Генеалогическая классификация языков

Точное число естественных (т.е. спонтанно возникших в ходе биолого-социальной эволюции человеческого рода и отдельных этносов) человеческих языков практически не поддаётся подсчёту. Во многих случаях неясно, имеем ли мы дело с двумя диалектами одного и того же языка или же с двумя разными, самостоятельными языками. Очень многие языки нам известны лишь фрагментарно по косвенным свидетельствам (собственные имена и другие слова в исторических, географических, этнографических сочинениях древних авторов). Часто в таких сочинениях встречаются имена уже исчезнувших этносов, но по этим этнонимам невозмозможно судить, на каких языках говорили эти племена. Огромное число этносов, вероятно, сошло с исторической арены, даже не оставив нам своих имён. Имеются, кроме того, ещё не дешифрованные памятники письменности, не позволяющие пока считать, с каким языком мы имеем дело и каков его генетический статус. Есть языки изолированно живущих племён, которые до сих пор ещё не стали объектами лингвистических описаний.

Поэтому говорят о полутора-двух тысячах языков, но всё чаще доводят это число до трёх, четырёх, пяти, шести или семи тысяч. Генеалогические классификации группируют языки по отношениям родства, учитывая степень этого родства с точки зрения количества "шагов", отделяющих тот или иной язык от времени распада праязыка (или праязыковой диалектной общности). Так, о современном русском языке можно условно говорить, что от праиндоевропейского его отделяют 3 "шага": общеиндоевропейский - общеславянский - древнерусский (древневосточнославянский) - великорусский. Можно добавить ещё один "шаг", если согласиться, что общеславянскому предшествовало балтославянское единство. Вместе с тем, необходимы и поправки, учитывающие не только дивергентные процессы, но и процессы конвергенции, вплоть до образования креольских (т.е. смешанных) языков.

Весьма относительно и понятие семьи языков, как и понятие языковой макросемьи. Поэтому нелегко сказать, сколько же существует малых и больших языковых семей. Генеалогическая классификация, служащая распределению известных языков по языковым семьям, нередко опирается не только на имеющиеся доказательства общности материальных языковых единиц, но и на соображения географического порядка.

Если принять во внимание только что сказанное, то генеалогическая классификация языков в основных своих чертах сводится к перечню языковых семей и макросемей, с которым можно познакомиться в путешествии по лингвистической карте мира.

11. Типологическая классификация языков - направление лингвистических исследований, возникшее в начале и развившееся во 2-й четверти 19 в. (первоначально в виде морфологической классификации языков), имеющее целью установить сходства и различия языков (языкового строя), которые коренятся в наиболее общих и наиболее важных свойствах языка и не зависят от их генетического родства. Типологическая классификация языков оперирует классами языков, объединяемых по тем признакам, которые выбраны как отражающие наиболее значимые черты языковой структуры (например, способ соединения морфем).

Система критериев типологической классификации языков, способствуя выявлению взаимоотношений между классами языков, указывает способы ориентации в их реальном многообразии. Определение места конкретного языка в типологической классификации языков выявляет ряд его свойств, скрытых от исследователя при других лингвистических подходах.

В начале своего развития типология пыталась найти ответ на вопрос, какие языки и на основании чего можно отнести к «более примитивным», а какие — к «более развитым». Довольно скоро выяснилось, что исходная посылка была неверной: невозможно по типологической характеристике языка судить о его «развитости» или «примитивности». Совершенно различные языки могут принадлежать к одному типу (например, английский, китайский — великолепно развитые и имеющие богатейшую литературу — и бесписьменный язык народности цин на севере Китая в равной степени относятся к изолирующим языкам), родственные и примерно одинаково разработанные языки могут относиться к разным типам (синтетические славянские русский или сербский и аналитический болгарский, изолирующий английский и флективный немецкий). Наконец, один и тот же язык может в своем развитии менять тип и не раз: например, история французского может быть разбита на изолирующий раннеиндоевропейский, флективные позднеиндоевропейский и латинский, аналитический среднефранцузский и практически изолирующий современный разговорный французский.

В результате этих открытий лингвисты разочаровались в типологии примерно до середины 20-го столетия, когда типология пережила новое рождение. Сегодняшняя типология имеет дело не с отдельными элементами языков, а с системами языков — фонологической (системой звуков) и грамматической.

12. Наиболее известна морфологическая классификация языков, согласно которой языки распределяются посредством абстрактного понятия типа по следующим четырем классам:

1. изолирующие, или аморфные, например китайский язык, бамана, большинство языков Юго-Восточной Азии. Для них характерны отсутствие словоизменения, грамматическая значимость порядка слов, слабое противопоставление знаменательных и служебных слов;

2. агглютинативные, или агглютинирующие, например тюркские и банту языки. Для них характерны развитая система словообразовательной и словоизменительной аффиксации, отсутствие фонетически не обусловленного алломорфизма, единый тип склонения и спряжения, грамматическая однозначность аффиксов, отсутствие значимых чередований;

3. инкорпорирующие, или полисинтетические, например чукотско-камчатские, многие языки индейцев Северной Америки. Для них характерна возможность включения в состав глагола-сказуемого других членов предложения (чаще всего прямого дополнения), иногда с сопутствующим морфонологическим изменением основ (термин "полисинтетические языки" чаще обозначает языки, в которых глагол может согласоваться одновременно с несколькими членами предложения);

4. флективные языки, например славянские, балтийские. Для них характерны полифункциональность грамматических морфем, наличие фузии, фонетически не обусловленных изменений корня, большое число фонетически и семантически не мотивированных типов склонения и спряжения.

Многие языки занимают промежуточное положение на шкале морфологической классификации, совмещая в себе признаки разных типов; например, языки Океании могут быть охарактеризованы как аморфно-агглютинативные.

В 20 в. широкое распространение получают синтаксические типологические классификации языков; фонетические типологической классификации языков распространены меньше (ср. противопоставление языков по признаку совпадения морфемных и слоговых границ, которое обычно связывают с противопоставлением изолирующих и неизолирующих языков).

Типологическая классификация языков в своих истоках носила скорее дедуктивный характер, так как расчленяла систему объектов - все множество известных (или привлекаемых к рассмотрению) языков на типологические классы, постулируемые как идеализированная, обобщенная модель. Такой подход привел к тому, что теоретические разработки, сопровождавшие, как правило, создание каждой новой классификации., составили особое направление общего языкознания - лингвистическую типологию, которая не ограничивается разработкой классификаций и даже отказывается иногда от классификационного принципа как такового (см., например, многие работы по фонетической типологии, некоторые направления эргативистики и др.) или же разрабатывает классификации замкнутых языковых подсистем (например, просодических: работы К. Л. Пайка, В. Б. Касевича и др.).

Первой научной типологической классификацей языков является классификация Ф. Шлегеля, который противопоставил флективные языки (имея в виду в основном индоевропейские) нефлективным, аффиксальным. Тем самым флексии и аффиксы были противопоставлены как 2 типа морфем, создающих грамматическую форму слова.

Нефлективные языки оценивались им по степени их "эволюционной близости" к флективным и рассматривались как тот или иной этап на пути к флективному строю. Последний тип Ф. Шлегель объявил наиболее совершенным (идея оценки эстетического совершенства языка занимала в его концепции центральное место, что соответствовало и общепринятым филологическим воззрениям эпохи). А. В. Шлегель усовершенствовал классификацию Ф. Шлегеля, выделив языки "без грамматической структуры", в дальнейшем названные аморфными или изолирующими, что положило начало выделению еще одного параметра типологической классификации языков - синтетизма и аналитизма.

В. фон Гумбольдт, опираясь на классификацию Шлегелей, выделил 3 класса языков:

· изолирующие,

· агглютинирующие

· флективные

В классе агглютинирующих выделяются языки со специфическим синтаксисом предложения - инкорпорирующие; тем самым в предмет рассмотрения типологической классификации языков вводится также предложение. Гумбольдт отметил отсутствие "чистых"представителей того или иного типа языков, конституируемого как идеальная модель.

В 60-х гг. 19 в. в трудах А. Шлейхера сохранены в основном все классы типологической классификации языков; Шлейхер, как и его предшественники, видел в классах исторические этапы развития языкового строя от изоляции к флексии, причем "новые" флективные языки, наследники древних индоевропейских, характеризовались как свидетельства деградации языкового строя. Шлейхер разделил языковые элементы на выражающие значение (корни) и выражающие отношение, причем последние он считал наиболее существенными для определения места языка в типологической классификации языков и в каждом типологическом классе последовательно выделял синтетический и аналитический подтипы.

В конце 19 в. (в работах X. Штейнталя, М. Мюллера, Ф. Мистели, Ф. Н. Финка) Т. к. я. становится многомерной, учитывающей данные всех уровней языка, превращаясь, таким образом, из морфологической в общую грамматическую классификацию. Мюллер впервые привлекает морфонологические процессы в качестве критерия типологической классификации языков; Мистели ввел в практику типологических исследований материал новых для лингвистики языков - америндских, аустроазиатских, африканских и др. Один из критериев Финка - массивность/фрагментарность структуры слова - отмечается на градуированной шкале, показывающей тем самым не столько наличие/отсутствие, сколько степень проявления признака.

В начале 20 в. задачи типологической классификации языков по-прежнему привлекают внимание языковедов, однако ее недостатки - возможность немотивированного объединения исторически или логически не связанных признаков, обилие эмпирического материала, не подпадающего ни под один тип, зыбкость, а иногда и произвольность критериев и ограниченная объяснительная сила - заставляют критически пересмотреть основные принципы ее построения.

Отметив недостатки существующей типологической классификации языков,Э. Сепир предпринял в 1921 попытку создания типологической классификации языков нового типа - концептуальную, или функциональную. Взяв за основу типологической классификации языков типы функционирования формально-грамматических элементов, Сепир выделяет 4 группы грамматических понятий:

· I - основные (корневые) конкретные понятия,

· II - деривационные (см. Деривация),

· III - конкретно-реляционные, или смешанно-реляционные (значение слова наряду с лексическим компонентом содержит и значение отношения),

· IV - чисто-реляционные (отношение выражается порядком слов, служебными словами и т. д.).

В соответствии с названными группами языки делятся на чисто-реляционные (простые - группы I и IV , сложные - группы I, II, IV) и смешанно-реляционные (простые - группы I, III, сложные - группы I, II, III).

Работу Сепира отличает системность подхода, ориентация на функциональный аспект типологизации, стремление охватить явления разных уровней языка, однако само понятие класса в ней оказалось нечетким, вследствие чего и группировка языков - неочевидной. Внедрение точных методов в лингвистические исследования повлекло за собой возникновение квантитативной типологии Дж. X. Гринберга, который, взяв за основу критерии Сепира и преобразовав их соответственно своим целям, предложил вычисление степени того или иного качества языковой структуры, проявляющегося в синтагматике.

Начиная с конца 50-х гг. разработка типологической классификации языков идет в целом по следующим направлениям:

1) уточнение и экспликация критериев, предложенных в традиционной морфологической классификации, выяснение их действительной взаимосвязи (гипотеза Б. А. Серебренникова о причинах устойчивости агглютинативного строя, работы С. Е. Яхонтова по формализации и уточнению понятий традиционной типологической классификации языков., исследование проблем соотношения изоляции и агглютинации у Н. В. Солнцевой, агглютинации и флексии - у В. М. Алпатова и другие работы советских исследователей);

2) разработка универсального грамматического метаязыка, с помощью которого достигается экспликация типологических свойств любого языкового материала ["структурная типология" в 50-60-е гг. 20 в.; для этого направления характерно сближение с теорией универсалий и характерологией (В. Скаличка и др.)], например работы Б. А. Успенского, А. Мартине, Т. Милевского и других исследователей;

3) разработка синтаксической типологической классификации языков, в т. ч. по типу нейтрального словопорядка (Гринберг, У. Ф. Леман н др.), по типу предикативной конструкции - номинативные (аккузативные), эргативные, активные языки, по иерархии синтаксических свойств актантов - языки с подлежащим, языки без подлежащего, или ролевые (А. Е. Кибрик, Р. Ван Валин и Дж. Э. Фоли, отчасти Ч. Филмор), топиковые языки, т. е. такие, в которых грамматический приоритет имеет не подлежащее, а тема (Ч. Н. Ли и С. Томпсон), языки с маркированием синтаксических связей в вершинном либо зависимом члене (Дж. Николс);

4) разработка цельносистемных типологических классификаций языков на основе какой-либо одной черты языковой структуры, которая признается ведущей (работы советских типологов 20-40-х гг., содержательно ориентированная типология в работах И. И. Мещанинова и Г. А. Климова), группирующая типологически релевантные признаки языков вокруг одного признака ("структурной доминанты"), например противопоставление субъекта - объекта в номинативных языках, агентива - фактитива в эргативных, активности - инактивности в активных языках и т. п.; сюда же можно отнести менее известные "доминантные" типологические теории, например типологию "понятийной доминации" А. Кейпелла.

13. Язы́к и мышле́ние —

два неразрывно связанных вида общественной деятельности, отличающихся друг от друга по своей сущности и специфическим признакам. «Мышле­ние — высшая форма активного отражения объектив­ной реальности, целе­на­прав­лен­ное, опосред­ство­ван­ное и обобщён­ное позна­ние суще­ствен­ных связей и отношений предметов и явлений. Оно осуществляется в различных формах и структурах (понятиях, категориях, теориях), в которых закреплен и обобщён познавательный и социально-исторический опыт человечества» («Философский энциклопедический словарь», 1983). Процессы мышления проявляются в трёх основных видах, выступающих в сложном взаимо­дей­ствии, — практически-действенном, нагляд­но-образном и словесно-логическом. «Орудием мышле­ния является язык, а также другие системы знаков (как абстрактных, например математических, так и конкретно-образных, например язык искус­ства)» (там же). Язык — это знаковая (в своей исходной форме звуковая) деятельность, обеспе­чи­ва­ю­щая материальное оформление мыслей и обмен информа­ци­ей между членами общества. Мышление, за исключением его практически-действенного вида, имеет психическую, идеальную природу, между тем как язык — это явление по своей первичной природе физическое, материальное.

В науке о языке, которая называется языкознанием, или лингвистикой (от латинского слова lingua — язык), отчетли­во выделяется два разных подхода к языку: материалистиче­ский и идеалистический. Различия между ними проявляют­ся прежде всего в определении языка, понимании его сущ­ности.

Языковеды, стоящие на идеалистических позициях, часто при определении языка подчеркивали его связь с мышлением, но обходили вопрос о материальности языка, его отношении к действительности, к обществу. Так, Вильгельм Гумбольдт, бывший последователем идеалистической философии Канта, в работе «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода» писал: «Язык... есть орган внутреннего бытия, само это бытие, нахо­дящееся в процессе внутреннего самопознания и проявления... Язык есть как бы внешнее проявление духа народа; язык на­рода есть его дух». «Язык представляет собой беспрерывную деятельность духа, стремящуюся превратить звук в выраже­ние мысли». В этом определении подчеркнута связь языка и мысли, но ничего не сказано об общественной роли языка, о его материальной природе.

Один из крупнейших языковедов XX в. Фердинанд де Соссюр считал, что не только значение в слове, но и акустический образ имеет психический характер, представляет собой психи­ческий отпечаток звука, материальная же сторона звуков не­существенна для языка.

Идеалистический подход характерен и для многих предста­вителей современного зарубежного языкознания. Некоторые из них, например, считают, что язык выступает как посредник между человеком и действительностью - и не только определяет характер мышления людей, но и характер восприятия действи­тельности, он как бы организует действительность в сознании человека. Получается, что не мышление и язык зависят от действительности, а наоборот, действительность зависит от мышления и языка.

Совершенно иначе подходят к определению языка лингви­сты, стоящие на материалистических позициях. Советское языкознание исходит из того понимания языка, которое дано в работах К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. В известной работе К. Маркса и Ф. Энгельса «Немецкая идеология» дает­ся такое определение языка: «На «духе» с самого начала ле­жит проклятие — быть «отягощенным» материей, которая вы­ступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возника­ет лишь из потребности, из настоятельной необходимости об­щения с другими людьми»³. Из данного определения, подчерки­вающего материальность языка и его общественный характер (язык— «практическое сознание», «существующее для других людей» и возникшее из «необходимости общения с другими людьми»), и исходит советское языкознание в понимании всех сторон и особенностей языка.

Очень важной стороной марксистского подхода к языку является анализ его отношения к мышлению и действитель­ности. В той же работе К. Маркса и Ф. Энгельса сказано: «...ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого цар­ства... они — только проявлениядействительной жизни». Для материалистического понимания языка, следовательно, важно не только признание его материальной природы, обществен­ного характера, но и его зависимости от реальной действи­тельности. Осуществляется связь языка с реальной действи­тельностью через мышление. Признание единства языка и мышления — одна из существенных особенностей материали­стического подхода к языку.

Язык и мышление не существуют отдельно, обособленно друг от друга. Язык не может существовать без мышления, но и мышление не может существовать без языка. Единство языка и мышления проявляется в том, что «язык есть непо­средственная действительность мысли». Мысль может полу­чить свое выражение в поступках людей, в музыке, рисунках, скульптуре, математических формулах и т. д., но это все — от­дельные, единичные, частные случаи выявления мысли. Ос­новным же, универсальным средством выражения мысли яв­ляется язык.

Язык есть важнейшее средство общения людей, а при об­щении и происходит обмен мыслями, сообщение их. Таким об­разом, функция языка — быть средством общения (ее обычно называют коммуникативной функцией от латин­ского .comrnunicatio — сообщение, связь) — связана с другой его функцией — познавательной. Язык выступает как средст­во, орудие выражения мысли. Язык дает человеку возмож­ность выразить свои мысли и воспринять чужие мысли. При интеллектуальной (от латинского слова intellectus — ум, рас­судок) коммуникации (связи) кто-то высказывает мысль, а кто-то, слыша высказанную мысль, понимает ее. Только язык слов может служить средством наиболее полной реали­зации такой коммуникации. Правильность понимания при этом определяется всей общественно-исторической практикой данного коллектива.

Единство языка и мышления определяет взаимную обус­ловленность мысли и речи: чем логичнее, яснее система мышления, тем четче, яснее ее языковое выражение и, наоборот, чем яснее, четче выражена мысль, тем глубже, полнее она по­нимается. Непонимание одним собеседником другого в равной степени может быть результатом плохого знания языка, на котором выражена мысль, и плохого знания вопроса, о кото­ром идет речь, т. е. содержания самой мысли.

Познавательная функция языка проявляется в его особой роли в познании действительности. Только часть знаний о внешнем мире человек приобретает своим собствен­ным опытом, большинство знаний усвоено им от других, пере­дано ему средствами речи. Облекаясь в форму речи, знания человека передаются от поколения к поколению.

Единство языка и мышления означает, что слово не есть что-то внешнее для мысли, лишь потом прибавляемое, присое­диняемое к готовой мысли. Слово теснейшим образом входит в самый процесс мышления. Слово необходимо не только для выражения, но и для самого оформления мысли. Человек поль­зуется речью как тогда, когда он говорит для других, т. е. как бы думает вслух, так и тогда, когда он думает про себя. Такая форма речи называется внутренней речью.

Роль внутренней речи очень велика. Она проявляется уже при восприятии, когда мы мысленно даем словесные обозна­чения наблюдаемым предметам и явлениям. Очень велика роль внутренней речи в процессе запоминания и подготовки к воспроизведению познанного ранее, т. е. к рассказу о чем-то. Отчетливо выявляется роль внутренней речи в процессе обду­мывания нового, формирования новой мысли. Особенно лег­ко заметить эту роль внутренней речи при письме. На роль внутренней речи обратил внимание еще в XIX в. крупный рус­ский физиолог И. М. Сеченов, который писал: «Когда ребенок думает, он непременно в то же время говорит. У детей лет пяти дума выражается словами или разговором шепотом, или по крайней мере движениями языка и губ. Это чрезвычайно часто (а может быть, и всегда, только в различных степенях) случается и со взрослыми людьми. Я по крайней мере знаю по себе, что моя мысль очень часто сопровождается при за­крытом и неподвижном рте немым разговором, т. е. движения­ми мышц языка в полости рта. Во всех же случаях, когда я хочу фиксировать какую-нибудь мысль преимущественно пе­ред другими, то непременно вышептываю ее. Мне даже ка­жется, что я никогда не думаю прямо словом, а всегда мышеч­ными ощущениями, сопровождающими мою мысль в форме разговора». Наличие работы органов речи в процессе вну­тренней речи иногда заметно даже со стороны. Понаблюдайте за своими товарищами и вы заметите, что, когда они напря­женно думают о чем-нибудь, их губы иногда начинают шеве­литься. Экспериментальные исследования, например, работы А. Н. Соколова, показали наличие особой, специфической, как бы свернутой работы речедвигательного аппарата в процессе внутренней речи.

Внутренняя речь тесно связана с внешней (обычной) речью, но имеет и некоторые особенности. Она не только отли­чается беззвучностью, но и сжатостью, неразвернутостью, что связано со сложными отношениями мысли и речи. «Течение и движение мысли,— писал один из исследователей внутрен­ней речи Л. С. Выготский,— не совпадают прямо и непосред­ственно с развертыванием речи. Единицы мысли и единицы речи не совпадают. Один и другой процессы обнаруживают единство, но не тождество. Они связаны друг с другом слож­ными переходами, сложными превращениями». Это под­тверждается и новейшими экспериментальными данными. Так, Н. И. Жинкин, исследуя путем проведения специальных опы­тов ход мыслительного процесса, пришел к выводу, что в ряде случаев никак нельзя предполагать наличие при внутренней речи прямого проговаривания. «Бывали случаи, когда испы­туемый... пересматривал несколько наглядных решений зада­чи, или, отвлекаясь от задачи, вспоминал ряд эпизодов из своей жизни. Такой опыт длился одну-две минуты, в то время как устный отчет испытуемого о решениях задачи или рассказ о жизненных эпизодах продолжался не менее 10—15 минут. Ясно, что эти две минуты, в которые укладывался весь опыт, испытуемый не мог работать путем проговаривания». Н. И. Жинкин выдвигает гипотезу об особом предметно-изо­бразительном коде (т. е. системе условных знаков, сигналов, используемых для передачи какого-либо сообщения) мысли­тельного процесса. Об элементах образности в процессе вну­тренней .речи говорят и другие исследователи. Изучение вну­тренней речи, широко развернувшееся в последнее время, по­может уяснить особенности связи языка и мышления, процесс превращения мысли в звучащую речь и процесс восприятия и понимания речи.

Все сказанное очень важно для понимания единства языка и мышления и познавательной функции языка. Но это еще не все. Очень важно, что язык дает человеку возможность перей­ти от наглядных представлений, отражающих внешние связи вещей, к отвлеченному мышлению, к обобщению. Характер­ная особенность языка — способность обобщать. «В языке есть только общее»,— писал В. И.Ленин. «Всякое слово-уже обобщает...». Обобщение проявляется в любом слове, так как называя какой-нибудь предмет, признак, действие, мы на­зываем (не только этот предмет, признак, действие, но и весь класс данных предметов, признаков, действий. Книга обозна­чает не какую-то одну книгу, стол — не какой-то единственный стол, окно — не только данное окно и т. д. Обобщающая спо­собность языка чрезвычайно важна для развития мышления, так как она дала возможность перейти от познания единич­ных предметов, отдельных явлений действительности к их об­общенному отражению в форме понятий. Процесс познания действительности, проявляющийся в формировании понятий, закреплении этих понятий в словах, выступает как единый, цельный акт (см. §28).

Само по себе слово как звуковой комплекс (сочетание зву­ков) внутренне не связано с определенным предметом. Стол не обязательно надо называть этим словом, его можно на­звать der Tisch (немецкое), la table (французское), masa (ту­рецкое), asztat (венгерское), poyta(финское) и т. д. Вода мо­жет быть названа и водой, и Wasser (немецкое) и water (ан­глийское), и еаи (французское), и agua (испанское), иvanduo (литовское), и ара (румынское), и vesi (финское), и su (ту­рецкое), и viz (венгерское) и т. д.

Почему же тогда слово служит орудием передачи мысли, оказывается связанным с определенным предметом?

Слово выступает как знак, заместитель предмета. Слово служит названием предмета, данным самими говорящими. На­зывали предметы в разных коллективах по-разному (см. § 27), но после того, как название возникло, оно стало обязательным для всех, говорящих на данном языке. Его нельзя произволь­но отбросить, заменить новым, так как тогда люди перестанут понимать друг друга, язык не сможет выполнять свою основную функцию — быть важнейшим средством человеческого общения. Так проявляется связь двух основных функций язы­ка — коммуникативной и познавательной.

Все сказанное подчеркивает неразрывную связь языка и мышления, которая проявляется не только в их современ­ном существовании, но и в.их происхождении. Следует еще раз вспомнить указание К. Маркса на то, что язык «так же дре­вен, как и сознание» и возникает он «подобно сознанию» «из потребности, из настоятельной необходимости общения с дру­гими людьми».

Вместе с тем следует подчеркнуть, что язык и мышление — это единство, а не тождество, что между ними возможны про­тиворечия, что каждое явление имеет свои специфические осо­бенности. Укажем для примера на то обстоятельство, что за­коны мышления оказываются едиными для людей, говорящих на разных языках, общечеловеческие понятия получают в раз­ных языках разное словесное выражение и т. д.

Действие основного закона диалектики — единства и борь­бы противоположностей — проявляется во взаимодействии языка и мышления и в их развитии. Развитие языка и мышле­ния неразрывно, едино, но ведущим оказывается развитие мы­шления. Развивающееся мышление требует для выражения новых понятий соответствующего развития языка. В то же время без развития языка было бы невозможно дальнейшее развитие, совершенствование мышления.

Сложные отношения, включающие возможность внутрен­него противоречия, наблюдаются и в соотношении единиц язы­ка я мышления: слова и понятия (см. § 26), суждения и пред­ложения (см. § 61) и т. д.

Таким образом, марксистское диалектико-материалистическое понимание языка исходит из единства языка и мышле­ния, что подчеркивается взаимосвязью и единством двух основных функций языка: коммуникативной и познаватель­ной. Эти функции не могут существовать порознь, в отрыве друг от друга.