Этика мести Гамлета. Кульминация трагедии.

 У Гамлета есть своя этика мести. Он хочет, чтобы Клавдий узнал, за что его ожидает кара. Он стремится возбу­дить в Клавдии сознание его вины. Этой цели посвящены все действия героя вплоть до сцены «мышеловки». Нам такая психология может показаться странной. Но надо знать историю кровавой мести эпохи; когда возникла особая изощренность отплаты врагу, и тогда станет понятной тактика Гамлета. Ему надо, чтобы Клавдий проникся сознанием своей преступности, он хочет покарать врага сначала внутренними терзания­ми, муками совести, если она у него есть, и лишь по­том нанести роковой удар так, чтобы он знал, что его карает не только Гамлет, а нравственный закон, все­человеческая справедливость.

Много позже, в спальне королевы, сразив мечом спрятавшегося за занавесом Полония, Гамлет в том, что кажется случайностью, видит про­явление высшей воли, воли небес. Они возложили на него миссию быть Scourge and minister — бичом и ис­полнителем их предначертания. Именно так смотрит Гамлет на дело мести. А что означают слова: «им покарав меня и мной его»? (1 ;С.101)

Что Полоний наказан за свое вмешательство в борьбу между Гамлетом и Клавдием, явствует из слов Гам­лета: «Вот как опасно быть не в меру шустрым» А за что же наказан Гамлет? За то, что действо­вал необдуманно и сразил не того, кого хотел, и тем самым дал понять королю, в кого он метил.

Наша следующая встреча с Гамлетом происходит в галерее замка, куда его вызвали. Гамлет приходит, не зная, кто и зачем ожидает его, весь во власти своих мыслей, выражает их в своем самом знаменитом монологе.

Монолог «Быть иль не быть» — высшая точка сом­нений Гамлета. Он выражает умонастроение героя, момент наивысшего разлада в его сознании. Уже по одному этому было бы неверно искать в нем строго логики. Ее нет здесь. Мысль героя переносится с одного предмета на другой. Он начинает размышлять об одном, переходит к другому, третьему и ни на один из

вопросов, им самим же поставленных перед собой, не полу­чает ответа.

Означает ли для Гамлета «быть» только жизнь вообще? Взятые сами по себе первые слова монолога могут быть истолкованы в этом смысле. Но не требу­ется особого внимания, чтобы увидеть незаконченность первой строки, тогда как следующие строки раскры­вают смысл вопроса и противопоставление двух поня­тий - что значит «быть» и что - «не быть»:

Что благородней духом -покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством ?

Здесь дилемма выражена совершенно ясно: «быть»— значит восстать на море смут и сразить их, «не быть» — покоряться «пращам и стрелам яростной судьбы».

Постановка вопроса имеет прямое отношение к си­туации Гамлета: сражаться ли против моря зла или уклониться от борьбы? Здесь, наконец, с большой силой  проявляется противоречие, выражения которого встречались и раньше. Но в начале третьего акта Гамлет опять оказывается власти сомнений. Эти перемены настроений крайне характерны для Гамлета. Мы не знаем, свойственны ли  ему колебания и сомнения в счастливую пору его жизни. Но теперь эта неустойчивость проявляется со всей несомненностью.

Какую же из двух возможностей выбирает Гамлет?   «Быть», бороться — таков удел, принятый им на себя. Мысль Гамлета забегает вперед, и он видит один из исходов борьбы — смерть! Здесь в нем просыпается мыслитель, задающийся новым вопросом: что такое смерть? Гамлету снова видятся две возможности того, что ожидает человека после кончины. Смерть  есть погружение в небытие при полном отсутствии сознания:

                    Умереть, уснуть —

И только: и сказать, что сном кончаешь

Тоску и тысячу природных мук…

Но есть и страшная опасность: «Какие сны приснятся в смертном сне,//Когда мы сбросим этот бренный шум…». Может быть, ужасы загробной ни похуже всех бед земных: «Вот что сбивает нас; где причина// Того, что бедствия столь долговечны…». Идальше:

Вчитаемся в мо­нолог и станет ясно, что Гамлет рассуждает вообще — обо всех людях, а им не доводилось встречаться с выходцами из потустороннего мира. Мысль Гамлета вер­на, но с фабулой пьесы она расходится.

Второе, что бросается в глаза в этом монологе,— мысль о том, что от тягот жизни легко избавиться, если «Дать себе расчет простым кинжалом».

