Оригинальной просьбой -- уделить мне следующий вечер, посвятить мне его

Целиком, закрыв двери для всех. Когда же я остался с нею вдвоем, у меня не

Хватило мужества. Каждый стук маятника пугал меня. Было без четверти

Двенадцать.

"Если я с нею не заговорю, -- подумал я, -- мне остается только разбить

себе череп об угол камина".

Я дал себе сроку три минуты; три минуты прошли, черепа о мрамор я себе

Не разбил, мое сердце отяжелело, как губка в воде.

-- Вы нынче чрезвычайно любезны, -- сказала она.

-- Ах, если бы вы могли понять меня! -- воскликнул я.

-- Что с вами? -- продолжала она. -- Вы бледнеете.

-- Я боюсь просить вас об одной милости. Она жестом ободрила меня, и я

Попросил ее о свидании.

-- Охотно, -- сказала она. -- Но почему бы вам не высказаться сейчас?

-- Чтобы не вводить вас в заблуждение, я считаю своим долгом пояснить,

Какую великую любезность вы мне оказываете: я желаю провести этот вечер

Подле вас, как если бы мы были братом и сестрой. Не бойтесь, ваши антипатии

Мне известны; вы хорошо меня знаете и можете быть уверены, что ничего для

Вас неприятного я добиваться не буду; к тому же люди дерзкие к подобным

Способам не прибегают. Вы мне доказали свою дружбу, вы добры,

Снисходительны. Так знайте же, что завтра я с вами прощусь... Не берите

назад своего слова! -- вскричал я, видя, что она собирается заговорить, и

Поспешно покинул ее.

В мае этого года, около восьми часов вечера, я сидел вдвоем с Феодорой

В ее готическом будуаре. Я ничего не боялся, я верил, что буду счастлив. Моя

Возлюбленная будет принадлежать мне, иначе я найду себе приют в объятиях

Смерти. Я проклял трусливую свою любовь. Осознав свою слабость, человек

Черпает в этом силу. Графиня в голубом кашемировом платье полулежала на

Диване; опущенные ноги ее покоились на подушке. Восточный тюрбан, этот

Головной убор, которым художники наделяют древних евреев, сообщал ей особую

Привлекательность необычности. Лицо ее дышало тем переменчивым очарованием,

Которое доказывало, что в каждое мгновение нашей жизни мы -- новые существа,

неповторимые, без всякого сходства с нашим "я" в будущем и с нашим "я" в

Прошлом. Никогда еще не была Феодора столь блистательна.

-- Знаете, -- сказала она со смехом, -- вы возбудили мое любопытство.

-- И я его не обману! -- холодно отвечал я. Сев подле нее, я взял ее за

руку, она не противилась. -- Вы прекрасно поете!

-- Но вы никогда меня не слыхали! -- воскликнула она с изумлением.

-- Если понадобится, я докажу вам обратное. Итак, ваше дивное пение

Тоже должно оставаться в тайне? Не беспокойтесь, я не намерен в нее

Проникнуть.

Около часа провели мы в непринужденной болтовне. Я усвоил тон, манеры и

Жесты человека, которому Феодора ни в чем не откажет, но и почтительность

Влюбленного я сохранял в полной мере. Так я, шутя, получил милостивое

Разрешение поцеловать ей руку; грациозным движением она сняла перчатку, и я

Сладострастно погрузился в иллюзию, в которую пытался поверить; душа моя

Смягчилась и расцвела в этом поцелуе. С невероятной податливостью Феодора

позволяла ласкать себя и нежить. Но не обвиняй меня в глупой робости;

Вздумай я перейти предел этой братской нежности -- в меня вонзились бы

Кошачьи когти. Минут десять мы хранили полное молчание. Я любовался ею,

Приписывая ей мнимые очарования. В этот миг она была моей, только моей... Я

Обладал прелестным этим созданием, насколько можно обладать мысленно; я

Облекал ее своею страстью, держал ее и сжимал в объятиях, мое воображение

Сливалось с нею. Я победил тогда графиню мощью магнетических чар. И вот я

Всегда потом жалел, что не овладел этой женщиной окончательно; но в тот

Момент я не хотел ее тела, я желал душевной близости, жизни, блаженства

Идеального и совершенного, прекрасной мечты, в которую мы верим недолго.

-- Выслушайте меня, -- сказал я, наконец, чувствуя, что настал

Последний час моего упоения. -- Я люблю вас, вы это знаете, я говорил вам об

Этом тысячу раз, да вы и сами должны были об этом догадаться. Я не желал

Быть обязанным вашей любовью ни фатовству, ни лести или же назойливости

глупца -- и не был понят. Каких только бедствий не терпел я ради вас! Однако

вы в них неповинны! Но несколько мгновений спустя вы вынесете мне приговор.

Знаете, есть две бедности Одна бесстрашно ходит по улицам в лохмотьях и

Повторяет, сама того не зная, историю Диогена, скудно питаясь и

Ограничиваясь в жизни лишь самым необходимым; быть может, она счастливее,

Чем богатство, или по крайней мере хоть не знает забот и обретает целый мир

Там, где люди могущественные не в силах обрести ничего. И есть бедность,

прикрытая роскошью, бедность испанская, которая таит нищету под титулом;

Гордая, в перьях, в белом жилете, в желтых перчатках, эта бедность

Разъезжает в карете и теряет целое состояние за неимением одного сантима.

Первая -- это бедность простого народа, вторая -- бедность мошенников,

Королей и людей даровитых. Я не простолюдин, не король, не мошенник; может

Быть, и не даровит; я исключение. Мое имя велит мне лучше умереть, нежели

Нищенствовать... Не беспокойтесь, теперь я богат, у меня есть все, что мне

Только нужно, -- сказал я, заметив на ее лице то холодное выражение, какое

Принимают наши черты, когда нас застанет врасплох просительница из