А.Л. Никифоров. Является ли философия наукой?

Философия, её происхождение и роль в обществе

(1й и 2й курс)

Основные вопросы:

Материалы для чтения.

Из интервью Бертрана Рассела «Что такое философия».

- В чём состоит разница между наукой и философией?

Можно дать примерно следующий ответ: наука - это то, что мы знаем, а философия - то, чего мы не знаем. Это простое определение, объясняющее, почему с развитием знаний вопросы постоянно переходят из области философии в область науки. […]

- Какова польза от философии?

Я думаю, философия имеет две реальные области применения. Одна из них - поддержка размышлений о предметах, которые ещё не попали в сферу науки. В конце концов, наука охватывает лишь небольшую часть того, что интересует и должно интересовать человечество. Существует множество вещей, представляющих огромный интерес, о которых наука, во всяком случае в настоящий момент, знает мало, и мне бы не хотелось, чтобы человеческая фантазия была бы ограничена рамками известного сейчас. Я думаю, что одно из применений философии состоит в увеличении наших воображаемых конструкций о мире и доведении их до уровня гипотез. Но существует и другое назначение философии, на мой взгляд, не менее важное, которое помогает понять нам, что существует множество вещей, кажущихся известными, на самом деле неизвестны нам. С одной стороны, философия заставляет нас думать о вещах, о которых мы можем узнать, а с другой стороны, позволяет нам с достаточной скромностью осознавать, как много из того, что кажется знанием, таковым на самом деле не является.

- Не могли бы Вы проиллюстрировать на конкретных примерах некоторые гипотезы, которые подтвердились и имели важные последствия в будущем.

Да. Это довольно просто сделать, особенно на примере греческой философии. Греки впервые предложили целый ряд гипотез, оказавшихся впоследствии весьма ценными, но которые в то время не могли быть проверены. Возьмём, к примеру, атомистическую гипотезу. Демокрит придумал атомистическую гипотезу, согласно которой материя состоит из мельчайших атомов, и спустя более чем две тысячи лет оказалось, что это была правильная научная точка зрения, но в то время это было просто предположение. Или другой пример. Аристарх был первым человеком, предположившим, что Земля вращается вокруг Солнца, а не Солнце вокруг Земли, и что смена дня и ночи - это следствие вращения Земли. До эпохи Коперника, почти две тысячи лет, эта гипотеза была почти похоронена и забыта. Но возможно, что Коперник никогда бы не пришёл к этой мысли, если бы до этого к ней не пришел Аристарх. […]… философия не только служанка науки, так как существует целый ряд тем, с которыми наука не может иметь дело. Например, всё, что касается категории ценностей. Наука не скажет вам, что хорошо и что плохо, что хорошо или плохо само по себе, как цель, а не просто как средство. […] - Вы бы назвали Маркса философом? В известном смысле он, несомненно, был им, но давайте сразу оговоримся, что существует очень важное деление среди философов. Есть философы, считающие своим долгом поддерживать status quo, и есть другие, которые его нарушают. Маркс, конечно, принадлежит к последним. Что до меня, то я отвергаю оба эти подхода как не отвечающие истинному назначению философии. Я считаю, что дело философии не изменять мир, а познавать его, и это прямо противоположно тому, что говорил Маркс.

- А к какому типу философов принадлежите Вы?

Единственное определение, которое я сам себе когда-либо давал, - это логический атомист, но я не особенный любитель давать определения. Я их, скорее, избегаю. Что это значит, логический атомист? Это значит, по моему мнению, что способом постигнуть суть любого изучаемого вами предмета является анализ. Вы можете анализировать до тех пор, пока не дойдёте до вещей, которые дальше уже не могут быть проанализированы, и они будут логическими атомами. Я называю их логическими атомами, потому что они не являются мельчайшими частицами материи. Они, если можно так выразиться, идеи, из которых создаётся предмет.

А.Л. Никифоров. Является ли философия наукой?

Пытаясь осознать задачи, встающие перед советскими философами сегодня, в переломный момент жизни нашего общества, и стремясь внести свой посильный вклад в очищение духовной атмосферы страны, мы вновь обращаемся к вопросу о том, что же такое философия, каково ее место в жизни общества, как она может и должна развиваться. Рассмотрению одной из сторон этого сложного вопроса и посвящена настоящая статья.

