Противодействия исламской радикализации молодежи на Северном Кавказе

В работе И.В. Стародубровская «Как бороться с радикализмом молодежи на Северном Кавказе?»[1], на основе анализа проведенного на базе масштабных полевых исследований, делается вывод, что приверженность молодежи на Северном Кавказе исламскому фундаментализму не есть результат воздействия извне. Она порождается внутренней структурой общества, переживающего процессы социальной модернизации. Однако реальную угрозу представляет не исламский фундаментализм в целом, который чрезвычайно разнороден, а его агрессивная политическая разновидность – джихадизм. Государство не может путем поддержки традиционного ислама искоренить привлекательность фундаменталистских взглядов, но может активно влиять на выбор, который делает молодежь между его более умеренными и более радикальными разновидностями. Перестройка государственной политики в этой сфере должна ориентироваться именно на решение данной задачи.

Автор утверждает, что «общеизвестно, что молодежь на Северном Кавказе более подвержена радикальным настроениям, чем в других российских регионах. Причем этот радикализм доходит до крайних форм – участие в насильственных действиях, вооруженное сопротивление, самоподрывы. Выявление причин подобной ситуации, очевидно, выступают необходимой предпосылкой успешного противодействия радикализации. Чрезвычайно популярны сейчас объяснения, связанные с некоей психической патологией либо результатами психологического воздействия, отключающего способность разумно мыслить. Версия о психологическом зомбировании через Интернет в последнее время не только присутствует в обывательских разговорах, но и рассматривается на научных форумах. Распространенность подобных трактовок, скорее всего, объясняется тем, что характерное для радикалов поведение непонятно не только среднестатистическому россиянину, но и не очень знакомому со спецификой Северного Кавказа эксперту, выходя за их представления о нормальности. Другой вариант объяснения связывает радикализм непосредственно со спецификой ислама». Здесь автор выделяет две версии: либо считается, что ислам сам по себе агрессивен и несет потенциал насилия (собственно, на этом и строится идея столкновения цивилизаций; либо говорится, что “правильный” ислам – мирная религия, но из-за рубежа в наш социум сознательно привносится неправильный, искаженный ислам ваххабитского толка, от которого и происходят все беды, связанные с радикализмом молодежи на Северном Кавказе. Наконец, в модель стараются включить и социально-экономические факторы. Считается, что депрессивность северокавказской экономики, массовая бедность и безработица способствуют тому, что не имеющая постоянного занятия молодежь от безделья и неустроенности оказывается подверженной радикальным идеологиям. В целом автор предлагает формулу: «ислам + ваххабитские зарубежные проповедники + неустроенность молодежи + технологии психологического зомбирования = радикализация северокавказской молодежи». Однако, по словам Стародубровской, «подобная конструкция не выдерживает ни теста на внутреннюю логику, ни проверки фактами. С точки зрения фактов, противоречия связаны с двумя моментами. Во-первых, как уже неоднократно приходилось доказывать, представления о массовой безработице и бедности на Северном Кавказе – отчасти миф. Во многих северокавказских регионах активно развивается малый и средний бизнес, однако он в ряде случаев носит теневой характер и не отражается в официальной экономической статистике. Более того, если посмотреть на территории, ставшие (или бывшие) центрами радикализма, то там встречаются наиболее богатые села. Вообще, если попробовать составить портрет села, где с наибольшей вероятностью возникает религиозный раскол, то он будет весьма далек от картины бедной деревушки с покосившимися домишками. Скорее, это достаточно закрытое от внешнего мира (чужаков не любят, семьи стремятся создавать среди своих) зажиточное село, где еще в советское время развивалась теневая экономика, жители активно заняты бизнесом, молодежь с раннего возраста втягивается в предпринимательство. Так что факторы депрессивности экономики и неустроенности молодежи по меньшей мере недостаточны для того, чтобы объяснить сложность ситуации. Во-вторых, не оправдывает себя идея, что радикализация и насилие имеют своим источником исламскую идеологию. Хотя бы потому, что явления, обычно однозначно ассоциируемые с исламом, на самом деле существуют и в рамках протестных движений на основе совершенно других идеологий. Наиболее очевидный пример здесь – террористы-смертники. Популярное объяснение распространенности этого явления состоит в том, что по исламу воин джихада после смерти попадает в рай, и тем самым радикальная исламская молодежь осознанно готова погибнуть таким ужасным способом для достижения вечного блаженства. Однако самоподрывы – отнюдь не изобретение исламского джихада. Наиболее активно эту практику использовали “Тигры освобождения Тамил-Илама” в Шри-Ланке, массово превращая в смертников детей и подростков (средний возраст – менее 15 лет), причем и юношей, и девушек».

