Место, где рождаются сны

Коллин Хоук «Воссозданный» («Пробужденный» - 2)

Перевод: Kuromiya Ren

 

Для Мэттью, Алана, Сары, Кэти и Криса,

которым нравятся мои книги,

даже если там нет русалок или драконов

 

Утраченная женская любовь

Древнее египетское стихотворение о любви

 

О, потеряла я любовь свою!

И на себе его я взгляда не ловлю,

Хотя сама я с ласкою смотрю.

Не любит он.

Так лучше я умру!

 

О, милостивейший Амун!

Мольбы и жертвы все напрасны были?

Приятное тебе я отдаю,

Услышь, и мне любовь мою верни.

 

Поцелуи медового вкуса

Оставлял на моих он устах.

Теперь в сердце моем лишь пустыня,

Южным солнцем обожжена.

 

Приди и поцелуй, когда умру

Дыханьем жизнь в меня верни

Проникнет поцелуй туда, где я лежу,

И им я разорву оковы смерти.

 

ПРОЛОГ:

Утерянное

«Как я мог поступить так глупо?» - думал Амон. Оставлять безопасность загробной жизни ради непостоянства Нижнего мира было явно плохим и опасным решением. Но Амону казалось, что другого выбора нет. К тому же, он искал смерти, хотя и предпочел бы ее ласковой.

Он брел по каменной тропе, ведущей, как он надеялся, к временному укрытию. Амон размышлял, какой облик примет смерть. Его проглотит монстр и будет переваривать веками? Или другое существо будет пытать его, заживо сдирая кожу? Лучшим вариантом была бы смерть от яда. Нижний мир был полон ядовитых существ, убивавших тех, кто лез в их гнезда.

И хотя Амон искал смерти, он не желал предаться ей в этот момент. Лили лишь недавно вернулась к смертной жизни, пройдут годы, чтобы у него появился хоть малейший шанс снова быть с ней. Амон пообещал встретиться с ней в загробной жизни. Он не знал, как теперь исполнит это обещание, но у него были годы, чтобы что-нибудь придумать. Правда была в том, что если он не встретил Лили и не влюбился в нее, он поддался бы зову. И потерял бы много лет. Слишком много. Так что смерть была не самым худшим вариантом.

Он мало времени пробыл в царстве смертных. Если бы он воссоединился с братьями до суда, они бы узнали, что он задумал, отговорили бы его. Потому он поспешил, пока не увидел их. Он хотел большего. Ему нужно было больше, чем бледная тень жизни.

И он бросил свой долг. Бросил братьев. Он бросил самих богов. За это он мог поплатиться, но он не думал об этом. Лили была единственной ниточкой, что привязывала его к пути, по которому он шел. Единственной причиной, по которой он не предался очередному звену своего существования. Что бы ни ждало. И он боролся, стараясь выждать время.

Шли дни, он разорвал каждое рычащее и пугающее существо в Нижнем мире, нападавшее на него. Некоторые подходили, потому что он был беспечен. Некоторые, как он подозревал, были посланы богами в наказание. Других привлекала его меланхолия. А моменты передышки были слишком короткими. Куда бы он ни уходил, каким неуловимым ни старался быть, демоны всегда находили его.

Хотя он оставил смертное тело, его блуждающая душа чувствовала муки плоти. К счастью, нужд было все же меньше, чем в человеческом мире. Когда Амону хотелось пить, он молил духов, живущих в деревьях, о дарах. Когда Амону хотелось есть, он крал провизию из запасов существ, которых он убивал, а если ничего не находилось, а боль в пустом желудке становилась невыносимой, он жарил тела убитых чудищ.

Когда он безумно уставал от ужасов, что испытывал, и когда он был в относительной безопасности, Амон спал. Но сон был коротким. Всегда прерывистым. Сон был единственным счастьем, что было у него в этом ужасном существовании.

Худшей частью блужданий по Нижнему миру были не постоянные нападения монстров или опасности, грозившие второй и необратимой смертью. И не разлука с братьями, постоянными его спутниками тысячи лет. И даже не утраченная цель, отсутствие самоуверенности, которой он всегда обладал, не знание того, что у него есть место в космосе, которое ему не нравилось, но которое он принял.

Нет. Худшая часть была еще и лучшей частью.

Он мог ее чувствовать.

Лили была в другом месте, в другом мире, но он мог себе позволить быть с ней. Когда он был уверен, что никто не нападет, когда он давал уставшему телу отдохнуть, он закрывал глаза и видел ее. Эту часть Амон любил. Он вился вокруг нее, как призрак. Он не мог говорить с ней или касаться ее, она и не знала, что он там был, хотя могла догадываться. Подсознательно она чувствовала, что он рядом, что он следит за ней, как ангел-хранитель. Он считал это невероятным благословением. Но при этом и проклятием.