Мы привыкли считать философию, по крайней мере марксистскую философию, наукой. В наших учебниках, да и не только в учебниках, диалектический материализм определяется как «наука о наиболее общих законах движения и развития природы, общества и мышления». Причем эти законы мыслятся как во всем подобные законам физики, химии или биологии, хотя в отличие от законов конкретных наук законам, изучаемым философией, приписывается большая общность, или, как говорят, всеобщность: «Предметом философии является всеобщее в системе «мир — человек» (Алексеев П.В., Панин А.В. Диалектический материализм. М., 1987. С. 12). И подобно тому как конкретные науки открывают объективные законы той или иной области явлений, так и философия открывает объективные законы, справедливые для всех областей познаваемого нами мира. Именно такое представление о марксистской философии господствует в умах подавляющего большинства советских философов, в общественном сознании и — самое главное — в сознании различных руководителей, от которых существенно зависит организация философских исследований и публикация их результатов. Исследовательские философские учреждения включены в систему Академии наук, и их работа регламентирована в соответствии с принципами деятельности любого научного учреждения.

Организация и планирование философских исследований осуществляется по аналогии с организацией исследований в науке. Ведь как там обычно обстоит дело? Допустим, нужно провести определенное количество измерений, экспериментов, собрать какое-то количество данных, чтобы получить некоторый результат. Для этого нужны, естественно, время и деньги. Отпуская деньги и планируя какое-то время, мы знаем, что по истечении намеченного срока результат, как правило, будет получен. Ну, например, стоит задача выяснить, какова вероятность выпадения орла (аверса) или решки (реверса) при подбрасывании пятака образца 1985 года. Ничего нет проще! Младший научный сотрудник подбрасывает пятак, скажем, 1000 раз и при каждом подбрасывании отмечает, какой стороной он упал. Это данные опыта. Затем старший научный сотрудник обрабатывает эти данные на ЭВМ и получает искомый результат: скажем, вероятность выпадения орла— 0,585, а решки— 0,415. Если возникает сомнение в чистоте опытов или в количестве данных, то заменяют пятак и заставляют сотрудника подбрасывать его 10 или 100 тыс. раз. Вот так в общем получают результаты в научных учреждениях. И работа философов до сих пор организуется, увы, очень похожим образом. Формулируют тему или проблему, к примеру: выяснить, в чем сущность добра, что такое свобода, какова природа научной рациональности и т.п. Выделяют средства, планируют необходимое время и ожидают получения соответствующего «результата». По-видимому, каждый философ понимает, что ничего интересного таким образом получить нельзя. В итоге появляется очередная бесцветная, скучная книга, часто не имеющая никакого отношения ни к науке, ни к философии.

Отождествление нашей философии с наукой наносит ей, на мой взгляд, немалый вред. Так, например, от советских философов требуют, чтобы они высказывали только общезначимые истины, а, скажем, Бергсон или Бердяев, Хайдеггер или Поппер могут выражать свои собственные взгляды и мы их работы печатаем, хотя этих взглядов и не разделяем. Но им можно, они – философы и не претендуют на то, чтобы называться учеными. А мы — «ученые», поэтому если кто-то из нас высказывает то или иное утверждение, то оно должно быть истиной, с которой согласится коллектив. Ученый совет, руководители различных рангов и, наконец, редактор. Иначе не напечатают. Конечно, если в науке кто-то открыл, что снег бел или дважды два четыре, то с этим все легко соглашаются, ибо это истина, для которой нет ни национальных, ни классовых, ни каких-либо иных границ. Но так ли обстоит дело с философскими утверждениями? В самом деле, если диалектический материализм есть наука о наиболее общих законах природы, общества и мышления, а законы эти давно «открыты» Гегелем (или, если угодно, Марксом), то советским философам остается только пропагандировать это выдающееся научное достижение…

… По-видимому, еще к Лейбницу восходит то определение тождества, согласно которому две вещи являются тождественными, если все свойства одной из них являются в то же время свойствами другой, и обратно. Я попытаюсь показать, что некоторые особенности науки не принадлежат философии, следовательно, наука и философия — вещи разные. Как известно, в философии науки XX в. довольно большое место занимала проблема демаркации — проблема нахождения критериев, которые позволили бы отделить науку, научное знание от ненауки, от псевдонауки, от идеологии и — что для нас здесь особенно интересно — от философии. Иначе говоря, речь шла об определении понятия «наука». Кто занимался этими вопросами, тот знает, что данная проблема не получила удовлетворительного решения. Да, по-видимому, она и не могла быть решена в том виде, который был ей придан. Однако в критериях, сформулированных различными авторами, были, на мой взгляд, выделены некоторые черты и особенности науки, которые отличают ее от всех других форм духовной деятельности, в том числе и от философии. Перечислим некоторые из этих особенностей.