В рамках предлагаемой логики также сложно объяснить, почему радикализация молодежи происходит по-разному как в различных северокавказских республиках, так и на Северном Кавказе, с одной стороны, и на других территориях широкого распространения ислама (например, в Поволжье) – с другой. Почему в соседних республиках Кабардино-Балкарской (КБР) и Карачаево-Черкесской (КЧР), которые можно считать если уж не близнецами, то двойняшками, настолько разная ситуация с радикализацией молодежи? В КЧР положение, можно сказать, для северокавказских условий аномально спокойное, тогда как в КБР с начала 2000-х гг. проблема радикализма не сходит с повестки дня. И почему, хотя данная проблема есть и в Дагестане, и в Татарстане, в первом случае она во многом определяет общую ситуацию с молодежью в республике, а во втором – характерна лишь для узкого спектра городских и сельских жителей? Можно, конечно, придумывать теории заговора и конструировать геополитические приоритеты наших предполагаемых противников, но это явно выход за рамки научной картины мира»[2].

Автор объясняет проблемы исламского радикализма так. «В постсоветский период Северный Кавказ, особенно его восточная часть, вступил в период интенсивной ломки традиционных для данного региона общественных отношений, спровоцированной процессами урбанизации и глобализации, причем тут эти процессы начались раньше и проходили более сглажено. Из социологической теории известно, что урбанизация приводит к явлению, которое Э. Дюркгейм назвал аномией (безнормие, беззаконие). Эта ситуация возникает, когда старые, традиционные общественные регуляторы уже не действуют, а новые, характерные для городской жизни, еще не сложились. То есть в обществе фактически отсутствуют нормы, структурирующие отношения между людьми. Подобное положение приводит к многочисленным последствиям, резко увеличивающим вероятность конфликтов. Во-первых, существенно усиливается неопределенность в отношениях между членами общества, любые контакты за пределами узкого круга близких (а иногда и в его рамках) могут иметь непредсказуемые последствия и нести плохо калькулируемые риски. В результате окружающая среда воспринимается как агрессивная и враждебная, причем даже не всегда очевидно, где проходит водораздел “свой–чужой”. Во-вторых, основанные на уже не действующих нормах жизненные модели предков перестают “работать”. Более того, они мешают молодому поколению путем эксперимента и адаптации вырабатывать собственные рецепты выживания и достижения успеха в новых условиях. Тем самым закладывается база для межпоколенческого конфликта. В-третьих, в условиях разрушения традиционной социальной стратификации, традиционных моральных норм и авторитетов единственным критерием успеха становится материальное богатство вне зависимости от того, каким путем оно было нажито. Это вызывает неизбежный протест у молодежи, особенно в тех случаях, когда она чувствует перекрытость для себя вертикальных лифтов и невозможность преодолеть разрыв с теми, кто имеют лучшие «стартовые возможности». Аномия для людей чрезвычайно некомфортна. Она, «…освобождая желания от всякого ограничения, широко открывает дверь иллюзиям, а следовательно, и разочарованию. Человек, внезапно вырванный из тех условий, к которым он привык, не может не впасть в отчаяние, чувствуя, что из-под ног его ускользает та почва, хозяином которой он себя считал… Нарушение всех его привычек вызывает в нем раздражение, которое ищет исхода в каком-нибудь разрушительном поступке»[3]. В таких условиях естественным образом возникает запрос на поиск «точки опоры», на привнесение извне системы правил и норм, которая в обычной ситуации предоставляется членам социума в готовом виде, доставаясь в наследство от предшествующих поколений. Одним из наиболее естественных внешних источников подобной системы выступает идеология нетрадиционного ислама (терминологически правильнее – исламского фундаментализма), которая отвечает указанному запросу наилучшим образом. Эта идеология жестко детерминирует поведение верующего в самых мелких деталях, создавая ощущение устойчивости и определенности.

    Дальнейшая аргументация автора строится на основе анализа результатов полевых исследований, проводившихся в трех северокавказских республиках – КБР, КЧР и Дагестане в 2013–2014 гг. Всего было проведено примерно 70 индивидуальных и групповых интервью с приверженцами исламского фундаментализма, в подавляющем большинстве мужчинами в возрасте 25–40 лет. По мнению респондентов ислам дает уверенность, что тот, кто исполняет все религиозные заповеди, обязательно попадет в рай (в этом состоит своеобразный «контракт» со Всевышним, гарантированный в условиях, когда нет механизмов обеспечения гарантий всех других видов «контрактов»), и это создает у человека ощущение стабильности, которого не обеспечивает текущая жизнь. Такую позицию неоднократно приходилось слышать от собеседников на Северном Кавказе. Эта идеология позволяет также легитимизировать межпоколенческий конфликт, противопоставляя авторитету отца – главного в семье, авторитет Бога. Исламский фундаментализм не предполагает и однозначного подчинения «старшему» – шейху, имаму – в вопросах религии, создавая для молодого поколения более широкое поле для самостоятельного поиска ценностей и смыслов, но при этом разрушая рамки, препятствующие радикализации. Степень самостоятельности может трактоваться по-разному: от умеренного варианта сопоставления аргументации различных религиозных авторитетов и выбора наиболее убедительной точки зрения до отторжения каких-либо авторитетов в данной сфере.

Что особенно важно, в отличие от многих других сообществ, обеспечивающих групповую солидарность на Северном Кавказе, исламское сообщество имеет очень низкие «барьеры входа», к нему могут примкнуть все желающие вне зависимости от уровня образования, социального статуса, дохода, если только они разделяют данную идеологию.

Наконец, эта идеология дает оправдание протестным настроениям. С одной стороны, она позволяет осуждать общество, построенное на приоритете материального богатства, клановости, коррупции, как не соответствующее божественным установлениям. С другой стороны, противопоставляет ему общество порядка и справедливости – исламский халифат, где жизнь будет организована в соответствии с законом Всевышнего, то есть шариатом.

По словам Стародубровской, «исламский фундаментализм на Северном Кавказе – не привнесенное извне явление: запрос на него растет из самой структуры общественных отношений в регионе. И это не та проблема, которую можно решить строительством десятка заводов и пары горнолыжных курортов. Значит ли это, что напряженность на Северном Кавказе будет сохраняться и радикализации молодежи фактически нет альтернативы? Если исходить из стереотипных представлений об исламе на Северном Кавказе, то на этот вопрос напрашивается положительный ответ. Однако насколько верны сами эти представления? Общераспространенное представление о ситуации в исламе в регионе укладывается в следующую схему. Есть традиционный ислам, который совместим со светским государством, не несет в себе потенциала радикализма и стоит на страже консервативных ценностей. И есть нетрадиционный ислам, сторонники которого – ваххабиты – поддерживают вооруженную борьбу против существующей власти как государства неверных (либо сами участвуют в незаконных вооруженных формированиях, либо сочувствуют и готовы помогать), настроены на отделение Северного Кавказа от России и вообще готовы убить любого немусульманина. Соответственно, задача государства – всемерно поддерживать традиционный ислам и всячески выкорчевывать любые ростки исламского фундаментализма. Проблема, однако, состоит в том, что данная модель не только предельно упрощает, но и значительно искажает существующую ситуацию, давая совершенно неправильные сигналы лицам, принимающим решения в данной сфере. Во-первых, само по себе понятие «традиционный ислам» – достаточно расплывчато. В разных регионах, у разных народов традиции в этом отношении различаются. Так, часть населения Северного Кавказа относится к ханафитскому мазхабу, часть – к шафиитскому, и эти мазхабы (толки или правовые школы в исламе) имеют определенные особенности как в правовой интерпретации ислама, так и в обрядовой части. Поэтому шафиитский мазхаб, вполне традиционный в Дагестане, может восприниматься в КЧР как проявление радикализма. Существенной спецификой обладает и суфизм – мистическое течение, предполагающее беспрекословное повиновение духовному лидеру (шейху), причем между различными шейхами также могут существовать противоречия. Кроме того, традиционный ислам можно трактовать как «народный ислам» – систему верований, подвергшихся большому влиянию неисламских обычаев и традиций, что неприемлемо для получивших хорошее исламское образование. Наконец, под традиционным исламом часто понимают так называемый ислам официальный, то есть то направление, чьи сторонники контролируют духовное управление мусульман соответствующей республики.

Подавляющее большинство тех течений исламской мысли, которых обычно относят к нетрадиционному исламу, можно охарактеризовать как исламский фундаментализм – стремление жить по тем же правилам, по которым жили мусульмане времен Пророка и четырех праведных халифов, и отрицание любых нововведений (бида) как не соответствующих исламу.

Сейчас достаточно распространено использование в том же контексте термина салафизм. Но это не совсем правильно, ибо не все последователи нетрадиционного ислама относят себя к салафитам (так, сторонники Братьев мусульман или Хизбут-Тахрир отделяют себя от салафитского движения). С точки зрения отношения к политике государства исламский фундаментализм можно разделить на два крупных блока: неполитический ислам и политический ислам. Те, кого можно отнести к первому, стремятся жестко придерживаться исламских правил в частной жизни: во внешнем виде, в обрядности, в соблюдении моральных норм, в благотворительности. Они считают необходимым пропагандировать ислам собственным личным примером. Но при этом не ставят своей задачей воздействовать на изменение общественных отношений, бороться против государства, влиять на власть. С их точки зрения, мусульманин несет ответственность перед Всевышним за себя и свою семью. За ситуацию в обществе отвечает правитель. Политический ислам, или собственно исламизм, характеризует готовность его сторонников так или иначе бороться за построение в будущем исламского государства – халифата. Но исламизм также внутренне не однороден. В его рамках можно выделить несколько крупных блоков. Некоторые его адепты исходят из того, что главное сейчас – осуществлять исламский призыв (даават). Тогда число мусульман будет увеличиваться, и став большинством, они смогут диктовать остальным свои правила. Другие считают, что, наряду с дааватом, важна политическая активность – протестные выступления, правозащитная деятельность. Причем и в рамках этой группы не существует единства по вопросу о том, например, допустимо ли участие в выборах в светском государстве. Но все рассмотренные позиции объединяет то, что политическая борьба должна вестись мирными средствами, предпочтительно в рамках российского законодательства. Поэтому их можно объединить под общим названием умеренных исламистов. Наряду с умеренными, существуют и радикальные исламисты, призывающие к джихаду – вооруженной борьбе против государства неверных. Их правильнее всего называть джихадистами. Справедливости ради надо отметить, что и джихадисты не представляют монолитной массы. Среди них можно выделить придерживающихся более умеренных взглядов (недопустимость убийства мирных жителей и самоподрывов, нежелательность участия женщин в джихаде) и радикальных – когда любое убийство неверного считается благом, и все средства для этого хороши»[4].

Современные молодые люди, особенно носители городской культуры, сознательно подходят к решению данной задачи, слушают проповеди в разных мечетях, общаются с различными исламскими учеными, ищут информацию в Интернете. И их осознанное решение могут предопределять различные обстоятельства. Во-первых, это факторы социализации. То, в каких условиях рос и воспитывался молодой человек, какие ценности он воспринял, не может не влиять на его выбор, даже когда речь идет о протестной идеологии. Проблемная социализация безусловно усиливает привлекательность наиболее жестких, насильственных направлений радикального ислама. Причем к ней можно отнести, например, криминальную социализацию. В 1990-х гг. значительная часть молодежи либо была частью криминальной среды, либо так или иначе с ней взаимодействовала. Практически в каждой республике можно выделить период, когда молодежь из криминала достаточно массово пошла в ислам.

Еще один негативный фактор конфликтной социализации – подростковая героизация насильственного сопротивления. Студенты, старшеклассники рассматривают воинов джихада как робингудов, борцов с несправедливостью, как пример для подражания. Такой феномен существует там, где конфликт длительный и насильственные методы активно используют обе стороны (это явственно наблюдается в Дагестане и КБР, но абсолютно не выявлено в КЧР).

Итак, если у приверженцев исламского фундаментализма нет возможности продвинуться в официальном поле, если вертикальные лифты для них перекрыты, они неизбежно будут вытеснены в протестное поле. И здесь повышается вероятность перехода к вооруженной борьбе.

То же можно сказать и о соотношении выгод и издержек. Если государство дает возможность сторонникам исламского фундаментализма без особых проблем реализовать свои жизненные стратегии в официальном или хотя бы мирном протестном поле, привлекательность джихадистских, насильственных вариантов исламской идеологии неизбежно будет снижаться. В официальном поле расширить подобные возможности целесообразно следующим образом: – прекратить ограничения на реализацию исламского образа жизни (ношение хиджабов, доступность мечетей) тех, кто не претендуют на участие в политике; – прекратить ущемление так называемого «салафитского бизнеса»: люди, имеющие свое дело, гораздо менее склонны к радикализации – им есть что терять; – предоставить доступ религиозной молодежи наравне со светской к серьезным образовательным программам: узость кругозора – один из важнейших факторов радикализации; одновременно доступ к образованию – важный социальный лифт; – привлекать этот сегмент молодежи к общественно полезным инициативам в тех сферах, которые могут быть для них интересны – городской активизм, борьба с общественными пороками (пьянством, алкоголизмом), поскольку замкнутость подобных сообществ – один из серьезных источников радикализма. Кроме того, необходимо создавать благоприятные условия для реализации исламской молодежи в умеренном протестном поле, в том числе: в сфере гражданской журналистики; в правозащитой деятельности; в политической деятельности, осуществляемой в рамках закона. Понимание того, что собственные цели и интересы в разумных границах можно реализовывать, не прибегая к насилию и запугиванию, существенно снизит оценку выгод вооруженного сопротивления для значительной части исламской молодежи. Можно ли утверждать, что, реализуя такую программу, государство способно полностью решить проблему радикализма на Северном Кавказе? Наверное, это было бы преувеличением. В условиях социального перелома, который происходит сейчас в регионе, когда ранее достаточно традиционное общество оказывается охваченным процессами урбанизации и глобализации, усиление конфликтности объективно.

Модернизационные процессы неизбежно будут генерировать социальные слои, не способные адаптироваться к новой реальности, и они будут склонны к насильственному сопротивлению той действительности, где для них нет никаких шансов к продвижению. Однако при изменении государственной политики масштабы подобных насильственных действий существенно снизятся; стремящиеся к образованию и самореализации представители исламского фундаментализма смогут участвовать в позитивной деятельности, способствующей экономическому и гражданскому развитию республик Северного Кавказа. Что дальше? Вопреки вышеизложенному, в последнее время создается впечатление, что силовая модель реально позволяет решить проблему исламского радикализма. Уровень насилия на Северном Кавказе существенно снизился, подполье ослабло, лидеры боевиков регулярно уничтожаются. Значит ли это, что приведенная выше аргументация в пользу изменения государственной политики неубедительна? На самом деле, любой длительный насильственный конфликт несет в себе потенциал двух противонаправленных процессов. С одной стороны, это тенденция к углублению, дальнейшему развертыванию конфронтации. Она связана с так называемым замкнутым кругом или спиралью насилия. Каждый ее акт порождает новые жертвы, новых мучеников, новые поводы для ненависти и мести хотя бы с одной, а обычно с обеих сторон противостояния. Это усиливает мотивацию к продолжению насилия теми, кто уже втянуты в конфликт, а также способствует включению в его орбиту новых людей. Разрастание напряженности происходит параллельно с ужесточением форм ее проявления, поскольку длительно существующий конфликт порождает такой феномен, как “культура насилия”. Насильственные действия как таковые (вне зависимости от исходных причин конфликта) все более легитимизируются и становятся все менее избирательными.

Прекрасную формулировку мотивации к разрастанию насилия дал Г. Дерлугьян: «Люди не становятся убийцами в одночасье. Для этого требуется эмоциональная брутализация, мотивируемая страхом за себя, местью за своих и дегуманизацией образа противника, к которому перестают применяться человеческие нормы»[5]. Далее, когда в конфликт уже вложены значительные силы и средства, его прекращение как бы обесценивает все прошлые издержки и жертвы его участников. Сохранение же конфликта позволяет придать смысл прошлой деятельности, продолжая ее в будущем. И эти факторы могут с какого-то момента играть более важную роль, чем изначальные ценностные различия, противостояние интересов или борьба за ресурсы. Именно они способствуют продолжению насильственных, террористических действий даже тогда, когда могут быть устранены исходные причины, повлекшие за собой проявления насилия. На Северном Кавказе фактор замкнутого круга насилия действует в отношении уходящих в «лес» исламских радикалов, когда насилие в первую очередь – инструмент личной мести. Но этот же фактор работает в отношении силовиков, которых он провоцирует к неизбирательному насилию в отношении всех исламских фундаменталистов и систематическому превышению своих полномочий. Но с другой стороны, насилие порождает и противоположную тенденцию – к угасанию, исчерпанию конфликта. Ресурсы активного противостояния оказываются не безграничны. Наиболее активные сторонники насилия рано или поздно бывают уничтожены. Люди устают от постоянного напряжения, им хочется более спокойной и комфортной жизни. Усталость от противостояния, стремление к нормализации жизни чувствуются сейчас на Северном Кавказе очень сильно. И тем не менее достигнутое равновесие, очевидно, достаточно неустойчиво. Во-первых, противоречивое действие оказывает фактор ИГИЛ. С одной стороны, он оттягивает радикальную северокавказскую молодежь за пределы страны, уменьшая напряженность внутри. С другой стороны, отказ от каких бы то ни было общецивилизационных принципов в сочетании с подпитываемой им верой в близкое конечное торжество ислама, судя по всему, способствует скрытой радикализации, которая пока не проявляется в каких-либо действиях, но может выплеснуться на поверхность при изменении ситуации. Во-вторых, усталость – фактор временный. В условиях продолжения давления на мусульман в любом случае если не это, то следующее поколение, не испытавшее на себе в полной мере тягот длительного противостояния, может вернуться к открытому насильственному конфликту как базовой стратегии. И все издержки предшествующего периода могут повториться. Наконец, в-третьих, усталость и отчужденность – не тот социальный фон, который может способствовать позитивным изменениям на Северном Кавказе. Необходимо признать, что на сегодня значительная часть тамошней молодежи, в первую очередь городской, придерживается нетрадиционного ислама. И во многом это социально активная прослойка людей, не равнодушных к будущему той территории, где они проживают, заинтересованных в развитии образования, культуры поведения, урегулировании конфликтов. И вопрос не просто в том, чтобы нейтрализовать эту энергию, но в том, чтобы использовать ее для решения созидательных задач. Без принципиального изменения политики в этой сфере такой поворот вряд ли осуществим.

1.6. Профилактика экстремизма в области межэтнических и межконфессиональных отношений

Понимание сущности экстремизма, особенностей межэтнических и межконфессиональных отношений в обществе необходимо для эффективной работы по раннему предупреждению возникновения любых проявлений экстремизма. Экстремизм несет в себе глобальную угрозу мирной жизни сообществ, ставит преграды на пути развития государства, подрывает устои внутренней и международной стабильности, поэтому во всем мире заметно вырос интерес к профилактике экстремизма, в первую очередь, в сфере межэтнических и межрелигиозных отношений.

Россия многонациональное, многоконфессиональное государство и недооценивать, а тем более игнорировать проблемы обострения межнациональных, межэтнических и межрелигиозных отношений недопустимо и крайне опасно. Для успешной профилактики экстремизма органам государственной и муниципальной власти необходимо владеть знаниями, умениями и навыками в сфере регулирования межэтнических и межконфессиональных отношений и на основе комплексных знаний осуществлять грамотные действия, обеспечивающие в регионах страны в целом политическую стабильность и правопорядок.

В России проблема экстремизма приобрела новое звучание в последние годы. Уровень опасности экстремизма в регионах возрос. По некоторым оценкам наблюдаются тенденции радикализации обществ, создающие благоприятную почву для экстремизма. В этой связи перед органами государственной власти стоит первоочередная задача особой важности - профилактики экстремизма.

Особую опасность сегодня представляет формирование так называемой «идейной платформы» националистических сил в составе международных экстремистских и террористических организаций, нацеленных на идею административно-территориальных изменений в регионах, на потуги нарушения территориальной целостности России.

Основными источниками экстремизма могут являться: смена ценностных оснований развития общества; отсутствие объединяющей идеологии; социальные проблемы, которые могут быть еще и усиленные экономическим кризисом; коррупция; снижение общего культурного уровня населения, многочисленные «фобии»: русофобия, исламофобия и другие. Источниками экстремизма также могут явиться: социальное расслоение общества, духовная дезориентация населения, противоречия между религиями и конфессиями.

Одним из современных инструментов разжигания этнической розни и совершения на ее основе преступлений, используемых экстремистами, является в частности Интернет. В экстремистской среде становится все более популярным применение видеороликов и использование социальных сетей. Преступники часто выкладывают в сеть Интернет видеоролики нападений на людей другой национальности. Таким способом экстремистские организации стремятся дестабилизировать обстановку в стране. Такая деятельность разжиганию межнациональной и межрелигиозной розни и должна пресекаться всеми методами и средствами.

Особую опасность представляют международные экстремистские и террористические организации, преступная деятельность которых распространяется по разным регионам нашей страны.

Молодежь наиболее восприимчивой к радикальным идеям в силу своей неопытности, и, порой, отсутствию воспитательного наставничества со стороны родителей и общества. Отмечены попытки расширения сферы влияния некоторых организаций, использующих псевдопатриотическую и националистическую риторику, путем прикрытия своей экстремистской деятельности под маской спортивных фанатов. Все это создает предпосылки к увеличению количественного состава националистических группировок и популяризации экстремистской идеологии. В последнее время вызывающими становятся попытки лидеров ряда объединений национал-радикальной направленности к организации несанкционированных массовых политизированных акций.

Радикальные формы ислама, неоязычества, некоторых так называемых новых религиозных движений, также представляют серьезную угрозу общественной безопасности.

Экстремизм в молодежной среде - одна из острейших проблем современной России. В молодежной среде растет количество преступлений, повышается уровень насилия, в ней экстремизм становится все более организованным. По данным МВД РФ, сегодня в стране действуют около 150 экстремистских молодежных группировок, в деятельность которых вовлечены почти 10 тысяч человек.

Экстремизм на религиозной почве - разжигание ненависти в сфере межрелигиозных и межконфессиональных отношений. Может проявляться в различных формах, например, радикализация (в средствах осуществления своих целей) фундаментализма, либо как крайняя форма радикальных идеологий (часто - каких-то маргинальных религиозных групп).

Социальный экстремизм - преступления по мотивам социальной ненависти.

Этнический экстремизм - на почве межэтнической розни. Экстремизм в сфере миграционных отношений - радикальные действия миграционных организаций и отдельных мигрантов в отношении местного населения и органов государственной и муниципальной власти или же местного населения в отношении мигрантов и другие формы экстремизма.

Крайние проявления экстремизма возникают не сразу, они чаще всего бывают следствием латентных фаз экстремистской деятельности организаций и религиозных групп (формирование идеологии экстремизма, пропаганда идеологии экстремизма и др.), как правило, экстремистские настроения подогреваются длительным накоплением противоречий в обществе. В этой связи важное место в системе мер противодействия экстремизму отводится профилактике экстремизма.

На региональном уровне федеральные законы Российской Федерации развиваются и уточняются применительно к местным условиям. К настоящему времени разработаны и действуют множество региональных нормативных правовых актов, регулирующих профилактику экстремизма в сфере межэтнических и межрелигиозных отношений.

Вопросы профилактики экстремизма в сфере межэтнических и межрелигиозных отношений нашли отражение и в миграционном законодательстве. Принят целый ряд законов и подзаконных актов, которые можно отнести к правовым регулятивным механизмам профилактики экстремизма в среде мигрантов. Среди них особое значение имеют нормативные акты в отношении беженцев и вынужденных переселенцев, акты по иммиграционному контролю, акты, регулирующие въезд/выезд, проживание и пребывание иностранных граждан и лиц без гражданства и др.

К числу основных механизмов профилактики экстремизма в сфере межэтнических и межрелигиозных отношений, относятся:

- концептуализация государственной политики. В концепциях обозначаются масштабные проблемы в обществе, излагаются взгляды высшего руководства на проводимую ими политику по решению этих проблем. Концептуальные положения являются руководством к действию для органов законодательной, исполнительной и судебной власти на всех уровнях. Посредством концепций осуществляется политическое управление общественными процессами. В настоящее время действует Концепция государственной национальной политики Российской Федерации, утвержденная Указом Президента Российской Федерации от 15.06.1996 N 909. В этом документе обозначены основные направления государственной политики, связанные с профилактикой экстремизма в сфере этнических отношений и в духовной сфере:

- формирование и распространение идей духовного единства, дружбы народов, межнационального согласия, культивирование чувства российского патриотизма; распространение знаний об истории и культуре народов, населяющих Российскую Федерацию;

- сохранение исторического наследия и дальнейшее развитие национальной самобытности и традиций взаимодействия славянских, тюркских, кавказских, финно-угорских, монгольских и других народов России в рамках евразийского национально-культурного пространства, создание в обществе атмосферы уважения к их культурным ценностям;

- обеспечение оптимальных условий для сохранения и развития языков всех народов России, использования русского языка как общегосударственного;

- укрепление и совершенствование национальной общеобразовательной школы как инструмента сохранения и развития культуры и языка каждого народа наряду с воспитанием уважения к культуре, истории, языку других народов России, мировым культурным ценностям;

- учет взаимосвязи национальных обычаев, традиций и обрядов с религией, поддержка усилий религиозных организаций в миротворческой деятельности.

Реализация прав и свобод граждан России различной этнической принадлежности может осуществляться на основе многовариантных форм национально-культурного самоопределения народов, в том числе одной из таких форм должна стать национально-культурная автономия, позволяющая гражданам Российской Федерации, принадлежащим к различным национальным общностям решать вопросы сохранения и развития своей самобытности, традиций, языка, культуры, образования.

Важная роль в становлении и развитии национально-культурной автономии отводится органам местного самоуправления, которые призваны непосредственно выражать интересы жителей и способствовать более гибкому учету их национально-культурных запросов.

В рамках национально-культурной автономии граждане Российской Федерации независимо от территории проживания реализуют свое право:

- создавать самоуправляемые общественные образования в местах компактного проживания национальных и этнических групп;

- формировать в рамках действующего законодательства ассоциации и другие общественные объединения, способствующие сохранению и развитию культуры, более полному участию национальных групп в общественно-политической жизни страны;

- получать поддержку со стороны органов государственной власти;

- обращаться через национально-культурные ассоциации и объединения в органы государственной власти, органы местного самоуправления и представлять свои нацио