Социальное расслоение. Рабство в гомеровское время

Басилеи и знатные относились к верхнему слою гомеровского общества. Большую же часть населения составлял народ — свободные земледельцы, которые довольно часто упоминаются в эпосе. Они чрезвычайно привязаны к своим клерам, заботятся об их орошении и унавоживают их. кмлю они обрабатывают сами, с помощью немногих рабов. К таким людям принадлежал, например, «почтенный старец» Лаэрт, отец Одиссея, о котором в XI песне «Одиссеи» сообщается:

...Отец же твой больше не ходит

В город, в деревне живет у себя.

Ни хорошей кровати,

 Ни одеяла старик не имеет, ни мягких подушек.

В зимнюю пору он дома ночует с рабами своими.

 В пепле вблизи очага, покрывшись убогой одеждой.

В теплую ж пору, как лето придет иль цветущая осень,

 Он в виноградном саду, где попало, на склоне отлогом

Кучу листьев, опавших, себе нагребет для постели...

(Одиссея, XI, ст. 187—194).

Часть свободного населения, разоряемая войнам и обремененная поборами, беднела и попадала в разряд фетов.

Некоторые из них опустились до положения бродяг, живущих под открытым небом. Другие же становились поденщиками, работавшими в ой- косах басилеев и получавшими плату натурой. Один из женихов Пенелопы приглашает Одиссея, вернувшегося под видом странника (XVIII песня), стать поденщиком:

Если б принял тебя, пошел ли б ко мне ты работать

В поле далеком? Тебе я плату бы дал недурную.

Ты собирал бы терновник, сажал бы большие деревья.

Там бы тебе доставлял я обильную пищу; одежду

 Дал бы хорошую; дал бы для ног подходящую обувь

(Там же, ст. 357—361).

Как видно из другого места «Одиссеи», положение поденщиков в гомеровской Греции считалось унизительным, почти безысходным. На эту работу люди шли в самом крайнем случае. Только смерть считалась хуже наемной работы. Умерший Ахилл говорит Одиссею в царстве теней (песня XI):

Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату

У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,

Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью

(Там же, ст. 489—491).

На ухудшение социально-экономического положения свободного населения указывало, между прочим, развитие нищенства, распространенного в эпоху «Одиссеи», отображающей быт более позднего, чем «Илиада», периода. Изможденные, оборванные, с палкой в руках и с сумой за плечами, нищие бродили по селам и городам, от одного дома к другому, прося подаяния.  

  Гомеровское общество уже знает рабство. Появление рабства как социальной категории знаменовало полный переворот во всем строе общественной жизни, в отношении людей к земле и друг другу. С рабством связано разложение родового строя, возникновение частной собственности, классов и государства.

  Рабство в своем развитии прошло несколько этапов: от домашнего, или патриархального, до рабства в классической форме. В гомеровской Греции существовало главным образом домашнее рабство, при котором удельный вес несвободного труда в общественном производстве был еще очень незначителен и рабы использовались главным образом как домашняя прислуга. У многих басилеев имелись рабы, домашние слуги, повара, конюхи, виночерпии, экономы и т. д. — или рабочие в домашних мастерских. В женских мастерских при гинекеях — помещениях для женщин — работали искусные мастерицы. В сельском хозяйстве, земледелии и скотоводстве, на виноградниках и оливковых посадках рабский труд применялся в ограниченных размерах.

Вначале недифференцированный труд рабов-слуг постепенно стал дифференцироваться. В эпосе упоминаются рабы — коровники, свинари, пахари и т. д., «начальники рабов», старшие и младшие рабы. В ткацких мастерских Алкиноя, Одиссея и других басилеев опытные мастерицы изготавливали тонкие, изящные и крепкие ткани, рассчитанные на избалованный восточными изделиями вкус военной родовой знати. Каждая мастерица выполняла определенную работу, что предполагало известную специализацию.

Но рабство, даже патриархальное, остается рабством. Несвободный человек не мог быть заинтересованным в результатах своего труда:

Если власти хозяина раб над собою не чует,

Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий

Зевс человеку, который на рабские дни осужден им

(Одиссея, XVII, 320—323).

Между мелкими владельцами и их рабами сохранились еще патриархальность и простота отношений. Те и другие вместе живут, вместе едят и спят. Но во дворцах басилеев эти патриархальные отношения начинают исчезать. Различия между рабами и свободными становятся заметнее. Одиссей близок с некоторыми рабами — раба Эвмея, например, он считает даже своим другом. Но в той же поэме (песня XXII) мы встречаем и сцену жестокой расправы над рабами, уличенными в сговоре с женихами Пенелопы:

Так на канате они голова с головою повисли,

 Петлями шеи стянули, чтоб умерли жалкою смертью.

Ноги подергались их, но недолго, всего лишь мгновенье.

Выведен был и Мелантий на двор чрез преддверие зала.

 Уши и нос отрубили ему беспощадною медью,

Вырвали срам, чтоб сырым его бросить на пищу собакам,

Руки и ноги его в озлоблении яром отсекли

(Там же, ст. 471—477).

Главным источником рабства как в гомеровской, так и в послегомеровской (классической) Греции служили войны и пиратские набеги. Об одном набеге на Египет рассказывается в XIV песне «Одиссеи»:

Прочим спутникам верным моим приказал я на берег

Вытащить все корабли и самим возле них оставаться,

А соглядатаев выслал вперед на дозорные вышки,

Те же в надменности духа, отваге своей отдаваясь,

Ринулись с вышек вперед, прекрасные нивы египтян

Опустошили, с собой увели их супруг и младенцев...

(Там же, ст. 260—265).

Установить численность рабов в отдельных хозяйствах очень трудно: в поэмах ничего определенного об этом не говорится; когда же в них приводи гея число рабов, неизменно фигурирует одна и та же цифра 50, причем «они относится только к рабам, непосредственно используемым в самом ломе. И в «Илиаде» и в «Одиссее» упоминания о рабах сравнительно редки. Центральная роль в хозяйственной жизни гомеровского общества, безусловно, еще принадлежала свободным людям. Свободные общинники, своим трудом обрабатывавшие землю на принадлежавших им клерах, составляли, видимо, основную массу населения гомеровской Греции. В то же время в обществе интенсивно развивался процесс социально-имущественной дифференциации, порождавший острые противоречия.

Родовая знать в поэмах противопоставляется массе «худородных» и «дурных» людей. В отличие от них знать величает себя «благородными», «хорошими», «жирными» и «тучными» людьми, ведущими свой род от богов. Хотя теневые стороны социальной жизни гомеровского общества в поэмах не подчеркиваются в связи с эпическим характером повествования, социальный антагонизм между знатью и рядовыми общинниками прорывается очень часто. Например, во II песне «Илиады» описывается сходка воинов, созванная Агамемноном для решения вопроса о продолжении войны или снятии осады. Сходка протекала очень бурно. После речей вождя от лица рядовых воинов выступил Терсит. Он обращается к Агамемнону с такими словами:

 

Чем ты опять недоволен, Атрид, и чего ты желаешь?

Меди полна твоя ставка, и множество в ставке прекрасных

Женщин — отборнейших пленниц, которых тебе мы, ахейцы,

Первому выбрать даем, когда города разоряем.

Золота ль хочешь еще, чтоб его кто-нибудь из троянских

Конников вынес тебе для выкупа сына, который

Связанным был бы иль мной приведен, или другим из ахейцев?

...Подходящее ль дело,

Чтоб предводитель ахейских сынов вовлекал их в несчастье?

(Там же, ст. 225—233)

Из этой речи Терсита видно, какие чувства питали воины ко всем баси- леям, и прежде всего к «басилею басилеев» Агамемнону. Видимо, стремясь ослабить впечатление от этого смелого выступления, нашедшего живой отклик у части слушателей, автор поэмы наделяет Терсита очень непривлекательными внешними данными: он и косоглаз, и хромоног, горбат, с остроконечной плешивой головой.

В конце концов Одиссей избил Терсита, наказав его за «безумную дерзость». В связи с этим поэт замечает, что самым «знаменитым» из всех подвигов Одиссея было усмирение «буйного ругателя» Терсита, дерзкими словами поносившего «Зевсу любимых царей». Таким образом, социальные противоречия достигли в то время уже значительной остроты.

В процессе начавшегося разложения военной демократии значение агоры уменьшилось. Фратрии и филы постепенно превращались в аристократические учреждения, руководимые представителями немногих влиятельных родов. Энгельс так определяет развитие этого процесса: «Мы видим, таким образом, в греческом строе героической эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствовало накоплению богатств в семье и делало семью силой, противостоящей роду; обратное влияние имущественных различий на организацию управления посредством образования первых зародышей наследственной знати и царской власти; рабство сначала одних только военнопленных, но уже открывающее перспективу порабощения собственных соплеменников и даже членов своего рода; начавшееся уже вырождение древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение этой войны в регулярный промысел; одним словом, восхваление и почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми порядками с целью оправдания насильственного грабежа богатств. Недоставало еще только одного: учреждения, которое не только ограждало бы вновь приобретенные богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только сделало бы прежде столь мало ценившуюся частную собственность священной и это освящение объявило бы нынешей целью всякого человеческого общества, но и приложило бы печать и всеобщего общественного признания к развивающимся одна за другой новым формам приобретения собственности, а значит, и к непрерывно ускоряющемуся накоплению богатств; недоставало учреждения, которое увековечило бы не только начинающееся разделение общества на классы, но и право имущего класса на эксплуатацию неимущего и господство первого над последним.

И такое учреждение появилось. Было изобретено государство»1.

Появление государства было уже новой эпохой в истории греческого общества.

 

«Греческое общество на исходе IX в. до н. э., как оно рисуется нам на основании данных Гомера, — это рождающееся классовое общество с рельефно выступающей множественной градацией в среде некогда равных общинников-сельчан.

Наверху социальной пирамиды — родовая аристократия, комплектующаяся из «богом рожденных» и «богом вскормленных», как их определяет эпический поэт, царей-басилевсов и их сородичей, чье реальное господство опирается на традиционное верховенство знатных семей в общинах, на ведущую их роль в делах войны и на предоставленные им от общин и закрепленные в наследственное владение лучшие и большие наделы земли — теменосы (об этих привилегиях царей см.: Илиада, XII, 310; обстоятельное описание царского надела — там же, XVIII, 550). Ниже — масса простого народа, главным образом земледельцев, чье положение свободных общинников — крестьян и воинов — непосредственно зависит от сохранения полученных ими от общины земельных участков — клеров. Еще ниже — утратившие эти однажды данные им наделы «бесклерные мужи», бедняки, которых нужда заставляет идти к богатому и знатному соседу в поденщики, превращая, таким образом, в презренных и забитых батраков-фетов. И, наконец, на самом социальном дне — рабы, добытые войной или пиратством, используемые уже достаточно широко и в сельском хозяйстве (в садоводстве и скотоводстве), и в домашних работах, и для личных услуг. Их сравнительно патриархальное положение с точки зрения бытовой не исключает, однако, вполне определенного состояния рабства в принципиальном плане, поскольку господину, владеющему рабами, возможно и распоряжаться ими, и творить над ними суд и расправу по собственному произволу (ср. расправу Одиссея над своими неверными рабами. Одиссея, XXII, 390).

Множественность и пестрота социальных градаций в гомеровском обществе не должны, однако, затемнять главных, отчетливо различаемых и не раз подчеркиваемых в эпосе классовых отличий. Это, во- первых, в среде свободных людей — противоположение аристократии и простого народа, демоса (см. в особенности в «Илиаде», в сцене испытания войска, II, 188 и 198: царь, знаменитый муж, и человек из народа), противоположение, которое оттеняется характерной, весьма разработанной социально-этической терминологией, выдающей аристократическую ориентацию эпического поэта. Знатные для него — «мужи хорошие», «лучшие», «доблестные», «герои» по преимуществу, тогда как простолюдины — «мужи плохие», «худые» и т. п. Во- вторых, не менее отчетливое и, по крайней мере, столь же важное противоположение свободных и рабов (ср. метафорическое противопоставление в «Илиаде», VI, 455 и 463: день свободы и день рабства). Эти две оппозиции не то что намечают, а отчетливо уже обозначают заглавные социальные водоразделы античного рабовладельческого общества.

Глубокому социальному расслоению гомеровского общества соответствуют и другие важные признаки далеко зашедшего разложения традиционного строя. Перерождение затронуло саму организационную структуру древнего общества: при видимом сохранении общинных форм организации в лице, в частности, таких подразделений верхнего уровня, как фратрия и фила (Илиада, II, 362—366), бросается в глаза отсутствие рода — этой важнейшей низовой ячейки первобытного общества. Род у Гомера — понятие генеалогическое, а не структурное; в общественной жизни его место вполне заступила другая и более прогрессивная ячейка — индивидуальная семья и хозяйство, ойкос. Соответственно и в сфере собственнических отношений общинное начало сохраняется лишь в качестве некоего суверенного и регулирующего навершия (изначальное распределение земли между соплеменниками — Одиссея, VI, 10; контроль над землевладением и землепользованием может подразумеваться в сцене — Илиада, XII, 421—423; выделение из общественного фонда теменосов для знати — Илиада, VI, 194— 195; IX, 576—580; XII, 313—314; XX, 184—186), между тем как в повседневной реальности утвердился частновладельческий принцип. Причем этот новый прогрессивный тип владельческого права проявляется в отношении не только рабов и прочей движимости, но и земли, что находит выражение и подтверждение в стихийно развивающемся движении земельной собственности (ср. появление «бесклерных» и «многоклерных» людей — Одиссея, XI, 490 и XIV, 211). Соответственно и в сфере высшей уголовной ответственности наряду и на смену кровнородственной поруке и мести отчетливо выступает новый принцип личной ответственности и штрафа (ср.: для кровной мести — Одиссея, XXIII, 118— 122; XXIV, 430—437; для штрафа — Илиада, IX, 632—636). Принимая во внимание совокупность всех этих признаков, можно смело утверждать, что в плане социальном, по крайней мере к исходу периода, гомеровские греки явно находились уже на грани разрыва с традиционным общинным порядком и перехода на стадию цивилизации со всеми присущими ей элементами и качествами — хозяйством индивидуальной семьи, господством частновладельческого принципа и разделеним общества по имущественной и правовой градации на более или менее четкие социальные группы.

Равным образом и в сфере политической, хотя до рождения правильного государства дело еще не дошло, о подлинном народоправстве первобытнообщинной поры говорить уже, конечно, не приходится. Традиционная структура управления в лице известной триады народное собрание — совет старейшин — вождь сохраняется, но сохраняется, скорее, внешне, нежели по существу. Собрания общинников (воинов) созываются от случая к случаю по прихоти знатной верхушки, и служат эти сходки для обоснования и проведения мер, отвечающих интересам прежде всего самой знати. И это верно как для ахейского войска под Троей, так и для мирной Итаки — и там и здесь всем заправляют знатные патроны общины.

Насколько простой народ политически принижен и оттеснен на задний план, видно по знаменитому эпизоду с испытанием войска во II песне «Илиады», в сцене, где Одиссей окриками и ударами скипетра обуздывает ораторов из народа, в частности и Терсита, вздумавшего в общем собрании воинов поносить царей. Эти последние из народных предводителей все более превращаются во всесильных властелинов, чьи автократические замашки и притязания ограничиваются не столько волей народа, сколько ревнивым и заинтересованным отношением к власти прочей знати, добивающейся (и с успехом) установления вместо подозрительной патриархальной монархии собственного корпоративного правления. Реальная власть родовой знати столь велика, что политическая система, современная эпическому поэту, может быть без обиняков определена как аристократическая. И если в рамках следующей, архаической эпохи эта система не утвердилась окончательно и не привела греков к кастовому государству восточного типа, то виной тому был отнюдь не недостаток желания у самой знати, а действие совсем иных, не зависящих от ее воли, объективных факторов (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 78).