Тема допетровских политических преобразований в России в сочинениях Карамзина

Данный аспект проблемы среди использованных источников наиболее полно отражен в «Истории» и «Записке». Это накладывает свой отпечаток на характер анализа проблемы. В указанных произведениях Карамзин, базируя свои размышления на историческом материале, пишет о реформах прошлого, уже ушедшего времени. Подобный характер его рассуждений способствует тому, что мы можем извлечь из них информацию двоякого рода: 1)отношение Карамзина к тем или иным конкретным проблемам исторического прошлого России; 2)материал для оценки и анализа современной общественно-политической позиции автора. Первый из указанных аспектов скорее относится к проблемам историографии, тогда как второй из них непосредственно важен для данной работы. Основываясь на указанном материале и учитывая его специфику, попытаемся раскрыть некоторые вопросы, относящиеся к интересующей нас проблематике.  Материал данных источников, позволяющий выносить некоторые суждения об общественно-политической позиции Карамзина, огромен (что относится, прежде всего, к «Истории»). Поэтому попытаемся выделить узловые вопросы и проблемы, суждения Карамзина о которых наиболее ценны для решения указанных вопросов. Интересные выводы об общих проблемах эволюции власти и ее характере дают размышления Карамзина об истории древних славян. Первоначально, по его словам «сей народ … думал, что свобода дикая, неограниченная есть главное добро человека», «каждое семейство было маленькою, независимою республикой» [47]. Подобное «народное» правление «чрез несколько веков обратилось в аристократическое», что объясняется возвышением вождей, известных храбростью в битвах, что в свою очередь связывалось и с объемом получаемой ими добычи, с возникавшей для рядовых людей отдаваться им на суд и т.д. Однако особенно интересно замечание Карамзина, что подобное «обыкновение сделалось для одних правом начальствовать, а для иных обязанностью повиноваться» [48]. Таким образом, можно сделать два вывода:

1. Общая эволюция форм правления у славян намечается Карамзиным в виде схемы: народное правление – аристократия – монархическое правление (начиная с прихода Рюрика)

2. С размышлений о достаточно ранних периодах истории России видно, сколь большое значение Карамзин придает роли исторической традиции, своего рода «привычке» народа к определенному виду правления.  По-настоящему узловым событием в истории России Карамзин считает призвание варягов. Называя его началом российской истории, он особо подчеркивает добровольность, с которой славяне уничтожили свое народное правление и потребовали государей от варягов. Более того, призвание варягов он считает событием, знаменовавшем собой выход славян из младенческого возраста, введением монархической власти, которому «Отечество наше … обязано величием своим» [49].

В «Записке» Карамзин вписывает данное событие в общий контекст мировой истории, одна из главных тенденций которой после падения Рима характеризуется, по его словам, установлением владычества германских народов [50]. Он проводит своего рода историческую прямую от 862 года до конца X века, где «европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть во сто лет она достигла от колыбели до величия редкого» [51]. Причины столь удивительного, как он его называет, феномена в истории Карамзин видит в пылкой, романтической страсти первых князей к завоеваниям и единовластии, основанном ими «на развалинах множества слабых, несогласных держав народных» [52]. Таким образом, начало российской истории и ее последующее величие неразрывно связаны, по мнению Карамзина, с введением монархической власти. Сам этот акт очень напоминает классическую схему установления власти путем общественного договора, что подчеркивает просветительскую идейную базу, на которой основывался Карамзин. Поэтому, думается, мы встречаем, с одной стороны акцент на добровольность призвания варягов, и, с другой, упоминание о несогласных между собой народных державах (своего рода локальный пример тезиса о «войне всех против всех», которая предшествует установлению общественного договора). Более того, учитывая историческую перспективу, автор признает безусловную прогрессивность установления монархии.

Помимо рассуждений о внешнем блеске России, которому она обязана введению монархической власти, автор говорит и о составлении законов (речь идет о «Русской Правде») как важной функции власти. Приводя собственный комментарий к первой ее статье он пишет: «Главная цель общежития есть личная безопасность и неотъемлемость собственности» [53]. Таким образом, законодательные функции власти он оценивает во многом исходя из принципов и критериев все той же теории общественного договора. Также стоит отметить, что на данном этапе (т.е. призвании варягов и установлении монархии) Карамзин, так или иначе, признает и наличие не только суверенитета власти, но и суверенитета народа, который он и передает князьям.  Рассматривая дальнейшее развитие России в свете важнейшего события установления в ней монархии, Карамзин излагает последующую историю правления князей. Особое внимание стоит обратить на его мысли о принятии христианства на Руси. Сравнивая языческую и христианскую веры, о первой из них он пишет, что она «способствовала благу гражданских обществ в их новости, но не могла удовольствовать сердца чувствительного и разума глубокомысленного», тогда как вторая «представляя в едином невидимом Боге создателя и правителя Вселенной, нежного отца людей, снисходительного к их слабостям и награждающего добрых … удовлетворяет всем главным потребностям души человеческой» [54]. Таким образом, понимание Карамзиным роли веры в истории двояко: с одной стороны, он проводит связь вида вероисповедания с общим уровнем развития гражданского общества, с другой, показывает связь веры с удовлетворением личностных, духовных потребностей. Здесь мы встречаемся с характерным для автора сопоставлением личностного и общественного уровней, которые оказываются так или иначе связаны между собой. Подробнее этот опрос будет проанализирован на других примерах, в этом месте лишь хотелось отметить существование для автора связи между пониманием им отдельной личности и общества в целом.

Первый аспект более конкретно раскрывается Карамзиным ниже, когда он говорит о стремлении князя Владимира искоренить языческие верования: «Владимир не хотел, кажется, принуждать совести, но взял лучшие, надежнейшие меры для истребления языческих заблуждений: он старался просветить россиян» [55]. Таким образом, вера оказывается неразрывно связана с общим уровнем просвещения в обществе. Через это же понятие просвещения вера связывается и с отдельной личностью: язычество удовлетворяет потребностям непросвещенной личности, тогда как для «сердца чувствительного и разума глубокомысленного» необходимым становится христианство.  Начиная со времени правления Изяслава Ярославовича, Карамзин ведет отсчет периода, который мы называем периодом феодальной раздробленности. Продолжая рассматривать историю России в контексте развития монархической власти, он связывает наступление данного периода с тем, что страна, «основанная, возвеличенная единовластием», «утратила силу, блеск и гражданское счастие, будучи снова раздробленною на малые области» [56]. Таким образом, Карамзин стремится четко показать, что благом для России является единовластие, тогда как его ослабление несет за собой лишь пагубные последствия.  Одновременно процесс ослабления центральной власти осмысляется Карамзиным на фоне общеевропейской парадигмы развития, которую он связывает с влиянием германских народов. Историк отмечает, что Россия «не предохранила себя от государственной общей язвы тогдашнего времени, которую народы германские сообщили Европе: говорю о системе удельной»[57]. Вместе с ослаблением самодержавия, по мысли Карамзина, рушатся все внутренние связи государства: князья забыли о необходимости блюсти общее благо, народ, видя ослабление их власти «утратил почтение», что в итоге привело к тому, что «ослабела и внутренняя связь подданства с властию» [58].

Вместе с тем важно отметить, что, характеризуя, в общем, период феодальной раздробленности негативно, он замечает: «В темной картине междоусобия, неустройств, бедствий являются также яркие черты ума народного, свойства, нравов, драгоценные своей древностью» [59]. Однако встречаются замечания и иного рода: «… когда вместо одного явились многие государи в России, тогда народ, видя их слабость, захотел быть сильным, стеснял пределы княжеской власти или противился ее действию. Самовластие государя утверждается только могуществом государства, и в малых областях редко находим монархов неограниченных» [60]. Как можно будет увидеть и ниже, народ уже во многом лишен Карамзиным своей роли суверена, хотя определенную роль в истории автор ему все-таки отводит. Важно отметить и апелляцию к древности проявления тех или иных народных свойств, что важно в контексте роли традиции в историческом развитии, как его понимает Карамзин. Одновременно народ еще во многом способен противиться и даже пытаться ослабить княжескую власть, однако Карамзин лишает эти попытки легитимности - они скорее являются противозаконными мятежами и бунтами. И будто продолжая свои размышления о роли завоеваний в становлении монархической власти, которые приводились выше, он высказывает тезис о взаимозависимости территории государства и формы правления в нем. Намечается своего рода антитеза между усилением монархической власти, связанной с завоеваниями и расширением территории, и суверенитетом народа. Таким образом, в своей концепции общественного договора Карамзин основное внимание сосредотачивает на проблеме суверенитета власти, в то время как суверенитет народа каким-то образом признается до установления монархической власти, затем же вовсе сходит на нет. Особую трактовку теории общественного договора, которая характерна для Карамзина, на материале «Записки» отмечает Е.Б. Мирзоев [61]. Свою общую трактовку периода феодальной раздробленности Карамзин раскрывает на примере правлений отдельных князей. Не останавливаясь подробно на каждом из них, скажем несколько слов об оценке автором княжения Владимира Мономаха, которое вызывало разноречивые оценки среди некоторых представителей общественно-политической мысли первой четверти XIX века [62]. Анализируя один из эпизодов политического соперничества великого князя с Ростиславичами, Карамзин пишет следующее: «Мономах … не думал переменить системы наследственных уделов, столь противной благу и спокойствию Отечества. Долговременное обыкновение казалось тогда уже законом … Он не имел дерзкой решительности тех людей, кои жертвуют благом современников неверному счастию потомства, хотел быть … покровителем России и главою частных владетелей, а не государем самодержавным» [63]. Данный отрывок весьма любопытен. Во-первых, мы встречаемся с понятием «блага», с которым, так или иначе, соотносится правление того или иного князя. Во-вторых, Карамзин еще раз подчеркивает влияние исторической традиции в общем ходе развития. Однако на этот оно проявляется в характере деятельности правителя: он не выступает в роли своего рода всемогущего творца жизни и судьбы страны, которой он управляет, напротив, его деятельность связана с определенной исторической традицией, складывающейся еще до начала его правления, и он, так или иначе, считается с ней.  На всю последующую политическую историю России оказало монголо-татарское завоевание. Его огромную роль признает и Карамзин. Какие же последствия монголо-татарского завоевания (далее – МТЗ) он выделяет и что это дает для характеристики его общественно-политической позиции.

1. МТЗ способствовало расхождению исторических путей России и Европы. Сравнивая развитие двух данных регионов на протяжении XI – XIII веков, Карамзин создает следующую схему:1) время Ярослава Мудрого: равенство и даже некоторое превосходство общего уровня развития России над Европой («Россия не только была обширным, но в сравнении с другими и самым образованным государством» [64]); 2)период феодальной раздробленности: замедление темпов развития и постепенное отставание от Европы; 3) нашествие Батыя нарушает естественные связи между Россией и Европой, что усугубляет отставание [65]. В подобном сравнении общих уровней развития России и Европы первостепенную важность имеет вопрос о критерии, на основе которого выносятся суждения об отставании одного из двух данных регионов от другого. Для Карамзина этот критерий – уровень развития просвещения. Само это понятие автор трактует достаточно широко. Характеризуя расхождение исторических путей Европы и России после Батыева нашествия, он раскрывает понятие просвещения на примере тенденций развития в первом регионе. Оно включает в себя и «благодетельные сведения и навыки», процессы, в результате которых «народ освобождался от рабства, города входили в тесную связь между собой» и т.д. [66].

2. МТЗ вызвало «нравственное уничижение» людей. Учащение преступлений и мятежей, приходящая на смену былой храбрости хитрость и раболепие, введение телесных наказаний – все это Карамзин считает проявлениями общего упадка нравственности народа. Однако на фоне этой картины регресса в общественном развитии автор отмечает положительное действие веры, которая не дала угаснуть «всей нравственности, любви к добродетели, к Отечеству», «мы возвышали себя именем христиан и любили Отечество как страну православия» [67]. Перед нами проявление того же двоякого действия веры, о котором говорилось выше. С одной стороны, она не давала угаснуть нравственности каждой отдельной личности, с другой, через свое действие на каждого человека оно способствовало тому, что и все государство не лишилось окончательно некоторых плодов просвещения.

3. МТЗ вызвало все большее стеснение исчезновение былых гражданских свобод и прав, ослабление политической роли бояр, способствовав возникновению самодержавия [68]. Карамзин замечает: «Самодержавие … устранило важные препятствия на пути России к независимости, и таким образом возникало вместе с единодержавием до времен Ивана III, которому надлежало совершить то и другое» [69]. Эта мысль автора наряду с общим характером его размышлений об освобождении от монголо-татарского ига позволяет сделать некоторые выводы. Карамзин отделяет (до времени Ивана III) понятия самодержавия от единодержавия. Подразумевая под первым характер власти, второй термин он использует скорее для подчеркивания территориального аспекта: наличие единственного правителя над всей территорией тогдашней России. Таким образом, и здесь налицо значение фактора территории, о котором говорилось выше, в процессе формирования монархической власти.  В «Записке», раскрывая во многом схожие идеи, Карамзин подходит к выводам более общего характера. Характеризуя два параллельных процесса (становления самодержавия и угасания народной вольности), автор пишет: «… история наша представляет новое доказательство двух истин: 1) для твердого самодержавия необходимо государственное могущество; 2) рабство политическое несовместимо с гражданскою вольностию»[70]. Учитывая выводы, полученные на основе мыслей из «Истории» Карамзина, и данные его размышления можно предположить, что он стремится показать объективный характер процесса становления самодержавия. Его логика представляется таковой: МТЗ поставило объективную задачу восстановления независимости. В ходе ее решения происходило, с одной стороны, формирование самодержавия, с другой, утеснение былых гражданских прав. Оставаясь в пределах подобной логики Карамзина, можно понять, почему автор столь тесно сближает понятия самодержавной власти и исторической судьбы. Формирование самодержавия для него происходит в ходе решения объективных исторических задач, стоявших перед Россией и поэтому этот процесс носит естественный и объективный характер. Говоря словами самого автора, самодержавие «было произведено … умною политическою системою, согласною с обстоятельствами времени (курсив мой – М.И.). Россия основывалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием»[71].  Закончив анализ различных влияний МТЗ на последующую историю России, Карамзин приступает к рассмотрению правления Ивана III, который является для него своего рода идеалом монарха. Характеризуя общие особенности данного периода, автор отмечает то, что теперь «каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу Отечества». Мы уже встречались с характерным для Карамзина постоянным соотнесением понятий блага и власти. В дальнейшем характер этого соотношения раскрывается наиболее четко, но даже указанной фразе видна мысль: лишь монархическая власть в форме самодержавия способна действовать не в интересах какого-либо «частного» блага (примером чего являются, например, боярские смуты), но направлять каждое «особенное предприятие» к цели достижения общего блага, блага Отечества. В данном месте работы хотелось бы сделать отступление, которое на первый взгляд, мало относится к анализу общественно-политических взглядов Карамзина на основе исторического материала.  Ю.М. Лотман в работе «Эволюция мировоззрения Карамзина (1789 – 1803)» [72] высказывает ряд интересных мыслей относительно мировоззрения Карамзина на начало XIX века. Он определяет этот период как время политической активности Николая Михайловича, перехода от «мятежного» субъективизма к агностицизму, что в свете общественно-политических течений можно определить как переход от дворянского либерализма к умеренному консерватизму. Карамзин в это время стремится отыскать такую форму государственного правления, которая бы согласовывала бы интересы человеческой личности и необходимости сосуществования люде в обществе. Подобная постановка вопроса происходит на фоне представлений Карамзина об обществе как сумме эгоистов, в котором все побуждения человека объясняются его личной корыстью. Решений указанного вопроса можно увидеть несколько. С одной стороны, это обще сословное просвещение, которое может помочь преодолеть сословный эгоизм. Просвещение в этом смысле является, как его выше определяет Ю.М.Лотман, путем овладения собственными страстями, как самопознание [73], что относится как к личности, так и к обществу, которое является для Карамзина суммой эгоистов. С другой стороны, решение данного вопроса связано с понятием государственного эгоизма, который выражается в лице монарха и который одновременно совпадает с государственными интересами.  Попытаемся теперь сравнить эти общемировоззренческие концепции Карамзина с его представлениями о самодержавии, которые мы рассматривали на примере Ивана III. Учитывая вышесказанное, мы по сути, встречаем ту же мысль о том, что монарх, преодолевая стремления к частному благу, направляет каждое «особенное предприятие» на благо общее, выразителем которого он сам и является. Таким образом, та модель государственного эгоизма, когда интересы монарха совпадают с общим благом, переносится его волей на все общество, чтобы интересы каждого отдельного индивида, сословия совпадали с благом Отечества [74].  Подобными параллелями мы стремились показать, что те или иные политические концепции Карамзина подчас имеют корни и основания в его общемировоззренческих взглядах и представлениях. Это демонстрирует взаимосвязанность отдельных идей в сочинениях автора.  Продолжая рассматривать идеи Карамзина о правлении Ивана III, перейдем к его оценке такого важного события как покорение великим князем Новгородской республики. Особо автор отмечает постепенность и политическую грамотность, с которой Иван III лишал новгородцев их прежней свободы: «… должно старые навыки ослаблять новыми и стеснять вольность прежде уничтожения оной, дабы граждане … утомляемы страхом будущих утеснений, склонились предпочесть ей мирное спокойствие неограниченной государевой власти» [75]. Характерно, что Карамзин не выступает за скоропостижную ломку старой традиции новгородской вольности - он скорее хочет противопоставить ей новую, самодержавную традицию, которая постепенно будет все более превозмогать над первой. Главный интерес представляют размышления Карамзина о природе о особенностях республиканского строя, которыми он хочет объяснить причины покорения Иваном III Новгорода. «Летописи республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих…»[76]. Думается, подобная мысль далеко не случайна. Учитывая высказанные выше размышления о концепциях Карамзина относительно частного и общего блага, можно заметить, что в республиках, где власть не сосредотачивается в руках одного человека, чья воля могла бы быть эквивалентом общего блага, многие люди продолжают стремиться к своим частным благам, что порождает, в свою очередь, часто отмечаемые автором проявления бурных страстей и беспорядки. Далее Карамзин замечает: «Республика держится добродетелью и без нее упадает» [77]. Среди проявлений этой добродетели он выделяет мужественную борьбу посадников и тысяцких за Святую Софию, деятельность архиепископов, истощавших свою казну ради общего блага, великодушие народа. Упадок же республики, а, следовательно, и присущей ей добродетели, Карамзин объясняет «утратою воинского мужества», связанного, в свою очередь, с развитием торговли. Интересный аспект подобной аргументации раскрывают Д.В. Ермашов и А.А. Ширинянц [78]. Они отмечают, что для карамзинского монархизма, возникающего на почве анти просветительских взглядах, основанных на простом эмпирическом анализе европейских событий (имеется в виду Французская революция), характерно неприятие индивидуализма, новых капиталистических отношений. В столкновении экономических интересов Карамзин видит корни новых войн, также он отмечает растлевающий дух торговли. Учитывая данные размышления исследователей, разберем следующую мысль Карамзина. Характеризуя «цветущую для торговли» эпоху, наступившую со времен Калиты, он пишет: «Богатые новгородцы стали откупаться серебром от князей московских и Литвы; но вольность спасается не серебром, а готовностию умереть за нее …» [79]. Интерпретируя карамзинскую критику развития торговли, в том числе в аспекте неприятия индивидуализма, прогрессирующего на данной почве, можно предположить, что Карамзин хочет показать, что готовность выкупить свободу серебром является свидетельством того, что частное благо стало для людей важнее общего благоденствия государства, что привело, в конечном счете, к ее исчезновению. Другими словами, автор хочет еще раз продемонстрировать приоритет государственных начал над частными, необходимый для самого существования той или иной формы власти. Поэтому логичным выглядит вывод Карамзина о том, что ликвидация новгородской вольности Иваном III была прогрессивным шагом с точки зрения дальнейшего развития государства. «… государственная мудрость предписывала ему усилить Россию твердым соединением частей в целое, чтобы она достигла независимости и величия …» [80].  Важное значение имеет вопрос о внешнеполитическом положении России и ее связях с Европой. Выше говорилось, что монголо-татарское иго, по мнению Карамзина, заслонило Россию от Европы, во многом «выбив» ее из общей колеи развития просвещения. При Иване III ситуация меняется: «Россия … как бы вышла из сумрака теней, где еще не имела ни твердого образа, ни полного бытия государственного» [81]. Подобное положение требовало выработки собственной стратегии внешнеполитической деятельности. Оценивая ее вариант, сложившийся при Иване III как «благоразумнейшую, на дальновидной умеренности основанную для нас систему войны и мира», он определяет ее следующим образом: великий князь «не хотел мешаться в дела чуждые; принимал союзы, но с условием ясной пользы для России; искал орудий для собственных замыслов и не служил никому орудием, действуя всегда как свойственно великому, хитрому монарху, не имеющему никаких страстей в политике, кроме добродетельной любви к прочному благу своего народа» [82]. В этой фразе важно многое. С одной стороны, перед нами, по сути, основные тезисы внешнеполитической доктрины самого Карамзина, которые он твердо отстаивает и в других своих сочинениях (см., например, его анализ политики Александра по отношению к Наполеону). Многозначительно звучат его слова о созданной Иваном III системе войны и мира, «которой его преемник долженствовали единственно следовать постоянно, чтобы утвердить величие государства» [83]. Здесь отражается воспитательный аспект «Истории» Карамзина, о котором будет сказано ниже. С другой стороны, указанная фраза содержит уже знакомую нам антитезу «страсти – благо народа». В данном случае автор раскрывает ее таким образом, что подчеркивает, что деятельность Ивана III как истинного самодержца не направлена на преследование частного блага, напротив, она соответствует благу всего народа, что является идеалом действий монарха.  Продолжая тему взаимоотношений России и Европы, Карамзин отмечает, что усиление монархической власти было общей тенденцией этого времени. «Иоанн явился на театре политическом в то время, когда новая государственная система вместе с новым могуществом государей возникала в целой Европе на развалинах системы феодальной» [84]. Наряду с усилением власти монархов, эпоха характеризуется, по мнению Карамзина, усилением различных контактов между различными странами и новыми научными открытиями. Все это демонстрирует, что Карамзин склонен считать, что и Россия в дано время развивалась вполне в русле общемировых тенденций.  Наконец последней проблемой взаимоотношений Европы и России, анализ которой Карамзиным хотелось бы рассмотреть является вопрос о заимствованиях. Автор решает этот вопрос на основе сравнения политики по данному направлению, которую проводили Иван III и Петр I. Первый из них, по мнению историка, «включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных; не видим также, чтобы пекся о просвещении умов науками…» [85]. Таким образом, рассматривая Россию в русле общемировых связей и тенденций развития, Карамзин четко показывает, что это ни в коей мере не должно лишать ее собственной специфике, собственных исторических особенностей.  Эта специфика подробнее раскрывается им в «Записке». Карамзин пишет, что Россия, «возвысив главу свою между азиатскими и европейскими царствами … представляла в своем гражданском образе черты сих обеих частей мира» [86]. Представления автора о различных влияниях и их последствиях покажем в виде таблицы.

Таблица № 2.

Показав эту пеструю картину взаимодействия различных обычаев и нравов, автор делает важный вывод: «Такая смесь в нравах … казалась нам природною, и россияне любили оную, как свою народную собственность»[87]. Этот вывод очень важен для карамзинской оценки петровских реформ. Здесь же отметим, что в «Письмах» вопрос о смешении нравов рассматривается во многом иначе. Карамзин пишет: «Сие смешение для меня противно. Целость, оригинальность! Вы во всем драгоценны; вы занимаете, питаете мою душу – всякое подражание мне неприятно» [88]. Как можно увидеть, в более раннем произведении мы не встречаем указания на роль исторической традиции в процессе становления нравов определенного народа. Таким образом, позиция Карамзина по данному вопросу претерпевала эволюцию.  Важный материал для оценки общественно-политической позиции Карамзина представляют его размышления об исторической роли проведенных Иваном III политических преобразований. «Два государя, Иоанн и Василий, умели навеки (курсив мой – М.И.)решить судьбу нашего правления и сделать самодержавие как бы необходимою принадлежностью России, единственным уставом государственным, единственною основою целости ее, силы, благоденствия» [89]. Автор с предельной точностью и ясностью говорит о неразрывности судеб самодержавия и России, которое становится своего рода неотъемлемым атрибутом ее исторической судьбы. Однако Карамзин находит необходимым подчеркнуть различие между самодержавием и тиранией, которого не замечали европейские путешественники, которые писали о неограниченной власти московских князей. «… тирания есть только злоупотребление самодержавия, являясь и в республиках, когда сильные граждане или сановники утесняют общество. Самодержавие не есть отсутствие законов, ибо, где обязанность, там и закон, никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное» [90]. Тирания, таким образом, заключающая в утеснении общества, характеризуется также отсутствием законов, в соответствии с которыми монарх должен это самое общество оберегать и блюсти его счастье. Однако вместе с тем подобная обязанность монархов формулируется Карамзиным чрезвычайно широко, не сводится к ряду конкретных задач. Как будет показано ниже, автор и в других своих сочинениях будет подчеркивать абстрактность подобной обязанности.  Конечным выводом автора об итогах правления Ивана III являются слова: «Внутри самодержавие укоренилось … Наконец царь сделался для всех россиян земным Богом» [91] Бегло затронутый выше Карамзиным вопрос о различии между тиранией и самодержавием, развернется в широкомасштабную историческую картину при анализе им правления Ивана IV.  Важные для характеристики общественно-политической позиции Карамзина мысли можно найти в его размышлениях о периоде регентства Елены Глинской. «Елена опиралась на Думу Боярскую: там заседали опытные советники трона; но Совет без государя есть как тело без главы: кому управлять его движением, сравнивать и решать мнения, обуздывать самолюбие лиц пользою общею?» [92]. Размышления автора о необходимости единоличной власти, выражающей общие интересы в противовес частным стремлениям, детализируются вплоть до отношений монарха и его ближайших советников. Одновременно можно заметить, что Карамзин склонен переносить общие философские представления о человеке и обществе (общее и частное благо) на политическую систему (необходимость единоличной, монархической власти) и далее, в свою очередь, на организацию верхов власти (полное превалирование монарха над советниками трона). От этого замечания о самом начале правления Глинской перейдем к его общей оценке данного периода. Карамзин полагает, что «Елена считала жестокость твердостию; но сколь последняя, основанная на чистом усердии к добру, необходима для государственного блага, столь первая вредна оному, возбуждая ненависть; а нет правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной» [93]. Важно отметить, что, подчеркивая приоритет того или иного характера самодержавного правления, Карамзин исходит именно из государственных интересов. Более того, он четко показывает, что «любовь народная» является лишь средством для большей твердости правления. По сути, интересы народа (которые являются частным благом) в лучшем случае используются для осуществления государством политики, направленной на достижение общего блага. Данные размышления еще раз подчеркивают специфику трактовки Карамзиным теории общественного договора с минимальным учетом народного суверенитета.  Одним из важных событий последующей истории, на котором останавливается Карамзин, является момент отдаления от власти боярского рода Глинских и начало самостоятельного правления Ивана IV. Он связывает его влиянием монаха Сильвестра. Подобное обстоятельство позволяет Карамзину высказать свою точку зрения относительно роли и значения своего рода наставника у трона. Эта проблема очень волновала автора и была одной из тех его идей, которые он сам стремился претворить в жизнь [94]. Поэтому неслучайно, что Карамзин столь ярко пишет о Сильвестре: «… он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы Отечества, и царь нашел в нем редкое сокровище, друга необходимо нужного самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояние государства … друг его как подданный … смотрит прямее в сердца и вблизи на предметы» [95]. Подобный наставник как бы совмещает две функции: с одной стороны, его деятельность направлена на общее благо (также как у самодержца), с другой, он находится «ближе» к обществу, что позволяет собирать информацию, мало доступную непосредственно для монарха. Таким образом, идея большой роли наставника при царе является своего рода ответом Карамзина на важный для первой четверти XIX века (и в более поздние времена) вопрос о получении верховной властью достоверной информации «снизу». Среди иных способов решений этой же проблемы можно указать, например, на «Введение к Уложению» Сперанского М.М., предполагающее создание Государственной Думы.  Последующий период правления Ивана IV (до введения опричнины) является для Карамзина во многом идеалом соотношения между непосредственной властью царя и ролью его советников. Историк рисует следующую картину политического устройства. Царь опирается на круг доверенных советников (Избранная Рада), одновременно сам активно участвует в государственном управлении. По поводу смены прежних чиновников и замены их новыми Карамзин замечает: «… злоупотребления в частной власти бывают обыкновенным неминуемым следствием усыпления или разврата в главном начальстве…» [96]. Таким образом, верховная власть, ответственная за претворение в жизнь принципа общего блага, должна четко контролировать деятельность ее аппарата чиновников. Более того, злоупотребления в нижних эшелонах власти Карамзин считает прямым просчетом действий власти верховной. Таким образом, прослеживается позиция автора о необходимости существования централизованного чиновничьего аппарата, четко контролируемого монархом. Поэтому благополучное положение в государственных делах видится Карамзину следующим образом: «Только в одних самодержавных государствах … все зависит от воли самодержца, который подобно искусному механику (курсив мой – М.И.), движением перста дает ход громадам, вращает махину неизмеримую и влечет ею миллионы ко благу или бедствию» [97].  Также Карамзин обращает внимание на эпизод относительно престолонаследия и планов бояр относительно кандидата на трон, произошедший во время болезни царя в 1560 г. Его вывод относительно произошедших событий таков: «Все человеческие законы имеют свои опасности, неудобства, иногда вредные следствия; но бывают душою порядка, священны для благоразумных, нравственных людей и служат оплотом, твердынею держав» [98]. Таким образом, налицо консервативная позиция автора по вопросу об изменении коренных законов государства: необходимо ради благополучия страны в целом сносить неудобства существующих законов, чем менять их, создавая опасность тем самым опасность «ввергнуть отечество в бездну всегдашнего мятежа» [99].  Обратимся, наконец, к анализу периода царствования Ивана IV, который принято называть опричниной. Прежде всего, необходимо определить, какие причины изменения политического курса царя Карамзин выдвигает на первый план. Таковыми причинами, по его мнению, являются, с одной стороны, природные свойства Ивана IV , соединенные с порочным воспитанием, с другой – разрыв отношений с его советниками. Карамзин говорит немало слов о благом влиянии Адашева и Сильвестра на царя, о несправедливой с его стороны политики их угнетения и т.д. Все это еще раз подчеркивает, сколь большую роль Карамзин отдавал своей идее о необходимости присутствия мудрого наставника и советника при монархе. Однако наиболее известными страницами об Иване IV являются те из них, которые посвящены описанию ужасов и террора во время опричнины. А.С. Пушкин писал о них: «… несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергн