Новые направления и методологические тенденции
// Мониторинг общественного мнения. 2002. № 1 (57) январь-февраль.
Для истории исследований тоталитаризма было бы любопытно установить, существовало ли в СССР формальное цензурное запрещение использовать термин "тоталитаризм" и как это обосновывалось. Не подлежит сомнению, что не только слово, но и содержание споров, идущих «на Западе по поводу концепции тоталитаризма, было известно в Советском Союзе, понятие же использовалось в коммуникациях и текстах, не предназначенных для публикации. Могу предположить, что враждебность к концепции тоталитаризма при изучении советской истории, широко распространенная среди российских исследователей, отражает не столько глубоко продуманную теоретическую позицию, сколько редкостную стабильность исследовательского корпуса ученых в академических институтах, где уход на заслуженную пенсию или преждевременная смерть остаются главным механизмом персональных изменений в постсоветский период. Анализ социальных систем XX в., принадлежащих к так называемому "тоталитарному семейству", в которых сосредоточивает в своих руках всю полноту политической, экономической и нормативной власти, приобретая тем самым невиданный ранее контроль за членами общества и материальными ресурсами, до сих пор остается одной из главных задач социальных наук. Традиция сравнительного анализа тоталитарных режимов насчитывает уже три четверти века, в этом временном отрезке можно выделить три больших периода. Первый период характеризуется накоплением эмпирических наблюдений и выделением иногда бросающихся в глаза, а иногда далеко не очевидных общих признаков тоталитарных режимов. Он начинается сразу же после фашистского "похода на Рим", когда уже в начале ноября 1922 г. автор статьи в "Коммунистическом Интернационале" подчеркнул, что и фашизм, и большевизм разделяют общие методы борьбы, они не заботятся о том, легальна или противозаконна, демократична или нет та или иная акция, и готовы на нарушение любых законов, чтобы достичь желаемого Этот первый период закончился в начале 50-х годов созданием знаменитых синтезов Х.Арендт и К.Фридриха и З.Бжезинского, в которых был проведен глубокий феноменологический и институциональный анализ "тоталитарного синдрома" и сконструирована тоталитарная модель, которой в реальности в наибольшей степени соответствовали нацистская Германия и послевоенное сталинское общество. Хрущевская десталинизация и резкое ослабление роли массового террора в Советском Союзе и странах Восточной Европы знаменуют начало второго большого этапа в истории тоталитаризма и его исследований. Тоталитарная модель становится объектом ожесточенной критики за неспособность предвидеть эти эпохальные изменения и объяснить эволюцию советского общества. Теория тоталитаризма в первое десятилетие после войны, когда Запад столкнулся с растущей агрессивностью сталинской внешней политики и должен был мобилизовать все свои ресурсы для проведения политики "сдерживания" вполне реального экспансионизма советской системы, широко применялась в период ведения "холодной войны" как инструмент сплочения и мобилизации стран Запада. Широкое распространение получают теории индустриального общества, в которых сталинский режим описывается в понятиях и категориях «реализации процесса «догоняющей модели». Сторонники этой точки зрения прогнозируют, что советское общество быстро избавится от сталинских эксцессов и конвергируется в новое индустриальное общество будущего вместе с либеральными демократиями, которым для этого, правда, придется усилить плановое начало в экономике. В наиболее тяжелом положении оказались исследователи тоталитаризма в таких европейских странах, как Франция и Италия, где существовали мощные, хорошо организованные коммунистические партии, пропагандистская работа которых в значительной мере финансировалась и координировалась из Москвы. Коммунисты в этих странах не без успеха проводили политику "культурной гегемонии", теоретически проработанную еще Грамши, и достигли значительного контроля за университетами, издательствами, средствами массовой коммуникации. Совместными усилиями советского пропагандистского аппарата и организаций пропаганды международного коммунистического движения удалось ослабить или просто подавить память о периоде тесного сотрудничества сталинского и нацифашистских режимов в 1939-1941 гг. В коммунистической историографии антифашизм превращается в ведущую категорию при анализе современного исторического процесса и отождествляется с самой демократией. Благодаря этой несложной процедуре сталинский режим автоматически в защитники демократии; философы и политологи, подобные Р.Арону, указывающие, что антифашизм — это частный случай более общей категории антитоталитаризма, что он не может заменить собой идею сопротивления тоталитаризму, объявляются реакционерами на службе американского капитала, если не просто неофашистами. "Лучше ошибаться вместе с Сартром, чем быть правым вместе с Ароном", — эти слова главного редактора влиятельного издания "Нувель Обсерватер" Ж.