Введение. Что мы знаем о Гитлере? 2 страница

Закрепить же эту комбинацию должны были новые выборы в Рейхстаг: «Заручившись энергичной поддержкой Папена, Гитлер уже 1 февраля уговорил Гинденбурга подписать указ о роспуске Рейхстага и проведения 5 марта новых выборов»[39].

«Лишь немногие в те дни поняли истинное значение того, что произошло 30 января 1933 года. Большинство наблюдателей просто отметило, что Гитлеру удалось втиснуться в ряды представителей юнкерства, крупных промышленников и армейской верхушки, отстаивающих свои интересы. Общее мнение сводилось к тому, что новому правительству не суждено просуществовать долго»[40].

Сам Папен хвастал перед знакомыми: «Через два месяца мы так загоним Гитлера в угол, что он завизжит»[41].

Но «Дойче Тагесцайтунг» предупреждала, что в этот день, 30 января, «планета Марс подошла к Земле так близко, как давно уже не было»[42]!

 

На практике же оказалось, что этих первых шагов было вполне достаточно, чтобы в течение последующих недель и месяцев нацисты безраздельно завладели властью над всей Германией.

«Гитлер сам признавал криминальный характер политики своей партии»[43], а перед этими выборами прямо заявил на собрании крупнейший капиталистов 20 февраля 1933 года, призывая их к финансовым субсидиям в пользу НСДАП: «Сейчас мы стоим накануне последних выборов. Каков бы ни был их итог, назад пути больше нет... Так или иначе, если положение не разрешится после выборов, то развязка произойдет другим путем»[44].

Удовлетворенный Геббельс уже потирал руки, торжествовуя грядущий успех: «Стало намного легче, так как мы можем направить на наши цели всю мощь государства. Печать и радио в нашем распоряжении. Мы покажем, что такое мастерство в политической агитации, в средствах мы не ограничены»[45].

Одновременно, однако, готовилась и развязка другим путем.

 

Герман Геринг, бывший с 1932 года председателем Рейхстага и одновременно министром внутренних дел Пруссии – отдельной (самой крупной!) земли в состве Германии, предпринял вызывающие решительные действия: «После налета на штаб-квартиру коммунистов в доме Либкнехта[46] 24 февраля Геринг в качестве министра внутренних дел Пруссии издал напыщенное коммюнике о множестве обнаруженных там разоблачающих материалов, касающихся планов по организации мировой революции. /.../ двумя днями позже антикоммунистическая кампания достигла своего пика»[47].

Развязка наступила в ночь на 28 февраля 1933 года, когда произошел поджог Рейхстага, в котором обвинили коммунистов, – и в результате Гитлер немедленно смог получить от большинства напуганных депутатов (не только нацистов!) санкцию на арест их коллег-коммунистов.

Заметим, что и по сей день неизвестно, как же и кем был организован поджог – и уже очень давно это никого не интересует! А ведь ни один из возможных участников (кроме осужденного за это бывшего голландского коммуниста Мартинуса ван дер Люббе, который никак не мог бы справиться с такой задачей в одиночку – «было обнаружено до 60 очагов возгорания»[48]) никогда в этом не признался.

Геринга традиционно обвиняют в организации и руководстве этой акцией, поскольку упомянутое министерство внутренних дел Пруссии располагалось по соседству и было связано со зданием Рейхстага подземными коммуникациями. Однако Геринг так никогда и не признал своей вины – даже в узком кругу посвященных и даже тогда, когда такое признание ничем не могло ему угрожать[49]!

Его жена совершенно четко и, на наш взгляд, абсолютно неопровержимо свидетельствовала, что Геринг никак не мог быть замешан в таком деянии: ведь в огне погибли принадлежавшие лично ему драгоценные гобелены, фамильные картины и дорогая мебель, которые он по-хозяйски разместил в помещениях Рейхстага, – и их потеря повергла его в чрезвычайное возмущение[50]!

 

Однако даже тогда, в марте 1933 года, когда нацисты уже фактически захватили центральный правительственный аппарат, парализовали деятельность оппозиции и организовали беспрецедентное давление на публику, они не смогли получить поддержки большинства избирателей.

Выборы 5 марта 1933 года так и не разрешили положения: «При рекордной явке на выборы 88 % избирателей нацистская партия получила на 5,5 млн. голосов больше, чем в ноябре 1932 года, что обеспечило им 17 млн. голосов /.../. Но даже имея в своем распоряжении все ресурсы правительства, нацисты смогли обеспечить себе только 43,9 % голосов»[51] – т.е. в конечном итоге за них проголосовало лишь около 38,5 % имевших право голоса.

Но вот тут-то и проявилась гениальная предусмотрительность Гитлера: «Арестовав депутатов-коммунистов, но формально не запрещая КПГ[52] и даже оставив ее членов в списках для голосования, Гитлер обеспечил себе двойной выигрыш. На выборах КПГ получила почти 5 млн. голосов; в ином случае эти голоса могли быть отданы другим партиям, но поскольку места коммунистов в рейхстаге и прусском парламенте оказались свободными вследствие произведенных арестов, нацисты /.../ получили абсолютное большинство в обоих парламентах»[53].

Сразу затем произошел захват и местной власти по всей Германии: «При помощи акций, напоминающих скорее путч, нацисты уже в первые четыре дня после выборов захватили власть в землях /.../, проводя демонстрации на улицах, окружая административные здания и требуя смещения бургомистров, полицай-президентов и, в конечном счете, правительств. В Гамбурге, Бремене, Любеке, Гессене, Бадене, Вюртемберге /.../, Саксонии /.../ по одной и той же схеме правительство земли заставляли уходить в отставку /.../. В Баварии гауляйтер Адольф Вагнер вместе с Эрнстом Ремом и Генрихом Гиммлером вынудил премьер-министра Хелда уйти в отставку 9 марта и приказал затем подчиненным занять здание правительства»[54] – и с этого момента нацисты могли освобождаться от всякой видимости игры в демократию и политические коалиции.

23 марта 1933 года последовала фактическая самоликвидация Рейхстага, принявшего закон о чрезвычайном положении – «Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства», монополизировавший власть в руках правительства, получившего и законодательные функции[55]. Против голосовали только социал-демократы[56], партия которых была затем запрещена 22 июня того же года[57].

14 июля 1933 года правительство издало «Закон против создания новых партий», объявив НСДАП единственной легальной политической партией Германии, причем любая попытка «организационно сплотить» другие партии или «создать новую политическую партию» преследовалась арестом или тюремным заключением сроком до трех лет[58].

Так установилась однопартийная диктатура в Германии во главе с единоличным диктатором Адольфом Гитлером.

 

Вот тогда-то немцы все более добровольно пошли на поводу у Гитлера – и не потому что утратили разум (по крайней мере – большинство из них), и даже не в опасении расправ со стороны новых властей (которые осуществлялись внутри Германии вовсе не тотально, хотя весьма демонстративно и выразительно!), а просто дешево и глупо продались – за ничтожные по сути полученные материальные блага и за вовсе химерические обещанные.

«К концу 1934 года нацистский режим израсходовал около пяти миллиардов рейхсмарок на создание новых рабочих мест»[59]; экономический «кризис удалось преодолеть даже гораздо быстрее и успешнее, чем было обещано новыми властями. Уже в 1936 году была достигнута почти полная занятость, а в промышленном производстве наметился подъем»[60]; «Преобладало общее впечатление, что миллионы людей уже не стоят в очереди за пособием по безработице, а вовсю орудуют лопатой. Нищета была изгнана с улиц, и каждый видел это»[61].

Большинство немцев, в стадном чувстве оглядываясь на всех остальных, старалось убеждать себя в том, что все они служат чему-то стоящему и правому. Для немцев это совсем не сложно – они народ дисциплинированный, а повиновение начальству – высшая немецкая добродетель!

Позднее это послужило поводом для политических и исторических инсинуаций, ставших расхожими штампами, – и с ними приходится сталкиваться на каждом шагу. В очередной раз, например, они повторяются в интервью известного кинорежиссера Дани Леви – автора странной кинокомедии «Мой фюрер», вышедшей в германский кинопрокат в канун 2007 года: «говоря о Гитлере, мы говорим и о народе Германии. Каждый народ выбирает того предводителя, который ему нужен. Иными словами, Адольф Гитлер не стал бы тем, кем он стал, если бы не соответствовал желаниям и чаяниям немецкого народа. Единство Гитлера и национал-социализма с немецким народом – вот что поистине ужасно»[62].

Но не это ужасно, поскольку это просто не соответствует истине: немцы вовсе не выбирали Гитлера, как не выбирали они ни Ульбрихта, ни Хоннекера! Ужас и трагедия совсем в ином: в том, что подобные деятели все-таки становятся во главе народов, которые их вовсе не выбирают.

Немцы же, в силу своей дисциплинированности, и пострадали больше многих других, хотя с немецкого народа, как и с любого другого, нельзя снимать ответственность за его историю – и не только за историю Третьего Рейха.

Вовсе не немцы, например, инициировали создание Берлинской стены, но построили ее они сами, и они же добросовестнейшим образом сохраняли и охраняли ее затем почти три десятка лет! Да и разломана она была фактически извне – в результате таинственных и опрометчивых политических игр М.С. Горбачева: немцам лишь показалось, что им позволили ее разрушить, а потом уже было поздно исправлять это недоразумение!..

Что уж говорить при этом о концлагерях, созданных и действовавших по указанию собственного, немецкого начальства!..

Гитлер был уникален, такие личности в принципе несопоставимы с целыми народами. Вот Гиммлер был зауряден, и на его месте могли оказаться многие другие из миллионов немцев (но далеко не каждый!) – и трудиться столь же добросовестно и продуктивно.

В этом трагедия немецкого национального характера, но он такой, какой уж есть!

Это, однако не наша тема.

 

Позволим себе, впрочем, небольшой логический этюд: коль скоро кинорежиссер Леви отождествляет немецкий народ и Гитлера, а последний показан в его фильме как откровенный дегенерат, то эта его (Леви) оценка, следовательно, распространяется и на всех немцев.

Что ж, эта индивидуальная точка зрения имеет право на существование, как и любая иная! Хотя и обидно за современную культуру, в которой бытуют подобные оценки.

 

Формально Гитлер не смог выполнить обещания никогда больше не проводить выборов, сделанное в феврале 1933, – приходилось, все-таки, соблюдать какую-то видимость респектабельности. Это, впрочем, шло ему на пользу!

11 ноября 1933 года 96 % германских избирателей приняли участие в голосовании, побив, тем самым, прежний рекорд избирательской активности, и отдали, наконец-то, уже 92 % своих голосов за НСДАП – на новых выборах в Рейхстаг[63], игравший теперь, однако, нисколько не большую практическую роль, чем Верховный Совет СССР.

Заметим притом, что и приведенные результаты голосования – свидетельство далеко не абсолютного господства нацистов над умами соотечественников: более десяти процентов немецких избирателей не только придерживались иных взглядов, но и наглядно демонстрировали это, что никогда не допускалось на выборах в Верховный Совет СССР – по крайней мере по официальным отчетам!

Тем не менее, Гитлер в конце концов добился того, что известный немецкий историк Голо Манн, сын Томаса Манна, писал о нем: «Только он мог отдать приказ, который бы выполнили 57 млн. человек»[64].

Однако и это продолжалось недолго: пока все, казалось бы, шло хорошо, Гитлер вполне импонировал немцам; неудачи же поколебали всеобщее обожание: «Тот всенародный восторг, вызванный успехами внешней политики Гитлера, который существовал в мирные времена, испарился без следа по мере продолжения войны. Помимо понятного желания скорейшего прекращения военных действий, в широких кругах германского народа существовало и глубокое разочарование в Гитлере как лидере нации и государства»[65] – писал уже после войны гросс-адмирал Эрих Редер, командующий немецким флотом в 1935-1943 годах.

Подобные настроения наиболее наглядно проявились в верхушечном заговоре 20 июля 1944 года, жестоко подавленном. Но и после этого, все ближе к концу войны, многие приказы Гитлера молчаливо игнорировались и отдельными ответственными лицами, и массой публики – в результате Гитлеру приходилось заметно умерять свои радикальные распоряжения.

Однако на протяжении десятка лет так именно и обстояло дело, как сформулировал Голо Манн – и это подтверждается самыми ближайшими соратниками Гитлера.

Генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг: «Приказы принципиального характера исходили только от одного лица – Адольфа Гитлера. Остальные были только исполнительными органами»[66].

Доходило даже до того, что когда в августе 1939 британский посол в Берлине сэр Невил Гендерсон просил Германа Геринга оказать умиротворяющее влияние на Гитлера, то наци номер 2 четко ответил ему: «мы, все остальные, не больше чем пыль под его ногами»[67].

 

Двенадцать лет нацистского режима не прошли даром.

В начале 1946 года, почти через год после завершения войны в Европе, фельдмаршал Монтгомери, возглавлявший администрацию в британской зоне оккупации Германии, отмечал: «я располагал информацией, что значительная часть населения, примерно 60 процентов, убежденные нацисты»[68].

Разумеется, эти люди оставили после себя потомство – физическое и духовное.

Поскольку их победители тоже не были ангелами, а после войны, в отличие от немцев, имели гораздо меньше побуждений к самосовершенствованию, то это в значительной степени и определяет умонастроения сегодняшнего мира и современное положение дел.

До идеала тут далеко, с чего, мы, собственно, и начинали.

 

Таинственный приход Гитлера к власти, сыгравший решающую историческую роль во всем последующем (а также и другие значительные эпизоды, не нашедшие исчерпывающих объяснений, например – полет Рудольфа Гесса[69] в мае 1941), заставляет поднять вопрос о закулисных политических силах, агентом которых, возможно, и состоял Гитлер, навербовавший притом целую партию своих приверженцев, исчисляемую к 1933 году сотнями тысяч человек – но тогда еще никак не миллионами!

Такой подход к толкованию роли Гитлера отнюдь не нов: «Гитлер представал в качестве вполне заменимой, „заурядной жестяной фигуры“, как писал один из авторов левого направления[70], занимавшийся анализом фашизма, еще в 1929 году[71] /.../.

/.../ многие политики-консерваторы и историки-марксисты столь странным образом сходились во взгляде на Гитлера как на инструмент для достижения чьих-то целей. Будучи далеким от какого бы то ни было величия и не являясь крупной политической, а уж тем более исторической фигурой, он казался идеальным олицетворением типа „агент“.»[72]

Заметим, однако, что подобные подозрения высказывались еще раньше – и вовсе не буржуазными консерваторами и тем более не историками-марксистами. Совсем незадолго до 29 июля 1921 года, когда Гитлер был провозглашен «фюрером» – вождем НСДАП, против него выступили противники в его собственной партии.

Один из первых членов НСДАП Эрнст Эреншпергер составил политическую декларацию и опубликовал ее в газете «Мюнхенер Пост». Там говорилось: «Он (Гитлер) полагает, что пришло время, чтобы по заданию стоящих за ним темных сил внести разброд и раскол в наши ряды и тем самым сыграть на руку махинациям евреев и их пособников... И как он ведет эту борьбу? Чисто по-еврейски»[73].

Не нужно воспринимать данный текст как обвинение Гитлера в еврейском происхождении. Это просто такой типичный словесный оборот; автору этих строк (не еврею ни по происхождению, ни по имени, ни по внешности) неоднократно случалось выслушивать подобные выпады на русском языке по собственному адресу – всегда, разумеется, в отсутствии евреев. Нередко случалось слышать и ничем не обоснованные подозрения по адресу каких-либо чем-то несимпатичных типов: а не еврей ли он?

Характерно и откровение на эту тему самого Гитлера, высказанное, что существенно, в октябре 1920 года (если верить воспоминаниям Отто Штрассера, именно тогда и познакомившегося с Гитлером): «как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить – еврей он или нет»[74] – здесь, заметим, ни слова не говорится о том, когда именно Гитлер увлекался столь полезным занятием!

Так или иначе, но демарш Эреншпергера привел к тому, что до конца 1921 года о Гитлере ходили слухи в НСДАП, что он еврей[75].

А вот ощущение стоящих за Гитлером темных сил возникло, конечно, совсем не случайно.

 

Бедой сторонников такого толкования было и остается то, что им никак не удавалось соорудить разумную и непротиворечивую концепцию для объяснения того, чьим же именно агентом являлся Гитлер.

Одна из моднейших и экстравагантнейших версий состоит ныне в предположении о союзе Гитлера с мировым сионизмом[76]!

Правда, и в этом нет ничего нового: еще накануне назначения Гитлера рейхсканцлером отставной генерал Эрих фон Людендорф, отлично его знавший, предупреждал своего старого соратника Гинденбурга об опрометчивости такого шага «прежде всего потому, что считал фюрера марионеткой евреев»[77].

Неизменно, однако, получается, что практически все возможные кандидаты на роль руководителей или тайных партнеров Гитлера (лица, партии, социальные группы, правительства или народы) претерпевали в то или иное время такой значительный ущерб от деятельности его самого, его приспешников или Третьего Рейха в целом, что и речи не может идти о том, чтобы Гитлер неизменно оставался их агентом.

Правда, Гитлер, неоднократно корректировавший свой политический курс, мог быть в принципе слугой разных господ – не только одновременно, но и последовательно. Но и таких гипотез (не в виде отвлеченной идеи, а в качестве конкретной логической конструкции, подкрепляемой всем полигоном известных фактов) также никому создать пока не удавалось.

Исключение может представлять собой разве что такое разъяснение, вроде бы устраняющее все известные противоречия (данное сообщение возникло в 2005 году и, разумеется, не имеет ни малейших ссылок на первоисточники): «В Берлине найден договор, который Адольф Гитлер заключил с самим сатаной. Контракт датирован 30 апреля 1932 года и подписан кровью обеими сторонами.

Согласно ему, дьявол предоставляет Гитлеру практически неограниченную власть с условием, что тот будет использовать ее во зло. В обмен фюрер обещал отдать свою душу ровно через 13 лет.

Четыре независимых эксперта изучили документ и сошлись во мнении, что подпись Гитлера действительно подлинная, характерная для документов, подписанных им в 30-40-е годы.

Дьявольская подпись тоже совпадает с той, что стоит на других подобных договорах с владыкой ада»[78] – но и здесь возникают вопросы относительно того, как же обстояли дела до 30 апреля 1932 года и после 30 апреля 1945[79]!..

 

В конечном же итоге следует признать, что Гитлер и как личность, и как политический деятель и был, и продолжает оставаться загадкой.

Не случайно, поэтому, он остается объектом разнообразнейших пропагандистских, спекулятивных и наукообразных сведений и инсинуаций. Чего, например, стоит еще одна выдержка из уже цитированного интервью Дани Леви:

Корреспондент: «В фильме „Мой фюрер“ Гитлер показан импотентом, который мочится в постель и по ночам мучается кошмарами. Он страдает от того, что в детстве его били. Какая польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием?»

Леви: «Встречный вопрос: а какая польза в том, чтобы не показывать его таким, каким он был? /.../ все то, что я рассказываю о Гитлере, – не мои выдумки, а документально подтвержденные факты. Он действительно был импотентом и мочился в постель. Об этом знают очень немногие»[80] – таким образом выясняется, что этот кинорежиссер принадлежит к таинственному кругу посвященных, располагающих особыми сведениями о Гитлере, недоступными более никому! Причем этот круг, очевидно, настолько ограничен и законспирирован, что и источники его сведений окружены непроницаемой тайной!..

Но о Гитлере продолжает создаваться не только безответственная галиматья, но и значительная масса серьезных квалифицированных исследовательских работ. Его никак нельзя считать фигурой, обойденной заслуженным вниманием: «Вопрос „почему стал возможен Гитлер?“ занимал в свое время противников нацизма и до сих пор не решен современными историками. /.../ В то время как историки ГДР не написали ни единой биографии Гитлера, интерес к личности диктатора Германии среди немарксистских писателей, возникший еще при [его][81] жизни, похоже, не собирается угасать»[82] – писал английский историк Ян Кершоу примерно в то время, когда рушилась Берлинская стена.

Все это вполне полезно и оправданно: знание и понимание особенностей психики, поведения и мировоззрения личностей, подобных Гитлеру и его окружению, секретов их успеха и причин их поражений значительно полезнее и поучительнее для человечества, чем изучение качеств типичных заурядных личностей, хотя и последнее весьма непросто и небесполезно!

Среди множества исследований, предпринятых в отношении Гитлера, имеются блестящие работы профессиональных психологов. Но никакой психологический, психоаналитический и психиатрический анализ не может давать полезные результаты при катастрофическом дефиците конкретных сведений о тайной деятельности этой личности, о странных особенностях детских лет и об отклонениях от норм в поведении предков, если все это имело место, а в данном случае – имело!

 

Предисловие к первому изданию книги известного немецкого историка Вернера Мазера о Гитлере, написанное им в 1971 году, начинается следующим образом[83]: «Книг, рассказывающих об Адольфе Гитлере, не сосчитать. Уже десять лет назад было зарегистрировано около 50 000 названий книг только о второй мировой войне. Биографии же относительно немногочисленны. Слишком многое в жизни Гитлера считалось до сих пор не выясненным, и слишком мало можно было доказать»[84].

Завершается то же предисловие таким бодрым заявлением: «Теперь в жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен»[85]. Поскольку это предисловие воспроизведено и в двенадцатом (!) немецком издании этой книги, вышедшем в 1997 году, то нужно понимать так, что точка зрения Мазера не изменилась за прошедшую четверть века.

И что же мы, при всем при этом, знаем теперь о жизни и смерти Адольфа Гитлера?

Оказывается, что по-прежнему весьма немного.

Приведем характерный пример.

 

Тот же Мазер, утверждающий, что не оставил в биографии Гитлера белых пятен, приводит такие сведения: «Летом 1912 г., – пишет Гитлер в „Майн кампф“, – я наконец-то приехал в Мюнхен.

После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: „В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.“. Обе даты не совпадают с реальными фактами»[86].

Реальные же факты состоят в следующем: 24 мая 1913 года «Гитлер снимается с учета в Вене и переезжает в Мюнхен, где снимает комнату у портного и владельца магазина Йозефа Поппа по Шляйсхаймер-штрассе»[87] – об этом имеются совпадающие свидетельства в различных серьезных документах независимого происхождения.

Противоречие очевидно: 24 мая 1913 года – это не весна и не лето 1912 года. Существенно ли расхождение?

Судя по тому, что Мазер оставил его без дальнейших комментариев, сам он посчитал, что несущественно – и, следовательно, никак не должно относиться к числу белых пятен, наличие которых Мазер с апломбом отвергает. Но так ли это?

Разумеется, всякий мемуарист способен на ошибку памяти – и Гитлер априори имеет на это такие же права, как и иные мемуаристы. Мог ошибиться – и ошибся; что ж – бывает! Мы же – не бывший гауляйтер, чтобы верить в безусловную безошибочность Гитлера!

Но вот авторы надписи на официальной мемориальной доске в Мюнхене имели уже, конечно, меньше прав на ошибку: они обязаны были перепроверять свидетельства очевидцев и мемуаристов и исправлять их. Они и исправили (исправили самого Гитлера!): изменили лето 1912 на весну того же 1912 года – т.е. еще больше усугубили ошибку, допущенную Гитлером в «Майн Кампф»!

Очень интересно!

 

Общеизвестно, что Гитлер отличался феноменальной памятью. Если она его и подводила, то об этом практически не имеется никаких свидетельств. В этом специфическом смысле Гитлер, похоже, действительно никогда не ошибался – по крайней мере до апреля 1945 года. Собственно говоря, именно таким способом он просто и наглядно и демонстрировал собственную непогрешимость – никто ничего не мог противопоставить такому знанию и запоминанию деталей!

В апреле же 1945 происходили удивительные вещи, которые, конечно, не могли не обратить на себя внимание трезвомыслящих историков.

Советские исследователи Д.Е. Мельников и Л.Б. Черная уже в начале 1980-х годов высказали гипотезу о том, что в апреле 1945 в Берлине произошел подлинный государственный переворот, возглавляемый Йозефом Геббельсом и Мартином Борманом[88]: «все происходившее в бункере Гитлера в последние десять дней апреля кажется совершенно бессмысленным и диким, если не принять версию, что и у Бормана и у Геббельса был совершенно конкретный план действий. /.../ свои замыслы Борман и Геббельс раскрыли, но только не до, а после смерти Гитлера.

/.../ можно предположить, что план Геббельса – Бормана был основан на том, что Гитлер умрет и оставит завещание, в котором предложит именно этим лицам вести переговоры. Для осуществления этого плана необходимо было: задержать Гитлера в имперской канцелярии в полной изоляции до тех пор, пока его бегство из Берлина станет немыслимым; заставить Гитлера написать завещание; по возможности, заставить Гитлера покончить с собой»[89].

Понятно, что этот гипотетический план (существовал ли он на самом деле, осуществлялся или нет) оказался безуспешным ввиду несогласия Сталина вести переговоры с новоявленными владыками Германии, засевшими в осажденном бункере.

К этим же дням относится эпизод, происходивший вечером 23 апреля 1945 года и описанный генералом Гельмутом Вейдлингом – последним немецким военным комендантом Берлина. Он заслуживает того, чтобы привести его со всеми изложенными подробностями:

«Генерал Фотсбергер[90] /.../ доложил мне, что фюрер отдал приказ расстрелять меня за то, что я якобы перенес КП[91] корпуса в Дебериц (западнее Берлина), и будто бы уже вчера (22 апреля) какой-то генерал был отправлен в Дебериц для того, чтобы арестовать меня.

По моему мнению, речь могла идти только о каком-либо слухе или недоразумении, поэтому у меня было очень большое желание выяснить этот вопрос. /.../

Около 18.00 я и мой начальник оперативного отдела прибыли в имперскую канцелярию. /.../

Генералы Кребс[92] и Бургдорф[93] приняли меня очень холодно и сдержанно. Я немедленно спросил, /.../ почему я должен быть расстрелян. /.../ я четко и ясно мог доказать, что /.../ перенос КП в Дебриц был бы величайшей глупостью. Оба генерала должны были признать, что, очевидно, произошло какое-то недоразумение. Они стали значительно любезнее и обещали немедленно выяснить вопрос обо мне у фюрера.

Через полчаса оба генерала вернулись с доклада /.../ и объявили, что фюрер хочет немедленно говорить со мной. /.../

За столом с картами сидел фюрер Германии. При моем появлении он повернул голову. Я увидел распухшее лицо с глазами лихорадочного больного. Фюрер попытался встать. При этом я, к своему ужасу, заметил, что его руки и одна нога непрестанно дрожали. С большим трудом ему удалось подняться. С искаженной улыбкой он подал мне руку и едва слышным голосом спросил, встречал ли он меня прежде. Когда я ответил, что год тому назад 13 апреля 1944 г. в Оберзальцберге я принял из его рук „Дубовый лист к рыцарскому кресту“[94], он сказал: „Я запоминаю имена, но лиц уже не могу запомнить“. При этом его лицо напоминало улыбающуюся маску. Вслед за этим фюрер с усилием уселся в свое кресло. Даже когда он сидел, его левая нога была в непрестанном движении, колено двигалось, как часовой маятник, только немного быстрее»[95].

Далее Вейдлинг доложил обстановку на фронте подчиненного ему корпуса и высказал ряд предложений.

«Фюрер одобрительно кивал головой, а потом начал говорить. В длинных предложениях он изложил оперативный план выручки Берлина. При этом он все более уклонялся от темы и перешел на оценку боеспособности отдельных дивизий. /.../ Все с большим и большим изумлением слушал я разглагольствования фюрера. /.../ Меня отпустили. Снова фюрер попытался встать, но не смог. Сидя подал он мне руку. Я покинул комнату, глубоко потрясенный тяжелым физическим состоянием фюрера. Я был как в тумане!»[96]

На следующий день, 24 апреля 1945, Вейдлинг и получил новое назначение. Кребс объявил ему: «При своем докладе вчера вечером вы произвели на фюрера благоприятное впечатление, и он назначил вас командующим обороной Берлина»[97].

После этого Вейдлинг, принявший командование, продолжал ежедневные доклады фюреру и получал от последнего сбивчивые и многословные указания – так происходило вплоть до вечера 30 апреля 1945, когда Вейдлингу было объявлено о самоубийстве Гитлера[98].