Глава 1. Ода бытовухе

…А дело было так.

Всё у нас вот с этого места и началось. Как Выжигатель накрылся и народ к Центру повалил. Ну а мы что? Мы тоже повалили. Кто ж такой кусок мимо рта пронесёт?

Мы-то поначалу на цементном заводе обретались, а «долги» в землянке, под старыми вагонами. И вот мы, со своего цементного, и «долги» из своей землянки, на станцию сразу глаз положили. Даже сцепились пару раз, да только серьезно зубы пообломали. «Фонило» местечко слегка, да и кровососов здесь было, как тараканов на грязной кухне. Норка тогда к нам, первым, пришла. Сказала, мол, будет вам станция, но с одним условием: жить будете вместе с «долгами». «Правые» направо, «левые» налево, но чтоб никаких стычек под крышей. Собрали мы сходку, покумекали малость – а куда деваться? Завод наш, то еще было место. Под боком «плавни» с болотными кровососами, от выбросов в подвал фонящий лезь, а там тебе и холодец, и кисель, и тушканов полчище в придачу. «Долги» тоже репу почесали, смекнули выгоду, потому как в землянку свою они при Выбросах едва влезали. Да и потолок у них хлипкий был, откат по бошкам бил – мама не горюй. В общем согласились. Не знаю, какие там танцы с бубном Норка с затонскими охотниками устраивала, только кровососов из «Янова» как ветром сдуло. А после мощного Выброса здание фонить перестало. Влезли мы туда, территорию поделили, благо вокзал к такому дележу располагал. И началась для нас совсем другая жизнь.

Так что, во всем виновата Норка. Потому как, не было бы Норки, так бы и постреливали мы друг дружку из-за угла, как подобает приличным идеологическим противникам, и вся недолга. Да и чему тут удивляться? Все злокипучести мира всегда начинаются с баб. Плохие и хорошие. Это не я сказал. Это философы древние и не очень вещали, не уставая. И, в сущности, были правы. Когда на сцену влезает баба, размеренное течение жизни идет слепому псу под хвост. Это я вам со всей авторитетностью заявляю.

Норку-то вы знаете. А если не знаете, то наверняка слышали. Говорят, Ной её в Зоне нашел. Ага, тот самый чокнутый с Затона. Народ базарил, он здесь едва ли не с начала двухтысячных обретался, до Большого Выброса еще. Одни болтают, в секретке работал, сразу после восемьдесят шестого. А другие – воякой был, с первого Периметра дезертировал. Вроде как видения ему были, или глас свыше, или еще какая дребедень, только после откровений этих бедняга умом тронулся. Одним словом точно никто не знает. Где он был, по каким закоулкам лазил – никому не известно. Баек про его «карты» много ходит. И про тоннели пространственные, и про телепорты и всякое такое. А тут однажды вернулся Ной из своих странствий, и не один. С виду Норке лет пять было, может чуток больше. С той ходки Ной «ковчег» свой и построил. И Большой Выброс здесь же пережил, это факт. Иначе с чего бы «тёмные» и его и Норку за своих считают?

Так вот, взялся Ной «дочку» воспитывать. На арты редкие, что в ходках добывал, с Большой земли книжки всякие заказывал, шмотьё там, и прочее, что для растущей бабы необходимо. А потом с собой таскать начал. И теперь вам любой скажет – кто с девкой ходил, всегда возвращались и арты редкие тащили. От того и считаем её чем-то вроде ходячего талисмана…

Скажу я вам, мужики, «долги» нам достались те ещё. Как потом сорока на хвосте принесла, Шульга, командир ихний (мы его здесь Шульцем зовет), на «Ростке» серьезно сцепился со Зверем, Воронина новым замом. Что самое смешное, по идеологическим соображениям. Вроде как должен «настоящий долган» во все, что движется и пахнет по-другому стрелять, или нет, и что оно такое «настоящий долган» есть. Болтали, кончилось всё изрядным мордобоем, едва не дошло до стволов. Воронин подумал, подумал, да и растащил спорщиков по разным углам. Зверь на «Ростке» остался, а Шульца, во главе «экспедиционного корпуса» из двадцати рыл, кинули «Юпитер» обследовать. И это к лучшему, думаю. Зверь бы на Норкины условия наплевал, и клали бы мы здесь друг дружку по-взрослому, а не в здании одном обретались. А правильный по своим понятиям Шульц все просчитал и согласился, поскольку во главе избы у него – что б своим бойцам жизнь сохранить любой ценой и как можно дольше. Оттого и выиграл. И крышу над головой получил, и бабу. Ну, в смысле, Норку. А Норка за него любому зенки выцарапает – хоть Зверю, хоть птице, хоть самому господу Богу. Это я вам говорю.

Как оно поначалу было – лучше не спрашивайте. Тяжко нам это соседство давалось, и смех и грех. Как станция построена, сами видите. Поначалу и не общались-то почти: каждый в своем углу стучал, дерьмо вывозил, из хлама всякого в подвалах нары строили и прочее, для жизни нужное. Но стволы всегда под рукой держали. Не привычно оно как-то было: сколько они наших положили, стреляли безо всякого предупреждения. Ну а мы их, соответственно. А тут штука такая – нейтралитет. А потом бытовуха сталкивать начала, потому как от бытовухи никуда не деться. Ибо жрать, срать и мыться каждому надо, невзирая на идеологии и тонкую душевную организацию.

Знаете, как два крота нору рыли? Каждый со своей стороны, а потом носами столкнулись? Вот и у нас такое столкновение первый раз из-за скважины вышло. Водица-то всем потребна: и правым и левым. А тут еще Гаваец с Чахлым, с полевой кухней своей, невесть откуда притащенной. Вот и чесали репу: вода «ихняя», кухня «наша», Костоправ в позу встал - на обе стороны работать буду, мол, не взыщите. Клятва Гиппократа и всё такое. Хорошо еще техники у каждого свои. Начальники наши и так кумекали, и эдак, а только ничего лучше придумать не смогли, и залец центральный объявили совсем ничейной территорией. Ну, натурально, понаставили столов. Гаваец с Чахлым чего-то вроде бара нам сорганизовали. Делать нечего, надо как-то притираться потихоньку.

Мы поначалу как развлекались? Сядешь у себя под арочкой, и зыришь, как Шульц по утрам и вечерам квадам построение устраивает. Умора, да и только. А эти стоят, стойка «смирно», стойка «вольно» и «отдать честь». Мы над этой «честью» больше всего и угорали. Шульц, мол, сексуальный агрессор – все двадцать долговских рыл ему по утрам и вечерам честь свою отдают в совершенно добровольном порядке. У нас-то всегда весело было: гитарка там, ржач с утра до вечера стоит. Вольники, что на «Янов» ходить начали, все больше на нашу половину забредали. А у «правых» всё чинно, пресно и дисциплинированно. Шульц как-то к Локи пришел, говорит, завязывайте с косяками, у меня бойцы от запаха чихают и спят плохо. А Локи ему, нет, мэн, ты это брось. У моих от твоей муштры тоже животы сводит, только я к тебе не лезу. На своей половине смолим, не на твоей. Порычали, порычали, да и разошлись. И ежели бы не бандюги, так бы по половинам и сидели.

Кто эту шоблу на «Юпитер» привел, мы до сих пор не знаем. Лоцман глаза колесом делает, а уж на Норку и не думает никто – она по бандюганам стреляет сразу, не разбираясь. Ненавидит всеми фибрами, после того как шакалы эти Ноев «ковчег» на абордаж взять хотели. Но ведь пробрались, суки! И не пара-тройка, а полноценная банда, стволов в сорок, а может и больше. Заняли площадку, южнее Волхова, на складе контейнеров, точки огневые оборудовали. Окопались, заразы. Поначалу тихо сидели, силы копили вроде как. К ним и с Затона, и с Кордона свои шли, а «долги», лохи уставные, все эти перемещения каким-то чудом проморгали.

В общем одним ранним утречком, когда народ уже по своим делам расползаться начал, слышим, крики, топот, затворы лязгают, и квад «долгов» безо всяких построений ломятся с вокзала в неизвестном направлении. Не успели мы друг на дружку потаращиться, как на связь выходит Воля, и орет, мол, пиплы, все кто слышит, подсобите. И дает координаты. Ну, мы, понятное дело, стволы похватали и двинули. «Долги» где-то впереди нас, в полукилометре пылят, и что интересно – в том же самом направлении. Чуток погодя оглянулись, нас увидали, в боевом порядке рассыпались и стволы наводят. Ну а мы что? Тоже заняли позиции, лежим. Тут с долговской стороны вылезает Фокс, и орет нам:

«Куда намылились, анархисты хреновы?».

А я ему: «А вы куда?».

Он мне: «У нас боевая операция».

А я ему: «Наши тоже в жопе, а мы тут с вами, долбанутыми, время теряем».

А он: «Какие это, «ваши»? Бандюганы что ли?»

Ну, я ему: «А в рыло не хочешь?»

Вот такой содержательный вышел разговор. Минуту лежим, другую, а дело-то стоит. Опять перекрикиваться начали, потом сверили координаты – ё-моё, точно, бежим в одну точку. Я при «долгах» с Волей связался и говорю: «ты с кем там?». А он мне отвечает: «с долговцами. Бандюки напирают, вы б поторопились, мужики». В общем, так, нежданно-негаданно, случилась у нас отдельно взятая совместная операция. Бандюков мы тогда отогнали, подбегаем к месту, где Воля окопался, а там картина маслом – двое долгов убитые лежат, один здоровый, а Воля перед одним на коленках стоит и колет обезболивающее. Мы ему: «мэн, ты как здесь оказался вообще?». А он нам: «ну, идем мы, значит, с Зёмой на «Янов». Он чуток потом на север свернул, а я тут местечко одно проверить решил. Слышу, стреляют. Подполз поближе, гляжу, впереди бандюганы «долгов» жмут. Ну, я и решил помочь. Соседи все-таки».

Вот вы ржёте…. А у нас до сих пор это его «соседи все-таки» главный хит сезона. К месту и не к месту фразочку повторяют, ухохатываясь не хуже вашего. А Воля тогда «долга» на плечо взвалил и потащил к дохтуру.

Потом? А что потом? Это я вам сейчас рассказываю – с шутками и прибаутками. А тогда не до смеха было. Бандюги обнаглели вконец. На одиночек засады устраивали, за насыпь выходишь, и всё, только и гляди, из-за какого куста пулю словишь. Сталкерьё вольное Шульцу так прямо и сказали: «какого хрена, мужик, ворон ловишь? Пройти нельзя стало. И без того раньше стремались. Территория новая, неизвестная, тут и мутанты тебе, и аномалии, а теперь еще эти, кровопийцы. Вы, мол, у нас «Долг», так давайте, выполняйте, чего должны». Шульц только зубами скрипел. Эти заразы хитрые на «долгов» охоту устраивали, четверо тогда в перестрелках полегло. А их и так негусто было. А потом и вовсе обнаглели. К нашему «Янову» парламентеров прислали. Даем, говорят, вам «долгаши» двадцать четыре часа, что б с «Янова» убраться. И ржут, падлы, мол, конечно свободный проход никто не гарантирует. А со «Свободой», говорят, мы договоримся, базара нет. Шульц, гляжу, на Локи волком смотрит, а рука уже к кобуре тянется. И по взгляду этому видать: «что, мол, анархисты, рады? Хрен мы без боя сдадимся». А Локи ему: «не дури, мэн. Нам с бандюгами ходить резона нету. Так что ствол оставь, и давай кумекать, чего делать будем». Врать не буду, не всем тогда его затея по душе пришлась. Кое-кто давай орать, чего, мол, Локи, очкуешь? Тут сама удача в руки прёт – от «долганов» избавиться, и жить в свое удовольствие. А Локи тогда сказал: «вон дверь, кто так считает, пусть уходит, держать не буду. А кто останется – будем обороняться». Ушли? Да, кое-кто и ушел, но не так что б много, человек пять. А мы остались.

Это ты гонишь! За идею, говоришь? Идея она хороша, когда жопа прикрыта. Стреляли в нас? Стреляли, конечно. И базу штурмом брали, и посты, и поодиночке. Ну и мы стреляли. Они в нас, а мы в них. Только это там всё было. А когда тебя жмут, только последний дурак стрелять будет, вместо того, чтоб вместе отбиться. Так что не подвинь мы тогда идеологии всякие, глядишь, беседы сейчас не вели. Так вот.

Война у нас? Конечно война. Сходи к Шульцу, он тебе все обстоятельно разъяснит. Про «формальную войну» и «вооруженный нейтралитет». А уж за «Юпитером» как мы друг дружку «любим» сам, поди, знаешь. Только оно само собой выходит: мы в них не стреляем, а они в нас. А тогда, с бандюгами, как нужны стали добровольцы с каждой стороны, Воля первым из наших вызвался. А у «долгов» тот парень, кого Воля из засады на плече вытащил. Так и пошли они, шекспировские страсти.

Чего говоришь? Дурак ты, и не лечишься. На первый раз прощается, только не вздумай еще эту хреновень повторить. Получишь по хлебалу. И от наших получишь, и от «долгов» получишь. А я еще добавлю. Где слышал? От кого? Покажи, какая-такая гнида ляпнула? Молчишь? Вот и молчи – за умного сойдешь. Нет, пиплы… Личные отношения, это другое…. Совсем другое….

* * *

 

Воля принадлежал к той редкой, но необходимой для любого нормального общества категории людей, которую яйцеголовые мудрилы называли «социальный клей», а простые сограждане «рубаха-парень». Простодушный, бескорыстный, открытый и непоколебимо жизнерадостный, он мог собрать вокруг себя и ершистых новичков и умудренных жизненным опытом «пиплов», и любую другую категорию пестрой свободовской братии. Бьющее фонтаном жизнелюбие наложило неизгладимый отпечаток и на его внешность: высокий, мощный, с руками, способными гнуть подковы и стальные стойки, с открытым добродушным лицом в бледных веснушках. Самым счастливым образом к нему не липло ничего унизительного. Он оставался надежным мужиком, в мужественности которого никто не сомневался, и когда стрелял, и когда играл на гитаре, и когда рассказывал байки, штопал одежду или плел легкомысленные феньки, выложив на всеобщее обозрение мешочек с разноцветным бисером, катушку лески и кривую иглу. В его больших, с виду неуклюжих руках спорилась любая работа. В свои сорок с гаком, Воля выглядел лет на десять моложе, то ли благодаря вечно растрепанным волосам, то ли все тем же детским фенькам на запястьях, то ли живым, блестящим глазам, излучающим любопытство и благодушие. Он был известен всему свободовскому клану и всеми уважаем и любим, потому как Воле всегда можно было излить душу, довериться, попросить о помощи, и что самое главное, эту помощь безвозмездно получить.

Может быть поэтому, их внезапно зародившаяся дружба с Долгом воспринималась как дикий, потрясающий разум нонсенс, словно за одним столом уселись резаться в карты и распивать водку пресный ангел и разбитной, веселый чёрт.

Такое сравнение было наиболее уместно, стоило взглянуть на Долга. И дело было ни в противоборствующих группировках, и не в десяти годах разницы в возрасте. Даже когда волевым решением начальства в черно-алых рядах упразднялись прозвища и возвращались звания и фамилии, он оставался «Долгом» – и для начальства и для товарищей по группировке. Ибо весь он – худощавый, жилистый, с подпорченным природой тонким лицом, – олицетворял собой пронизанные нестерпимым пафосом воззвания, призывающие окружающих немедля «вступить в «Долг»» и «победоносной поступью» отправиться в бой за идею. Его лицо, на котором правая сторона была чуть выше левой, всегда было выбрито, глаза смотрели сухо и строго, тонкие губы сжаты в прямую линию. Он никогда не смеялся, спину всегда держал прямо, а одежду наглухо застегнутой. Армейское начальство ценит таких подчиненных за способность во имя цели не спать ночами, подыхать, вцепившись в автомат, и никогда ничего не просить. На Большой Земле они всегда остаются за бортом карьерной лестницы, не имеют ни жилья, ни семьи, ни пристанища, а безропотно тянут свою лямку, ограничивая жизненное пространство плацем и казармой, никому не позволяя выковырнуть себя из свинцового панциря беспробудного, глухого одиночества.

Некоторые считали, что это сама Зона, опять вопреки логике и смыслу провела свой, никому не понятный эксперимент, позволив Воле броситься спасать именно этот квад, тащить в лагерь именно этого человека, ничем не похожего на него самого. И теперь, столкнув их лбами, Зона, провидение, судьба, рок, или любое другое проявление, порой влезающее в человеческие жизни, с удовольствием следило за развитием событий, подтянув для компании прочих зрителей из правого и левого крыла злополучного «Янова».

Если бы кто-то спросил у Воли как именно, и чьим наущением ему пришла в голову идея продолжить завязавшееся знакомство с Долгом, он вспомнил бы совершенно обычное и ничем не примечательное утро, случившееся через несколько дней после памятной засады. Вольные сталкеры уже разошлись по своим делам, Шульц закончил очередное построение и распределение боевых задач, и на вокзале установилось ленивое затишье. А Воля отправился к Азоту, потолковать о системных разъемах, необходимых ему для очередной самоделки. Для Воли электроника была таким же хобби, как плетение фенек – делом, которому он самозабвенно предавался на досуге, кропотливо ковыряясь в начинке и программах, изумляя соклановцев не свойственной ему усидчивостью. Азот, снисходительно помогающий самоучке, такие визиты любил, в его коморке тихо пиликал «Сплин» и беседа затянулась. Когда же с делами было покончено, Воля выскользнул с долговской половины и вот тогда до его слуха долетел разбитной голос Гавайца, судя по тону затеявшего какую-то каверзу.

Долг стоял перед торговцем прямо, словно нанизанный на железный прут, и его тихий, глухой голос тонул в громких, язвительных восклицаниях торговца. «Зачем тебе, иголка, дарагой? Я что тебе, швея, да? Броньку зашить? А чего самому-то ковыряться, мэн? Возьми денюжку, отдай хорошим людям, и спи спокойно. Что? Нету денюжки? Вах-вах, бэдный ты бэдный. Иголки нету, денюжки нету, только бронька есть, совсем плохой. Ну, ничего, я тебе вот что – шило дам. Провертишь дырочки, и будет бронька совсем новый». Пиплы за столиком захохотали, фыркнул и начал лыбиться Лоцман, тянущий пиво в компании Зверобоя. Долг, еще больше окаменев лицом, взял у Гавайца злополучное шило и потащился в дальний угол.

Если бы Волю спросили, он бы сказал так: было что-то нестерпимо жалкое в этой прямой фигуре, забившейся в угол, в длинных, неловких пальцах, неумело ковыряющих шилом тугие вставки «Универсальной защиты», в покрасневших от натуги бледных щеках, в бессильном шипении на исколотые ладони. И эта остро, за пару ударов сердца возникшая жалость и заставила его тогда подойти к Долгу, загородить широкой спиной скудный свет, и сказать, добродушно улыбнувшись: «давай помогу». Правый глаз Долга задергался, он выпустил из рук злополучное шило и уставился на свободовца в секундном оцепенении. «Вон, искололся весь. Кто ж тут шилом тычет? Да и нитки толстой у тебя нет. Латки ставить оно тоже, уметь надо».

И еще он не заметил тогда, как на «ничейной полосе» наступила тишина. Сидел себе, разложив на коленях «вражеский» черный комбез, умело стягивал алые вставки, мурлыкал под нос незатейливый мотивчик, как всегда делал за работой. А Долг топтался рядом, сжимал кулаки, не зная как поступить, куда скрыться от насмешливых взглядов бестолковых хиппи. Наверное, именно тогда, подняв голову, вдруг увидел Воля что-то ещё в серых глазах Долга, смотрящих на него зло и растерянно. И повинуясь неосознанному наитию, силой усадил рядом с собой. «Да сядь ты, не маячь. Смотри сюда. Вот здесь шить нельзя, здесь стяжку надо делать. Лучше скобами будет. Ты погоди, комбез оставь, а я тебе металлические скобы поставлю – здесь и здесь. Тогда точно не порвется». И Долг, ошалев от несуразности ситуации, послушно сел рядом, и сидел бы так, наверное, если б кто-то из зрителей не засмеялся в голос. И от этого смеха непримиримый борец с Зоной вдруг вскочил, вырвал из рук Воли видавшую виды «форму», и позорно сбежал на свою половину.

«Вот дебилы! Ну чего смешного случилось? Сам-то ты мастер кройки и шитья что ли? Не у всех людей руки откуда надо растут. Ну умею я, а он нет. В чем проблема-то? Великое дело – стяжку поставить! А вы ржать! Над чем прикалываетесь? Фримен долговский комбез зашивает? Ты, дурак, шире смотри. Один мужик другому помог, вот и всё».

Если бы кто-то спросил Долга, он, скорее всего, никогда бы не стал рассказывать посторонним как лежал в «лазарете» на половине «Свободы», раздирая легкие удушливым кашлем. Как давился, вцепившись зубами в запястье, чтобы не показывать анархистам своей постыдной слабости. Заболеть какой-то глупой простудой! Быть из-за нее отлученным от операций, помощи товарищам, чтобы не выдать квад не вовремя начавшимся кашлем. И как возникла на пороге массивная фигура этого бестолкового свободовца, как он кивал головой, слушая ленивые объяснения Костоправа. «Не берут его антибиотики. Не восприимчивость и всё такое. Сюда бы хоть детский сироп от кашля, было б дело». А потом вякнул: «погоди, я сейчас», и скрылся на целые сутки. Долг не рассказал бы, как лежал в тумане от бессонных ночей и ноющего от укусов запястья, как на секунду, кажется, прикрыл глаза, а когда открыл, в лазарет ввалился длинноволосый хиппи с говорящей кличкой «Воля», в разодранной броньке, с окровавленной рукой. «Слепыши, мать их! На подходе уже. Да погоди ты, Костоправ! Некогда мне перевязываться! Чего со мной случится-то? Кусали что ли мало? Заживёт, не боись. Это, вот принес я, гляди. Пойдет такая? Сироп какой-то, без антибиотиков. А это, ещё гляди. Шипучка. Вроде от температуры, ну ты сам посмотришь. Я в твоей медицине ни фига не шарю. Где достал, где достал? Какая разница! Нашел!». И как доктор крутил ему пальцем у виска, а хиппи бережно тащил из-за пазухи пузырек из темного стекла, ставил на стол, лучась от гордости. Будто не он, как последний дурак, бегал по Зоне, отбивался от слепых собак и прочей зубастой нечисти, чтобы принести бесполезное для большинства лекарство одному отдельно взятому вчерашнему врагу, скорчившемуся под тощим одеялом в Яновском лазарете.

«Слышали фишку? Как Синица вертушку упавшую нашел, а в ней три цинка с медикаментами? Уж хрен там знает, куда и зачем они их везли. Набор-то какой-то дебильный, вроде гуманитарки в детский сад. Этот дурень сутки ящики из аномалии вытаскивал, а потом куда девать не знал. Медики над ним ржали только. И прикинь, наварился все-таки. Какой-то дурак из «Свободы» ему за бутылку беспонтовую не хилый арт отвалил! «Лунный свет», прикинь?».

И никто бы не стал чесать языками и допытываться, по какой причине Воля вдруг приобрел странную привычку чистить оружие утром и вечером, усаживаясь под аркой именно в те моменты, когда Шульц наводил порядок и дисциплину в долговских рядах. И почему появление в строю заказарменного сухаря с кривым лицом и нервным тиком от постоянного напряжения заставляло свободовца так нелепо улыбаться и чувствовать странную теплоту. И отчего Дядька Яр снисходительно посмеивался и сочувственно хлопал Волю по плечу. И почему Долгу становилось вдруг нестерпимо стыдно ловить на себе быстрые взгляды, и он лишь сильнее стискивал кулаки, прогоняя глупое, неуместное по всем статьям, чувство благодарности за эту нелепую заботу, которую он никогда не испытывал, в которой раз и навсегда запретил себе нуждаться.

Нет, никто не стал бы чесать языками. Рассказали бы любопытствующим новичкам и тем «кто не в теме» про трехдневную оборону «Янова», когда идеологические противники совместно устанавливали баррикады у дверей станции, отрывали углы приваренных к окнам железных листов для «бойниц». Или как ранили Фокса на водонапорной башне и Долг вызвался вытащить его, а Воля увязался следом для прикрытия. Могли «в красках» вспомнить, как устраивали совместные рейды зачистки и эти двое неизменно оказывались рядом. Как в стычке за склад контейнеров сидели в ремонтной яме под днищем ржавого бензовоза, почти час держа круговую оборону до прихода подмоги. Как Долг словил пулю у разбитого КПП, как Воля снова вытащил его на закорках и уснул в лазарете доктора, отказавшись свалить куда подальше и не путаться под ногами. Об этих вещах, понятных для любого мужика оказавшегося в Зоне отчуждения, можно было говорить свободно, а всякие лирические сопли выбросить на откуп недостойным сплетникам. Поприкалывались про Ромео и Джульетту и будет. Был один такой, «приколист». При первом же порочащем намёке Долг схватился за ПМ, и перемирие повисло в воздухе, пока Воля не оттащил приятеля в сторону. Ох, и досталось тогда шутнику. Правильно Яр сказал: «Получишь по хлебалу. И от наших получишь, и от «долгов» получишь». Потому что эта дружба стала вдруг странным, иррациональным «общим достоянием» правой и левой половины «Янова». А дружба в Зоне – святое. И пачкать её, намеками всякими, никому не позволено.

Глава 2. Зверь.

 

«Код – 76-44/5 ЛЗН ОП «Полоз»

На Ваш запрос сообщаем нижеследующее:

Зверев Александр Сергеевич, 1974 г.р., г. Красногорск, Московская область, РФ, русский, беспартийный, к у/о н/п. Разведен. Сын, 1994 г.р., проживает с матерью, в г. Санкт-Петербурге.

Окончил среднюю общеобразовательную школу № 4 г. Красногорска. Проходил военную службу во 2-ой отдельной бригаде специального назначения г. Псков, РФ, Западный военный округ в 1992-1993гг. После увольнения в запас прошел обучение в Новосибирском военном институте внутренних войск им. генерала армии И.К. Яковлева МВД России(факультет спецназа и разведки,Кафедра служебно-боевого применения подразделений специального назначения и разведывательных подразделений) 1994-1997г. По окончанию учебного заведения распределен в7-й отряд специального назначения ВВ МВД РФ. Принимал участие в разоружении и ликвидации незаконных вооруженных формирований, организованных преступных групп, пресечении массовых беспорядков, сопровождающихся вооруженным насилием. В составе отряда выполнял задачи по прикрытию административной границы Чеченской республики с Северной Осетией от проникновения чеченских боевиков (1999г.), обезвреживании террористических групп в г. Новочеркасске (2001г.), Ростов-на-Дону (2002г.), Ростов (2003, 2005гг.).

В 2009г. уволен по истечению срока контракта.

Имеет награды: медаль «За отвагу» за личное мужество и отвагу, проявленные в боях при защите Российской Федерации и её государственных интересов (2000г.), поощрительные грамоты.

С 2010г. местонахождение неизвестно».

 

… – Ай, молодца, ай, умница.

Модернизированный армейский «Полар», повинуясь движению пальца, настраивал вариометр в оптимальном режиме, и теперь Зверь отлично видел спасающихся бегством анархистов. Молодец Питер! Загнал пешку «в дамки». Теперь никуда не денутся. Зверь еще раз осмотрел местность на предмет затаившихся врагов. Чисто. Короткая вытоптанная площадка перед развалившейся «коробкой» некогда красного кирпича – на коровник не похожа, скорее всего, остатки тракторной станции. Шиферная крыша местами ввалилась внутрь, у распахнутого зева ворот догнивали остатки ПАЗика. Обложенные со всех сторон, хиппари затаились. Зверь ухмыльнулся, убрал бинокль, и поднял «Абакан». У него не было привычки отсиживаться за спинами бойцов. Противник пересек границу и должен быть уничтожен. Зверю было чем гордиться. Это благодаря его умелым действиям «Долг» выбил наемников с территории «Ростка». Это под его командованием стало возможным установить еще один блокпост на дороге, ведущей к Милитари и взять под контроль больше километра территории, неумолимо приближаясь к вражескому логову. Это его рейды неизменно сокращали численность «зеленых волков». Как сейчас, например.

Из нутра бывшей станции рванула короткая очередь. Не выдержали у хиппанов нервишки. Прорываться решили? Ну, будет вам «прорыв».

– Все, мужики, пошла работа.

Парни любили эту его фразу, всегда ждали ее, как хорошие охотничьи псы ждут команды хозяина, чтобы начать преследование. Зверь выпрыгнул из укрытия, под прикрытием Бывалого и Дрона добежал до «коробки», остановился, рукой подал сигнал и достал «эфку». Хиппи, судя по всему, перемещались ближе к выходу, готовясь вырваться из западни. Зверь быстро зашвырнул гранату внутрь и отскочил под прикрытие кирпичной стены – «эфка» отличалась большим радиусом поражения. Грохот взрыва слился с высоким, на одной ноте, воплем боли, и Зверь махнул рукой, первым влетая внутрь станции. Первая очередь «сняла» зазевавшегося после взрыва врага в паре метров от Зверя. Двое «зеленых» успели открыть огонь. Зверь быстро упал на бетонный пол, перекатился, «уходя» влево. Ворвавшийся за командиром Кольт достал одного из стрелявших, второго почти сразу же срезал Дрон. Больше стрелять было некому. Из пятерки хиппарей, решивших укрыться в «коробке», в живых остался только один. Отбросив покореженный взрывом автомат, «зеленый» сидел на коленках, задрав руки кверху, сдаваясь на милость победителей. Эх, хорошая фраза из книжки. Только не к месту.

– Не стреляйте, пожалуйста. Только не стреляйте!

Квад отступил хиппаря со всех сторон, и ему пришлось вертеть головой, переводя затравленный взгляд с одного «долговца» на другого. Ему не отвечали, стояли черно-красными безмолвными фигурами. «Зеленый» шмыгал носом, лицо было белым, глаза от страха едва из орбит не вылазили. Тьфу, жалкое зрелище. Мужик так вести себя не должен.

– Пожалуйста, не стреляйте. Ну, пожалуйста!

– Командир?

Голос Питера, из-за тактического шлема звучал приглушенно, но Зверь уловил в нем довольные нотки. Правильный все-таки парень, Питер. Надежный. Без соплей. На «пожалуйста» его не возьмешь. «Моя школа» – удовлетворенно подумал Зверь, и коротко кивнул. Питер достал АПС. Не целясь, выстрелил в голову – быстро и профессионально. Так сказать «по закону военного времени». Хиппи кулем свалился на пол.

– Так, мужики, отлично поработали. Отдых десять минут – и домой.

Зверь сел на борт ремонтной ямы, вытянул ноги. Парни разместились неподалеку, только Бывалый бесцельно бродил взад-вперед, пиная ботинком всякий хлам. Зверь исподволь разглядывал своих бойцов. Вот Питер – оторвяга, азартный, всегда готовый к бою, преданный идее и самому Зверю лично. Бывалый – обстоятельный, расчетливый, каждым рейдом мстящий Зоне за отобранных друзей. Весельчак и профессионал Дрон, бывший морпех. Молчаливый, надежный Кольт, готовый пойти за Зверем хоть в «жарку», хоть в «электру», хоть кровососу в зубы. Гордость Зверя, его личный, ударный квад, элита «Долга» на «Ростке». Он сам их подбирал, сам учил «под себя». Кое-кто, за глаза, разумеется, называл их «личной гвардией» Зверя. И правильно называли.

– Всё. Зарядили и пошли. Питер – впереди, Дрон – прикрываешь. Не расслабляться, парни. Дома расслабимся.

Зверь как никто другой понимал, как зыбко и ненадежно в Зоне спокойствие и кажущаяся пустота. Сколько народу вот так на радостях гробанулись – не сосчитать. Ничего ведь, кажется, вокруг не угрожает: мертвая трава, мертвые деревья, мертвые дома и машины. Но смерть имела здесь тысячи обличий, всегда готовая прибрать зазевавшегося дурня. Смерть скалилась клыками, огрызалась пулями, сосала мозг, лыбилась маревом, разражалась непереносимыми квантами, каждый день подкидывала новые сюрпризы. Чтобы выжить здесь, чтобы оставались силы для борьбы с заразой, каждый день, каждую минуту, человек должен был оставаться собранным, жестким, выработать чутьё, убить в себе ненужное слюнтяйство и дурацкие разглагольствования про всякие там «оставаться человеком». Зверь так считал. Слюнтяям в «Долге» делать нечего. Вычистить всякий ненужный хлам и работать легче будет. А Зверь этот хлам вычистит, уж не сомневайтесь. На «Ростке» вычистил и на достигнутом не остановится. Теперь у него есть козырь в рукаве.

До базы дошли без приключений. Приближаясь к бетонному забору, Зверь в очередной раз, не без удовольствия, скользнул взглядом по периметру, порадовался умело организованным огневым точкам, гордой эмблеме «Долга» на серой стене, новым рядам «колючки», слаженным действиям часовых в черно-алых комбезах. На КПП их уже ждали, часовые скупо обменялись приветствиями с его ребятами.

– Товарищ полковник! Генерал вас ждет. Приказано срочно явиться в штаб.

Зверь кивнул. Отпустил ребят на отдых, поймал на себе восторженные взгляды новичков, возившихся рядом с трофейным БРТом, усмехнулся. Всё-таки не прав Воронин. За командиром должен быть закреплен ореол героизма. Легендарности. Всеобщего уважения. Тогда будет толк. Тогда бойцы за тобой и в огонь и в воду пойдут. Не рассуждая, без сомнений. Вот таким должен быть настоящий долговский командир.

Он быстро поднялся по ступеням. Дежурный у входа в кабинет генерала вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, боец. Генерал у себя?

– Да, товарищ полковник. Ждут вас.

– Ждут?

– Там сталкер этот, Дёготь, пришел. Генерал приказал пропустить.

Зверь еле заметно стиснул зубы. Плохая новость. Ну, Воронин, подстаховщик хренов. Не утерпел всё-таки! Позвал говнюка этого.

Полковника Дегтярёва, о чьем истинном положении наблюдателя в Зоне от службы безопасности знала лишь верхушка «Долга» да еще два-три человека, завербованных СБУ, Зверь ненавидел едва ли не больше Шульги и прочих своих «идеологических противников». За «вольным сталкером Дёгтем» тянулся шлейф раздутой легендарности. На любой стоянке можно было услышать всякие истории о похождениях бравого одиночки, одна другой наряднее. И до ЧАЭС-то он дошел, и толпы мутантов одним щелчком разбрасывал, и секретный путь в Припять обнаружил, и в Мертвом городе выжил, и секретные лаборатории вдоль и поперек излазил, и Затон от бандюганов в одиночку зачистил. Даже легендарный «Оазис» нашел! И как только после таких «подвигов» на крыльях не летает, не понятно. Но Воронин ему беспрекословно доверял, чем доводил Зверя до белого каления. Лично вручил шеврон «Долга» как проверенному другу группировки, а в придачу и свой наградной ПМ, с которым никогда не расставался. Зверь всем своим существом почувствовал опасность. Тщательно разработанная «операция», взлелеянная и идущая к своему завершению, встала под угрозу. Он коротко выдохнул, придал лицу волевое выражение и без стука вошел в кабинет.

– Заходи, заходи. С утра тебя дожидаемся.

Зверь кивнул. Дегтярёв, молокосос чертов, лениво приподнялся со стула. Зверь прожал протянутую руку, хотя охотнее зарядил бы девятым калибром в эту худощавую, моложавую физиономию, прямо в хитрющие, цепкие зенки.

– Я ввел полковника в курс наших последних событий. И он готов высказать свое видение ситуации.

«Ну, кто бы сомневался!» – подумал Зверь. – «Эх, Воронин, стареешь, брат. Стареешь. Какого хрена в наши внутренние дела должен влезать посторонний? Без него бы со своими предателями не разобрались? Всё ошибиться боишься. Нужна тебе, видите ли, трезвая оценка и непредвзятое мнение. Это у кого оно непредвзятое? Сколько твой «друг Долга» на «Янове» проторчал? Они там одним дерьмом мазаны, а ты тут из него объективного наблюдателя разыгрываешь?».

– Хотелось бы услышать, товарищ генерал.

– Ну, за этим я тебя и позвал.

– Если я правильно понял, полковник Дегтярёв в курсе донесений «жучка»?

– Вы правильно поняли. К тому же, эта информация уже давно не секрет и для ваших людей.

«Улыбаешься, гнида? Нет уж, хрен тебе с маслом. Я тебе не Ворона, меня так, за здорово живешь, на палке не обскачешь».

– Полковник Дегтярев, выскажите свои соображения полковнику Звереву.

Наблюдатель от СБУ, не меняя позы, – нога на ногу, ладони обхватывают колени – кивнул головой и принялся вещать спокойным, уверенным в своей правоте голосом.

– Сейчас, я хотел бы оставить в стороне этическую и моральную сторону вопроса…

– Ну почему же, оставить? – не удержался Зверь. – Так мы, того гляди услышим, будто вся собранная информация бабкины сплетни.

– Вы подтверждаете содержание донесения, полковник? – Неожиданно поддержал Зверя Воронин.

– В целом ваши сведения верны, генерал. Но вот выводы из них сделаны ошибочные.

– Объяснитесь.

– Охотно. На железнодорожной станции «Янов» ваши бойцы действительно соседствуют с группировкой «Свобода» без ярко выраженных конфликтов. Имели и имеют место совместно проводимые операции. Между тем, поскольку вы просили меня дать оценку действиям подполковника Шульги, я оцениваю их как верные, дальновидные, необходимые и оправданные в сложившейся ситуации. А самого подполковника как человека, заслуживающего всяческое уважение, прекрасного стратега и тактика, обладающего несомненным талантом командира. Могу подтвердить, что, не смотря на утверждение полковника Зверева, командир корпуса «Долга» на станции «Янов» не является ни ренегатом, ни предателем.

– Я вроде бы ничего такого не утверждал. – Усмехнулся Зверь.

– Давайте обойдемся без детских игр в песочнице, генерал. – Дегтярёв посмотрел на Зверя, как на пустое место. – Вы хотели изложения полной картины происходящего, не так ли?

– Да, излагайте.

СБУшник кивнул.

– Итак, по имеющимся данным, в результате острого конфликта между подполковником Шульгой и полковником Зверевым…

– Откуда такие сведения