Амон знал, что такая сильная связь, как у них, работала двумя способами. Он надеялся, что они могут просто встретиться во снах. Что их связь достаточно коротка, чтобы их сознания могли соприкоснуться, пока они спали. Но их связь оказалась сильнее. Амон ходил с Лили по Нью-Йорку, но знал, что она тоже путешествует с ним по его миру кошмаров.

Его решение оставить рай повлекло ужасные последствия для любимой, но теперь он был в Нижнем мире, откуда не было выхода. Боги не помогут, он сам их бросил. Смерть могла все прекратить, но каждый раз, когда он думал, что причинил ей достаточно боли, что нужно сдаться, подставиться любому темному созданию, что только и ждало его кончины, он чувствовал ее, бессознательный призыв продолжать. Продержаться еще немного.

Амон искал ответы к этой дилемме, глядя через Глаз Гора, но то, что он видел, путало его. Порой его дразнили картинками возможного будущего. Выходом. Если он продержится достаточно времени, проживет в том облике, что был сейчас, до естественной смерти Лили, то оставался шанс, что он найдет ее. Что их связь снова притянет их друг к другу.

Порой он видел Лили другой, совсем не такой, какой он ее знал. Он видел себя, измученного пытками. Его братья ревновали и злились. Боги воевали с Хаосом. В таких видениях не было смысла. Хаос не прорвется еще целое тысячелетие. Боги редко собирались, чтобы отобедать вместе, что уж говорить о войне.

Неопределенность уже казалась Амону нормальной. Он привык к странным теням будущего и прошлого, смешавшихся в одно. Глаз видел все, но ничего из этого не имело смысла. События не шли в правильном порядке. И требовалась невероятная сосредоточенность и энергия, чтобы направить Глаз на что-то конкретное. Чтобы не сойти с ума, Амон большую часть времени старался игнорировать видения, роящиеся в голове. Стоило ему попасть в Нижний мир, как Глаз принялся изнурять его.

Но энергия, поглощенная Глазом, того стоила, когда он попросил показать будущее Лили. Увиденное дало ему надежду. Надежду, что они будут вместе, что еще есть будущее, в котором он снова сможет обнимать ее.

Бывали моменты, когда он видел себя, обхватившего ладонями ее лицо, нежно целующего ее закрытые веки, чувствовавшего соль слез, что медленно текли по ее щекам. Эти прекрасные вспышки были всем, что он хотел знать. Об остальном путь тревожится вселенная. Может, удерживать их связь было и эгоистично с его стороны, но он не мог отпустить Лили. Не сейчас. Не тогда, когда еще был шанс.

Хотя Амон знал, что она ходит с ним по Нижнему миру в своих снах, были случаи, хоть и короткие, когда они оба спали. И тогда они могли бы общаться, но сознание Лили всегда блокировало его, ее тело слишком устало от следов их связи, что сознание закрывалось, чтобы она крепко спала.

Когда это случалось, он не давил. Ей нужно было отдохнуть, и хотя он очень хотел поговорить с ней, цели такой он не ставил. Он обрек их на эту судьбу из-за своей слабости. Если бы он достаточно ее любил и сразу оставил ее в покое или отправил обратно, может, ничего этого не случилось бы.

Конечно, без Лили оставалась возможность, что он и его браться погибли бы, а мир захватил бы Хаос. И все же, если бы он был хоть немного бдительнее касательно своих эмоций, она бы сейчас не страдала. Она была бы обычной человеческой девушкой, одной из миллиардов в мире. Не самой важной, и точно не той, на которую обратили бы внимание боги. Кроме него.

Амон вздохнул. Правда была в том, что пока у Лили его сердце, Амон будет бороться. Он был обязан ей, и если она хотела, чтобы он поспешил, он найдет путь.

 

Передышка

 

- Амон! – я резко проснулась, сердце колотилось, а кошмар медленно отступал. Мне приходилось держать возле кровати ночник с тех пор, как в мои сны проникали ужасы, что потом виделись и в темной комнате, когда я просыпалась. Какое-то ужасное существо загнало его в угол. Оно радостно визжало, его мерзкое дыхание ударяло по носу, а язык высунулся, чтобы слизнуть кровь с раны на плече Амона. Все казалось таким настоящим.

Дрожа, я обхватила себя руками и соскользнула с кровати, направившись к своему любимому месту на балконе с видом на центральный парк. Там я потерла рукой голову статуи сокола, примостившейся на поручне.

Птица напоминала мне об Амоне, становившемся золотым соколом, и когда солнце нагревало статую, жар накапливался в металлических узорах и задерживался в них, согревая в поздние часы, когда я ходила по комнате и не могла уснуть. Прикосновение к ней успокаивало меня, я могла представлять Амона, каким я его оставила, а не покрытого синяками и истерзанного болью, каким он был в моих снах.

Для меня он был потерян. Я это знала. Я понимала, что должна попытаться идти дальше, может, попробовать встречаться с кем-то еще, но память о моем ожившем египетском солнечном принце было сложно преодолеть. Амон не был идеальным, но был близок к этому. Даже сейчас я могла легко представить его рядом с собой – его золотистую кожу согревало солнце, ореховые глаза мерцали, а улыбка едва заметно появлялась на его очерченных податливых губах.

Вздохнув, я склонилась над поручнем и осмотрела парк. Я влюбилась в парня, возраст которого исчислялся тысячелетиями, который сейчас гнил в искусно украшенных саркофагах, созданных самим Анубисом. А его душа должна была пребывать в раю, пока он ждал следующего раза, когда он понадобится, и проникала в мои сны.

Или он был в ужасной беде, или что-то серьезное случилось со мной, пока я возвращалась из Египта. Существа, которых я видела во снах, были намного страшнее, чем те, которых я могла вообразить. Я не была изобретательной. Но хуже подозрений, что Амон был в опасности, было то, что я никому не могла об этом рассказать. Никто не знал, что он существовал.

Ну, это было не совсем правдой. Доктор Хассан знал, но он жил на другом конце мира. Я написала ему, когда вернулась домой, и его радостный ответ заставил меня улыбнуться, хотя я была уверена, что он все понял, когда не нашел моего тела у пирамиды, когда Амон с братьями спасли мир. Я очень гордилась, что была частью всего этого, хоть я и чуть не погибла, когда обманом заставила Амона забрать мою энергию.

Ответа от доктора Хассана пришлось ждать целый месяц, хотя я фанатично проверяла ящик на почте, который завела для нашей секретной переписки. Он сказал мне не волноваться, и что Амон под защитой богов, что он хорошо спрятал братьев, и что я должна гордиться жертвами, на которые пошла, чтобы мир был спасен.

Вот таким было содержание его писем. Они становились все короче со временем. Я бы на его месте тоже хотела бы просто забыть все случившееся и жить дальше. Но как я могла? Амон являлся в моих снах. Не сказать, чтобы я не была рада его видеть. Я была рада. Но ужасов, которые постоянно угрожали ему, хватило бы, чтобы любую девушку, даже видавшую то же, что и я, отправить в ближайшую психиатрическую больницу.

Родители беспокоились. Начала проявляться моя нехватка сна, хотя я старалась вести себя так, словно жизнь была простым делом, как раньше. Они не знали, что я чуть не умерла, влюбилась в прекрасную ожившую мумию и провела длинные весенние каникулы в Египте. И то, что я закончила учебный год после без понижения оценок, было главным достижением.

Они не знали о том, что я испытала с Амоном в Египте, как сильно это изменило меня. Я и сама этого не осознавала, пока не попала домой. Я думала, что на моем лице проявятся все эмоции, вся боль, вся… смерть, но родители заметили только мои волосы. Мои каштановые, по-деловому прямые волосы теперь были пронизаны выгоревшими на солнце прядями разных оттенков. Им это не понравилось.

И мама сразу сказала:

- Чем ты думала? – она тут же схватила телефон и отчитала нашего стилиста, который не смог ничего поделать, кроме как освободить свой график, чтобы тут же исправить «ущерб». Я тихо, но строго сказала ей, что мне мои волосы нравятся, и что я хочу их такими оставить. Сказать, что они были поражены моим маленьким мятежом, было бы преуменьшением.

И хотя они возражали против моего решения оставить волосы такими, они сразу отказались в ответ на мою просьбу называть меня Лили вместо Лиллианы. В результате я чувствовала себя чужой в своем доме. Чтобы уберечь мир, я сказала, что пойду в тот колледж, в который они так давно хотели меня отправить, если взамен они позволят мне провести лето на ферме бабушки в Спринг-Лейк, Айова. И я поняла, что после этого им стало все равно, куда я ходила, но они долго пытались усмирить страхи по поводу моего нового стиля волос.

Как только я получила письмо о принятии, они отступили и оставили меня наедине с собой, а значит, я могла скорбеть по потере Амона так, что никто этого не заметил бы. Шли месяц за месяцем, и наступил выпускной.

Взглянув в зеркало утром выпускного дня, я испугалась, увидев, что мои золотые пряди, последнее видимое доказательство, что Амон касался меня, потускнели. Так они исчезнут к Рождеству. Я долго рыдала, пока не приняла душ и не оделась для выпускной церемонии.

Если мама и заметила мои красные глаза, то списала это на эмоции по поводу окончания высшей школы. Но на самом деле мне было все равно. Я не думала о колледже или парнях. Я больше ни о чем не тревожилась.

И вскоре пришло время уезжать на лето, и я удивилась, узнав, что родители решили подвезти меня до аэропорта. Может, они замечали больше, чем я думала, может, они просто чувствовали ностальгию, ведь я выросла и покидала гнездо. Поездка, в общем, была неловкой.

Я смотрела на свое отражение в окне.

Мои глаза были большим и тусклыми; волосы были стянуты в идеальный узел у шеи, а губы напоминали тонкую неумолимую линию, такую же неподвижную, как край линейки. Вот так и выглядела, как учительница. Ухмылка приподняла уголок рта, когда я представила, как Амону не понравилась бы моя прическа. Ему нравились мои волосы распущенными и растрепанными.

Несколько тихих прощаний, неловких объятий, и родители оставили меня в хаосе аэропорта. Внутри тут же забушевал спектр эмоций. Я вспомнила, как несколько коротких месяцев назад была здесь с Амоном, как взмахом руки и очаровательной улыбкой он мог обвести любого вокруг пальца.

Я села в самолет и пристегнулась, помня, как самое примитивное действие, как пристегивание ремня безопасности, было новым и непонятным для Амона. Хотя я пыталась не думать о нем, казалось, что я только и могу думать о нем, а когда я закрыла глаза, убаюканная самолетом, я снова оказалась в мире Амона.

Он не боролся с монстром, что радовало, но у него была страшная рана на бедре, что заливала кровью его штаны. Втягивая сквозь зубы воздух, он порвал ткань вокруг раны и перевязал ее бинтами, созданными им из песка. Рядом с ним лежала какая-то брошенная броня, и Амон сбросил тунику, после чего погрузился в маленький пруд и принялся отмывать руки и шею. Я надеялась, что ценных капель, стекающих по краю камня, хватит, чтобы утолить его жажду и промыть его рану. Все вокруг было необитаемым и сухим.

Хотя вид его обнаженной груди отвлекал, я была сильнее поглощена выражением его лица. Он устал, ему было больно, и не только физически. Возможно, он скучал мо мне так же сильно, как я по нему.

- Амон? – невольно прошептала я.

Во сне он замер и оглянулся, глаза сияли зеленым светом в темноте. Хотя он никогда не мог слышать меня раньше, я все равно попыталась. Когда-нибудь он сможет. Через миг напряженные плечи Амона расслабились, он прижался спиной к камню и закрыл глаза. Его обнаженная грудь вздымалась и опадала, дыхание замедлилось через пару минут, и тут что-то изменилось.

Его тело продолжало спать, а меня окружило приятное давление.

- Лили? – услышала я знакомый голос и сдавленно всхлипнула.

- Амон? Ты можешь меня слышать? – спросила я у кромешной тьмы.

- Да. Я слышу тебя, нехабет.

- Это по-настоящему?

Он не ответил прямо, но все же сказал:

- Хотелось бы, чтобы ответ был «нет».

- Что с тобой случилось? – с отчаянием спросила я. – Почему ты страдаешь? Я думала, ты в загробном мире. Я думала, ты упокоен. Почему ты страдаешь ночь за ночью?

- У меня больше нет защиты богов. Я избавился от своего положения.

- Не понимаю. Что это значит?

- Это значит, что я лучше буду страдать, чем продолжать слушаться их.

- Но если ты не спасешь мир, кто это сделает?

- Они найдут кого-нибудь на мое место.

- Я все еще не понимаю. Они наказывают тебя?

Я ощутила и услышала его вздох.

- Они не выбирали этого для меня. Я сам решил пойти по этому пути.

- Это очень сложный путь, Амон. Твои братья могут тебе помочь?

- Мы разделены. Они ничего не могут для меня сделать.

- Не нравится мне видеть тебя таким.

- Знаю. Прости, что причиняю тебе боль. Я не думал, что наша связь будет такой сильной, - он замолк на миг, а потом добавил. – Тебе тоже больно, юная Лили.

Я сказала с горечью дрожащим голосом:

- Не так, как тебе.

- Да. Не так, как мне. Но все равно больно. Из-за меня. Мое одиночество причиняет боль.

- Твое желание быть связанным с людьми не может этого причинить. Боги могут. Они не понимают. Всем нужно быть любимыми. Это естественно.

Он едко рассмеялся.

- Я был когда-то человеком, Лили. Но теперь я что-то совсем другое. Для общего блага я отдал все человеческое.

Гром прогрохотал над неподвижным силуэтом Амона, тучи двигались, как бушующий океан. Вспыхнула молния, и он резко проснулся. Я уже не чувствовала его присутствия, словно с меня сорвали теплое одеяло. Земля содрогалась, он с усталостью покачивался на ногах, призывая на тело броню, сделанную из песка. Амон подставил лицо ветру, закрыл глаза и сказал:

- Я люблю тебя, Лили, но тебе пора просыпаться.

Он повернулся к тьме, каким бы ни был зверь, ждущий его там. Его слова эхом раздавались в голове.

- Я тоже тебя люблю, - прошептала я, хоть и знала, что он меня уже не слышит.

Меня осторожно потрясли за плечо, и кто-то сказал:

- Просыпайтесь, мисс. Мы приземлились.

2

Озеро духов

Бортпроводник странно на меня посмотрел и отошел. Я протерла ладонями глаза, надеясь, что разговор с Амоном проходил только в моем сознании, и я не говорила во сне.

Направляясь на багажом, я не смогла пропустить седовласую женщину, машущую самодельной табличкой вперед-назад, где значилось «Лили-лапушка», так меня ласково называла бабушка.

- Привет, бабушка, - улыбнулась я, она опустила табличку и обняла меня. Она была крепкой женщиной, женой фермера, руки ее были сильными. Она крепко меня сжала, и я ощутила, что напряжение в плечах тает, как кусочек масла на сковороде.

- Я скучала, Лили-лапушка. Так давно не виделись.

- Я тоже скучала.

Вцепившись в мои плечи, она отошла на шаг и пристально осмотрела меня.

- Хмм. Ты слишком тощая. Но это мы исправим, - улыбнувшись, она обхватила меня рукой, и мы повернулись к кружащейся карусели багажа. – Не могу и описать, какой счастливой ты меня сделала, когда попросила принять тебя на лето.

- Я просто рада, что ты согласилась.

- Конечно, я бы согласилась. Ты же знаешь, как сильно я хотела, чтобы ты приехала надолго.

Я пожала плечами.

- Никак не удавалось выделить время.

Бабушка хмыкнула.

- Не удавалось твоим родителям, ты хотела сказать. Подумать только, мой сын слишком занят, чтобы помнить о самом важном в жизни!

- Ты знаешь, что они тебя любят, бабушка.

- Если любовь похожа я постоянную занятость, из-за которой нельзя позвонить родной матери, то да. Уверена, у них свое понимание.

Я заметила свой чемодан и выхватила его с крутящейся карусели, бабушка помогла поставить его на пол.

- Голодна? – спросила она, пока мы шли к ее машине.

- Безумно, - отметила я с улыбкой. Так и было. Удивительно, но мой аппетит вернулся. Я не знала, было ли это результатом встречи с бабушкой или недавнего разговора с Амоном, или из-за того, что я вдруг почувствовала себя собой, но я была так голодна, что съела бы целую корову, что было не так и невозможно в королевстве возможностей фермы моей бабушки.

* * *

После остановки в небольшом ресторанчике, мы вернулись на дорогу и обнаружили, что нам обеим хочется послушать Элвиса. В ее старой машине не было спутникового радио, а большинство дорог, по которым мы ехали, были слишком малы для нормальных радиостанций, а мы пели. К счастью, у Элвиса было столько песен, что мы ни разу не повторились. Я поглядывала в текст на телефоне, и мы от всей души пели, пока ехали на ферму.

Было что-то свободное в пребывании на дороге. Я чувствовала себя собой сильнее, чем за последние месяцы, и я знала, что это потому, что делала то, что любил Амон - смеялась, пировала и была с людьми, заботящимися обо мне.

Бабушка подъехала к ферме поздно вечером. Она познакомила меня с новой собакой, Уинстоном, названным так в честь Уинстона Черчилля, на которого, как она клялась, пес был похож. Я не видела сходства. Уинстон поднялся с места, где он спал, на веранде, виляя хвостом, и понюхал мою руку. Бабушка пошла проверять других животных, а я потащила чемодан в дом. Я знала, что она вернулась уставшей. Бабушка всегда рано засыпала и рано вставала.

Но вместо того, чтобы сразу уйти в свою комнату, она сделала мне чашку ромашкового чая, подсластив его, как я любила, сливками и медом и добавив к нему маленькие песочные печеньица. А потом она пошла в гостиную, словно чувствовала, что мне нужно поговорить. Я оставила вещи в гостевой спальне, схватила старое стеганое одеяло и устроилась в потрепанном кресле, она же выбрала любимое кресло-качалку.

Она потягивала чай и покачивалась, сверкающие глаза разглядывали меня в полумраке комнаты.

- Что тебя тревожит, Лили-лапушка? – спросила она.

Поток слов приблизился к языку, но растаял, как шоколад на огне.

- Э-это сложно объяснить, - наконец, сказала я.

- Родители? Колледж?

- Нет.

- Ах… значит, из-за юноши, - я скривилась, но кивнула. – Расскажи о нем, - попросила она.

А я могла? Если кто и мог мне поверить, понять меня, то это она. Анубис не говорил, что мне нельзя никому рассказывать. Он подозревал, что никто не поверит мне, так что мой рассказ ничего не изменил бы.

- У него сильный подбородок? – перебила она мои мысли.

- Ч-что? – ответила я.

- Сильный подбородок. По подбородку всегда можно понять, хорош ли человек.

Я не сдержалась. И рассмеялась.

- Бабуля, о чем ты говоришь?

- Нет, правда. От мужчины со слабым подбородком нужно уходить, - она резко взмахнула перед собой рукой, словно ударяла приемом из карате.

- Уверена, что мы не говорим о лошадях или коровах? – подыграла я.

Бабушка склонилась ближе.

- Твой дедушка, пусть покоится с миром, был с суровым подбородком. И он был сильным человеком. Хорошим. Похожих я больше не видела.

Я скрестила руки на груди и одарила ее улыбкой.

- Вот так ты его выбрала? По подбородку?

- Это, и запотевшие окна.

- Запотевшие окна?

- Перед тем, как целоваться, мы паром заставляли окна запотеть.

Я подавилась чаем и отставила чашку.

- Такого про дедушку мне лучше не знать.

- Ты не ответила на мой вопрос.

Чуть смутившись, я пожала плечами и призналась:

- Пару запотевших окон было, и у него вполне суровый подбородок, если так подумать.

- Ага! – глаза бабушки сияли. – Уже хоть что-то.

Я не стала продолжать, а она осторожно подтолкнула:

- Он разбил твое сердце, Лили-лапушка?

Я потерла ладони, и хотя я пыталась взять себя в руки, слезы полились по щекам.

- Мое сердце разбито, но это не по его вине.

- Что ты имеешь в виду?

- Он… умер, бабушка.

- О. О боже, мне так жаль, - бабушка качнулась вперед, встала с кресла и обвила меня руками. Не думая, я поднялась, прижалась к ней и позволила слезам литься по лицу потоком, пока она гладила меня по спине и шептала. – Поплачь, милая, - и. – Тебе нужно все выплеснуть, - а через миг она добавила. – Твои родители не знают?

Я покачала головой.

- Они бы не одобрили.

Она кивнула и обняла меня крепче. И хотя я знала, что Амон в каком-то плане жив, он был вне досягаемости на всю мою смертную жизнь, и это осознание тяжело давило на сердце. Печаль была такой горячей, была так плотно упакована в мою грудь, как в переполненный шкаф чемодан. Сидя с бабушкой, я позволила эмоциям выйти наружу, и это помогло. Печаль медленно вытекала из меня, пока я не ощутила себя опустошенной.

Мы тихо сидели несколько минут, ее рука медленно гладила мое плечо, пока я не подняла залитое слезами лицо.

- Как ты с этим справилась, бабушка? С дедушкой.

Она тяжко вздохнула, ее руки оказались на моих волосах, нежно погладив.

- Это не преодолеть. Нет. Знаю, большинство друзей будет говорить тебе иначе, но я сужу по своему опыту. Другие не хотят слышать об этом, приготовься и к этому. О, они на какое-то время оставят тебя одну. Дадут тебе время, но они ждут, что ты возьмешь себя в руки и пойдешь дальше.

- И ты его не забыла?

- Я никогда не смогла бы. Твой дедушка был неотъемлемой частью моей жизни. Не пойми превратно. Горе со временем меняется. Ты отвлекаешься. Порой даже можешь на короткий срок забыть о боли. Но когда кто-то, кого ты любишь, умирает, боль навсегда остается в тебе, словно заноза, и когда ты думаешь об этом, боль возвращается.

Моя губа дрожала, и я представила, что эта заноза в моем сердце больше напоминала зазубренный ствол дерева.

- О, милая. Надеюсь, я не сделала тебе хуже.

- Вряд ли может быть хуже.

- Знаю, кажется, что ничего не осталось. Что без него жизнь не продолжится, но она идет дальше. Если ты это позволишь. Мне нравится думать, что он не ушел навеки, что он просто в месте, где пока что нет меня. Я много думала о смерти с того дня, как он покинул этот мир, и я решила, что она – как длинная командировка. Никто не хочет такой разлуки, но это – нормальная часть жизни. И когда-нибудь, хоть я и не знаю, когда, эта командировка закончится, и мы все снова будем вместе.

- Ты правда думаешь, что снова увидишь дедушку?

- Я не думаю. Я знаю.

- Я и не знала, что в тебе столько романтики, бабушка.

- Нельзя недооценивать силу сердца, Лили-лапушка.

Я выдохнула.

- И что мне делать? Пока мы не встретимся вновь?

- Отвлечься. Работать. Смеяться. Учиться. Любить семью. Наслаждаться жизнью лучшим способом.

- Он бы согласился с тобой, бабушка.

Она улыбнулась.

- Ты должна рассказать мне о нем завтра. Наверное, он очень особенный, раз так сильно повлиял на тебя.

- Да, - всхлипнув, сказала я. – Думаю, мне пора спать.

- Конечно. Я дам тебе другое одеяло.

Она искала его в чулане, а я отправилась в гостевую спальню, но обернулась и сказала:

- Порой мне снятся кошмары. Не хочу, чтобы ты тревожилась, если что-нибудь услышишь.

Она вложила сделанное ей толстое одеяло в мои руки.

- Не волнуйся. Я сплю крепко. И коровка начнет проситься, чтобы ее выдоили, еще до рассвета, так что мы обе будем спать плохо.

- Ладно, - она повернулась к лестнице, ведущей в ее комнату. – Бабушка? – добавила я.

- Да, милая?

- Я рада, что я здесь.

- Я тоже, Лили-лапушка. Я тоже.

* * *

Звяканье кастрюлек и сковород, доносящееся с кухни, разбудило меня намного раньше, чем я обычно просыпалась. Я укуталась в потертый халат, оставленный бабушкой для меня в шкафу, и направилась на кухню. Бабушка уже была одета, а на ногах были прочные рабочие ботинки.

- Будешь готовить завтрак, или лучше выдоишь Босси?

- Босси, - ответила я с зевком.

- Хорошо. Ведро висит на крючке у двери. И дай ей побольше сена. Это ее отвлекает, пока ее доят.

- Звучит неплохо, - я быстро натянула рабочую одежду, хранившуюся для меня в ее доме. Если бы я привезла вещи домой, родители тут же сожгли их. А бабушка всегда говорила, что моя обычная одежда слишком «вычурная» для работы на ферме, так что она купила несколько пар плотных штанов, толстых рубашек с длинными рукавами в прошлый раз, хотя в прошлый раз я была здесь на втором году старшей школы. Штаны были слишком короткими, но я похудела за последние месяцы, так что одежда сидела на мне сносно.

Подавив еще один зевок, я прошла в амбар и нащупала в темноте цепочку, дернув за которую, я включила свет.

- Эй, Босси, - ответила я, когда корова промычала в мою сторону. – Придержи коней.

Наполнив ее корыто свежим сеном, я привязала ее в загоне и расставила ведро и стул. Я вымыла руки и села рядом с коровой. Прижавшись щекой к ее мягкому боку, я поправила ведро, надеясь, что еще помню правильные действия. После раздраженного рева и нескольких ошибок я все поняла и подобрала удобный ритм действий.

Полчаса спустя пальцы затекли, но у меня были два с половиной галлона молока и радостная корова. Я похлопала ее по спине, накормила коней, собрала яйца и направилась к дому с трофеями. Я поставила ведро и корзинку с яйцами на стойку, и бабушка поблагодарила меня и указала лопаткой на стол.

- Надеюсь, ты голодная, - сказала она. – Я сделала то, что ты любишь.

- Французские тосты крем-брюле? – спросила я, улыбаясь с надеждой.

- Конечно. А еще яичница с сыром и беконом, так что ешь.

После труда однозначно можно было хорошенько поесть. Я проглотила три кусочка французских тостов, огромную порцию яичницы, стакан пенистого свежего молока и четыре кусочка бекона, пока не застонала и отодвинулась от стола.

Мы вымыли тарелки вместе, а когда я спросила, что на повестке дня, бабушка выдала мне один из ее известных списков. Я тоже составляла списки, так что могла подхватить привычку у нее, или это передалось в генах, но нам нравилось отмечать проделанное за день на листке.

В списке бабушке оказалась прополка сада, сбор помидоров и цуккини, купание собаки, упражнения с лошадьми, торт на день рождения ее брата Мелвина и поход на могилу дедушки.

Когда фермерские дела были выполнены, мы испекли торт для Мелвина. Ему нравился клубничный, и бабушка не только создала торт, но и добавила в него свой клубничный джем. Она решила, что так можно убить двух зайцев и на лошадях доставить торт.

Когда я спросила, почему мы испекли торт для Мелвина, а не для Мелвина и Марвина, она сказала, что когда близнецы были младше, они настояли, чтобы родители праздновали их дни рождения раздельно, чтобы им даже не приходила в голову дикая идея подарить общий подарок. Любимый торт Марвина – лимонный и такой кислый, что есть его мог только он, - был доставлен на прошлой неделе.

Бабушка по непонятным причинам настояла, чтобы я, менее опытная наездница, держала в поездке торт. Хотя торт был хорошо защищен, упакованный в ее пластиковый потрепанный контейнер для выпечки из 1950-х, я все равно волновалась, что я или испорчу глазурь, или, что намного хуже, уроню его в кучу коровьих лепешек.

Как-то я умудрилась держать руками и поводья, и торт, и мы проехали путь до дома Мелвина на окраине владений без инцидентов. После часовых посиделок с семьей Мелвина, вежливых вопросов о детях и внуках, после которых бабушка гордо показала свою поступившую в колледж внучку, и обмена разными саженцами и возврата нескольких салатных мисок, мы, наконец, отправились домой.

Когда я спросила бабушку, хочет ли она сразу пойти на могилу дедушки, которая была близко к дому, если ехать на лошади, она покачала головой.

- Ему нравится, когда я наряжаюсь, - сказала она.

Дома мы вернули лошадей в конюшню. День был жарким, потным и с купанием собаки, так что я поспешила в душ, вернувшись.

* * *

Поздоровавшись с дедушкой и заменив засохшие цветы свежими, что мы только днем срезали, я оставила ее одну и стояла в тени ближайшего дерева, ожидая. Ветерок порой доносил ее тихий голос, она говорила со своим покойным мужем. Интересно, о чем она говорила? Рассказывала, что случилось в ее жизни после прошлого визита? Рассказывала, как сильно скучает? Или как сильно любит?

Я вспомнила все, что сказала Амону, и пожалела, что он не услышал, как я сказала, что люблю его. Он должен был. Нужно было сразу это сказать. Вместо этого я спросила, было ли то, что я вижу, настоящим. Что за расточительство! Я получила шанс поговорить с ним по-настоящему, а вместо этого засыпала вопросами. Что случилось, почему случилось – было уже не так важно, как сказать ему о своих чувствах. В следующий раз, если он будет, я начну с того, что скажу, что люблю его.

* * *

Забравшись в постель, я поняла, что бабушка была права. Жизнь в свое удовольствие и работа притупили боль из-за потери любимого. Я выудила из сумки скарабея, которого Амон оставил мне, и погладила его кончиками пальцев. Зеленый камень мерцал, отражая свет лампы. Он был теплым и слабо пульсировал изнутри, словно тихо билось сердце. Я коснулась губами камня, желая, чтобы это была золотистая кожа Амона, а потом положила его поверх своего сердца, туда, где оставил его Анубис, когда готовил мумию Амона.

Натянув одеяло до подбородка, укутав им ноги, я скрестила руки на груди, ладонью накрыв ценный камень, и подумала, что так могут чувствовать себя мумии. Несмотря на жуткие мысли, я быстро уснула, вцепившись в скарабея, но вместо встречи с Амоном во сне, на которую я надеялась, я испуганно проснулась из-за яркого света и низкого гудящего голоса:

- Пора тебе явить себя, Лиллиана Янг.

 

 

Скарабей сердца

 

Я резко проснулась, все еще сжимая скарабея, и вжалась спиной в изголовье кровати, разглядывая комнату. С задернутыми плотными шторами было темнее, чем внутри саркофага. Я не видела гостя, но чувствовала его присутствие, как и безумно колотящееся о ребра сердце.

- Кто здесь? – прошипела я тревожным шепотом, сбив со столика книгу, что читала перед сном.

- Уже меня забыла? – тихо рассмеялся мужчина.

Я потянулась к включателю, но услышала рычание собаки и застыла. Если я бы не догадалась, кто в комнате, собака выдала бы его. Уинстон звучал иначе. Да и только один пес из тех, каких я видела, мог издать рычание, полное такой силы.

Дрожащие пальцы все же смогли включить свет, и передо мной во всей божественной красе, хоть и изменившийся под стать фермерскому домику в Айове, стоял египетский бог мумификации Анубис. В музее он был в современном деловом костюме. В этот раз он был в джинсах и белой застегнутой рубашке, идеально подчеркивающей его широкие плечи, а еще в темных ковбойских сапогах и джинсовом жилете.

Он выглядел так, словно модель на ферме. У него даже была привлекательная темная тень щетины на лице. Анубис напоминал человека, способного бросаться тюками сена, оседлать брыкающуюся лошадь, зависнуть с друзьями на барбекю и влюбить в себя любую фермершу от восемнадцати до восьмидесяти лет, не прилагая усилий. Я не знала, была ли в этом уникальная способность Анубиса, или это божественная сила делала их незаметными, но привлекательными.

Хотя он был таким же красивым, как и в прошлую нашу встречу, было в его глазах что-то мрачное, что противоречило его обычному беззаботному выражению лица. По какой бы причине он ни пришел, вряд ли он просто хотел пообщаться.

Закрываясь одеялом до шеи и постаравшись спрятать скарабея Амона под подушку как можно незаметнее, я пытала