Даниэля могут на первый взгляд показаться лозунгом воинствующего идиотизма, но на самом деле выражают цинический реализм руководителя массмедиа, знающего, что в условиях коммунистической ной гегемонии Сартр продается лучше, чем Арон. Подавление венгерской революции, кубинский кризис, оккупация Чехословакии вместе со все более заметным упадком советской экономики и снижением уровня жизни населения в СССР тем не менее приводят к постепенному отрезвлению западной левой интеллигенции и возвращению интереса к исследованию тоталитарных режимов. Институциональный анализ тоталитаризма, т.е. углубленное исследование социальных институтов и политики этих режимов — их правящих систем методов экономического контроля, репрессивных органов, цензуры, военно-промышленных комплексов, концентрационных лагерей, — до сих пор остается наиболее развитым и распространенным сравнительного анализа тоталитарных систем. Крушение советской системы, сопровождавшееся валом советской империи и дезинтеграцией Советского Союза, открыло новый, третий этап в тоталитарных исследованиях. В отличие от своих предшественников современные исследователи тоталитаризма находятся в привилегированных условиях, по меньшей мере, по причинам. Прежде всего теперь можно полный цикл эволюции советской системы, которая вершила свою траекторию, не оставив больше места спекуляциям относительно ее реформируемости и ной конвергенции с либеральными демократиями. Кроме того, после развала советской системы перед политологами и социологами открылись возможности проведения эмпирических исследований, тогда как историки получили доступ к богатейшим архивам и другим историческим источникам, что позволяет исследователям советской системы достичь уровня фактических знаний, который ранее был доступен только исследователям нацизма и фашизма. Раньше закрытость советской системы приводила к объективному неравенству объема и степени верифицируемости доступной исследователям разных типов тоталитаризма; теперь же ученые, занимающиеся советской системой, могут вести сравнительные исследования на равных. Наконец, с завершением "холодной войны" и развалом международного коммунистического движения концепция тоталитаризма перестала служить инструментом мобилизации против коммунистической идеологии и экспансии, в результате чего исследования тоталитарных систем вышли из сферы политической борьбы и развиваются в общественной обстановке, благоприятствующей сравнительному мультидисциплинарному анализу феномена "тоталитаризм". Сомнения в интеллектуальной необходимости и научной легитимности такого анализа не являются больше серьезным препятствием, и работы по тоталитаризму множатся не только в англосаксонских странах и Германии, где они опираются на солидную историографическую и социологическую традиции, но и во Франции, Италии, странах Восточной Европы и в России. Признание научной законности сравнительного анализа нацизма, фашизма, сталинизма и других режимов не означает автоматического признания необходимости метатеоретической и междисциплинарной концепции тоталитаризма. Сравнительный анализ нацизма и сталинизма при полном неприятии категории "тоталитаризм", безусловно, возможен, но, как я уже упоминал выше, результаты такого исследования слишком часто настолько поверхностны и банальны, что вызывают подозрение не только в плодотворности такого метода, но и в использовании результатов в политических целях. Приведу для примера недавнюю статью С.Виткрофта, посвященную классической для исследований тоталитаризма теме сравнения природы и масштабов немецких и советских репрессий и массовых убийств, в ней выражается неодобрительное отношение к термину "тоталитарная школа", который упоминается лишь один раз и практически не используется. Начав с утверждения, что "Гитлер явно был антисемитом", а "Сталин явно терпеть не мог группы, которые были не согласны с его идеей о том, что надо делать", намеревается объяснить, "как эти личные идиосинкразии индивидуумов (и групп вокруг них) превращались в действия, которые вовлекали государство в массовые убийства беспрецедентных масштабов". Автор, безусловно, знал, что массовый террор может быть связан "с характером общества, современной технологией, идеологией и бюрократией", но его объяснение идет по пути тонкой семантической дифференциации. Он утверждает, что "государственно-организованное намеренное причинение смерти"» может быть разделена на две: "государственно-организованное намеренное причинение смерти" и "государственно-организованное убийство" и что смерти, вызванные Гитлером, скорее подпадают под категорию "убийство", а Сталиным — под категорию "причинение смерти". После анализа доступной архивной документации и недавних публикаций С.