Весёлые таинства Гекаты

 

La luna, quasi a mezza notte tarda,

Facea le stelle a noi parer più rade;

Fatta com’ un secchionche tutto arda…

Dante, “Purgatorio”, ch. XVIII[85].

 

Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.

М.А. Булгаков, “Мастер и Маргарита”

 

Солнце – «звезда, с которой человек не находит никакого соответствия: всегда неизменное, равное себе, оно лишено какого бы то ни было становления», – пишет Мирча Элиаде. «Луна же, напротив, светило, что растёт, уменьшается и исчезает; она подчиняется общим законам становления, рождения и смерти. Жизнь луны, таким образом, намного ближе человеку, чем мистическое величие солнца»[86]. Собственно, в этих словах содержится ключ к основным «тайнам» последнего романа М. Булгакова; и всё же, условность жанра (а также высокая занятость читателей квартирным вопросом) вынуждает автора остановиться на этом подробнее.

С первых страниц булгаковского текста обращает на себя внимание точная и по-театральному контрастная расстановка осветительных приборов как в московских, так и в ершалаимских сценах. Ничего не представляется читателю при «обычном», точнее, обыденном, свете; все события происходят или в лучах полной луны, или в ослепительном блеске полуденного солнца, или же во тьме – причём тьме библейской, какая «бывает только во время мировых катастроф», как недвусмысленно замечает сам писатель. Те немногие сцены, в которых используется свечное освещение, имеют особый метафизический смысл, смысл откровения или превращения, важного этапа жизни психе, поскольку образ свечи традиционно связывают с душой, и разъяснение его можно найти, к примеру, в работах Джона Ди и Якоба Бёме.

Итак, всякое мало-мальски важное событие автор сопровождает подробным – если не сказать навязчивым – описанием света, в котором он его наблюдает. Три упомянутых типа освещения определяют тот космологический аспект, в котором автор представляет каждый поворот фабулы романа, и подталкивает своим описанием читателя к правильному выбору положения наблюдателя. Причём если внимательно проследить за появлениями на сцене упомянутых источников света и той ролью, который каждый из них играет в создании полотна произведения, можно придти к однозначному (хотя, быть может, и неожиданному) выводу: главным героем романа «Мастер и Маргарита» является луна.

Во время памятной встречи на Патриарших прудах главного редактора МАССОЛИТа с магическим консультантом, последний произносит загадочную фразу «луна ушла», давая астрологический прогноз гибели Берлиоза. Затем он останавливает свой взгляд на отражении «изломанного и навсегда уходящего от Михаила Александровича солнца». Пока длится евангельский рассказ об аресте Иешуа, исходящий из уст сатаны, солнце скрывается за горизонтом, и над Москвой восходит полная луна. Затем исполняется мрачный прогноз проклятого предсказателя.

«Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул – "Неужели?.." Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно». Таково изображение на занавесе, опустившемся над жизнью редактора, свято верившего в отсутствие Бога и дьявола. Однако в рассказе подозрительного «историка» – последнем рассказе, услышанном Берлиозом на этом свете, – тоже присутствуют оба светила. Игра света в этой истории более чем значительна: «Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца». Солнечный Бог[87] сторонится собственного светила – интересная деталь, не правда ли? Далее мы выясняем, что он даже не может смотреть на него прямо, хотя и безошибочно определяет по нему события феноменального мира: «Гроза начнется, – арестант повернулся, прищурился на солнце, – позже, к вечеру». Уже в этом месте, в самом начале романа, может закрасться подозрение, что арестованный Иешуа – безусловно, «философ» и «великий врач», но вряд ли тот, кто придёт судить человеческий род в конце времени. Природа этого персонажа удивительным образом родственна природе римского прокуратора, а также – немного забежим вперёд – природе мастера и его тайной жены. Суровый приступ мигрени, мучивший прокуратора с утра того дня, когда к нему привели арестованного проповедника, сливается в его ощущениях, как их описывают рассказчики – Воланд, мастер и Булгаков, – с «неуклонно подымающимся вверх над конными статуями гипподрома» солнцем. «…И вдруг в какой-то тошной муке [он] подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: "Повесить его"». И всё же всадник Золотое Копьё не делает этого. Он выдерживает это искушение, и даже делает попытку спасти арестанта, беззаботно шьющего себе «политическую статью», допуская при этом совершенно невозможное с точки зрения судебного этикета: «он позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор». Быть может, солнце и не заметило этого жеста, но его не понял – или сделал вид, что не понял, – тот, кому он предназначался. Написанное должно сбыться: солнце неумолимо.

