Глава 1. Предпосылки возникновениния ЕАК

Советско –еврейский вопрос в довоенное время.

История евреев в России начала ХХ в. следует выделить в особый исторический период в жизни этого народа. Ибо с падением монархии и сменной политического курса многие национальные лидеры выходят на лидирующие место в общественно-политической жизни.

На первых порах, в ходе Февральской революции казалось, что вместе с о феодальной монархией навсегда уходят в прошлое и все связанные с нею несправедливые социально-политические установления, в том числе и в сфере национальных отношений. 22 марта Временное правительство выпусти­ло декрет, отменявший «ограничения в правах российских граждан, обуслов­ленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальностью...» Были аннулированы и 140 действовавших до этого «особых о евреях правил», в том числе такое одиозное, как процентная норма при приеме в учебные заведения и такое архаичное, как черта еврейской оседлости. Большевики, спустя несколько месяцев воцарившиеся в бывшей империи, пошли еще дальше. В принятой 2(15) ноября 1917 г. «Декларации прав народов России» они поспешили объявить о себе как о борцах с великодержавным шовинизмом, выступающих за «свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп...» Поскольку в те дни антисемитские лозунги и агитация широко распространились как форма контрреволюционной борьбы с новой властью, та сразу же назвала гонителей еврейства своими врагами. Впоследствии, когда на просторах России заполыхала гражданская война и бед­ствия евреев, особенно в местечках на юге страны, достигли катастрофическо­го уровня, советская власть объявила, что готова защитить своих естественных союзников в борьбе с контрреволюцией. Более того, она постаралась в полной мере использовать в своих целях так долго сдерживавшийся царизмом потен­циал самоутверждения и самовыражения еврейства, заключавший в себе одно­временно огромную и созидательную, и разрушительную энергию. Наиболее горячий отклик идеи большевизма нашли в сердцах беднейшей части еврейст­ва из местечек и городов в пределах бывшей черты оседлости, пережившей в годы Первой мировой и гражданской войн настоящую трагедию. Получилось так, что вызванные войной голод и разруха заставляли горожан бежать в деревню, тогда как обитатели разоренных местечек, гонимые страхом насиль­ственной смерти, наоборот, устремились в близлежащие, а также в прежде не­доступные для них города Центральной России, восполняя тем самым образо­вавшийся там дефицит населения.

Хотя в связи с разрухой и хаосом получить какую-либо работу в больших го­родах было чрезвычайно трудно, приезжие евреи нашли выход из положения: «социально чуждые» большевикам занялись в основном мелкой торговлей и ча­стным бизнесом, а «классово близкие» «трудящиеся евреи» и «перековавшаяся» интеллигенция легко устраивались в аппаратные структуры новой власти, бой­котируемой тогда старым чиновничеством. Резкое усиление еврейского факто­ра в общественно-политической жизни страны не могло не вызвать ответной реакции со стороны довольно широких слоев населения.

На Западе же особую тревогу вызвало то обстоятельство, что руками «еврей­ских мальчишек» (выражение A.M. Горького), представлявших собой, по мне­нию экономиста — эмигранта Б.Д. Бруцкуса «незрелые и нередко преступные элементы населения», советская власть бесцеремонно расправлялась с русской культурой, национальными святынями и традициями. Там обоснованно опаса­лись, что подобные действия этих функционеров нового типа, решительно по­рвавших с еврейством ради пролетарского интернационализма, могут навлечь новые беды на многострадальный народ, из которого они вышли. К. Каутский, квалифицировавший власть большевиков как «диктатуру парвеню», отмечал в июле 1923 года: «...Успех единичных евреев, занимающих важные правительственные посты в России, еврейскому народу не принес и не прине­сет как нации ничего хорошего. Как необычайное явление это бросается в гла­за и заставляет несознательные массы смешивать большевиков с евреями. До­шло до того, что широкие массы начинают усматривать в большевистском гос­подстве еврейское господство».

Проводником большевистского влияния на еврейскую бедноту стал Комис­сариат по еврейским национальным делам (Еврейский комиссариат, Евком), образованный 19 января (1 февраля) 1918 г. в составе Наркомнаца специаль­ным декретом, подписанным Лениным. Руководителем (комиссаром) этого на­ционально-бюрократического образования назначили старого большевика С.М. Диманштейна. Весной 1918 г. было принято решение о создании территориаль­ных единиц центрального Еврейского комиссариата в составе губернских сове­тов. В качестве таких органов сначала стали формироваться местные евкомы, а с лета — так называемые еврейские секции — общественно-политические структуры, агитировавшие за советскую власть на родном языке и объединяв­шие представителей как коммунистов и левых сионистов, поалейционистов, так и «сочувствующего» беспартийного актива.

С помощью еврейских секций и контролируемых ими национальных орга­низаций велась, во-первых, пропагандистская борьба с находившимися в под­полье правыми сионистами и, во-вторых, власти использовали их в так назы­ваемом социалистическом решении еврейского вопроса. Главную цель и одно­временно основное средство выполнения этой задачи большевики, действовав­шие в жестких рамках коммунистической идеологии, видели в приобщении ев­рейства к производительному, в первую очередь физическому труду, способно­му исцелить от поразившего его в прошлом социального недуга буржуазности (массовое вовлечение в финансово-торговую сферу, мелкий бизнес и т.п.). Иде­алом такого труда для руководства коммунистической партии и евсекций было участие в крупном промышленном производстве, то есть осуществление так на­зываемой пролетаризации массы еврейского мелкого мещанства, состоящей из торговцев, ремесленников, кустарей, бывших служащих. Но из-за того, что крупная индустрия, и так недостаточно развитая в России, оказалась в резуль­тате Гражданской войны почти полностью парализованной, единственно реаль­ным способом «трудового перевоспитания» евреев стала их аграризация, благо в России были земли, пригодных для сельскохозяйст­венного использования. Да и начиная с первой половины XIX века был уже на­работан кое-какой опыт сельскохозяйственной колонизации евреями земель Новороссии. К тому же на Западе в лице «Джойнта» объявился богатый спон­сор, обещавший в октябре 1922 года, что вместе с другими еврейскими благо­творительными организациями выделит на это 1 млн. 240 тыс. долларов. Тогда и возник проект выделения под еврейскую колонизацию малонаселенных тер­риторий на юге Украины и в Северном Крыму. Авторство этой идеи приписы­вается директору русского отдела «Джойнта», известному агроному и общест­венному деятелю, уроженцу Москвы Ж. Розену. Но официально инициирова­ли рассмотрение этого проекта в советских верхах журналист А.Г. Брагин и за­меститель наркома по делам национальностей Г.И. Бройдо, в результате обра­щения которых в политбюро в декабре 1923 года была образована специальная комиссия под председательством заместителя председателя СНК СССР А.Д. Цюрупы. Уже 8 февраля 1924 г. эта комиссия предложила создать государствен­ный Комитет по земельному устройству трудящихся евреев (КомЗЕТ).

Для решения аграрного еврейского вопроса необходимо было предоставить землю для этого эксперимента. Для решения этого вопроса был поставлен вопрос о передачи Крыма под еврейскую автономию.

20 февраля Еврейское телеграфное агентство в Нью-Йорке сообщило, что такие видные советские политики, как Троцкий, Каменев и Бухарин, расцени­ли крымский проект положительно. Той же позиции придерживались нарком иностранных дел Г.В. Чичерин, председатель ЦИК СССР М.И. Калинин и председатель Всеукраинского ЦИК Г.И. Петровский. Очевидно, и Сталин под­держивал на первых порах крымский вариант еврейской колонизации. Но са­мым горячим сторонником и пропагандистом этой идеи стал Ю. Ларин. Видимо, ему и принадлежала идея еврейской автономии в Северном Причерноморье, которая должна была логически увенчать социалистическое решение еврейского вопроса на одной шестой части земной суши.

Однако в советском руководстве существовала сильная оппозиция этому намерению. Решительно выступил как против создания КомЗЕТа, так и еврейской крымской автономии, нарком земледелия РСФСР А.П. Смирнов. Его поддерживали некоторые украинские руководители, прежде всего нарком юстиции УССР Н.А Скрыпник и секретарь ЦК КП(б)У Э.И. Квиринг. Еще более негативным было отношение к еврейскому переселению руководства татарской автономии в Крыму.

Однако Ларин и его единомышленники, заручившись поддержкой в верхах, действовали решительно и оперативно. Не дожидаясь выхода законодательного акта о создании КомЗЕТа, они уже 2 июня провели заседание этого органа и постановили: «В качестве районов поселения еврейских трудящихся наметить в первую очередь свободные площади, находящиеся в районе существующих ев­рейских колоний на юге Украины, а также Северный Крым». Для поддержки этой инициативы уже 21 июля специально для ведения дел, связанных с еврей­ским землеустройством в России, исполком «Джойнта» сформировал Амери­канскую еврейскую агрономическую корпорацию «Агро-Джойнт». Назначен­ный ее руководителем д-р Розен начал переговоры о заключении соответству­ющего договора с председателем КомЗЕТа П.Г. Смидовичем и Ю. Лариным, ставшим в 1925 г. первым председателем вновь созданного массового пропаган­дистского Общества по землеустройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ).

Очень скоро крымский проект из преимущественно экономического стал перерастать в политический. Особенно наглядно эта тенденция проявилась по­сле того, как 11 февраля 1926 г. была создана комиссия под председательством Калинина, по представлению которой политбюро приняло 18 марта постанов­ление, ключевое положение которого гласило: Держать курс на возможность организации автономной еврейской единицы при благоприятных результатах переселения». Присутствуя на проходившем в ноябре съезде ОЗЕТа, Калинин приветствовал идею автономии в рамках «большой задачи» сохранения еврей­ской национальности, для решения которой, по его словам, необходимо было «превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское, земледельческое, компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотня­ми тысяч». Заявление советского «всесоюзного старосты» в западной прессе окрестили по аналогии с декларацией Бальфура «декларацией Калинина».

Однако события, происходившие в Советском Союзе в конце 1920-х гг. — резкое свертывание НЭПа, переход к директивной и централизованной эконо­мической модели развития, насильственная коллективизация сельского хозяй­ства, перерождение диктатуры партии в диктатуру вождя, происходившее на фоне разгрома партийной оппозиции, закручивания идеологических гаек и ужесточения террора политической полиции — отнюдь не сулили благоприят­ную перспективу крымскому эксперименту. Не способствовало успешному раз­витию проекта и то, что в связи с великой депрессией, поразившей в 1929 г. мировую экономику, объемы его финансирования со стороны «Агро-Джойнта» были урезаны. И это при том, что ранее даже при существенных инвестициях и трудозатратах доходность и производительность еврейских земледельческих хозяйств в условиях Северного Крыма (с его засушливым климатом, малоплодородными солончаковыми почвами) были чрезвычайно низкими.

Существовал и еще один, возможно, наиболее важный, фактор, препятство вавший созданию еврейской автономии в Северном Причерноморье. На юге Украины, где, как и в Крыму, проводилось землеустройство евреев, насчиты­валось до 5 млн. безземельных крестьян из числа коренного населения. На их глазах еврейские колонисты получали бесплатно земельные угодья, заграничную сельскохозяйственную технику, семена и породистый скот, тогда как им власти предлагали искать лучшую долю на обширных пространствах за Уралом. Отсюда — обостренная антисемитская реакция. Тому же способствовали и низкий в целом уровень жизни населения, и массовая бытовая неустроенность. Но еще более се­рьезными последствиями обернулся начавшийся слом частнопредприниматель­ского сектора в экономике. Бруцкус тогда отмечал, что «борьба советской вла­сти с частным хозяйством и его представителями является в значительной ме­ре борьбой против еврейского населения». В тот период, в отличие от дорево­люционного времени, когда в рабочей среде антисемитизма почти не наблюда­лось, эта разновидность национальной ненависти проникла на очень многие заводы и фабрики. Именно тогда в рабочей среде закрепилось суждение о том, что евреи «хлеб отнимают».