Виткрофт приходит к следующим выводам: во-первых, "сталинский режим, вероятно, вызвал преждевременную смерть большего количества людей, чем гитлеровский, но это не значит, что он намеренно убил больше людей". Во-вторых, "Гитлер намеренно убил, по крайней мере, пять миллионов невинных людей", тогда как "Сталин может быть обвинен в убийстве около одного миллиона людей". В-третьих, согласно С.Виткрофту, "Сталин, вероятно, предполагал, что многие из его жертв были виновны в антигосударственных преступлениях и что смерть других послужит предостережением виновным. Он подписывал бумаги и настаивал на документации. Гитлер же, напротив, хотел избавиться от евреев и коммунистов просто потому, что они были евреи и коммунисты. Он не был озабочен претензиями на легитимность». С.Виткрофту, безусловно, не присуще чувство юмора, да и намерения его достаточно серьезны. Попросту говоря, он пытается доказать что несчастный кулак, погибший в лагере на принудительных работах может считаться жертвой сталинизма, тогда как смерть его ребенка из-за потери кормильца должна проходить по категории "преждевременная смерть" и не должна учитываться при проведении сравнения преступлений нацизма и сталинизма. Кроме того, Сталин, исходя из субъективных соображений, считал, что он вправе развязывать террор против "врагов народа", тогда как Гитлер убивал евреев без всякого рационального оправдания, просто потому, что они ему не нравились. Главный же недостаток такого типа рассуждений, как заметил польско-французский историк КЛомян, состоит в том, что сам спор между двумя сторонами, утверждающими, что советский режим был хуже, ибо в итоге привел к большему числу жертв, или что нацизм был хуже, ибо уничтожал евреев, вызывающе аморален, ибо "сравнительная тривиализация", вытекающая из попытки во что бы то ни стало определить, "кто был хуже, а кто — лучше", смазывает факт, что все тоталитарные режимы склонны к геноциду и доказали это на практике. Так, И.Кершоу и МЛевин считают, что различия между нацизмом и сталинизмом настолько превалируют над их сходством, что "нацистский и сталинский режимы, несмотря на поверхностное сходство, в основе своей различны". Единственный смысл тоталитарного подхода они видят поэтому в том, что он позволяет с особой убедительностью показать "историческую уникальность" этих режимов. И.Кершоу аргументирует этот тезис, например, тем, что "нацизм — это единственный пример тоталитарного режима, возникшего в стране с развитой индустриальной экономикой и демократической политической системой, тогда как в таких случаях, как Советский Союз, Китай, Северная Корея и Куба, тоталитарные режимы возникли в условиях бедных стран с отсталой аграрной экономикой и при отсутствии какой-либо традиции политического плюрализма". Как мы увидим ниже, это справедливое соображение отнюдь не ослабляет концепцию тоталитаризма, а наоборот, служит указанием для поиска глубинного сходства нацизма и сталинизма и помогает понять, что к тоталитаризму можно прийти, следуя разным эволюционным траекториям. практически отказывает этой концепции в праве на существование. Они вводят понятие "общей почвы", на которой возникли режимы в России и в Германии. В качестве таковой рассматривается прошлое этих стран (авторитарных монархий, обладающих мощной государственной бюрократией, военными традициями, проигравших мировую войну и травмированных этим опытом). Но происхождение фундаментальных различий , постулируемых И.Кершоу и М.Левиным, остается непроясненным. Отказ от концепции тоталитаризма при сравнительном анализе нацифашистских и коммунистических систем влечет за собой серьезные трудности для исторического исследования. простое нахождение различий между нацизмом и сталинизмом, не опирающееся на специальную теорию и не обладающее специальным языком для описания и интерпретации тоталитарных режимов часто приводит к вульгаризации исторического исследования, что мы уже видели на примере С.Виткрофта. Как справедливо заметил А.Руссо: "Какова бы ни была степень схожести и различий между тоталитарными режимами XX в., в истории не было примеров, когда бы одновременно возникли две политические системы, отличные от всех, известных нам по историческому опыту, в одном и том же самом континентальном пространстве, на общей почве, чтобы сразу же стать соперниками и затеи вступить между собой в войну"***. Опыт исследование тоталитарных режимов приводит к выводу, что при всех очевидных различиях между нацизмом и сталинизмом, существует уровень анализа, на котором их сходство, общие черты становятся существенными и более значительными чем их различия. Два этапа эволюции тоталитарных систем. Наиболее важным методологическим нововведением современного этапа тоталитарных исследований является растущее сознание необходимости выделять две фазы в эволюции тоталитарных систем: сти^оитяельсяма стп,абмдък020 функционирования этой системы. Советская система прошла все фазы жизненного цикла: от рождения и формативного периода, далее — сравнительно стабильного функционирования, длившегося в течение трети веха, до резкого обострения кризиса и финального коллапса. Ее изучение позволяет удовлетворить методологическую предпосылку, от которой зависит успех сравнительного исследования тоталитаризма, — различение периода формирования системы и периода консолидации и нормального функционирования зрелой системы. Выбор объектов сравнения всегда был принципиальней проблемой для тоталитарных исследований. "Можно ж проводить серьезное сравнение между гитлеровской Германией, Советским Союзом времен Хрущева или Брежнева и режимом Фиделя Кастро?". От ответа на подобный вопрос зависят эвристическая ценность и научная легитимность концепции тоталитаризма и самого сравнительного -подхода для изучения тоталитарных режимов. 