«Всё? – беззвучно шепнул себе Пилат, – всё. Имя!"

И, раскатив букву "р" над молчащим городом, он прокричал:

– Вар-равван!

Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист».

Солнце – подлинный судья и хозяин Пятого Прокуратора Иудеи, обличённого властью посланника этого мира, а точнее, той его безжалостной части, которую отягощённые дипломами мыслители называют «реальностью». Попытка обмануть хозяина для человека, чувствующего свою духовную близость Луне, закончилась ничем: «нищий из Эн-Сарида»[88] был казнён, и одушевлённому механизму по имени Пилат оставалось лишь пытаться «исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями» то, «что он безвозвратно упустил». Однако казнь в Иудее – дело не мгновенное. Другой, упустивший безвозвратно своего учителя, молил Бога от том, чтобы не опоздать к моменту распятия; и он опоздал.

«Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на солнцепеке не меняется, [Левий Матвей] сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу, к солнцу, которое сползало все ниже, удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в Средиземное море, и потребовал у бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть». Однако даже такая милость не входит в арсенал солнечного света. «Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму. Тогда Левий закричал:

– Проклинаю тебя, бог!

Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен.

– Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.

Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу [...]

– Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!

Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча».

Что же были за причины (если мы конечно, не станем приписывать этот эффект проклятиям), которые нарушили обычный ход событий, и заслонили казнённых от лучей могущественного светила, а также заставили римских солдат «бежать с холма», скользя и падая на размокшей глине, «спеша на ровную дорогу, по которой – уже чуть видная в пелене воды – уходила в Ершалаим до нитки мокрая конница»? Стоит напомнить, что речь идёт о пасхальных событиях (которые иногда совпадают по времени с событиями Вальпургиевой Ночи), и что накрывшая Ершалаим тьма имеет ту же природу, что и грозовая тьма над Москвой две тысячи лет спустя – плащ Воланда, чёрные тени свиты Эллекена.

«– Безумец!» – сказал Пилат, выслушав отчёт о казни, «почему-то гримасничая. Под левым глазом у него задергалась жилка, – умирать от ожогов солнца…» Пилату были хорошо знакомы эти ожоги, хотя, быть может, и не в столь буквальном выражении.

Дневное светило, сердце биологического существования, в рассматриваемом произведении предстаёт безжалостным и безразличным символом материального мира, мельничным жерновом, перемалывающим человеческие судьбы и надежды в белёсую муку времени. Оно не способно услышать ни мольбу, ни проклятия; однако, проклятия (и клятвы[89]) – хорошо слышит другая сила, чьи кони топчут землю дважды в году.

«– Нет, погодите... Я знаю, на что иду. Но иду на все из-за него, потому что ни на что в мире больше надежды у меня нет. Но я хочу вам сказать, что, если вы меня погубите, вам будет стыдно! Да, стыдно! Я погибаю из-за любви! – и, стукнув себя в грудь, Маргарита глянула на солнце».

Ни у мастера, ни у Маргариты нет больше надежды в мире, освящаемом этим светилом, под которым, как известно, «нет ничего нового»[90]. За две тысячи лет так и не сбылись надежды бродячего философа на то, что «человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл» (хотя, быть может, автор козлиного пергамента действительно неверно записывал), правители не стали лучше и милосерднее, и предатели не стали менее искусны в своём ремесле. Солнечная реальность материального существования слепа, она по-прежнему с одинаковым безразличием жжёт и философов, и разбойников, и их неприкаянных судей. Но есть, есть в ней лунная дорога…

«Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо легче, и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему». Такова картина, представшая перед глазами Михаила Александровича Берлиоза, когда он пробудился от чар одного мастера-рассказчика на скамейке у Патриарших прудов. Именно эта полная луна станет последним воспоминанием обречённого редактора, в её серебряном свете осуществятся надежды героев романа, будут наказаны те, то заслуживает наказания, и научатся видеть те, кто был до этого слеп.

Наблюдатель, которому посчастливилось стать последним собеседником мастера – Иван Понырев, – видел своего безымянного друга исключительно в свете луны. Мастер посещает своего соседа по этажу только в сопровождении этого светила, он словно не может существовать без него, как созданные Океаном «гости» из «Соляриса» Станислава Лема не могут существовать без тех, чьё сознание их породило. «Вот лето идет к нам, на балконе завьётся плющ, как обещает Прасковья Федоровна. Ключи расширили мои возможности. По ночам будет луна. Ах, она ушла!.. Мне пора», – говорит мастер и покидает Иванушку. Во время ночных посещений трижды романтический герой ведёт свои рассказы, «широко открытыми глазами» глядя на сияющий диск ночного светила. Даже повинуясь воле Воланда, удовлетворяющего просьбу Маргариты «вернуть ей любовника», мастер появляется в свете полнолуния: «Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в канделябрах легло, тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и в далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна. От подоконника на пол лег зеленоватый платок ночного света, и в нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером. Он был в своем больничном одеянии – в халате, туфлях и черной шапочке, с которой не расставался. Небритое лицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей, а лунный поток кипел вокруг него». Эта странное порождение лунной пены при появлении в спальне сатаны повторяет слова своего персонажа:

« – И ночью при луне мне нет покоя, зачем потревожили меня? О боги, боги...»

Именно эту фразу произносит Пилат, когда его сладкий сон о лунной дороге прерывает пляшущий свет факела кентуриона Марка Крысобоя. Нет никаких сомнений в том, что Прокуратор имел в виду своих римских богов – тех самых, что «залила» опустившаяся с неба бездна в момент казни Иешуа. Каких же богов поминает мастер, «заломив руки» и «обращаясь к далекой луне»? Вряд ли будет выглядеть остроумным предположение о том, что речь идёт о христианской Троице.

«– Ты знаешь, – говорила Маргарита, [обращаясь к мастеру] – как раз когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со средиземного моря... И эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне всё время не дают покоя…»

Быть может, печаль Арсинои пробивается сквозь толщу времён, и тревожит потерянную душу Маргариты? Страсть древней царицы, чей дух сказал на прощание влюблённому в неё поэту «с невыразимой скорбью»: «Твой Бог – хозяин мира, Magnus Opifex Mundi!.. Мы вкушаем наши последние радости…»[91]. Для главных героев романа о мастере эти радости также были недолгими. Когда наконец зашла сияющая луна сбывшихся надежд (ведь «праздничную полночь приятно немного задержать»), и влюблённые отправились в свой укромный подвал, не прошло и суток, как их уединение нарушил Азазелло. На этот раз он явился, чтобы выполнить свои прямые обязанности, и забрать порученные ему души с поверхности планеты. И вот зашло солнце Субботы, и настала тьма Воскресения. Свита Эллекена отправилась в своё бесконечно повторяющееся путешествие; «когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая одежда». В свете кровавой луны мы видим истинные лица героев – рыцаря Раймонда, оруженосца Квена, демона Азазела; Воланда, чей конь оказался «глыбой мрака», а повод – «лунными цепочками»; наконец, мастера, неожиданно длинные волосы которого «белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру» (странное сходство с некоторыми портретами Калиостро)... Исчезли обманы дневного освещения, солнечного жара, из-за которого у Михаила Александровича Берлиоза «едва удар не сделался», когда он увидел «соткавшегося из воздуха» графа Тулузского в «жокейском картузике» и «кургузом пиджачке». Луна холодна и точна, она рисует картины, которые не сотрутся в памяти ни у тех, кто их видел, ни у тех, кому о них рассказали. «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии», – такова лунная гравюра, на которой увековечен зарезанный Иуда. А вот и ключевая фраза, как всегда у Булгакова саркастичная и неприметная: «На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что [Воланд] стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу». Конечно, какая шпага у князя тьмы – ведь он просто заезжий фокусник, это ясно, как божий день!

Луна не одинакова для всех. Мастер привязан к ней, зачарован ею, он обращается к ней в мыслях и наяву. Для тех, кому выпало быть скорее статистами в лунном спектакле, кто не готов принять эту сторону реальности, луна приносит страх и тревогу: «Чувствуя мурашки в спине, финдиректор положил трубку и оглянулся почему-то на окно за своей спиной. Сквозь редкие и ещё слабо покрытые зеленью ветви клена он увидел луну, бегущую в прозрачном облачке. Почему-то приковавшись к ветвям, Римский смотрел на них, и чем больше смотрел, тем сильнее и сильнее его охватывал страх». Римский не единственный в романе, в чьей душе лунная реальность оставила неизгладимую рану – это и сосед Маргариты Николай Иванович, и Варенуха, да и бывший поэт Бездомный тоже из этой компании... Однако героиня романа о мастере, подобно придуманному им Иешуа, может гулять по лунному лучу: «...[она] поднялась в воздухе и через несколько секунд сквозь открытое окно входила в неосвещенную комнату, в которой серебрилась только узенькая дорожка от луны. По ней пробежала Маргарита...». Собственно говоря, это её луч. Это её подлинная сущность и названная в её честь герметическая операция. Именем Маргос (margo" – «страстная») греки называли Елену, которая известна нам как «Прекрасная»; именно она, героиня троянской легенды, Вавилонская Блудница и «последняя заблудшая овца» Симона Мага, на самом деле Селена[92], богиня луны, она же богиня подземного мира Геката. Участие в её таинствах освобождает мастера от оков «жёлтого дома» материального мира, и переправляет на тот берег.

 

 

Мост и ручей

Сa Deus que è lum’ e dia

Segund’ a nossa natura

Non viramos sa figura

Senon por ti, que fust’ alva…[93]

Alfonso X, “Virgen Madre groriosa”.

Je crois en toi! Je crois en toi! Divine mère,

Aphrodite marine! – Oh, la route est amère

Depuis que l’autre Dieux nous attele à sa croix…[94]

Arthur Rimbaud, “Soleil et Chair”, II.

Позорная глава в истории католической церкви, закончившаяся казнью тысяч людей, которые были цветом европейского рыцарства, так называемый «процесс над Тамплиерами», несмотря на всю пародийность и откровенную сфабрикованность, всё же опирался на некие реальные документы, недвусмысленно подтверждавшие самые ужасные подозрения обывателя: тут были и указания на все виды сексуальных извращений, и поклонение «голове Бафомета»[95], и разнообразные отвратительные ритуалы, среди которых более всего поражал воображение профана «поцелуй в срамное место». Собственно говоря, это был ключ, открывающий многие потайные двери, но, к счастью, древнее искусство фелибра не дало осечки и на этот раз, и все (включая многих образованных следователей) приняли терминологию тамплиеров буквально; конечно, рыцари закончили свою жизнь на эшафоте из-за этой ошибки, но они, вне малейших сомнений, предпочли бы костёр её разъяснению, даже если бы им предоставили такую возможность. Автор данных заметок не имеет ни малейшего намерения профанировать то, за что многие люди, вызывающие в нём самое глубокое почтение, поплатились своей честью и самой жизнью; однако, мы живём в то замечательное время, когда европейцы настолько утратили связь со своей традицией, что, даже обладая ключами, вряд ли смогут найти для них подходящие двери. Тех же, кто будет достаточно настойчив, наберётся немного, и они всё же заслуживают некоторой откровенности.

Знаменитый штандарт тамплиеров, двуцветный Beauséant, в дословном (вульгарном) переводе с французского означает « прекрасная задница ». Это странное название для флага христианского ордена, которому много столетий придумывают самые разнообразные профанные объяснения, на самом деле означает buos-ai&n, то есть «тайная речь». «Задница» на языке сафистов (от Сафо, которой заменяли Софию)означает «изнанка вещей», обратная сторона Луны. « Поцелуй в задницу », печально известный baise dans le dos (так в обществе ещё именовали акт содомии), есть не что иное, как ритуал посвящения в тайну ордена – разумеется, не только не связанный с половыми отношениями, но и проводящийся после длительной аскезы. Язык влюблённых рыцарей, одним из европейских орденов которого был Орден Храма, это «перевёртыш», в котором истинный смысл, скрытый за видимой фривольностью и иронией, может быть понят только теми, кто владеет этим языком. «Ирония» трубадуров, рыцарей Альбигойи (alba - «белая жемчужина» в переводе с латыни) имеет своим корнем erwdio" – «цапля », l'oiseau huppé, « птица с хохолком », та самая, что присутствует в лодке Ра, и является подлинным (и до недавнего времени тайным) символом герметики. Хотя какую тайну может составлять украшенный хохолком из перьев шлем любого рыцаря, его едино-рогая кираса (kera" –«рог »)?

Русская литература может гордиться тем, что в ней нашёлся истинный продолжатель европейской традиции, написавший роман, который достоин занять своё место – пусть и не первое – среди произведений Данте, Петрарки, Рабле, Колонна и других обладателей островерхого колпака подлинного Мастера, вполне владеющего искусством иронии и переворачивания смысла, искусства скрывать за словами то, что должно быть понято и передано дальше, но не всеми и не для всех.

Большая часть того, что было сказано автором в предшествующих главах, относится ко внешней стороне романа, к «открытому» тексту, который, всё же, оказался не слишком открыт для современных читателей, и даже «исследователей»; однако, в сказанном можно при желании найти много полезных ключей, если только знать, где находятся двери. По счастью, в герметике, науке о «закрытых сосудах», есть операция, которая требует сделать «внутренне внешним, а внешнее – внутренним». Эта операция переворачивания, или выворачивания наизнанку, демонстрация «кулис», является легитимной в данном контексте, и, поскольку речь идёт о романе-перевёртыше, она в приложении к нему может на секунду продемонстрировать то, что было скрыто автором, но составляет подлинную сущность текста; задача зрителя в этом случае постараться успеть увидеть как можно больше, и затем спокойно попытаться осознать увиденное.

Итак, о чём же на самом деле говорит Михаил Булгаков в своём последнем произведении? Принято считать, что это роман-менипея, и с этим стоит полностью согласиться, ведь mhno-pedon – «лунная земля», белый сульфур Философов. В целом, « Мастер и Маргарита » повествует о герметической операции отделения от тела Сатурна лунной субстанции и её последующей фиксации. На этом Булгаков останавливается, и дальнейшая судьба героев романа, каковые суть внутренние состояния оператора и материалы, с которыми он работает, остаются на долю тех, кто пойдёт дальше. Солнце в романе играет преимущественно деструктивную роль, каковую на данном этапе делания представляет собой вульгарный огонь (ведь до солнечной операции ещё далеко), и мастеру следует избегать этого искушения. В Пифагорейских школах (и в текстах Братства Мириам, разумеется) лунная операция эксплицитно называется «христос», и этот христос с маленькой буквы представлен в романе персонажем Иешуа, гуляющим по лунному лучу, и в конце-концов уводящим Пилата (каковой есть одна из субстанций мастера) в свой лунный дом. Так осуществляется фиксация, герой «отпущен», и «роман» мастера – важная, но не последняя стадия Делания – завершён.

Маргарита (margarith") – имя, которое используется в герметике с тех пор, как люди начали говорить по-гречески[96]. Это слово означает « жемчужина », и оно входит в заглавие классического трактата Петруса Бонуса из Феррары Pretiosa Margarita Novella (1546), посвящённого философскому Деланию. Исток этого термина, означающего женскую субстанцию, можно найти в замечательной гностической поэме «Песня о Жемчужине» (или «Песнь Апостола Иуды Фомы, воспетая им в земле индийской»)[97], каковая описывает операцию извлечения героем Жемчужины из пасти дракона. Цель этой операции – восстановление «сломанного меча» легенды о tabula rotunda, возвращение пневмой своей собственности, и воссоединение с Драгоценной Жемчужиной, anima lucida, которая пребывает в пасти дракона, в огнедышащей тьме материального мира. Это герметический брак, два аспекта которого представлены на Шестом Аркане французской колоды Таро (совершенно излишне говорить, что речь здесь не идёт о браке в земном понимании, поскольку земля герметика, его твердь – это «небесная твердь» Ветхого Завета, и именно на ней стоят персонажи герметических карт[98]). Конечный этап операции осуществляется при посредстве aqua divina, «воды, что убивает живое и оживляет мёртвое», как сказал Останес, и два аспекта которой в русских сказках приняли вид отдельных субстанций – «воды живой» и «воды мёртвой»; в романе Булгакова её приносит Азазелло под видом фалернского вина. На предназначенность Маргариты для этого брака эксплицитно указывает её ритуальное омовение в реке, в компании нимф: нимфа Галена (galhnh) – материя Делания и одно из значений буквы «G» в символизме масонства. По окончании операции «Вавилонская Блудница» становится Девой, она теряет свою «ядовитость» и обретает чистоту: «На его глазах лицо отравленной менялось. Даже в наступавших грозовых сумерках видно было, как исчезало ее временное ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и, наконец, смягчилось, и оскал ее стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом. Тогда Азазелло разжал ее белые зубы и влил в рот несколько капель того самого вина, которым ее и отравил». Это первая трансмутация.

Неполнота представленного в романе герметического цикла неоднократно подчёркивается Булгаковым нумерологически. Иешуа и Пилат встречаются в Ершалаиме, городе, который похож названием на Иерусалим, но не в точности он. На иврите название этого города Ерушалаим, йод-реш-вав-шин-ламед-мем (сумма гематрии 586, что даёт 10, число полноты); город же, описанный Булгаковым – Ершалаим, йод-реш-шин-ламед-мем, его сумма 580, и она даёт числа 13 и 4, на вульгарном языке называемые «дьявольскими»[99]. «Место покоя», где герой должен будет «вылепить нового гомункула», то есть завершить Делание и обрести свет,его «вечный дом» (а точнее было бы сказать, вечностный) описывается в романе дважды. В первый раз это сон, увиденный Маргаритой накануне встречи с Азазелло: «Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, – меж деревьев, – бревенчатое зданьице, не то оно - отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!» Во второй раз, это награда, полученная мастером: «Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шёл со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересёк его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.

– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под её босыми ногами... Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду».

Собственно говоря, оба описания соответствуют одному и тому же месту; меняется только взгляд, а точнее, состояние наблюдателя. Во втором случае больше нет одиночества, свершилось таинство единения, mysterium coniunctionis. Ручей, символ, который встречается во всей герметической литературе, и который влюблённая пара пересекает по каменистому мостику – это быстрые воды, смысл которых увековечен на Porta Magica в Риме: Aqua torrentum convertes in pertam[100]. Мост переносит через поток мастера, а произведение Булгакова становится мостом для читателя. Все помнят, что роман мастера о Пилате заканчивается словами «жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Однако роман Булгакова о мастере заканчивается несколько по-иному, на что не все обращают внимание: «жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат». «Понтийский» – это не имя, а характеристика. Pons – «мост» на латыни, а pontifex – верховный жрец, дословно – «переносящий по мосту», каковое звание теперь относят к Папе Римскому. «Понтийским», ponticus, также называли дракона, охранявшего в Колхиде Золотое Руно. Тот, кто хочет повторить подвиг Ясона, должен пройти по этому мосту, и забрать Жемчужину, драгоценную маргариту, принадлежащую ему от века, из пасти понтийского дракона. И булгаковский текст может стать надёжным поручнем в этом походе.

На прощание стоит ещё напомнить читателю, что у белого плаща всегда кроваво-красный подбой; и те, кто его носит, и те, кто предпочитает одевать его наизнанку, говорят на одном языке и представляют собой части единого целого. Язык этот – «еретический вздор» лангедокских рыцарей, fluor, он же fluor – «быстрые воды», поток, что не смачивает рук, а также та самая Флора, в честь которой в языческом Риме устраивали весенний праздник Флоралии, проходивший с 28 апреля по 3 мая (на каковой период приходится Вальпургиевая Ночь, а иногда и Страстная Неделя). Этот праздник был возрождён странствующими рыцарями как Les Jeux Floraux, «Игры Флоры», и создатель «Мастера и Маргариты» среди них не последний игрок.Перед смертью он попросил супругу постараться опубликовать своё последнее произведение, свой опальный роман – как он сказал, «чтобы знали». И семьдесят лет спустя автору этих скромных заметок хотелось бы ответить ему (вместе с читателями, разумеется): «Мы знаем».

Торонто,

сентябрь 2006.

 

[1] Здесь изнемог высокий духа взлет;

Но страсть и волю мне уже стремила,

Как если колесу дан ровный ход,

Любовь, что движет солнце и светила. (Данте, Рай, XXXIII. – пер. М. Лозинского).

[2] Antoine Court de Gébelin, Monde primitif analysé et comparé avec le monde moderne considéré dans son génie allégorique et dans les allégories auxquelles conduisit ce génie, Paris, 1781, 8-ème liv., tome I, p. 371.

[3] Ibid., p. 399

[4] Oswald Wirth, Le Tarot des Imagiers du Moyen Age, Paris, 1966, p. 146.

[5] Médiations sur les 22 Arcanes Majeurs du Tarot, Paris, 1980, p. 160.

[6] Le Tarot des Imagiers du Moyen Age, p. 147 (пер. авт.).

[7] Ibid.

[8] Для того, чтобы прыгнуть со скалы, надо от неё оттолкнуться; чтобы пройти через огонь, нужно иметь огонь. В связи с этим нелишне вспомнить слова из Послания Иакова: «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его» (1:12). Святой Пётр говорит: «Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете» (1 Петр 4:12-13).

[9] См. Julius Evola, Metafisica del Sesso, Edizioni Mediterranee, Roma, 1988, p.p. 185-195.

[10] Дело в том, что метафизическое понятие девственности связано не с особенностями женских половых органов, а с потенцией Materia Prima принимать форму, т.е. с изначальным и «чистым» отсутствием у неё статуса. Этому требованию в человеческом обществе наиболее точно соответствует проститутка.

[11] В этой статье все термины употребляются в их традиционном значении, и не имеют отношения ни к современной психологии, ни к другим профанным наукам.

[12] Хотя это отчасти удалось некоторым французским алхимикам, среди которых в первую очередь заслуживают упоминания Керданек де Порник, Фулканелли, и Андре Куайа-Гатье.

[13] Боэций, Утешение Философией, кн. IV.

[14] Песнь Песней 8:6 (курсив авт.).

[15] Giuliano Kremmerz, La Scienza dei Magi, t. II, p. 273.

[16] См. Stanislas de Guaïta, Le Temple de Satan, ch. VI.

[17] Евангелист Иоанн выражает сущность христианства одним предложением: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4:16).

[18] См. La Scienza dei Magi, II, p. 331.

[19] Ibid., p. 323.

[20] Близятся знамёна царя преисподней (лат.) – каламбур на тему католического гимна «Близятся знамёна спасителя».

[21] Слепой баюкает дитя,

Проходит лань тропой росистой,

И наблюдает карл, грустя,

Рост Арлекина Трисмегиста. (пер. Б. Лившица).

[22] Данте, Ад, XXI, 118-120 (пер. М. Лозинского).

[23] Здесь и деле (кроме отрывков, оговоренных в тексте) цитаты из романа «Мастер и Маргарита» приводятся по московскому изданию 1984 г., каковая публикация основывается на последней прижизненной авторской редакции рукописи с теми дополнениями и изменениями, которые были внесены супругой автора Е.С. Булгаковой по его просьбе.

[24] Буквально «щитоносец» (фр.) – в русском языке слово менее распространённое, чем «оруженосец», хотя и более точное.

[25] Некоторые исследователи отождествляют этот персонаж с Карлом V Валуа, однако он был известен как «Карл Мудрый», в то время, как Charles-Quint чаще всего называли Карла V из династии Габсбургов, который жил на два столетия позже.

[26] В рыцарскую среду на роль пажей и оруженосцев отдавали мальчиков из наиболее знатных фамилий. Рыцарское посвящение, которое потенциально ожидало оруженосца, являлось высшей формой инициации для аристократа; так продолжалось вплоть до 1302 г., когда Филипп Красивый позволил себе посвящать в рыцари смельчаков из низших сословий, оправдывая это тяжёлой ситуацией в войне с фламандцами.

[27] См. Николай Осокин. История альбигойцев и их времени. АСТ, Москва, 2003, стр. 136.

[28] Речь идёт о копии «Песни об Альбигойском Походе» (La Cansos de la crozada contr els ereges d’Albeges).

[29] Английский эквивалент этого слова cellar,а латинский – сela. Нет нужды указывать на фонетическое сходство с Hella или Hela.

[30] В других источниках это подземный зал Eljudnir.

[31] Его греческий эквивалент Керберос, латинский – Цербер.

[32] Имеется в виду первая гравюра цикла Melancholia. Хотя точка зрения автора не является общепринятой, её разделяет множество исследователей и просто людей, хорошо знакомых с ренессансной концепцией темпераментов, а также тройственной природой меланхолии, как её представлял Агриппа (связь гравюр Дюрера и его теории, высказанной в De Occulta Philosophia, вполне очевидна).

[33] «Над водой, на ветру, под Орехом Беневенто…» (ит.) – строчка из заклинания, которое принадлежит одной неаполитанской магической секте. Её ритуал совершался вокруг древнего каштана вблизи Беневенто; внтури круга, периметр которого образовывала магическая цепь участников, не росла трава.

[34] Существует несколько типов легенд, связанных с Морг. Согласно наиболее распространённому типу, относящемуся к позднему периоду, Морг – единственная дочь леди Игрейн и и герцога Корнуэльского; в этом случае Морган и Моргоз – одно лицо. В одной из более древних легенд утверждается, что у Морган было две сестры, которых звали Элейн и Моргоз (к биографии второй из них относят вероломное зачатие предателя Мордреда от спящего Артура). Далее ещё будет повод становиться на этом подробнее.

[35] См. B. Naubert, The Mantle, 1826, p. 102.

[36] Сорока (фр.). Нелишне (хотя, быть может, и несвоевременно) напомнить, что для герметика это один из символов Меркурия Философов.

[37] Каковыми, в частности, является жизнь вдали от любимого человека и неведение в отношении его судьбы. Эта тема является одной из основных во многих рыцарских романах; её также брали за основу своих песен трубадуры и труверы. Дело в том, что тихий огонь одинокой любви, несмотря на то, что внешнее иссушает человека («вы порядочно постарели от горя за последние полгода», – замечает Азазелло, давая Маргарите колдовскую помаду), является важнейшей основой инициации.

[38] Состав этой мази является хорошо охраняемым секретом. Ей следует натереть тело (как и советует Маргарите Азазелло), в особенности поверхность бёдер; об этом ритуале пишет, в частности, Станислас де Гюайта (см. Temple de Satan, c. II).

[39] Gaufridi de Monemuta, Vita Merlini (ок. 1150 г.), v. 907 – 940.

[40] В других источниках Морган сама доставляет Артура на Авалон, перенеся его туда по воздуху.

[41] Значащее имя – croque-sot, т.е. «щёлкающий дураков, как орешки». Вряд ли есть необходимость указывать на связь этого образа с булгаковским котом Бегемотом.

[42] Адам де ля Аль пишет это имя как Hellekin.

[43] В оригинале упомянутый пассаж звучит так: «Item aliquando in similitudinem militum venancium vel ludencium, qui dicuntur de familia Allequini vulgariter vel Arturi. Audivi quod, cum quidam rusticus circa Montem Cati portaret facem lignorum ad lunam, vidit infinitam multitudinem canum venaticorum quasi post predaro latrancium, post infinitam multitudinem peditum et equitum; et cum quereret ab uno illorum qui essent, respondit quod essent de familia regis Arturi, ad cujus curiam propinquam venirent, ut ibi bene sibi esset...» (Étienne de Bourbon, Tractatus de diversis materiis praedicalibus, quarta pars «De Fortitudine» § 365. Цит. по изданию под ред. A. Lecoy de la Marche, Anecdotes Historiques, Légendes et Apologues tirés du Recueil inédit d’Étienne de Bourb