 Теперь обратимся к той части монолога, в которой перечисляются бедствия людей в этом мире:

Кто снес бы плети и глумленье века,

Гнет сильного, насмешку гордеца,

        Боль презренной любви, судей медливость,

       Заносчивость властей и оскорбленья.

       Чинимые безропотной заслуге,

        Когда б он сам могдать себе расчет…

 Заметим: ни одно из этих бедствий не касается Гам­лета. Он рассуждает здесь не о себе, а обо всем на­роде, для которого Дания действительно тюрьма. Гам­лет предстает здесь как мыслитель, озабоченный тяж­кой судьбой всех людей, страдающих от несправедли­востей. (1;С.104)

  Но то, что Гамлет думает обо всем человечестве,— ещё одна черта, говорящая о его благородстве. Но как же быть нам с мыслью героя о том, что все­му можно положить конец простым ударом кинжала? Монолог «Быть иль не быть» от начала до конца про­низан тяжким сознанием горестей бытия. Можно смело сказать, что уже начиная с первого монолога героя ясно: жизнь не дает радостей, она полна горя, неспра­ведливости, разных форм поругания человечности. Жить в таком мире тяжело и не хочется. Но Гамлет не  должен расстаться с жизнью, ибо на нем лежит задача мести. Расчет кинжалом он должен произвести, но не над собой!

Монолог Гамлета заканчивается мыслью о природе раздумий. В данном случае Гамлет приходит к неутешитель­ному выводу. Обстоятельства требуют от него действия, а раздумья парализуют волю. Гамлет признает, что избыток мысли ослабляет спо­собность к действию (1;С. 105).

Как уже сказано, монолог «Быть иль не быть» — выс­шая точка раздумий и сомнений героя. Он приоткрывает нам душу героя, которому непомерно тяжело в мире лжи, зла, обмана, злодейства, но который тем не менее не утратил спо­собности к действию.

В этом мы убеждаемся, наблюдая его встречу с Офелией. Как только он замечает ее, его тон сразу ме­няется. Перед нами уже не задумчивый Гамлет, раз­мышляющий о жизни и смерти, не человек, полный сомнений. Он сразу надевает личину безумия и гово­рит с Офелией жестко. Выполняя волю отца, она за­вершает их разрыв и хочет вернуть подарки, некогда полученные от него. Гамлет тоже делает все, чтобы оттолкнуть от себя Офелию. «Я вас любил когда-то»,— говорит он сначала, а потом отрицает и это: «я не лю­бил вас». Речи Гамлета, обращенные к Офелии, полны изде­вок. Он советует ей идти в монастырь: «Уйди в мона­стырь; к чему тебе плодить грешников?» «Или, если уж ты непременно хочешь замуж, выходи замуж за ду­рака, потому что умные люди хорошо знают, каких чу­довищ вы из них делаете». Король и Полоний, подслушивавшие их разговор, лишний раз убеждаются в безумии Гамлета (1; С. 106).

     Сразу после этого Гамлет дает наставления акте­рам, и в его речи нет и следа умопомешательства. Наоборот, сказанное им вплоть до нашего времени цитируется как бесспорная основа эстетики те­атра. Нет следов безумия и в следующей речи Гамле­та, обращенной к Горацио, в которой герой выражает свой идеал человека, а затем просит друга понаблю­дать за Клавдием во время представления. Новые штрихи, которые появились в образе Гамлета в сцене беседы с актерами - теплота души, вдохновение художника, рассчитывающего на взаимопонимание (3; С. 87)

Играть безумного Гамлет начинает опять лишь тог­да, когда весь двор во главе с царственными особами приходит посмотреть заказанный принцем спектакль.

На вопрос короля, как он поживает, принц резко отвечает: «питаюсь воздухом, пичкаюсь обещаниями; так не откармливают и каплунов» Смысл этой реплики становится понятным, если мы вспомним, что Клавдий объявил Гамлета своим наслед­ником, и это подтверждает Розенкранц. Но Гамлет понимает, что король, убивший своего брата, преспокойно может расправить­ся и с ним. Недаром принц говорит Розенкранцу: «пока трава растет…» За этим началом пословицы следует: «…лошадь может сдохнуть».

Но заметнее всего вызывающий характер поведе­ния Гамлета, когда он отвечает на вопрос короля, нет ли чего-нибудь предосудительного в пьесе: «Эта пьеса изображает убийство, совершенное в Вене; имя гер­цога — Гонзаго; его жена — Баптиста; вы сейчас уви­дите; это подлая история; но не все ли равно? Вашего величества и нас, у которых душа чиста, это не касается…». Еще резче и прямее звучат слова, когда на сцене Луциан вливает яд в ухо спящего короля (актера); «комментарий» Гамлета не оставляет сомнений: «Он отравляет его в саду ради его державы. Его зовут Гон­заго. Такая повесть имеется и написана отменнейшим итальянским языком. Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены» . Здесь сарказм имеет уже два адреса. Впрочем, и вся пьеса, разыгрываемая актерами, метит одновременно и в Клавдия; и в Гертруду! (1; С. 107)

Поведение короля, прервавшего представление, не оставляет у Гамлета никаких сомнений: «я за слова Призрака поручился бы тысячью золотых». Горацио подтверждает наблюдение Гамлета — король смутился, когда театральный злодей влил яд в ухо спящего короля.  

После представления Розенкранц и Гильденстерн являются к Гамлету, они сообщают ему о том, что ко­роль расстроен и что мать приглашает его для беседы. За этим следует одно из самых знаменитых мест пьесы.

Розенкранц делает еще одну попытку вызнать тай­ну принца, ссылаясь на их прежнюю дружбу. После этого Гамлет разыгрывает Полония и наконец, после всех треволнений этого дня и вечера, остается один. Теперь, оставшись один, Гамлет признается себе (и нам):

…сейчас я жаркой крови

Испить бы мог и совершить такое,

Что день бы дрогнул.

Гамлет обрел уверенность в вине Клавдия. Он соз­рел для мести: готов расправиться с королем и открыть матери всю ее преступность. (1; С.108)

     «Мышеловка» – кульминация трагедии. Гамлет до­бивался верного  второго и третье­го актов. Никто из действующих лиц, за исключением Горацио, не знает тайны, которую поведал принцу Призрак. Зрители и читатели осведомлены о ней. Они склонны поэтому забывать, что у Гамлета есть тайна и что все его поведение обусловлено стремлением по­лучить подтверждение слов Призрака. Единственный, кто озабочен поведением Гамлета по-настоящему,— Клавдий. Он хотел бы поверить Полонию, что Гамлет лишился рассудка из-за того, что Офелия отвергла его любовь. Но во время свидания он мог убедиться, что не Офелия изгнала его из своего сердца, а Гамлет от­рекся от любимой девушки. Он расслышал странную угрозу принца: «у нас не будет больше браков; те, кто уже в браке, все, кроме одного, будут жить…». Тогда Клавдий не мог еще знать, что она означает,— может быть, всего лишь недовольство по­спешным браком матери. Теперь противники знают друг о друге главное.

Клавдий сразу принимает решение. Он, вначале удерживавший принца около себя, чтобы легче было следить за ним, теперь решает отправить его в Англию. Мы еще не знаем всего коварства плана Клав­дия, но видим, что он боится держать принца вблизи. Для этого, как станет ясно очень скоро, у короля есть ос­нования. Теперь, когда Гамлет знает о его преступлении, ни­что не может остановить его мести. И случай, каза­лось бы, подвертывается. Идя к матери, Гамлет ока­зывается один на один с королем, пытающимся отмо­лить свой грех. Гамлет входит, и его первая мысль:

Теперь свершить бы все…

Но рука принца останавливается: Клавдий молится, его душа обращена к небу, и, если его убить, она взойдет на небо. Это — не месть. Не такого возмездия жаж­дет Гамлет:

…буду ль я отмщен,

Сразив его в душевном очищенье,

 Когда он в путь снаряжен и готов?

Нет.  (1 ;С. 109)

Гамлет не кривит душой, не обманывает себя и нас, когда говорит, что убить молящегося Клавдия — значит отправить его на небо. Вспомним сказанное выше об этике мести. Гам­лет видел Призрака-отца, который мучается, потому что умер без надлежащего покаяния, Клавдию Гамлет хо­чет отомстить так, чтобы он в загробном мире вечно корчился от мук. Вслушаемся в речь героя. Разве в ней слышится малейший отголосок душевной слабости?

Назад, мой меч, узнай страшней обхват;

  Когда он будет пьян, или во гневе,

Иль в кровосмесных наслажденьях ложа;

  В кощунстве, за игрой, за чем-нибудь,

В чем нет добра.— Тогда его сшиби.

       Гамлет жаждет действенной мести—отправить Клав­дия в ад на вечные муки. Соответственно умертвить Клавдия в момент, когда король обращается к богу, по мнению Гамлета, равносильно тому, чтобы отправить душу убийцы в рай. (5 ; С. 203)  Когда в следующей сцене Гертруда, опасаясь угро­жающих слов Гамлета, вскрикивает, прося о помощи, из-за занавеса раздается крик. Гамлет, не раздумывая, пронзает это место мечом. Он думает, что его разговор с матерью подслушивал король — и вот подходящий мо­мент, чтоб сразить его. Гамлет с сожалением убежда­ется в своей ошибке — то был всего-навсего лишь По­лоний, «жалкий, суетливый шут». Нет сомнений, что Гамлет метил именно в Клавдия ( 1; С .110) Когда за занавесом падает тело, принц спрашивает мать: «это был король?». Увидев тело По­лония, Гамлет признается: «Я метил в высшего». Удар Гамлета не только не попал в цель, он дал Клавдию ясно понять намерения принца. «Так было бы и с нами, будь мы там»,— говорит король, узнав о гибели Полония.

Таким образом, нет оснований сомневаться в ре­шимости Гамлета. Он не похож на расслабленного че­ловека, утратившего всякую способность к действию. Но это отнюдь не означает, что герой озабочен лишь одной целью — сразить своего обидчика. Весь разговор Гамлета с матерью с несомненностью показывает оже­сточение принца, видящего, что зло захватило и душу такого дорогого для него человека, как его мать.

Мы видели с самого начала трагедии горе Гамле­та, вызванное поспешным браком его матери. В «Мы­шеловке» для нее специально предназначены строки, произносимые актером, игравшим королеву:

Предательству не жить в моей груди.

Второй супруг — проклятие и стыд!

Второй — для тех, кем первый был убит…

Критики спорят, какие шестнадцать строк вставил Гамлет в текст «Убийства Гонзаго». Вероятнее всего те, в которых содержатся прямые упреки матери. Но независимо от того, насколько верно это предположе­ние, Гамлет, после того как прозвучали приведенные здесь слова старинной пьесы, спрашивает мать: «Су­дарыня, как вам нравится эта пьеса?» — и слышит в ответ сдержанные, но достаточно значительные слова, соответствующие нынешнему положению Гертруды: «Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему». Можно спросить, почему Гамлет раньше ничего не говорил матери? Он ждал часа, когда будет уверен в преступлении Клавдия (1;С.111) Теперь, после «Мышеловки», Гамлет открывает ей, что она — жена того, кто убил ее мужа. Когда Гертруда упрекает сына за то, что он совершил «кровавый и шальной поступок», убив Полония, Гамлет отвечает:

Немного хуже, чем в грехе проклятом,

Убив царя, венчаться с царским братом.

Но Гамлет не может обвинять мать в смерти ее мужа, так как он знает, кто был убийцей. Однако если раньше Гамлет видел только измену матери, теперь она запятнана браком с убийцей мужа. Гамлет ставит в один преступный ряд убийство им Полония, злодея­ние Клавдия, измену матери. Следует обратить внимание на то, как произносит Гамлет свои обращения к матери. Надо вслушаться в интонацию его тирад:

Рук не ломайте. Тише! Я хочу

Ломать вам сердце; я его сломаю…  

Обвиняя мать, Гамлет говорит о том, что ее измена есть прямое нарушение нравственности. Поведение Гертру­ды приравнено Гамлетом к тем нарушениям мирового порядка, которые заставляют содрогаться всю Землю. Гамлету можно предъявить упрек, что он берет на себя слишком много. Вспомним, однако, его слова: он бич и исполнитель высшей воли.

Весь тон беседы Гамлета с матерью отличается же­стокостью. Появление Призрака усиливает его жажду мести. Но теперь осуществлению ее препятствует от­правка в Англию. Подозревая подвох со стороны ко­роля, Гамлет выражает уверенность, что может устра­нить опасность. Размышляющий Гамлет уступает место действенному Гамлету.

 На допросе, который производит сам король, пре­дусмотрительно окруженный стражей, Гамлет позволя­ет себе шутовские речи, которые можно принять за бред безумного, но читатель и зритель знают, рассуж­дение Гамлета о том, как король может стать пищей червей, таит в себе угрозу; особенно понятен скрытый смысл ответа королю на вопрос, где Полоний. Гамлет говорит: «На небесах; пошлите туда посмотреть; если ваш посланный его там не найдет, тогда поищите его в другом месте сами», то есть в аду; мы помним, куда принц намерен отправить Клавдия…  

Мы проследили поведение Гамлета на протяжении двух стадий развития действия после того, как он узнал от Призрака тайну смерти отца. У Гамлета есть твердое намерение покончить с Клавдием, если удастся настигнуть его в момент, когда он будет совершать что-нибудь дурное, тогда, сраженный ме­чом, он попадет на вечные муки в ад.

Задача мести не только не мешает, но усугубляет отвращение к миру, каким он открылся принцу после смерти отца.

Начинается новая фаза действия. Гамлета с надеж­ной стражей отправляют в Англию. Он понимает на­мерение короля. Ожидая посадки на корабль, Гамлет видит проход войск Фортинбраса. Для принца это слу­жит новым поводом для размышлений.

Сомнения кончились, Гамлет обрел решимость. Но теперь обстоятельства против него. Ему надо думать не о мести, а о том, как избежать ловушки, приготов­ленной для него.

Смерть главного героя

Смерть витает над трагедией с самого начала, когда появляется Призрак убитого короля. И вот в сцене на кладбище перед Гамлетом предстает реальность смер­ти —земля, хранящая истлевшие трупы. Первый мо­гильщик лихо выбрасывает черепа из земли, в которой он роет могилу для Офелии. Среди них череп королев­ского шута Йорика.

Гамлета поражает бренность всего сущего. Даже человеческое величие не избежит такой судьбы: у Александра Македонского был такой же вид в земле и он так же дурно пахнул.

В трагедии сталкиваются два понятия о смерти, две точки зрения на нее: традиционная, религиозная, ут­верждающая, что души человеческие после смерти еще продолжают существовать, и реальная: облик смерти — кости, остающиеся от человека. Об этом Гамлет рас­суждает с иронией: «Александр умер, Александра по­хоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?

Державный Цезарь обращенный в тлен,

Пошел, быть может, на обмазку стен.

Два представления о смерти — религиозное и реаль­ное как будто не противоречат друг другу. В одном речь идет о человеческой душе, в другом о его теле. Впрочем, пришелец с того света, как помнит читатель, в не лучшем виде описывает себя — после отравления: мерзостные струпья облепили его тело. Значит, и в загробный мир доходит земная короста…(1; С.117)

До сих пор речь шла о смерти вообще. Череп Йори­ка несколько приблизил смерть к Гамлету. Этого шута он знал и любил. Однако и эта смерть остается для принца все еще отвлеченной. Но вот на кладбище по­является траурная процессия и Гамлет узнает, что хо­ронят его возлюбленную.

После отплытия в Англию он ничего не мог слы­шать о судьбе Офелии. Не успел рассказать ему о ней и Горацио. Мы знаем, как повергла в скорбь Гамлета смерть отца. Теперь он опять потрясен до глубины души. Не пожалел слов для выражения горя Лаэрт. Гамлет не уступил ему в этом. Мы не раз слышали страстные речи героя. Но теперь, кажется, он превзошел самого себя:

Ее любил я; сорок тысяч братьев

Всем множеством своей любви со мною

Не уравнялись бы

Что горе Гамлета велико — несомненно, и так же верно, что он по-настоящему потрясен. Но в этой го­рячей речи есть нечто неестественное, не свойственное другим, даже самым пылким речам Гамлета. Похоже на то, что Гамлету передалась напыщенность риторики Лаэрта. Гиперболы Гамлета слишком явны, чтобы мож­но было поверить, как верим мы другим сильным речам героя. Правда, в жизни бывает, что глубокое потрясе­ние вызывает поток слов, лишенных смысла. Может быть, именно это и происходит в данный момент с Гам­летом. Королева находит прямое объяснение поведению сына: «Это бред». Он отбушует и успоко­ится, считает она (1;С. 119). Неужели горе Гамлета было наигранным? В это не хочется верить. Словам королевы нельзя доверять. Она убеждена в сумасшествии сына и во всем его поведении видит только это.

      Если можно объяснить громогласную речь Гамлета над прахом возлюбленной, то странно звучит его не­жданно примирительное обращение к Лаэрту: «Скажи­те, сударь, Зачем вы так обходитесь со мной? Я вас всегда любил». С точки зрения обыч­ной логики слова Гамлета абсурдны. Ведь он убил отца Лаэрта…

Гамлет вернулся в Данию во многом новым чело­веком. Раньше его гнев распространялся абсолютно на всех. Теперь Гамлет будет враждовать только с глав­ным врагом и его прямыми пособниками. К остальным лицам он намерен относиться терпимо. В частности, это относится к Лаэрту. В последующей после кладбища сцене Гамлет говорит другу:

Я весьма жалею, друг Горацио,
Что я с Лаэртом позабыл себя;
В моей судьбе я вижу отраженье

Его судьбы; я буду с ним мириться…

Слова Гамлета на кладбище — первое проявление этого намерения. Он знает, что причинил горе Лаэрту, убив его отца, но, по-видимому, считает, что Лаэрт дол­жен понять неумышленность этого убийства.

Заключая беседу с Горацио, Гамлет признает, что на кладбище он погорячился, но Лаэрт «своим кичливым горем меня взбесил». Вот объяснение пре­увеличенных выражений горя Гамлета. Уходя с кладбища, принц не забывает о главной задаче и снова прикидывается безумным.

Но меланхолия в смысле, принятом современниками Шекспира, намерение «вычистить желудок грязный мира» не покидает Гамлета. Так же как раньше Гамлет потешался над Полонием, издевается он над Озриком.

Получив приглашение состязаться с Лаэртом в фех­товании, Гамлет не испытывает никаких подозрений. Он считает Лаэрта дворянином и не ожидает от него подвоха. Но на душе у принца неспокойно. Он призна­ется Горацио: «…ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце, но это все рав­но. Это, конечно, глупости; но это словно какое-то предчувствие, которое, быть может, женщину и сму­тило бы».

Горацио советует внять предчувствию и отказаться от поединка. Но Гамлет отвергает его предложение словами, которым критики издавна придают большое значение, ибо в них и мысль, и интонация новые для Гамлета:

«…Нас не страшат предвестия, и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так, значит, не по­том; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь; готовность — это все. Раз то, с чем мы расстаемся, принадлежит не нам, так не все ли равно — расстаться рано? Пусть будет». Эту речь Гамлета надо приравнять к его большим монологам.

Вернувшись в Эльсинор, Гамлет не может прямо напасть на короля, который находится под надежной охраной. Гамлет понимает, что борьба будет продол­жаться, но как и когда — ему неведомо. О сговоре Клавдия и Лаэрта он не подозревает. Но твердо знает, что наступит момент, и тогда надо будет действовать. Когда Горацио предупреждает, что король скоро узна­ет, как принц поступил с Розенкранцем и Гильденстерном, Гамлет отвечает: «Промежуток мой»(1 ; С. 122). Иначе говоря, Гамлет рассчитывает покончить с Клавдием в самое короткое время и только выжидает под­ходящего случая.

Управлять событиями Гамлет не может. Ему при­ходится положиться на счастливую случайность, на волю провидения. Он говорит другу:

Хвала внезапности: нас безрассудство

Иной раз выручает там, где гибнет

Глубокий замысел; то божество

Намерения наши довершает,

Хотя бы ум наметил и не так…

Трудно сказать, когда точно пришел Гамлет к убеж­дению в решающей роли высших сил для человеческих дел — тогда ли на корабле, либо бежав с него, либо по возвращении в Данию. Во всяком случае, он, ранее думавший, что все зависит от его воли, когда он решит­ся на свою месть, убедился в том, что осуществление человеческих намерений и планов далеко не в воле человека; многое зависит от обстоятельств. Гамлет обрел то, что Белинский назвал мужественной и созна­тельной гармонией. ( 1; С;  123)

Да, таков Гамлет финальной сцены. Не подозревая подвоха, он идёт на состязание с Лаэртом. Перед началом боя он уверяет Лаэрта в своей дружбе и просит прощения за ущерб, нанесенный ему. Гамлет- невнима­тельно отнесся к его ответу, иначе он раньше заподо­зрил бы неладное. Догадка осеняет его только во время третьей схватки, когда Лаэрт ранит принца отравлен­ным клинком. В это время умирает и королева, выпив­шая отраву, приготовленную королем для Гамлета. Ла­эрт признается в своем предательстве и называет ви­новника. Гамлет обращает отравленное оружие против короля и, видя, что тот только ранен, заставляет его допить отравленное вино.

 Новое умонастроение Гамлета сказалось в том, что, распознав измену, он немедля убил Клавдия,— имен­но так, как ему хотелось когда-то.

Гамлет погибает как воин, и его прах уносят со сцены с воинскими почестями. Зритель шекспировского театра в полной мере оценивал значение военной цере­монии. Гамлет жил и умер, как герой.

Эволюция Гамлета запечатлена в трагедии суровыми красками и предстает во всей своей сложности.(3; С. 83)