'В этом убедилась комиссия бундестага по изучению последствий нацистской и коммунистической диктатур в Германии, работавшая в середине 90-х годов и пытавшаяся провести прямое сравнение между Третьим Рейхом и коммунистической Восточной Германией. Результаты работы этой комиссии, изданные в 18 томах, стали неопровержимым доказательством тезиса, что сравнение между двумя тоталитарными режимами, один из которых находится в становлении, а другой представляет зрелую систему, работающую в нормальном ритме, мало плодотворно. комиссия представила многочисленные доказательства тому, что консолидированные режимы используют тюремное заключение и время от времени даже совершают убийства диссидентов, применяют такие методы, как ссылка, высылка из страны, увольнению с работы, ограничения в получении образования, практикуют массовую слежку за населением, но больше не используют массовый террор как средство повседневного управления. Институциональный и системный анализ в исследованиях тоталитаризма. Наиболее обещающим направлением исследований сегодня является не просто выделение и изучение наиболее значительных черт, характеристик и институтов тоталитарных режимов, а системное описание и интерпретация их как совокупности характеристик взаимосвязанных и взаимозависимых институтов, анализируемых с точки зрения их необходимости и достаточности для репродукции тоталитарной системы. В моей работе я всегда определял систему советского типа как военно-индустриальное общество, как совокупность следующих существенных черт или характеристик, взаимосвязанных, взаимодополняющих и взаимоусиливающих друг друга, которые необходимы для ее воспроизведения: однопартийный политический режим; экономика, основанная на системе центрального планирования; колоссальная милитаризация экономики и всей социальной жизни, являющаяся результатом модернизации особого типа — милитаристской модернизации в закрытом обществе. Все эти черты характеризуют как периоды формирования, так и нормального функционирования советского общества именно как тоталитарного общества советского типа. Резкое ослабление или отсутствие одной из них превратило бы его в систему иного типа, что и случилось с Китаем, где после смерти Мао Цзэдуна была восстановлена рыночная экономика и резко ослаблено центральное планирование. По очевидным причинам огромную роль в становлении советской системы сыграли идеология и массовый террор, значение которых в зрелой советской системе резко ослабевает. Увидеть необходимые взаимосвязи между основными характеристиками советской системы исторически оказалось сложной задачей. На Западе хорошо помнят послевоенные дискуссии в кругах европейских социалистов, лейбористов и левых католиков, продолжавшиеся еще в 70-е годы. Советский Союз получал высший балл за систему центрального планирования, но критиковался за однопартийную систему и отсутствие демократических свобод, что объяснялось, впрочем, отсталостью политической культуры и тяжелым историческим наследием. Потребовалось значительное время, чтобы понять, что однопартийная система и плановая национализированная экономика не могут стабильно существовать друг без друга. При системе централизованного планирования правящая партия становится партией планировщиков и обретает реальную социальную функцию обеспечения экономической интеграции безрыночного общества, тогда как система центрального планирования, в свою очередь, требует для стабильного функционирования монопартийной политической структуры, ибо, как писал британский экономист Алек Ноув, многопартийность с ее политической борьбой, призывами к массам и альтернативными программами разрушила бы плановую экономику за несколько лет. Исследование советской системы с использованием понятия "военно-индустриальное общество" (парадигмы, восходящей еще к работам одного из основателей социологии Г.Спенсера) становится в последнее время одним из самых плодотворных направлений тоталитарных исследований. Советское общество было военно-индустриальным, резко отличающимся от общепринятых представлений об индустриальном обществе, основанном на постоянном технологическом прогрессе и растущей производительности труда. Рынок как механизм, регулирующий производство, потребление и обмен, был убит в советском обществе дважды: в результате уничтожения частной собственности и как следствие приоритетного положения в экономике военной промышленности, которая по самой своей сути и месту в мобилизационном обществе противится рыночному принципу определения стоимости и затрат. Закрытость общества было бы невозможно сохранять столь длительное время без его милитаризации, без постоянного поддерживания в нем условий жизни в осажденной крепости. Здесь необходимо указать на теснейшую связь плановой экономики и милитаризации общества. Кершоу прав, настаивая на том, что к началу 30-х годов Германия как развитое индустриальное общество резко отличалось от полукрестьянского, технологически отсталого Советского Союза. Но во время Второй мировой войны Советский Союз внес главный вклад в разгром держав Оси и сделал это во многом с помощью продуктов собственной военной технологии, вышедших в ряде типов вооружений на самый передовой технологический уровень. Критики планово-централизованной экономики от Б.Бруц- куса до Л. фон Мизеса и Л.Хайека были абсолютно правы в анализе ее дефектов, но не учли одно из ее преимуществ, если тут можно говорить о преимуществах: плановая экономика доказала свою эффективность в быстром превращении сравнительно отсталых аграрных обществ в государства с мощным военно-промышленным комплексом. Все это свидетельствует о том, что на уровень военно-индустриального общества можно "опуститься", переведя экономику развитого индустриального общества на военные рельсы, как было сделано в нацистской Германии, но можно и "подняться" на него с помощью милитаристской модернизации, что было достигнуто сталинизмом. Общества советского типа на стадии стабильного функционирования характеризуются все той же системой взаимосвязанных и взаимоподдерживающих базовых характеристик и принципов организации, а именно: партия— государство, государственная экономика, управляемая с помощью системы централизованного планирования, военно-промышленный комплекс, занимающий центральное место в экономической и социальной жизни, которые определяют конкретные социальные институты и практики. Идеология и массовый террор на этой стадии теряют системообразующие функции, которые они выполняли на стадии формирования системы. Они не исчезают, но роль их изменяется и в целом снижается. В период формирования тоталитарного режима как большевистская, так и нацистская революционные идеологии, обещавшие обновить мир, избавившись от буржуазии, денег, парламентов, партий, "гнилого буржуазного либерализма" или же "декадентских", "еврейско-плутократических" элементов, оказывают огромное влияние на гораздо более широкие массы населения, чем только на сравнительно небольшую группу членов партии. С помощью хорошо организованных аппаратов пропаганды и цензуры они охватывают ряд принципиальных групп, особенно молодежь, и группы, находящиеся в состоянии "повышающейся" вертикальной мобильности. Тоталитарные режимы в период своего формирования держатся не только на терроре, но и на массовом консенсусе. Проблема соотношения идеологии, террора и консенсуса остается одной из центральных проблем тоталитарных исследований. На стадии развитого тоталитаризма идеология подвергается процессу рутинизации и эрозии и теряет свою системообразующая роль, но продолжает оказывать заметное воздействие на политическую элиту общества". В период становления советского общества насилие было важнейшим организующим принципом системы. Сталинский террор компенсировал недостаток капитала, необходимого для ускоренной модернизации, которую правящая коммунистическая партия объявила своей первоочередной задачей. Насилие, таким образом, было не просто политической, но и макроэкономической категорией. Оно было направлено и на подавление врагов однопартийного режима, но не только; в первую очередь оно — условие мобилизации и принуждения к труду огромной массы плохо или совсем не оплачиваемых работников. Принципиальной характеристикой тоталитарного террора как при нацизме, так и при сталинизме был идеологически обоснованный выбор в качестве объектов насилия целых групп и категорий населения, идентифицируемых по аскриптивным, социальным или этническим признакам. На стадии нормального функционирования системы массовый террор становится потенциально дестабилизирующим фактором и теряет свой системообразующий характер. Важнейшей тенденцией социоэкономической эволюции системы было постепенное замещение насилия материальными стимулами к труду. В результате общество постепенно переставало быть мобилизационным, а его стабильное функционирование достигалось все в большей мере путем социальных компромиссов, через организованный консенсус, когда пассивность и послушание населения обеспечивались не столько террором сколько медленным ростом жизненного уровня. Репрессии против немногочисленных диссидентов стали проводиться с меньшей жестокостью и служить для установления границ дозволенного поведения. Насилие теперь имело более мягкие и менее заметные формы, прежде всего как "диктатура над потребностями», как государственная организация всех основных систем стратификации — политической, экономической, национально-этнической и территориальной. Многие исследователи тоталитарных режимов подчеркивают, что все они характеризовались неразрешимыми противоречиями и несли в себе саморазрушительные тенденции. Так, социолог М.