Верификационный критерий (Венский кружок, неопозитивизм): наука стремится подтверждать свои гипотезы, законы, теории с помощью эмпирических данных. Например, когда ученый утверждает, что все вороны черные, то он постарается найти какого-нибудь ворона и указать: «Видите, вон сидит ворон, и обратите внимание — черный, следовательно, мое утверждение верно». Многие философы науки и сами ученые считают, что все выводы науки в той или иной степени подтверждены или должны быть подтверждены фактами, наблюдениями, экспериментами. Философия, на мой взгляд, равнодушна к подтверждениям. Правда, мы часто подчеркиваем, что марксистская философия находится в согласии с научными представлениями, и склонны рассматривать это как подтверждение наших философских воззрений. Но, во-первых, это вовсе не то эмпирическое подтверждение, к которому стремится наука. Во-вторых, длительная борьба советских философов, скажем, с теорией относительности, с генетикой, кибернетикой, социологией свидетельствует о том, что согласие с наукой, с ее достижениями, с ее законами и фактами для нас не очень-то и важно. И для философии никогда не было важно. Об этом говорит и выступление Беркли против механики Ньютона, и натурфилософские построения Шеллинга и Гегеля, и непризнание Махом квантовой теории, и наша собственная, не столь уж давняя, позиция идеологических менторов по от-ношению к науке. Итак, наука стремится подтвердить свои положения фактами, философия же в этом не нуждается.

Фальсификационный критерий (К.Поппер): утверждения науки эмпирически проверяемы и в принципе могут быть опровергнуты опытом. Пусть проверка носит опосредованный характер, пусть опровержение достается с гораздо большим трудом, нежели полагал сам Поппер, однако опыт, факты, эмпирические данные все-таки ограничивают фантазии ученых-теоретиков, а порой даже и опровергают их построения. Эмпирическая проверяемость — один из важнейших и почти общепризнанных критериев научности. На мой взгляд, утверждения философии эмпирически непроверяемы и неопровержимы. В свое время некоторые философы-марксисты обиделись на Поппера за то, что с точки зрения его фальсификационизма марксистская философия не является наукой, и пытались вообразить ситуации, которые опровергли бы марксизм, т.е. доказали бы его «научность». Нет и не может быть таких ситуаций, таких фактов и экспериментов! В самом деле, как проверить и опровергнуть утверждения о том, что материя первична, а сознание вторично; что в основе развития природы лежит саморазвитие абсолютного духа; что всякое развитие осуществляется в соответствии с законами диалектики; что субстанция представляет собой единство Природы и Бога и т.п.?! Когда Пьер Тейяр де Шарден утверждает, что каждая частичка вещества наделена некоторым подобием психического, то разве смущает его какой-нибудь вполне безжизненный камень, лежащий на дороге? Нет, конечно. Факты, с которыми имеет дело наука, всегда, по крайней мере со времен античности, были безразличны для философии, ибо она, как правило, пыталась говорить о тех вещах, которые находятся за пределами научного исследования,— о сущности мира, о добре и зле, о совести и свободе и т.п. Да и мы с вами, решая те или иные философские проблемы, разве обращаемся к фактам действительности за тем, чтобы подтвердить или опровергнуть наши решения? Да никогда! Пусть реальность миллионами голосов кричит: «Нет», философ будет хладнокровно настаивать на своем «Да». Прекрасный пример в этом отношении дают работы представителей научного коммунизма, которые на протяжении последних 25 лет твердили о том, что мы в возрастающем темпе движемся к коммунизму, к расцвету демократии, которые повсюду находили ростки к целые рощи коммунистического отношения к труду, к общественной собственности и т.п., в то время как страна все глубже погружалась в болото застоя и все факты общественной жизни — коррупция, пьянство, феодальный произвол партийно-государственной бюрократии — кричали об этом.

Парадигмальный критерий (Т.Кун): в каждой науке существует одна (иногда несколько) фундаментальная теория — парадигма, которой в определенный период придерживается большинство ученых При всех оговорках, связанных с неопределенностью понятия парадигмы, нельзя отрицать тот факт, что науке имеются достижения, признаваемые всем научным сообществом. В то же время для всех нас совершенно очевидно, что в философии никогда не было господствующей парадигмы. Для нее характерен плюрализм школ, течений, направлений (Кун именно в этом видит принципиальное отличие философии от науки). Фактически каждый более или менее самостоятельный мыслитель создает свою собственную философскую систему. И даже в рамках марксистской философии, несмотря на довольно жесткие внешние ограничения, сохраняется разнообразие мнений и суждений практически по всем вопросам. Каждый философ знает, как трудно среди профессионалов встретить хотя бы одного человека, который согласился бы с твоим решением той проблемы, которой он сам интересуется. Да что говорить о согласии, когда мы не можем добиться даже простого взаимопонимания!

Наука широко пользуется наблюдением, измерением, экспериментом. Она часто прибегает к индукции и опирается на индуктивные обобщения. Наука стремится вводить количественные понятия и использовать математические методы. Она широко пользуется гипотезой для получения нового знания. Всего этого в философии нет или почти нет: философ не проводит наблюдений. не ставит экспериментов, не собирает фактов — он сидит в библиотеке и читает книги, Забавно, но в философии, по-видимому, нет даже гипотез, поэтому если метод науки гипотетико-дедуктивный, то философия — подобно математике — пользуется скорее аксиоматическим методом. Причем основоположения, аксиомы философских систем, как и постулаты математических теорий, не предполагают эмпирического обоснования.

В науке всегда существует круг открытых и общезначимых проблем. Всем ученым интересно знать, как устроен атом или какова структура ДНК, есть ли жизнь на Марсе или какова температура на поверхности Венеры. Ученые ищут решения своих проблем, и если ответ найден, то вряд ли кому-нибудь придет в голову еще и еще раз решать решенную проблему. Философия, же, по-видимому, не имеет общезначимых проблем. Проблемы, интересные для одного философа или философского направления, могут показаться совершенно пустыми, даже бессмысленными с точки зрения другого философа, иного философского направления. Здесь, кажется, нет и открытых проблем. На любой вопрос всегда имеется ответ, и даже не один, а несколько. Тем не менее философы продолжают искать все новые ответы на давно сформулированные проблемы.

Каждая конкретная наука вырабатывает специфический язык, стремится сделать свои понятия все более точными. Этот язык является общепринятым, он служит для коммуникации между учеными данной области и для выражения научных результатов. И важным элементом подготовки будущего ученого является как раз овладение этим специальным языком. Понятия конкретной научной дисциплины в систематическом и точном виде представлены в учебнике, аккумулирующем в себе все достижения данной дисциплины. Поэтому, осваивая учебник, будущий специалист усваивает точку зрения на мир своей науки, ее результаты и методы их получения. Я не знаю, можно ли говорить о каком-то специальном философском языке. Известно, что писатели, поэты, художники, общественные деятели на литературном или обычном повседневном языке иногда выражали интересные и глубокие философские идеи и цельные мировоззренческие концепции. Во всяком случае язык философии расплывчат и неопределенен. Каждый философ вкладывает в философские понятия свое собственное содержание, свой собственный смысл. Сравните, например, употребление таких понятий, как «субстанция», «материя», «душа», «опыт», «движение». крупнейшими философами нового времени и вы увидите, как сильно они расходились в их толковании. Поэтому учебник по философии, подобный учебнику по механике или химии, в принципе невозможен и обучение будущих философов может опираться только на первоисточники.

Развитие науки довольно сильно отличается от развития философии. Считается, что в науке мы движемся от истин менее глубоких и полных к истинам более глубоким и полным или от теорий с меньшим эмпирическим содержанием к теориям с большим эмпирическим содержанием и т.п. Поэтому новая теория, вбирая в себя все самое лучшее, что было в старой теории, делает последнюю ненужной, излишней или по крайней мере существенно ограничивает сферу ее применимости. В философии же появление новой концепции вовсе не обесценивает содержание ранее созданных концепций или школ. Скажем, Гегель не заставил нас отбросить Канта, Фейербах ничего не отнял у Гегеля и Шопенгауэра, а Кьеркегор вообще только в XX в. стал интересен и важен. И в этом отношении развитие философии больше напоминает развитие литературы и искусства, где, например, появление Достоевского не обесценивает Шекспира, а искусство Ренуара не заставляет нас забыть Рафаэля. Развитие философии кумулятивно в самом простом и наивном смысле этого слова: каждая новая философская концепция лишь добавляется к массе ранее созданных концепций, увеличивая общее разнообразие возможных систем мировоззрения. И живет она до тех пор, пока находятся люди, духовному складу которых она соответствует…

… Ну, хорошо, скажет утомленный этими тривиальностями читатель, пусть философия не наука, что из этого? Не лучше ли нам, философам, быть ближе к науке, подражать ей в решениях проблем, набираться у нее ума-разума, а не устремляться от нее в царство ненаучных спекуляций? Может быть, и лучше. Но сейчас, когда нам нужно вывести марксистскую философию из летаргического сна, поднять ее на уровень современных требований, важно осознать специфику этой особой сферы духовной деятельности. Слишком долго нам под видом единственно верного и подлинно научного учения преподносили определенную концепцию марксистской философии, восходящую к. Г.В.Плеханову и канонизированную в «Кратком курсе истории ВКП(б)».

Объявив марксистскую философию наукой, ее вырвали из живого, изменяющегося потока мировой философской мысли, оборвали ее связи с иными философскими течениями и с самой жизнью. Раз было объявлено, что диалектический материализм — это научная истина, то всякая попытка изменить, усовершенствовать его сразу же квалифицировалась как выступление против истины, т.е. как нечто заведомо реакционное. Поскольку истина лишь одна и она представлена в диалектическом материализме, постольку все иные философские идеи и концепции оказывались воплощением лжи или измышлениями классового врага. Я думаю, убеждение в научности марксистской философии отчасти могло войти в идеологическую основу истребления всякого инакомыслия в нашей духовной культуре. Вместе с культом Сталина складывался и культ определенной, весьма упрощенной и прямолинейной системы марксистской философии. Как раз в связи с этим в 30-е годы В.И.Вернадский писал: «Попытки создания единой философии, для всех обязательной, давно отошли в область прошлого. Попытки ее возрождения, которые делаются в нашем социалистическом государстве созданием официальной, всем обязательной диалектической философии материализма, учитывая быстрый и глубокий ход научного знания, обречены. Едва ли можно сомневаться сейчас, после 20-летней давности, что сама жизнь без всякой борьбы ярко выявляет их эфемерное значение» (Вернадский В.И. Цит. соч. С. 108-109). Увы, Владимир Иванович не мог себе представить, что во имя идеологических догм можно уничтожить саму жизнь, если она не хочет подчиниться этим догмам!

Философия — не наука, это, как все мы опять-таки признаем, мировоззрение, т.е. система взглядов на мир, на общество, на свое место в этом мире и обществе. Характерной же чертой мировоззрения является то, что наряду с некоторым представлением о мире оно включает в себя еще и отношение к этому миру, его оценку с позиции некоторых идеалов. Причем это оценочное отношение пронизывает все наши мировоззренческие представления и даже в значительной мере детерминирует их. Именно поэтому утверждения философии, даже если они имеют вид описаний, носят двойственный — дескриптивно-оценочный— характер. В научном знании нет оценочного элемента, оно представляет собой чистое описание. Мы утверждаем, что Луна — спутник Земли или что при нормальном давлении вода кипит при 100°С, не думая при этом, хорошо это или плохо, добро это или зло, нравится нам это или не нравится. Однако говоря что-то о мире, философ всегда выражает свое отношение к миру и всегда оценивает его. Мировоззренческие отношения и оценки всегда субъективны — они определяются особенностями носителя мировоззрения, его местом в обществе, его интересами и т.п. Следовательно, философия всегда носит личностный характер.

Научное знание безлично и интерсубъективно. Философия субъективна и личностна. Коль скоро два человека различаются чертами характера, местом в обществе, воспитанием, интересами, отношением к миру и обществу, они будут иметь разные мировоззрения, следовательно, окажутся сторонниками разных философских направлений, если попытаются выразить свое мировоззрение в систематической и явной форме. В науке результат носит в общем безличный характер. В нем, как правило, не остается никаких следов личности того, кто получил результат. И хотя законы науки часто носят имена открывших их ученых, это лишь дань уважения и признательности потомков. Но никто сейчас не будет изучать, скажем, оптику по трудам Гюйгенса. Ньютона, Френеля или Юнга, она гораздо лучше, полнее, точнее изложена в современном учебнике. На философском же труде всегда лежит отпечаток личности философа, устраните этот отпечаток — и вы уничтожите сам труд, поэтому никакое переложение не заменит чтения оригинала. В этом отношении философия близка искусству. Например, очень многие писали у нас о Великой Отечественной войне, но Симонов писал о ней не так, как Твардовский, а Астафьев — не так, как Быков или Адамович и т.д. Многие художники писали обнаженную натуру, но уберите из мировой живописи «Купальщицу» Ренуара или «Венеру» Боттичелли и никакие копии и описания не возместят потери. Так же обстоит дело и в философии. Никто не напишет второй раз «Диалогов» Платона, «Творческой эволюции» Бергсона, «Этики» Спинозы или «Науки логики» Гегеля…

А.Г. Спиркин о философии и науке.