Личный состав, находящийся на сборах на учебных заставах, немедленно вернуть на линейные заставы и впредь до особого распоряжения не вызывать...

4. Выходных дней личному составу до 30 июня 1941 г. не предоставлять".

18 июня Кремль направил в Берлин предложение принять Молотова для проведения срочных переговоров, но получил отказ. После чего в дневнике Геббельса появилась запись: "Молотов просился с визитом в Берлин, однако получил решительный отказ", а Вайцзеккер в своем дневнике записывает: "Главная политическая забота, которая имеет быть место не дать Сталину возможности с помощью какого-нибудь любезного жеста спутать нам в последний момент все карты".

На этом весь дипломатические арсенал Сталина по предотвращению войны был исчерпан, и каким бы он не считал себя гением, но в его руках просто уже не было никаких дипломатиче­ских рычагов влияния на дальнейшее развитие советско-германских отношений.

Пришло время принимать окончательное решение. Однако и в этих условиях Сталин продолжает накладывать жесткие ограничения на все ведущиеся военные приготовления. Все действия РККА должны производиться скрытно, и ни при каких обстоятельствах не давать формального повода для обвинений со стороны нацистов. Естественно, что скрытность действий РККА значительно снижала скорость подготовки к отражению первого удара вермахта, но это делалось вполне осознано, чтобы исключить возможные обвинения в адрес СССР в агрессии. Кроме того, скрытность развертывания Красной армии заставляла Гитлера так же прибегать к скрытности, что, в свою очередь, значительно снижало скорость подготовки нацистской агрессии.

Для Сталина это принципиально, поскольку он убежден, что за решением Гитлера о нападении на СССР стоит секретная договоренность Лондона и Берлина о заключении англо-германского мирного договора. Единственная надежда нарушить эту договоренность, связана с представлением перед мировой общественностью СССР как жертвы ничем не спровоцированной фашистской агрессии.

Здесь необходимо отметить, что любой анализ действий Сталина в предвоенные месяцы в значительной степени вынужден опираться на воспоминания военных и государственных деятелей СССР, обсуждавших с ним проблемы подготовки Красной армии к войне с нацистами. Однако, при этом, нужно понимать, что при написании мемуаров их авторы далеко не всегда бывают объективны, частенько задним числом изображая события в выгодном для себя свете, находя нужные объяснения своим не всегда достойным действиям. Кроме того, в мемуарах неизбежно содержатся ошибки, связанные с тем, что их авторы со временем что-то забывают или путают.

Согласно мемуарам Жукова с предложением начать развертывание войск и приведение их в боевую готовность он и Тимошенко обратились к Сталину 13 июня:

"13 июня С. К. Тимошенко в моем присутствии позвонил И. В. Сталину и настойчиво просил разрешения дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность и развертывании первых эшелонов по планам прикрытия.И. В. Сталин сказал:

-- Сейчас этого делать не следует, мы готовим сообщение ТАСС и завтра опубликуем его".

Сразу возникает вопрос: почему такую принципиальную и сложнейшую по своей сути проблему Тимошенко пытается решить со Сталиным по телефону? Разве нарком обороны не мог сформулировать необходимость приведения войск в боевую готовность ранее при личной встрече с главой советского правительства, если он в то время уже был уверен в скором начале войны? Ведь, скажем, в период с 1 по 13 июня Сталин принимал руководство НКО 6 раз общей продолжительностью 14 часов 40 минут. В том числе встреча 9 июня длилась - 5 часов 25 минут, а 11 июня - 2 часа 20 минут.

Далее Жуков пишет: "На другой день (После опубликования заявления ТАСС, т.е. 15 июня - Ю.Ж.) мы были у И. В. Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность..."

Прежде всего, 15 июня никакой встречи с военными у Сталина не было. В журнале записи лиц, принятых Сталиным между 11 и 18 июня из военного руководства числится только Ватутин, который был принят 17 июня, причем встреча эта длилась всего полчаса. Скорее всего, разговор, о котором пишет Жуков, мог происходить не 15, а 18 июня и длился он 4 часа 35 минут.

Самое же существенное в цитированных выше словах Жукова скрыто за неоднозначностью формулировки: "приведение войск в полную боевую готовность", которую маршал сознательно использовал для представления ситуации в выгодном для себя свете. Ведь приведение армии мирного времени в стратегическую боевую готовность означало объявление мобилизации и ее развертывание. Объявление мобилизации, это фактическое объявление войны. Этого Сталин допустить не мог.