Манн выводит нестабильность и саморазрушительные импульсы нацизма, фашизма и сталинизма из их неспособности разрешить противоречие между стремлением к перманентной революции, к которой их толкает доминирующая идеология, и необходимостью институционализации господства руководящей партии. Встает вопрос об идентификации этих противоречий. Ответ на него невозможен без конкретного анализа мировой системы, интегральной частью которой является и соответствующий рассматриваемый тоталитарный режим. Следует признать, что в исторический период, в котором сформировались нацифашистские и сталинский режимы, военно-индустриальное общество как форма социальной организации обладало веберовской субстанциальной рациональностью. Политические элиты этих режимов были абсолютно уверены, что война против "объективного врага" неминуема и может быть выиграна. Они сознательно и рационально готовили свои государства к войне, концентрируя на этой цели все свои ресурсы. Этот факт был абсолютно очевиден внимательным наблюдателям уже в середине 30-х годов. Лидеры сталинского поколения ни разу не изменили своей твердой уверенности, что третья мировая война неизбежна. Политические лидеры нового поколения, пришедшие к власти в постсталинский период, были вынуждены признать, что ядерное оружие отнюдь не предназначено только для того, чтобы, "пугать слабонервных", как говорил Сталин, что это не маоцзэдуновский "бумажный тигр", а новая военная технология, которая отрицает войну в качестве метода ведения политики и способа разрешения как внутренних противоречий режима, так и конфликтов между тоталитарным режимом и окружающим миром. В исторический период, когда война становится невозможной, главным образом вследствие технологического прогресса в вооружениях, приводящего к взаимно гарантированному уничтожению обеих сторон конфликта, военно-индустриальное общество теряет как формальную, так и субстанциальную рациональность. Исторический опыт показывает, что на новой стадии научно-технологической революции военно-индустриальное общество становится нежизнеспособным. Оно наращивает гонку вооружений ради гонки вооружений, готовится к войне, которая невозможна, к отражению нападения, которого так и не происходит. В военно-индустриальном обществе начинается процесс так называемой "контрмодернизации", т.е. эволюции, вернее, деволюции, в направлении, противоположном всем известным тенденциям развития индустриального общества, от падения производительности труда и дальнейшего замедления технологического прогресса до повышения детской смертности и сокращения средней продолжительности жизни. В советской системе партийная номенклатура, репрессивный аппарат и военно-промышленный комплекс образовывали мощный блок интересов, который в зародыше душил все попытки реформ, неизбежно угрожающие их монополии на власть и привилегиям. В блокировании реформ особенно важно отметить решающую роль военно-промышленного комплекса. Благодаря своему приоритетному положению в системе он обеспечивал заметные привилегии своим работникам, которые в обмен на них с готовностью соглашались на повышенный контроль за их поведением и гарантировали лояльное отношение к режиму. Тем самым группа ученых, инженеров, техников, квалифицированных рабочих по своим характеристикам должна была бы находиться на переднем краю реформистского движения, но они были полностью интегрированы в систему. Крайняя узость социальной базы реформизма в советском обществе детерминировалась еще и двойственным характером советской интеллигенции, которая спорадически критикуя режим, одновременно обеспечивала его бесперебойное Перестройка Горбачева послужила мощным катализатором процессов дезинтеграции, хотя нет никакого исторического предопределения в том, что падение Берлинской стены произошло именно в 1989 г., а развал Советского Союза — в 1991 г. Но уже в 80-е годы становилось все яснее, что советская тоталитарная система исчерпывает материальные, энергетические, организационные и прочие ресурсы, необходимые для собственной репродукции. Истощение ресурсов сопровождалось экологическими катастрофами, превращая военно-индустриальное общество в источник повышенной опасности не только для окружающего мира, но и для самого себя. Память и наследие тоталитарных систем. Но как выяснилось, тоталитарные режимы XX в. оставили после себя значительное наследство. Они, особенно советская система, благодаря длительности ее существования, были чем- то вроде специфической цивилизации, пусть несовершенной и недооформленной, но со своим необщим выражением, своей легко распознаваемой идентичностью. Они обладали собственным культурным "генетическим кодом", который широко распространился среди населения, выражаясь в специфических ценностях, мотивациях, установках и образцах поведения. Значительное внимание, например, привлекли сравнительные изучения процесса "подавления памяти", который характеризовал посттоталитарный период в Германии, Италии, даже Франции после Виши. История этих стран продемонстрировала политическую, психологическую и моральную цену, которую этим странам пришлось платить в конце 1960-х — начале 1970-х годов в виде молодежных протестов и студенческих бунтов за "синдром Виши" или за "операцию замалчивания", т.е. за намеренное молчание о преступлениях и практике насилия в прошлом, которые в период жизни первого послевоенного поколения поддерживали их политики, воспитатели и лидеры общественного мнения. Страны Восточной Европы демонстрируют сейчас различные типы "политики памяти", от замалчивания прошлого до люстрации, чисток и процессов против организаторов и виновников преступлений режима советского типа. В России область советских исследований переживает период взрывного качественного и количественного приращения знания, появляются новые журналы, происходит "архивная революция", организуются интернациональные исследовательские проекты. Возникновение добровольных ассоциаций историков, профессионалов и любителей типа "Мемориал", занимающихся сбором документации и сохранением исторической памяти, — совершенно новое явление, свидетельствующее о постепенном укреплении гражданского общества. Вместе с тем эта деятельность происходит в атмосфере почти полного безразличия, если не враждебности со стороны населения и государства, как если бы общественное мнение предпочло забыть свое прошлое, избежать принятия ответственности за покорность и бездействие, с каким оно выносило государственное насилие, столь распространенное и столь длительное. Можно сказать, что процессы в историографии и в исторической памяти населения разнонаправлены и что растет разрыв между, с одной стороны, постоянным ростом исторического знания и, с другой — укреплением (на уровне массового сознания) тенденций к мифологизации советского прошлого, к равнодушию перед сталинскими преступлениями или к их сознательному забвению, сопровождаемых враждебностью и негодованием перед результатами исторических исследований. Наибольший интерес в сравнительных исследованиях посткоммунизма привлекает проблема базового типа личности, нового социально-антропологического типа, порожденного обществами советского типа. Идея, что население этих обществ обладает некоторыми специфическими и глубоко укорененными установками, мотивациями и поведенческими характеристиками, возникшими за несколько десятилетий модернизации советского типа, что источник поразительно сходных типов ментальности и культурных образцов среди населения бывших социалистических стран, которые в остальном резко отличались друг от друга, "находится в их общих социалистических структурах, а не в их идиосинкратических историях", была выдвинута впервые в советской пропагандистской литературе, но начала приниматься всерьез уже в 80-е годы. Наблюдая, например, феномен "ностальгии" (ностальгии по ГДР) на Востоке Германии или распространенность по всей Восточной Европе позиции, когда респондент оценивает собственное положение как приличное или улучшающееся, но положение страны в целом как катастрофическое, или успех реконституированных коммунистических партий, которые, став элементом демократической партийной системы, стремятся к реваншу и стараются вытеснить социал-демократов и занять их место, авторы книги "Советский простой человек" смогут расширить и углубить свои выводы, распространив их значимость на целый регион, и, вероятно, сумеют прийти к некоторым новым заключениям, для которых у них пока нет базы из-за относительной ограниченности российского материала. Концепция тоталитаризма и тоталитарной системы необходима не только как метатеория и как язык описания и интерпретации нацифашистких режимов и систем советского типа, но и потому, что она дает прочную методологическую основу для анализа и интерпретации сложных общественных процессов в посттоталитарный переходный период.
Ю.Д. Дунаееа С. 11-16
Популярное: Генезис конфликтологии как науки в древней Греции: Для уяснения предыстории конфликтологии существенное значение имеет обращение к античной... Как построить свою речь (словесное оформление):
При подготовке публичного выступления перед оратором возникает вопрос, как лучше словесно оформить свою... Как вы ведете себя при стрессе?: Вы можете самостоятельно управлять стрессом! Каждый из нас имеет право и возможность уменьшить его воздействие на нас... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (515)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |