Перевод слов на латинский язык с указанием рода, заучивание слов наизусть, произнесение

Методические указания по подготовке к экзамену по латинскому языку

 

Современный высококвалифицированный юрист не может обойтись без знаний основ латинского языка. Латынь необходима для понимания международных правовых терминов, юридических формул, чтения в подлиннике источников римского права, многие понятия которого легли в основу законодательных систем многих современных государств.

Вам предстоит сдача экзамена по латинскому языку, который является языком богатой культурной традиции в истории европейской и мировой юриспруденции.

Основное внимание студент должен обратить на знание лексического минимума, включающего в себя наиболее употребительные слова латинского языка юридического обихода.

Первый вопрос (А) экзаменационного задания состоит в переводе 23-х слов на латинский язык с обязательным указанием рода слова. Поиск латинского значения слов нужно осуществлять с помощью латинско- русского, русско-латинского словарей в учебных пособиях по латинскому языку. Слова следует выучить наизусть.

Также в первый вопрос (Б) экзаменационного испытания входит характеристика двух персоналий с указанием их основных сочинений на русском и латинском языках. Список состоит из 41 персоналии, из которых для характеристики выбираются две.

Второй вопрос экзамена заключается в выборе, заучивании наизусть, произнесении  двух сентенций из Memoriter или латинских юридических выражений или пословиц, поговорок и специальных выражений. Студент обязан кратко охарактеризовать историко-культурные условия появления двух выбранных латинских выражений и сентенций.

В методические указания включено Предисловие к учебнику М.Е. Нисенбаума, с которым необходимо ознакомиться при подготовке к экзамену по латинскому языку.

Таким образом, подготовка и сдача экзамена по языку Великой Римской империи будет способствовать повышению общекультурного уровня студентов, профессионализации соискателей дипломов юристов.

 

Желаю успешной сдачи экзаменов!

Л.А. Чурилова, доцент, к.и.н.

 

 

Рекомендуемая для экзамена учебно-методическая литература:

Нисенбаум М.Е. Латинский язык: Учебник. - Изд. 4-е, исправл. и доп. / М.Е. Нисенбаум. – М.: Эксмо, 2006. – 608с. (Российское юридическое образование).

Нисенбаум М.Е. Указ. соч. – Предисловие. – Сс. 13 – 27.

Мельничук А.А., Меликян А.А. Латинский язык для юристов: Учеб. Пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности 021100 «Юриспруденция» - М.: ЮНИТИ – ДАНА, 2004. – 239с.

Знаменитые греки и римляне: 35 биографий выдающихся деятелей Греции и Рима: Сб. – СПб.: Эпоха, 1993.

Сомов В.П. Латинско-русский юридический словарь. – М.: ГИТИС, 1995.

Подосинов А.В., Козлова Г.Г., Глухов А.А., Белов А.М. Латинско-русский и русско-латинский словарь. - 2-е изд., испр. – М.: Флинта: Наука, 2006. - 744с.

 

 

 

 

 

           Перед подготовкой к экзамену ознакомьтесь с предисловием

ПРЕДИСЛОВИЕ

к учебнику М.Е. Нисенбаума «Латинский язык»

«Все дороги ведут в Рим» — гласит старинная поговорка. Одна из этих дорог — древняя via Latina (Латинская дорога) — вливается в Город с юго-востока через Латинские ворота, соединяясь неподалеку от терм Каракаллы с Аппиевой дорогой, и ведет вместе с ней на Палатин, самый знаменитый из семи римских холмов. За Палатином же взгляду открывается сердце Вечного Города — римский форум. Здесь были сосредоточены храмы богов, в том числе святилища Дио­скуров, Конкордии, Сатурна (в котором находились государственная казна и архив, Табуларий, хранилище официальных документов римского государства — вощеных дощечек, свитков папируса и пергаментов), а также храм наиболее любимой и чтимой римлянами бо­гини Весты. Здесь же располагались рынки и торговые ряды, где не только завершали длительные путешествия товары со всех концов света, — от Британии до Индии, от севера Европы до Северной Аф­рики, — но и непрерывно бурлили волны и водовороты темпера­ментной общественной жизни: именно здесь брали свое начало мно­гие события, изменявшие ход истории. Здесь возвышались ростры — ораторская трибуна, украшенная носами (rostra) вражеских кораб­лей, захваченных в качестве трофеев. Отсюда обращались к народу знаменитые ораторы — Аппий Клавдий Слепой, Катон Старший, Гай Юлий Цезарь, Гортензий Гортал, здесь раздавался и голос вели­кого Цицерона и здесь же были выставлены на всеобщее обозрение его отрубленные по приказу Антония голова и руки.

Воздух форума — густой воздух истории, в котором добро и зло, логика и мистика событий, величие и суета человеческая переплав­лены в едином тигле. Здесь была расположена курия, здание совета, в котором заседал сенат. Здесь же — Комиций, место народных соб­раний, выборов высших должностных лиц, где народным голосова­нием принимались важнейшие законы. Здесь же и трибунал, откуда обращались к народу трибуны и на котором впоследствии восседали в курульных креслах консулы, преторы и эдилы. На форуме же были выставлены древние Двенадцать таблиц (деревянные доски с вырезанным текстом законов, уничтоженные во время вторжения в Рим галлов).

«Via Latina ad ius» — «Латинская дорога к праву». Давая учебни­ку такое название, автор хотел бы с первой же страницы определить роль, которую латинский язык должен играть в образовании совре­менного юриста. Прежде всего автору и читателю следует разобрать вопрос о том, насколько обоснованно отношение к латыни как клас­сическому элементу юридической учености.

Две причины связывают европейскую (и, в частности, россий­скую) науку о праве с латинским языком. Начну с менее важной. Именно, терминологический арсенал юриспруденции в значитель­ной мере сформирован из латинских слов: «юстиция», «процесс», «прецедент», «презумпция», «адвокат», «эксгумация», «виндикационный иск», «казус», «прокуратура» и т.д. За каждым таким терми­ном стоит определенное понятие, категория правоведения, которую трудно выразить иным словом так, чтобы оно точно и полно переда­вало содержание латинского термина. Так, к примеру, слово «защит­ник» отнюдь не выражает всего того, что несет в себе слово «адво­кат» (происходящее от латинского advocatus — «призванный, при­глашенный»), так как подчеркивает, скорее, ту сторону его деятельности, которая соответствует защите интересов ответчика. Также и слово «юстиция» не может быть передано ни словом «спра­ведливость», ни словом «правосудие», ибо нераздельно несет в себе оба этих значения.

Однако в конце концов юридические термины латинского проис­хождения можно освоить, даже не давая себе труда погружаться в изучение латинского языка. Главный мотив для юриста, приступаю­щего к изучению латыни, состоит в том, чтобы с ее помощью полнее изучить римское право. Многие будущие правоведы с первых же ша­гов в изучении всеобщей истории государства и права составляют се­бе представление о том, сколь многим европейская юриспруденция вплоть до наших дней обязана римскому праву. Однако такое пред­ставление носит пока слишком абстрактный, справочно-сухой ха­рактер. Подобное отношение к римскому праву можно было бы от­разить в таких словах: «Да, наука о праве многим обязана римлянам; но современные нам понятия и определения, пускай они даже явля­ются отдаленными эволюционными последствиями той эпохи, все-таки важнее. Следовательно, можно ограничиться теми общими сведениями о римском праве, которые нами уже получены, или даже с благодарностью о них позабыть».

На это необходимо возразить следующее. Разумеется, в римском праве есть многое из того, что в настоящее время имеет только му­зейную ценность, вызывая скорее историческое любопытство, чем профессиональный интерес, — например, сведения о конфарреации или о том, какова в обряде манципации роль весовщика. Но не этим определяется подлинная актуальность римского права. Первое, что обращает на себя внимание, — это особая концепция общественных отношений, которую можно здесь наблюдать.

Одна из наиболее существенных мировоззренческих тенденций, воплотившаяся в классическом римском праве, заключается в уваже­нии к данности, к тому, что есть, к «здесь» и «сейчас».

Оставив до поры в стороне вопрос о проявлениях этой тенденции в праве, зададимся другим вопросом: насколько плодотворно такое уважение к реальности и реалиям для становления науки о праве?

Рассуждая обобщенно и, разумеется, предельно упрощая карти­ну, можно выделить два возможных типа отношения к реальности, один из которых нашел преимущественное выражение в восточных культурах, а другой - в культуре Запада (хотя в пределах любого це­лого можно до бесконечности проводить некие разграничения и оты­скивать всевозможные контрастные и оттеночные противоречия).

Восточная модель отношения к бытию и к человеку есть модель преображения действительности, которая в ее теперешнем и здеш­нем виде отрицает идеальное, божественное совершенство, являю­щееся единственным состоянием, к которому стоит и должно стре­миться. Человек по природе алчен, невоздержан, эгоистичен, испол­нен темных слепых влечений, а потому и в отношениях между людьми не может быть гармонии. Для того, чтобы общество получи­ло надлежащее устройство, следует преобразить человеческую нату­ру, произвести в самом человеке, в его сердце некую алхимическую работу¹ очищения, просветления определившегося в себе духа. Эта модель проявляется и в религиозно-аскетической практике буддизма или суфизма, и в императивной этике конфуцианства, и в иерархиче­ских картинах космоса и сотериологии гностиков, и в христианских монастырях и скопчестве.

Однако эта главенствующая идея восточных идеологий мало способствует эволюции частного права. Ведь для такой эволюции требуется именно повышенное внимание к индивидуальному, частному, то есть по определению несовершенному лицу, чьи желания, поступки и высказывания не укладываются в прокрустово ложе идеала, но требуют индивидуального же рассмотрения.

Для развития частного права необходим отказ от обязательного преображения несовершенного по природе человека, а точнее, пони­мание такого преображения как личного дела каждого. Только рас­смотрение человека таким, как он есть, вместе со всеми его недостат­ками, страстями и интересами, только уважение к его свободе вместе со стремлением укрепить государственность как наиболее всеохват­ную модель человеческого общежития могут выдвинуть проблему права на первый план: ведь необходимо создать такую регламенти­рующую систему, которая и учитывала бы интересы государства, и позволяла бы одному несовершенному человеку по возможности свободно жить вместе с другими несовершенными людьми, имея в виду и народные обычаи, и государственные институты, и бесконеч­ное многообразие живой жизни.

Именно так и подходит к человеку римское право. Отсюда и его прагматизм, и развитая казуистика, и сама практика его осуществле­ния. Отсюда сам образ римского судопроизводства, в котором нет обреченности человека изначально выпавшей ему роли, и где ответ­чик может стать истцом, а адвокат от защиты перейти к обвинению. Отсюда уважение не только к частной собственности, но и к факти­ческому владению, не позволяющее без достаточного основания ме­нять сложившийся порядок хозяйственных отношений. Саженцы, пустившие корни на чужой земле, нельзя выкапывать, даже если, до­казано, что они принадлежат другому. Брак, который сложился во­преки воле отца, фактически нельзя расторгнуть, хотя право отца на это не отрицается. Беглый раб, добившийся на выборах почетной должности претора, не только не лишается этой должности, но мо­жет даже добиваться изменения своего статуса, а принятые им реше­ния остаются в силе. Отсюда многочисленные определения, предпи­сывающие следовать данности и в спорных случаях выносить наибо­лее снисходительное решение. Отсюда и то внимание к деталям и подробностям, которое, будучи, по существу, простой обстоятель­ной корректностью, кажется любовным взглядом художника (вспом­ним хотя бы перечисление Юлием Павлом вещей, которые можно включать в завещательный отказ, напоминающее поэтический путе­водитель по музею античного быта).

Отсюда, наконец, всеобъемлющий, панорамный взгляд на жизнь, которая проходит перед читателем Дигест во всем ее многообразии, начинаясь задолго до рождения человека и не завершаясь, с правовой точки зрения, даже после его смерти и погребения.

Следует отметить, что правовая доминанта римского мировоз­зрения в равной мере существенна для всех областей и слоев рим­ской культуры. Именно поэтому все стороны жизни как бы заряжены юридической проблематикой, и для того, чтобы составить более или менее полное представление об обычаях, моральных, религиозных ценностях и вкусах римлян, стоит обратить внимание именно на юридическую литературу Древнего Рима. Право пронизывает собой всю жизнь, и потому нельзя понять ни жизни, ни характера римлян вне римского права.

В Пандектах и Институциях можно встретить изумительные свидетельства понимания человека и его природы, высказанные, кажет­ся, с тайной улыбкой, здесь можно натолкнуться на самые голово­ломные задачи как философского, так и детективного свойства. Здесь мы видим города, деревни, военные лагеря, дороги, сады, леса, реки, пастбища, хижины рыбаков на морском берегу, путешествен­ников и пиратов, винные сосуды, врытые в землю, и клады, спрятан­ные в земле, здесь мы встречаем праведников и злодеев, благопри­стойных граждан и лжецов, воинов и хлебопашцев, императоров и сапожников. Верность и измена, помолвки, свадьбы, разводы, подар­ки, пиры, возвращение отца из плена, отпущение на волю раба, траур по усопшему, рождение ребенка после смерти отца — кажется, все возможные сюжеты, характеры и декорации жизни проходят перед нашими глазами. Здесь есть все обо всем: более полной «энциклопе­дии римской жизни» нельзя встретить ни у Плутарха, ни у Макробия, ни у Дионисия Галикарнасского, ни у Авла Геллия. И весь этот ог­ромный ковчег истории, который никак не уместить ни в одной мо­нографии, ни в одном учебнике, открывается взору того, кто возьмет на себя труд познакомиться с corpus iuris civilis.

Да и сама римская литература — Катон, Цицерон, Гораций, Се­нека, Тацит, Светоний и другие авторы — едва ли будет понятна чи­тателю в полной мере, если он не будет располагать сведениями из области римской науки о праве. Приведу лишь два примера.

В «Жизни двенадцати цезарей» Светоний описывает сцену поку­шения на Гая Юлия Цезаря: Тиллий Цимбр. решившийся нанести первый удар, хватает Цезаря за тогу. Цезарь кричит: «Ista quidem vis est» («Это уже насилие!»). Читающий эти слова должен оценить при этом, насколько привычно и необходимо для Цезаря мыслить и даже чувствовать происходящее прежде всего юридически, ведь за два года до своей гибели он издает закон de vi. т.е. о насилии (что придает событию и его описанию дополнительный, горько-иронический от­тенок).

Второй пример — девятая (книга II) Сатира Горация, хотя приме­ров подобного рода достаточно и в других стихах. Гораций описыва­ет свою прогулку в обществе некоего навязчивого полузнакомца, от которого поэт хочет и никак не может избавиться.

 

...Casu venit obvius illi

adversarius et «quo tu, turpissime?» magna

inclamat voce, et «licet antestari?» ego vero

oppono auriculam.

...И вдруг на него налетает

разъяренный истец и вопит ему что было мочи:

«Где тебя носит, каналья!» А после ко мне обратился:

«В суд как свидетель пойдешь?» И подставил я тотчас же ухо.

(Пер. И. Груниной)

 

О чем тут речь? Чему Гораций может быть свидетелем и при чем тут его ухо? Ухо подставлялось в знак готовности быть свидетелем. Свидетельствовать же поэту нужно было о том, что его назойливый спутник уклонился от явки в суд. Необходимость засвидетельство­вать эту неявку (antestari) оговаривается в первом законе Двенадцати таблиц. Таким образом, римское право нужно отнюдь не только юри­стам, но юрист, хорошо знакомый с римским правом, получает пре­красную возможность квалифицированно подойти к изучению исто­рии и литературы Древнего Рима.

Другая особенность римского права, которая имеет несомненное значение для культуры профессионального мышления современного юриста, — это отношение авторов древности к слову. Слово для них является тем пространством, где возникают и где снимаются проти­воречия между «буквой» и «духом» закона. Римские юристы были непревзойденными мастерами правовых определений и их взыска­тельными и придирчивыми критиками. Причем часто для уточнения того или иного термина подбиралась богатейшая казуистика, кото­рая помогала корректировать определение и снабжать его необходи­мыми оговорками. Очевидно, существует некая этическая связь ме­жду общими для всех корифеев римского гражданского права заяв­лениями о невозможности дать исчерпывающее определение, о том риске, который связан с любым определением (omnis definitio in iure civili periculosa est) и высокой степенью точности определения предметов, даже наименее поддающихся определениям например, понятий свободы, справедливости и т.д.

Следует отметить, кроме того, что тексты, которые мы находим в Дигестах, при всей своей законченности и логической автономии от­нюдь не обезличены. В комментариях или ответах римских юристов нет того нарочитого отсутствия стиля и подчеркнутого вытеснения индивидуальности, с которыми, казалось бы, должно быть напрочь связано сверхличное величие права. Поэтому Дигесты были и оста­ются не только памятником истории права, но и памятником литера­туры и той эстетики, которая определяла законы этой литературы.

И здесь мы подходим к еще одной важной стороне правовой ли­тературы Древнего Рима — к ее риторической обусловленности. Слово оратора, равно как и «буква закона», признается той активной моделью, которая способна подчинить себе общественное сознание и укротить хаос многоцветной жизни. Выражая бесконечное разно­образие бытия, слово должно сдерживать это разнообразие и пола­гать ему разумные пределы. В речи древних юристов такое двойное назначение слова — отображать и регламентировать многообразие жизни — осуществляется весьма полно.

Риторика была не просто наукой красноречия, но и искусством ее активного (и не в глубине сознания, но на виду у Рима и мира) вне­дрения в общественное мнение. Именно необходимость отстаивать перед судом чьи-либо интересы посредством защиты своих доводов в соперничестве с другим оратором — на глазах у многочисленных зрителей, неравнодушных к слову, к интонации, к образованности и даже мимике выступающего — сообщала римскому праву многие достоинства античной риторики.

Определение должно быть риторически достоверно и эстетиче­ски выразительно: неточно выраженная, не основанная на жизнен­ном опыте и на признанных этических ценностях идея не может быть признана юридически убедительной. Поэтому авторы частенько де­лают коллегам комплименты: «ut eleganter definit Celsus» (как изящ­но определяет Цельс). «bellissime refert Aelius Gallus» (прекрасно вы­ражает Элий Галл) или цитируют Гомера по-гречески, очевидно, бу­дучи убеждены в том, что правильность не всегда требует педантизма, а универсальный характер обязательного для всех зако­на не лишает его толкователей их авторских достоинств и не снимает с них авторской ответственности.

Читая исторические труды Ливия, Тацита. Плутарха или тракта­ты Цицерона об ораторском искусстве, убеждаешься в том. насколько силен в римском судопроизводстве театральный элемент (имея в виду всю амплитуду драматургии от мистерий до цирковых «зре­лищ», от драмы до комедии). Речь адвоката-оратора должна была произвести на судей и на слушателей известное впечатление не про­стым упоминанием rex законов и постановлений, которые разъясня­ют данный случай в пользу пли в ущерб какой-либо из сторон, но не­кой пластической силой довода, ярким сравнением, остроумной реп­ликой. Это не могло не оставить отпечатка и на самих определениях юристов, которые тяготели к лаконичной виртуозности — если толь­ко включать в этот термин все богатство латинского слова «виртус» (сила, мужество, доблесть, добродетель и др.).

Таким образом, знакомство с римским правом, основанное на чтении первоисточников в оригинале, не только учит юриста выра­жать свои идеи, но и дает ему множество таких понятий и навыков, которые обогатят культуру его профессионального мышления и при­дадут его образованию классический «лоск».

Кроме цитат из юристов и классиков римской литературы — Ци­церона. Горация. Сенеки. Вергилия. Тацита и Апулея — здесь приво­дятся и извлечения из латинского перевода Библии. Библейские тек­сты включены в учебник латинского языка для юристов из следую­щих соображений. Начиная с раннего Средневековья и до Нового времени в Западной Европе предпринимаются попытки связать во­едино положения римского права с законами и заповедями, содержа­щимися в Ветхом и Новом завете, найти те общие ценности, которые регулируют человеческую жизнь и взаимоотношения людей как в римском частном праве, так и в Библии. Конечно, между библейско-христианским и римским пониманием права существуют колос­сальные расхождения. «Римлянин вообще видит в мире только соци­альное; и это социальное он понимает си парно, то есть универсаль­но-юридически. Тут всегда кто-то по нраву приказывает и всегда кто-то по обязанности повинуется» - пишет Д.Ф. Лосев в своей «Истории античной эстетики»².

Военно-политическая экспансия Рима имеет общие корни с пра­вовой vigilantia (неусыпностью), с постоянной юридической напори­стостью личности. «Я в своем праве, и мое право больше своего фак­тического жизненного осуществления, - слышится в вопросах, с ко­торыми обращались к римских) юристам, - следовательно осуществить мою жизнь значит реализовать мое право». У римляни­на всегда есть свой счет к миру, и он готов предъявить его — если не в судебном, то в военном порядке. Этот самоуверенный взгляд силь­ного человека, не привыкшего уступать, казалось бы, абсолютно не­совместим с ветхо- и новозаветными понятиями о страхе божием, о законе и благодати, с христианским сомнением в безусловности и независимости естественных прав человека, т.е. основных постула­тов римского права.

Но это еще не все. Римское частное право наделяет человеческий индивид такой свободой воли и так твердо убеждено в его возможно­сти предусмотреть все возможные последствия своих поступков, что мера ответственности человека (если он не infans, дитя, или furiosus, безумный) за эти поступки не может быть смягчена ничем. Непреду­смотрительность, бедность, слабость, нерешительность или глу­пость не имеют для римского юриста, решающего судьбу обвиняе­мого, никакого значения. Здесь слишком велика вера в рациональное начало и в необходимость абсолютной дисциплины и упорядоченно­сти внутренней жизни индивида, в то, что человек наделен всеми не­обходимыми душевными и нравственными средствами, чтобы быть собственником своей судьбы. Эта мера свободы и ответственности, задаваемая римским правом, была великой истиной, которую Рим открыл себе и миру. Однако именно поэтому в римском праве на­прочь отсутствуют понятия, без которых мы не мыслим себе совре­менного правосудия. Здесь не придается никакого значения раская­нию, добровольному признанию вины, здесь отсутствует представ­ление о смягчающих обстоятельствах, которые могли бы если не оправдать обвиняемого, то изменить меру его ответственности за содеянное. О раскаянии вора, возвращающего украденное владельцу, римский юрист говорит: nemo tali peccato paenitentia sua nocens esse desinit (совершив подобное, никто не перестает быть преступником благодаря своему раскаянию); о непредусмотрительности — что она предельно близка к злому умыслу. Блудница (употребим здесь биб­лейский термин), даже оставившая свое ремесло, до конца жизни бу­дет покрыта позором, который ляжет и на ее детей. Римское право (вплоть до эпохи Юстиниана) практически не признаёт понятия рас­каяния, точно так же как римская этика не видит в жалости или наде­жде проявлений добродетели. Ригоризм нравственных требований и правовая бескомпромиссность, впрочем, всегда впадали в противо­речие с культом силы, явлением того же логического ряда, стоило зайти речи о рабстве, этом проклятом вопросе римской юриспруденции. А именно, юристам приходилось обращаться к читателям своих трудов с настоящей проповедью ненасилия, когда они писали о за­хвате свободных граждан и превращении их в рабов, так как дока­зать, что кто-либо свободен после того, как его превратили в раба, «чрезвычайно трудно». Рим не знает оправдания слабости и не умеет оградить слабых от сильных (чем чрезвычайно привлекает иных но­воевропейских филологов, слабонервных певцов языческой полнокровности и «естественного» взгляда на действительность наподо­бие «Антихриста»-Ницше), ибо для этого требуется совершенно иная идея. Но чем было бы право, если бы не имело в виду равное внимание к сильным и слабым? Чем было бы право без понятия рас­каяния (и его религиозного первоисточника — покаяния)? Только учением о dominium (этот термин можно перевести словами «собст­венность» и «власть») и его проявлениях во всех отраслях жизни. Чем были бы призывы римских юристов к более благосклонному толкованию законов без идеи о благодатной природе человеческой жизни, как не рационалистическим проявлением обычной экономии хозяйственных и человеческих ресурсов?

Именно христианская идея богочеловечества была первым серь­езным оправданием и милосердия, и жалости, и надежды. Здесь не отменяется постулат о свободной воле, но в основу этой свободы кладутся совершенно иные принципы. Здесь не уничтожается мысль об избранничестве человека, но избранничеством этим человек обя­зан не самому себе. Здесь остается и даже усиливается понятие от­ветственности. Но за ответственностью здесь стоит не столько факт правонарушения, сколько глубокое осознание своего несовершенст­ва и благодарность Богу, чьи милости превыше всех человеческих заслуг. Идея того, что человек может преобразиться, подняться в по­каянии и молитве над своей прежней жизнью и душой, стать в глазах Бога столь же чистым, как до грехопадения, можно сказать, не имеет ничего общего с основоположениями римского права. Могла ли эта великая идея ужиться с той концепцией общества и человека, кото­рая лежала в основе римской цивилизации? Могли ли они соседство­вать, не влияя одна на другую?

Две великие истины, противоположные по существу, не могут не замечать друг друга. Библейско-христианское мировоззрение стано­вится той закваской, которая преображает ветхий античный мир. входя в историю народов, стран и идей. Христианство вносит в понимание права принципиально новый оттенок – мысль о преобладании над земными судами Божьего суда и о тех религиозных, внелогических корнях, которые питают идею справедливости, честности, внутренней, сердечной ответственности ближнего перед ближним. Эти восточные, по внешности, идеи, отвечают и мысли римских юристов о несовершенстве любого определения в гражданском пра­ве, а также ясному пониманию того, что соображения страха и выго­ды не служат закону столь надежным обеспечением, как вера в свя­щенность чужой жизни, чужой свободы, чужого имущества. Христи­анство и переосмысленная христианством ветхозаветная традиция привили общественному сознанию (даже во внерелигиозном, внецерковном его существовании) те ценности, без которых отныне не могут быть усвоены и осмыслены сами положения римского права: идея собственности и индивидуальной ответственности обрела но­вое измерение благодаря понятию воздаяния, заключенному уже в совести каждого человека, во внутреннем суде над собой, в котором проявляется божественное участие; рационализм и самодовлеющее здравомыслие римлян были дополнены понятиями неосуждения и прощения ближнего, без опоры на которые немыслимы суды при­сяжных Нового и Новейшего времени.

Вот почему западная традиция от Руфина Аквилейского до Гуго Гроция поставила авторитет библейских иррациональных запове­дей, притч и пророчеств на одну высоту с ясными и логически неоп­ровержимыми определениями римских юристов.

Итак, по мнению автора, обычай класть руку на Библию в мо­мент принесения судебной присяги требует, вероятно, знания того, что именно эта Книга говорит истцам, ответчикам, свидетелям и судь­ям, что в ней действительно углубляет и дополняет те идеи, которые несет в себе римское право.

В заключение я хочу вернуться к названию этой книги. «Латин­ская дорога» призвана помочь учащимся приблизиться к основным положениям юридического образования, содержащимся в римском праве. При этом одну из самых главных задач этого образования, по­жалуй, следует усматривать в установлении в Третьем Риме того же всеобщего уважения к праву, какое бытовало в Первом. И «Латин­ская дорога», — имея в виду не учебник, а его предмет, — часть того долгого пути, по которому право движется в Третий Рим.

 

                                                     Сноски

1. Наблюдения над связью идеи преображения с алхимией можно встретить у многих авторов XX столетия — как ученых, так и литераторов.

2. Лосев А.Ф. Эллинистически-римская эстетика I-II вв. н.э. – М., 1979. – С.16

Экзаменационные вопросы по латинскому языку (экстернат)

Вопрос 1. (А)

Перевод слов на латинский язык с указанием рода, заучивание слов наизусть, произнесение

 

Бездействие

Большой убыток

Вина

Договор

Закон

Завещание

Зло

Имущество

Кража

Наказание

Обычай

Обязательство

Опасность

Партнер

Подсудимый

Польза

Решение

Родина

Слово

Собственность

Супружеская неверность

Ущерб

Частное дело

 

 

Вопрос 1. (Б)

    Характеристика двух персоналий (выбери из представленного списка),  их основных сочинений на латинском и русском языках, краткая социально-политическая характеристика времени создания произведений

 

Юлий Павел

Публий Сир

Домиций Ульпиан

Гай

Эмилий Папиниан

Элий Марциан

Геренний Модестин

Секст Помпей Фест

Гай Атей Капитон

Флорентин

Эпикур

Цецилий Африкан

Мазурий Сабин

Публий Ювенций Цельс

Квинт Муций Сцевола

Публий Муций Сцевола

Элий Галл

Луций Нераций Приск

Гай Требаций Теста

Луций Цинций

Гермогениан

Август, Гай Юлий Цезарь Октавиан

Марк Антистий Лабеон

Квинт Фабий Пиктор

Антоний Пий

Аристипп Киренский

Луций Ульпий Марцелл

Секст Помпоний

Публий Овидий Назон

Авл Гелий

Клавдий Трифонин

Адриан

Луций Октавий Корнелий Юлиан Эмилиан

Юстиниан

Луций Анней Сенека (Младший)

Марк Порций Катон Цензорий

Валерий Максим

Квинт Гораций Флакк

Гай Плиний Цецилий Секунд Младший

Корнелий Тацит

Амвросий Феодосий Макробий

Вопрос 2.

Выберите две сентенции из Memoriter или латинских юридических выражений или пословиц, поговорок и специальных выражений, выучите наизусть, охарактеризуйте контекст их появления, укажите автора, если это возможно

Memoriter

Accessionis vindication – вещный иск, предметом которого являлась вещь, присоединившаяся к другой как её часть, плод или аксессуар

A priori–независимый от опыта

Argumenta ponderantu, non numerantur - сила доказательств определяется их вескостью, а не количеством

Argumentum ad hominem - доказательство, рассчитанное на чувства убеждаемого

Argumentum ad rem - аргумент, основанный на подлинных обстоятельствах дела

Argumentum ad veritatem - объективное доказательство

Argumentum baculinum – буквально: палочный аргумент, в переносном смысле: осязаемое доказательство

Argumentum ex contrario – доказательство от противного

Argumentum ex silentio -  приём доказательства путём умалчивания о ч.-н.

Bon sens -  здравый смысл, здравомыслие

Causa activa – действующая причина

Causa corporalis – физическая причина

Causa efficiens – действующая причина

Circulus vitiosus – приведение в качестве доказательства того, что нужно доказать

Cogito ergo sum – я мыслю, следовательно, я существую

Conditio sine qua non – непременное условие, условие без которого невозможно событие

Credo, quia absurdum -  верю, потому что это нелепо (это выражение означает призыв к слепой вере, утверждает примат веры над разумом)

Dictum – factum – сказано - сделано

E – условный знак в логике, обозначающий общеотрицательное суждение (Е – первая гласная лат. cлова nego – отрицаю)

Ens – сущее, бытие, сущность, вещь

Exclusi tertii principium – принцип исключённого третьего

Experimentia est optima rerummagistra – опыт – лучший учитель

I – условный знак в логике, обозначающий частноутвердительное суждение (I – вторая гласная лат. слова affirmo – утверждаю)

Idem per idem – то же посредством того же; определение через определяемое

In concreto – в действительности, в определённом случае, фактически

Ipso facto – в силу самого факта, тем самым

Manus manum lavat (Seneca) – рука руку моет

Modus probandi – способ доказательства

Nervus probandi – нерв доказательства (наиболее убедительный, решающий аргумент)