Другое дело если речь шла о приведении войск в тактическую боевую готовность для ведения лишь ограниченных приграничных боев. Тактическая боевая готовность подразумевала отмену всех отпусков для военнослужащих, заблаговременную выдачу войскам необходимого количества боевых патронов, снарядов, топлива для танков и автотехники, запаса продуктов питания для бойцов и фуража для лошадей. На флоте все это было реализовано путем объявления готовности N2, а, скажем, в КОВО и в ПрибОВО с этой целью были выпущены цитированные выше приказы командующих округами. Однако Жуков такого приказа по всем военным округам почему-то так и не дал. И это было его прямое упущение.

Высшая степень тактической боевой готовности - приказ на готовность открытия ответного огня по противнику в случае его нападения на советскую территорию. В данном случае такой приказ, действительно мог быть дан только с санкции Сталина. И это было обусловлено реальной опасностью провокаций со стороны фашистов. Для того чтобы понять сущность этой проблемы достаточно вспомнить, что нападение фашистов на Польшу в 1939 году официально объяснялось Берлином якобы имевшим место захватом поляками немецкой радиостанции.

Впрочем, вернемся к описанию событий, данного Жуковым:

"... С Германией у нас договор о ненападении, -- сказал И. В. Сталин. -- Германия по уши увязла в войне на Западе, и я не верю в то, что Гитлер рискнет создать для себя второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз -- это не Польша, это не Франция и что это даже не Англия и все они, вместе взятые..."

Еще большую бредятину о совещании в Кремле 18 июня можно прочесть, например, в побасенках Городецкого, который получил их от Безыменского, который, в свою очередь, снял соответствующие письменные показания с генерала Н.Лященко, которому, обо всем этом, возможно под пьяную лавочку, якобы рассказывал сам Тимошенко:

"Видите, -- обратился Сталин к Политбюро, -- Тимошенко прекрасный человек с большой головой, но вот с такими мозгами, -- тут он показал кукиш. -- Я говорил это для народа, нужно было повысить его бдительность, а вы должны понимать, что Германия по своей воле никогда не станет воевать с Россией. Вы должны это понимать".

Крайне сомнительно чтобы Сталин вообще мог бы заявить нечто подобное. Если уж, как утверждает Жуков, Сталин отказался верить в то, что Гитлер по своей воле мог в это время напасть на СССР, то тогда зачем же ему было нужно всего несколько дней до этого санкционировать скрытное выдвижение дивизий второго эшелона к границе? Не говоря уже о том, что из глубинных районов Союза к границам в это время продолжали следовать три армии. Ведь, несмотря на скрытность, передвижение войск у самой границы могло бы быть обнаружено немцами, и тем самым спровоцировать их на войну. Так что концы с концами у Жукова и Тимошенко явно не сходятся. Впрочем, вернемся к мемуарам маршала Жукова:

"...Нарком обороны С. К. Тимошенко попробовал возразить:

-- Ну а если это все-таки случится? В случае нападения мы не имеем на границах достаточных сил даже для прикрытия. Мы не можем организованно встретить и отразить удар немецких войск, ведь вам известно, что переброска войск к нашим западным границам при существующем положении на железных дорогах до крайности затруднена..."

Однако эти слова, якобы сказанные Тимошенко, противоречат другим утверждениям Жукова: "Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развертывания ставилась в одинаковые условия с нами".

Следовательно, по представлению Тимошенко и Жукова, в начале военного конфликта могли состояться лишь сравнительно небольшие приграничные сражения, для отражения которых в округах было вполне достаточно наличных сил. Надо полагать, что и Сталин исходил из такого же сценария начальной фазы войны, поскольку именно такое развитие событий входило в совет­скую военную доктрину того времени. Поэтому он с позиций имеющейся у него информации вполне резонно возражает Тимошенко:

"...Вы что же, предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы оба это или нет?.."

Это не только война, это и обвинение СССР в развязывании агрессии против Германии, и повод наказать его за это. Лучшего подарка себе Гитлер и придумать не смог бы. Тем более что мобилизация уже не могла бы существенно усилить боеспособность наших войск к моменту нападения немцев. Ведь войска к западной границе итак двигались. Увеличение их потока в момент начала немецкой агрессии привело бы только к увеличению числа захваченных в плен советских солдат.

"...Затем И. В. Сталин все же спросил:

-- Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах?