который противопоставлялся им правовой норме. Под первым понимались все повеления и запреты существующие, например, в форме закона. Ими определяются правовые мнения людей и уже на их основе возникают соответствующие "проекции", в том числе и правовые нормы. Петражицкий тем самым дает свою трактовку проблеме соотношения права и закона, подчеркивая, что законодательное установление и правовая норма - далеко не одно и тоже. На основании одного законодательного суждения может возникнуть несколько правовых суждений и утвердится существование нескольких правовых норм. Например, "из законодательного изречения, определяющего наказание за известное преступление (принимаемого ошибочно за норму, повелевающую суду соответственно наказать преступника), выводятся разные обязательные нормы и обязанности и для преступников, и для администрации... И обратно, из двух или более законодательных изречений в совокупности выводится правовою психикою одна норма; напр., целый ряд законодательных изречений содержит описание формы сделки и перечисление иных фактов, которые должны быть налицо для того, чтобы известное лицо приобрело известное право по отношению к другому... и получается одна норма для поведения соответственных лиц в случае наличности всего того, что указано во множестве статей законодательного сборника".²⁴ Но таким образом, по Петражицкому, может возникнуть лишь позитивное право, основанное на нормативных фактах. Наряду с позитивным правом ученый признавал существование и т.н. интуитивного права, уже не опирающегося ни на какие "авторитетно-нормативные" факты (законы, обычаи, судебные решения и т.д.). Интуитивное право, как его понимал Петражицкий, не следует путать с правом естественным, к возрождению которого в России в начале ХХ в. ученый не имел отношения. Вернее, он не имел отношения к тому пониманию "возрожденного естественного права", которое сформировалось в кружке московского главы этого направления П.И. Новгородцева. Петражицкий верно подчеркивал, что естественное право по Новгородцеву есть лишь проект рационального, желательного, "правильного" права и поэтому никак не может быть с научных позиций возведено в ранг особого вида права. Деление права на два вида по признаку существования и желательности существования представляет собой такую же классификационную несообразность как, например, деление собак на две породы: существующие собаки и "будущие" или "идеальные" собаки.²⁵ Интуитивное право, вследствие своей нефиксированности, независимости от нормативных фактов, является гибким и изменчивым и зачастую имеет специфически индивидуальный характер. Но именно интуитивное право, в силу более сильной психологической мотивации, играет решающую роль в определении поведения человека и зачастую определяет возникновение позитивных законов.

Лишая права принудительности как сущностного признака, Петражицкий должен был ответить на вопрос, каким же образом право осуществляется в жизни общества. Ученый одним из первых описал специфические свойства правовой психики. Последней, вследствие ее атрибутивной природы (стремления требовать осуществления "причитающегося", т.е. исполнения обязанностей), свойственна потребность добывания удовлетворения для противостоящей обязанному стороны, а равно потребность возмездия в отношении правонарушителя. Из этого, по Петражицкому, и вытекает психологическая потребность в существовании высшей власти, которая могла бы иметь достаточно силы для того, чтобы " доставить удовлетворение атрибутивной стороне и, эвентуально, наказать нарушителя".²⁶ Этим психологически оправдывается возникновение государства. Государственная власть выступает при этом как социально служебная власть. Она не есть "воля", могущая делать все, что угодно, опираясь на силу, а представляет собой "приписываемое известным лицам правовою психикою этих лиц и других общее право повелений и иных воздействий на подвластных для исполнения долга заботы об общем благе".²⁷ Примечательно, что важнейшим служением общему благу со стороны государственной власти Петражицкий признавал служение праву. Право, подлежащее применению и поддержке со стороны государства, ученый считал правом высшего свойства и именовал официальным правом. Право, лишенное такого значения в государстве (например, право преступных сообществ), Петражицкий именовал правом неофициальным и видел задачу политики права в искоренении соответствующей правовой психики.

Таким образом, исходя из психологического понимания права, Петражицкий получал возможность утверждать независимость последнего от государства, от возможности внешнего принуждения, от каких-либо объективных интересов и общественных отношений в целом. Мастерски, с большим изяществом он критиковал различные направления правового этатизма, т.е. учений, сводящих право к установлениям государства. Ученый сумел показать, что сфера права значительно шире, чем представлялось традиционной юриспруденции и охватывает отношения в семье, отношения, складывающиеся в различных корпорациях, различные бытовые межличностные отношения, возникающие, например, при игре в карты, во время посещения ресторана или при интимном общении супругов между собой. Такая широкая трактовка права имеет за собой много весомых аргументов, но на наш взгляд, ее трудно защищать на поле психологической теории. Отрицая социальную природу права, Петражицкий должен был признать правом и отношения асоциальные, что он и делал, выделяя, например, наряду с картежным и "шулерское" право, а наряду с правом полицейским - право "разбойничье". Более того, последовательно делая выводы из своей индивидуалистической концепции, Петражицкий утверждал, что для существования права и правовых отношений достаточно наличия лишь одного субъекта, и если, например, суеверный или умалишенный человек представляет, что он заключает договор с дьяволом и переживает соответствующие императивно-атрибутивные эмоции, этого достаточно для того, чтобы возникло право.

Петражицкий останется в истории русской правовой мысли как один из самых сильных противников теоретического огосударствления права и, в то же время, как ученый, утвердивший представление о его самостоятельной природе. Сохраняет свое значение и идея Петражицкого о том, что атрибутивная сторона права (сознание правомочия) является главным психологическим фактором активного социального поведения, направленного на его реализацию и защиту. (В отличие от пассивной мотивации, связанной с сознанием выполненного долга). Не случайно другой выдающийся дореволюционный русский правовед, Б.А. Кистяковский, анализируя страницы работ Петражицкого, посвященные этой проблеме, признал, что они обладают классическим совершенством, и если бы уже в наше время из отрывков новой юридической литературы составлялись Пандекты, подобные Юстиниановым, то, по крайней мере, эти выдержки из трудов профессора Петражицкого заняли бы в них почетное место.²⁸

И, тем не менее, представляется, что взгляд на право только как на психическое явление неверен. Петражицкий исходил из ложной философской посылки, согласно которой существует только две реальности: физическая (материальная) и психическая. Между тем, со времен, по крайней мере, Платона известен и третий вид бытия, не совпадающий ни с материальным, ни с психическим бытием. Это мир чистого смысла, или идей. Признание сферы идеального бытия, как не зависящего от индивидуального сознания, помогает объяснить как вообще возможно объективное право. Большие заслуги в развитии этого подхода имеет немецкая феноменологическая школа, но и в дореволюционной России в этом же направлении двигались, например, такие перво<