Пришедшиеся на 1927 г. решающие схватки Сталина и его единомышленни­ков с партийной оппозицией тоже не обошлись без антиеврейских проявлений. Повторяя потом многократно, что «антисемитизм поднимал голову одновре­менно с антитроцкизмом», Троцкий отмечал случаи в Москве, когда на заводах рабочие чуть ли не открыто заявляли, имея в виду оппозиционеров: «Бунтуют жиды». За всем этим, по его мнению, стоял Сталин, настраивавший таким об­разом трудящихся против оппозиции. Ловким интриганом, тайно прибегаю­щим ради достижения своих политических целей к антисемитской провокации, предстает Сталин и в документе, вышедшем из-под пера коммуниста-полит­эмигранта А.В. Гроссмана. 13 октября 1927 г. он направил в столичный Замо­скворецкий райком партии заявление, в котором обвинил лидера «контррево­люционной децистской организации» Т.В. Сапронова в том, что на одном из собраний оппозиционеров тот поделился следующим воспоминанием: «Однаж­ды говорил я со Сталиным, и вдруг он мне говорит со свойственным ему гру­зинским акцентом: «Большой антисемитизм!» Я (Сапронов.) спраши­ваю Сталина: «А что же делать?» На это Сталин отвечает коротко: «Слишком много евреев в политбюро. Надо их выбросить. Вот такой русский человек, как ты, должен быть представлен в политбюро», — сделал мне комплимент Ста­лин». Правда, эти и другие свидетельства подобного рода исходили, разумеет­ся, из враждебного Сталину политического лагеря, лидеры которого, и, прежде всего, Троцкий, стремясь дискредитировать Сталина, зачастую выдвигали про­тив него облыжные обвинения, в том числе приписывали ему явно измышлен­ные антисемитские высказывания и действия. Вместе с тем, поскольку некото­рые факты из такого рода компромата носят достаточно конкретный и даже де­тальный характер и исходили от ряда, в том числе и враждовавших между со­бой, оппозиционеров, нет оснований совсем не принимать их в расчет. Яркой и достаточно правдоподобной выглядит сценка, описанная известным перебеж­чиком Б.Г. Бажановым, который в 1920-е гг. был техническим секретарем политбюро ЦК ВКП(б). Он стал свидетелем того, как Сталин, прочитав передан­ное ему Л.З. Мехлисом письмо от Л.Я. Файвиловича (секретарь ЦК ВЛКСМ в 1923 — 1925 гг.), пришел в бешенство от критического тона данного послания и обозвал его автора «паршивым жиденком». Кроме того, существуют и бес­спорные косвенные доказательства циничного обыгрывания Сталиным еврей­ской темы, приобретшей с середины 1920-х скандально-политизированный ха­рактер. Чего стоят только еронические обращения вождя в письмах 1926 — 1929 гг. к своему ближайшему соратнику В.М. Молотову: «Молотович!», «Молот-штейну привет!»". На основании всего этого можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что обходившийся в политике, по собственному выра­жению, без белых перчаток и прибегавший буквально ко всем средствам ради удовлетворения властных амбиций, Сталин, как типичный диктатор-популист, конечно же, потаенно эксплуатировал в своих интересах и антисемитские на­строения, широко распространившиеся тогда как в партийных рядах, так и в обществе в целом. Дуализм ситуации состоял в том, что, с одной стороны, Сталин приближал к себе и осыпал различными милос­тями лично преданных ему евреев (Л.М. Каганович, Л.З. Мехлис и др.), а с дру­гой, в борьбе с их соплеменниками, являвшимися его политическими против­никами (Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев и др.), не брезговал и антисемитизмом. В этом и состоял отчетливо проявившийся тогда совет­ский партийно-пропагандистский антисемитизм, который стал развиваться и набирать силу пол прикрытием официальной идеологии марксизма-ленинизма и явился предтечей государственного антисемитизма. Эта промежуточная фор­ма проявила себя в основном как дозированная и строго избирательная устная пропаганда, проводившаяся сталинским руководством главным образом против партийных оппозиционеров еврейского происхождения. Но, используя антисе­митизм как некое тайное оружие в верхушечной борьбе за власть, Сталин, как это ни парадоксально звучит, одновременно боролся, или, точнее, вынужден был бороться со стихией массовой бытовой юдофобии. Тут он руководствовал­ся не столько античной абстрактной мудростью о Юпитере и быке, сколько тем злободневным соображением, что, ругая евреев, рядовой обыватель зачастую на самом деле проклинает таким «опосредованным» образом отождествляемую с ними ненавистную ему советскую власть. Причем, в относительно либеральные 1920-е проявлялось это и в открытых призывах, несшихся из темных и невеже­ственных слоев народа, еще далеко не вышедших из-под остаточного влияния дореволюционной черносотенной пропаганды: «Бить коммунистов и жидов, доведших страну до гибели», «Даешь войну, вырежем евреев, а потом очередь за коммунистами». Неслучайно в июне 1927 г. в уголовный кодекс была вклю­чена специальная статья 597, каравшая за пропаганду, возбуждающую нацио­нальную и религиозную вражду или рознь.

Достигнув своего апогея в 1929 — начале 1930 гг., кампания борьбы с анти­семитизмом затем стала ослабевать, пока не сошла на нет в 1932 г., что было обусловлено не только интенсивно начавшейся «патриотизацией» идеологии, но и тем, что значительно укрепившемуся режиму власти удалось к тому времени пресечь в плебсе открытые проявления антиеврейских (то бишь антисоветских) настроений. Сыграли свою роль и экономические рычаги: в рамках перехода от нэповской экономики к командно-плановой была ликвидирована в директив­ном порядке безработица, а значит, устранена чреватая многочисленными кон­фликтами на национальной почве ожесточенная конкуренция в сфере труда. Нейтрализации антисемитизма в рабочей среде способствовало еще и то обсто­ятельство, что в ходе развернувшейся широкомасштабной индустриализации страны в народное хозяйство вовлекалось (главным образом путем вербовки ра­бочей силы в сельской местности) множество представителей таких нацмень­шинств, которые в большинстве своем не владели русским языком и еще боль­ше, чем евреи, выделялись по своему внешнему облику, культуре и традициям на фоне основного славянского населения. Поэтому они, отвлекая внимание от евреев, становятся главными объектами травли обывателей-шовинистов. Не ос­тались в стороне органы госбезопасности, которые в «переломные» 1929-1930 гг. предприняли ряд утолявших антисемитизм плебса репрессивных акций, на­правленных главным образом против нэпманов и спекулянтов из еврейской сре­ды. По указанию ЦК, ОГПУ только в апреле 1929 г. арестовало свыше ста «за­ведомых спекулянтов по Москве, являющихся фактически организаторами па­ники на рынке потребительских товаров, и «хвостов»» и выслало их «в далекие края Сибири». Позднее Москву и другие крупные города страны захватила так называемая «золотуха» — кампания по насильственному изъятию золота, валю­ты и драгоценностей у бывших «эксплуататоров», среди которых было немало прежних нэпманов еврейского происхождения.

Между тем, крымская еврейская автономия так и не была создана, весной 1927 г. в качестве альтернативы ей было избрано переселение евреев на Даль­ний Восток. Этот вариант решения еврейского вопроса в СССР представлялся тогда сталинскому руководству оптимальным, особенно в пропагандистском плане. Во-первых, евреям как бы предоставлялась реальная возможность наци­онально-государственного строительства, что называется, с чистого листа, на необжитой, но собственной территории и превращения в перспективе в соот­ветствии со сталинским учением в полноценную социалистическую нацию. Во-вторых, радикально решалась проблема трудоустройства десятков тысяч разо­рившихся и оказавшихся безработными вследствие свертывания НЭПа еврей­ских торговцев, кустарей и ремесленников, которые теперь могли помочь госу­дарству в решении важных экономических и военно-стратегических задач на отдаленной и неосвоенной территории. В-третьих, в отличие от Крыма, даль­невосточный регион находился на значительном удалении от центров мировой политики, и Сталин мог без особой оглядки на внешний мир ставить там свои национальные эксперименты. Наличие там по соседству, на другой стороне со­ветско-китайской границы, поселений казаков-эмигрантов власти в СССР не смущало. Наоборот, это воспринималось ими как весьма удачное обстоятельст­во: ведь благодаря присутствию евреев, мягко говоря, не симпатизировавших бывшим белогвардейцам, надежность охраны границы могла только усилиться. В-четвертых, поскольку, начиная с 1927 г. вооруженные силы Японии все ак­тивней вмешивались во внутренние дела бурлившего от внутренних распрей Китая и в 1931 г. начали оккупацию его северо-восточной провинции Манчжу­рии, советское правительство должно было укрепить общую обороноспособ­ность Приамурья, в том числе и за счет переселения туда евреев. В-пятых, даль­невосточный проект, в отличие от крымского, не только не стимулировал рост антисемитизма, но, наоборот, благодаря перемещению евреев из густонаселен­ной европейской части СССР, с ее исторически сложившимися очагами юдофобии, в почти безлюдный край достигалось сокращение масштабов этой социальной болезни. И, наконец, захвативший страну пафос индустриализации сделал как бы «немодным» решение еврейского вопроса аграрным способом который, как уже было сказано выше, в условиях Крыма показал свою эконо­мическую несостоятельность, так как был сопряжен с крупными финансовыми издержками. К тому же после разгрома «правых» аграризация как бы ассоции­ровалась с осужденной партией «бухаринщиной».

Учитывая эти и другие моменты и соображения экономической, пропаган­дистской и политической целесообразности, руководство страны постановле­нием СНК СССР от 28 марта 1928 г. удовлетворило подготовленное КомЗЕТом ходатайство о закреплении за ним примерно 4,5 млн. гектаров приамурской по­лосы Дальневосточного края и санкционировало начало массового переселения туда евреев. Однако желающих добровольно отправиться в дикий таежный край с суровым климатом, девственными лесами и топкими болотами нашлось не так уж много. Поток переселенцев несколько возрос после образования 20 ав­густа 1930 г. Еврейского национального Биробиджанского района. Тем самым создавалась предпосылка для практического воплощения сталинской террито­риальной модели формирования социалистической нации, что как бы подводи­ло черту под многолетней дискуссией о путях к еврейскому национальному бу­дущему. Правда, думается, что сам верховный разработчик этой модели не мог не понимать, что вековая еврейская мечта об обретении собственного нацио­нального очага вряд ли осуществима в условиях сурового и отдаленного от цен­тров цивилизации региона. Тем не менее, планы концентрации евреев в При­амурье были впечатляющими: 60 тыс. человек — к концу первой пятилетки и 150 тыс. — по завершении второй, при доведении к 1938 г. общей численнос­ти населения до 300 тыс. Впрочем, проблема реальной достижимости этих цифр вряд ли особо волновала Сталина. Для него еврейский Биробиджан был, ско­рее, лишь демагогическим формальным жестом, который, с одной стороны, должен был убедить советское и мировое общественное мнение в его искрен­нем стремлении обеспечить полноценное национальное будущее для евреев в СССР, а с другой — послужить своеобразным прикрытием его ассимилятор­ской политики, которая определяла реальное, а не лозунговое будущее евреев и других нацменьшинств Советского Союза. Камуфляж этот был действитель­но необходим Сталину, который на публику заявлял, что «политика ассимиля­ции, безусловно, исключается из арсенала марксизма-ленинизма как политика антинародная, контрреволюционная, как политика пагубная».

Но, несмотря на все старания, дела с Биробиджаном у вождя явно не клеи­лись. Из 20 тыс. евреев, направленных туда начиная с 1928 г., к 1934-му оста­лось на постоянное жительство меньше половины. Чтобы не ударить в грязь ли­цом перед своей и международной «прогрессивной» общественностью и вдох­нуть жизнь в чахнувший на корню проект, пришлось пойти на беспрецедентный шаг: 4 мая 1934 г. политбюро преобразовало Биробиджанский национальный район в Автономную еврейскую национальную область (ЕАО), хотя в количест­венном отношении ставшая вдруг «титульной» национальность была представ­лена на этой территории весьма незначительно. Вслед за этим Калинин публич­но заявил, что «образование Еврейской автономной области подвело фундамент под еврейскую национальность в СССР». Власти подчеркивали, что еврейская автономия на советском Дальнем Востоке учреждена как коммунистический от­вет на проект сионистов на Востоке Ближнем. Зазвучали победные реляции о том, что в СССР впервые в мире успешно решен вековой еврейский вопрос.

Развернутая в связи с этим пропаганда, несмотря на всю ее нарочитость и ходульность, была всерьез воспринята леволиберальными еврейскими кругами на Западе, которые после прихода Гитлера к власти в Германии надеялись на советскую поддержку ставшего гонимым немецкого еврейства, тем более что положение его усугублялось с каждым месяцем. В какой-то мере эти упования начали оправдываться после того, как «Джойнту» удалось добиться разрешения у НКИД на переезд в Советский Союз из Германии нескольких групп евреев, состоявших в основном из специалистов — инженеров, врачей, ученых. Чтобы изучить возможности массовой еврейской иммиграции в СССР, представители «Агро-Джойнта» и ОРТа побывали в Биробиджане, а по возвращении оттуда высказались о его пригодности для этих целей. В Нью-Йорке, Париже и Лон­доне заговорили о необхо­димости создания специ­альных фондов поддержки переселения еврейских бе­женцев на советский Дальний Восток, тем бо­лее что советское руковод­ство обнародовало планы обустройства там в 1935 г. 4000 семей советских и 1000 семей иностранных евреев. 21 декабря 1934 г. советский полпред в Анг­лии И.М. Майский сооб­щил в Москву о получении от лорда Марлея меморандума, содержащего просьбу к советскому руко­водству рассмотреть вопрос о размещении еврейских беженцев в ЕАО. В слу­чае положительного решения предлагалось на средства западных благотвори­тельных организаций создать в Париже, Варшаве и других европейских городах советские консульско-проверочные пункты выдачи въездных виз прошедшим отбор беженцам. В тот же день руководитель советской внешнеторговой ком­пании в США «Амторг» П.А. Богданов сообщил М.И. Калинину о состоявшей­ся накануне беседе с председателем правления «Джойнта» Д. Розенбергом, ко­торый предложил в случае согласия СССР начать размещение европейских ев­реев в Биробиджане и использовать для этой цели деньги, которые советское правительство должно было «Агро-Джойнту» за полученный ранее займ, а так­же пообещал организовать дополнительный сбор средств, обратившись к таким богатейшим семействам Америки, как Варбурги, Розенвальды и Леманы". Ре­акция советских властей была неоднозначной. Сталин вроде бы был не прочь на фоне жестокостей, чинимых Гитлером в отношении евреев, проявить к ним гуманизм и тем самым поднять престиж своего режима в глазах международной общественности. Вместе с тем сложившаяся к середине 1930-х гг. внутренняя ситуация в Советском Союзе, характеризовавшаяся всплеском массового тер­рора, ксенофобии и всеобщей подозрительности, отнюдь не способствовала от­крытию границ социалистической державы. Противоречие это наложило свою  печать на постановление политбюро от 28 апреля 1935 г., в котором хотя и раз­решался в течение 1935-1936 гг. приезд в ЕАО 1000 семейств из-за рубежа, но это оговаривалось следующими жесткими условиями: «а) все переселяемые из-за границы принимают советское гражданство до въезда в СССР и обязуются не менее трех лет работать в пределах Еврейской автономной области; б) отбор переселяемых производится ОЗЕТом в основном на территории, входившей до империалистической войны в состав Российской империи; в) переселяющиеся в СССР должны иметь при себе 200 долларов». Еще более существенные огра­ничения содержались в секретных «Правилах о порядке въезда из-за границы в СССР трудящихся евреев на постоянное жительство в Еврейскую автономную область», утвержденных политбюро 9 сентября. Ими предусматривалось предо­ставление советского гражданства только «трудящимся» иностранцам (рабочим, служащим, кустарям или земледельцам, не использующим наемный труд), спо­собным к тяжелой физической работе, и только после соответствующей про­верки органами НКВД'.

В дальнейшем позиция советской стороны еще более ужесточилась. В ответ на предложенный «Arpo-Джойнтом» план перемещения на советский Дальний Восток в 1936-1937 гг. нескольких тысяч еврейских беженцев его представителю было разъяснено, что в Биробиджане смогут принять не более 150-200 семей, причем только из Польши, Литвы и Румынии, да и то после тщательной про­верки. В штыки было встречено и намерение «Агро-Джойнта» взять на себя не­посредственную доставку иммигрантов в ЕАО: ему разрешили лишь их транс­портировку до советской границы и передачу там представителям КомЗЕТа. К 1938 г., когда деятельность «Агро-Джойнта» была запрещена на территории СССР, слабый ручеек еврейской иммиграции в Биробиджан пересох оконча­тельно. Последующие попытки как-то возобновить этот поток оказались безре­зультатными, в том числе и более поздняя, предпринятая германскими нацис­тами. Речь идет об инициативе, исходившей от структур Центральной импер­ской службы по делам еврейской эмиграции, которой руководил Р. Гейдрих. Для ее отклонения начальник Переселенческого управления Е.М. Чекменев в записке Молотову от 9 февраля 1940 г. прибег к следующему формальному пред­логу: «Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации пересе­ления еврейского населения из Германии в СССР — конкретно в Биробиджан и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Германией об эва­куации населения на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белору­сы, русины и русские. Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты»". Такой ответ был дан не только потому, что со­ветское руководство опасалось нацистских шпионов под личиной еврейских им­мигрантов. Сыграло свою роль и то, что, начиная с 1938 г. переселение евреев (советских и иностранных) в ЕАО стало вообще невозможным. Произошло это вследствие агрессивных действий японцев в советском дальневосточном пригра­ничье, а также из-за того, что в том же 1938 г. как «гнезда врагов народа» были ликвидированы ОЗЕТ и КомЗЕТ, занимавшиеся таким переселением.

Полное закрытие советских границ было связано и с набиравшим силу «боль­шим террором». Были репрессированы многие из тех, кто в номенклатурных верхах отвечал за перековку еврейства в социалистическую нацию. Расстреляли старого большевика Диманштейна, которого заклеймили как «главаря бундов­ского подполья» и обвинили в пропаганде «густопсового национализма», казнили редактора центральной газеты на идиш «Дер эмес» (была закрыта) М. Литвакова, а также ряд еврейских литераторов и журналистов. Были арестованы и по­гибли потом в ГУЛАГе практически все, кто возглавлял евсекции, действовав­шие до начала 1930-х гг. Парадокс ситуации состоял в том, что жертвами кро­вавой чистки стали люди, которых власть когда-то (на заре советской власти) использовала в борьбе с сионизмом и еврейским традиционализмом, потом — для «мобилизации еврейских трудящихся на социалистическое строительство», а после того как они отрапортовали об успешном решении еврейского вопроса и надобность в них отпала, цинично обрекла их на смерть. Вместе с тем, тогдаш­нее уничтожение представителей еврейской культуры и общественности, а так­же многочисленных партийно-государственных функционеров еврейского про­исхождения вряд ли будет правомерным квалифицировать как проявление целе­направленной антисемитской политики, ибо террор против них проводился в рамках общей чистки номенклатурной элиты и генерального наступления ста­линского руководства на права советских нацменьшинств.

Впрочем, массовые репрессивные действия властей наряду с избранным Сталиным тайным курсом на целенаправленную ассимиляцию и заложили ос­нову сформировавшегося вскоре государственного антисемитизма.

 ЕВРЕИ И ВЛАСТЬ В ГОДЫ ВОИНЫ

Нападение гитлеровской Германии на СССР не стаю для советского руководст­ва стрессом, способным подавить поразившей его политический антисемизм. Даль­нейшее развитие этой «болезни» было лишь на время приторможено. Одним из ос­новных доказательств этого может служить отношение советских властей к Холокосту, историю которого на оккупированной территории СССР нельзя рассматривать в отрыве от тех колоссальных жертв, которые понесли в годы войны русский и дру­гие народы страны, потерявшей в общей сложности свыше 27 млн. человек. Ныне научно доказано, что эти потери, как военнослужащих, так и гражданского населе­ния, были бы меньшими, не будь столь антигуманной социальная природа сталин­ского режима, что проявилось, в частности, в официальном негативном отношении к плененным врагом бойцам и командирам Красной армии и к мирному населе­нию, оставшемуся по тем или иным причинам на захваченных землях. Разумеется, антигуманизм сталинизма сказался и на советских гражданах еврейского происхож­дения. И потому нельзя признать соответствующими действительности утвержде­ния, появившиеся после войны первоначально в заграничных еврейских леволиберальных кругах, а потом и в ряде научных работ иностранных ученых, о том, что советское руководство предпринимало в первые месяцы войны меры, направлен­ные на спасение еврейского населения (селективная эвакуация в глубокий тыл и т.п.). Впрочем, даже если вопреки фактам предположить, что Сталин намеревался спасать своих еврейских подданных, то реальность была такова, что стремитель­ность германского вторжения и как следствие этого — неразбериха и хаос, сопутст­вовавшие в первые месяцы войны отступлению частей Красной армии, не позво­лили бы ему этого осуществить. Так что неотвратимость трагедии советского еврей­ства была в значительной мере как бы предопределена изначально. Именно на ок­купированной территории Советского Союза нацисты стали впервые творить мас­совые убийства евреев, что стало зловещей прелюдией к принятому спустя несколь­ко месяцев «окончательному решению еврейского вопроса». Евреи СССР потому первыми попали под пресс массированного Холокоста, что кампанию на Востоке Гитлер рассматривал как своего рода «крестовый поход» против «жидобольшевизма» и, кроме того, он полагал, что методы вооруженной борьбы и обращения с гражданским населением должны все более ожесточаться, по мере продвижения немцев на «азиатский», «варварский» Восток. В результате наложения этой геопо­литической установки на расово-идеологическую составляющую нацистского антиеврейского террора последний как бы «срезонировал», приняв на захваченных со­ветских землях массовую и крайне бесчеловечную форму.

Реакция советских властей на нацистскую демагогию об «антижидобольшевистской» миссии германских войск выражалась, с одной стороны, в виде довольно робкой и притом постепенно затухавшей контрпропаганды, разоблачавшей анти­семитскую ложь нацистов (статьи И.Г. Эренбурга, Е. Ярославского и др.), а с дру­г<