ДО ОТКРЫТИЯ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Нечто о Наполеоне. – Предвещатель. – Шпионы. – Несвиж. – Начало движения войск. – Бал в Слониме. – Смотр и поход. – Способ фуражирования. – Проезд ИМПЕРАТОРА. – Смотры. – Командировка в Бобруйск. – Нечто о Фигнере. – Движение к границе.

Наполеон с высоты престола своей воинственной монархии рассевал[U4] ужас по всей Европе. Имя его приводило в трепет не только Немецкую чернь, но и Русскую, которая не иначе о нем разумела, как об Антихристе, по сходству имени его с апокалипсическим Аполлионом. Оно было камнем преткновения для Русских мудрецов.

В офицерских беседах о Наполеоне, часто сожалели мы, что судьба не свела его с Суворовым – не нашла коса на камень. Может быть Русский Аннибал не допустил бы великого Корсиканца воссесть на трон династии Бурбонов. Но [14] законы судьбы неизменны: Наполеон после Египетского вояжа своего штыками заставил признать себя главою Республики. Последующие подвиги превосходнее и решительнее первых утвердили его владычество, и с новым столетием явился новый Император Французов в Европе.

Каков был Наполеон, о том все знают и много писали. Большая часть черни-писателей бранили его без милосердия, и лаяли как Крылова моська на слона; между тем полководцы, министры и законодатели перенимали от него систему войны, политики и даже форму государственного правления. Он был врагом всех наций Европы, стремясь поработить их своему самодержавию, но он был гений войны и политики: гению подражали, а врага ненавидели.

Слава подвигов Наполеоновых заставила забыть о Корсиканце. Устрашенная Европа взирала с трепетом на великого Императора Французов, ожидая от него окончательного удара. Сразив последние усилия Германии, он мог бы, казалось, стереть с лица Европы престолы некоторых держав; но победитель предпочел лучше облагородить свое племя вступлением в родство с древнейшею династией [15] Императоров Германии. Завоевать у сильного царя дочь было всегда целью героев в романах и сказках. Наполеон исполнил это и к своему роману прибавил новую статью: посадил младенца на престол Римских Цезарей и назначил ему в наследство – мечту обладания миром. Если еще одна держава дышала, и страшный завоеватель пощадил ее существование, то, может быть, этим она обязана смежности своей с могущественною Россиею. Наполеон уважал великую соперницу, но он ей готовил гидру близ самого сердца, возродив из пепла разрушенной Сарматии политического феникса. Только еще Россия и Англия не ужасались гиганта; одна по могуществу на суше, другая по владычеству на морях. Они острили мечи свои для сокрушения его величия.

Не буду распространяться о необычайном человеке, положившем начало политическим переворотам для будущих поколений; не буду говорить о разрыве союза сильных монархов, о приуготовлениях к войне, о числе войск и проч.; все это известно и не принадлежит к моему объему. Приступаю к ближайшим обстоятельствам.

До начатия войны 1812 года, II-й Артиллерийской [16] бригады 3-я рота, в которой я служил Поручиком, была расположена кантонир-квартирами в городе Несвиже Минской губернии. Бригада наша входила в состав войск 6-го Корпуса под командою Генерал-л[U5] ейтенанта Эссена 2-го.

Мы жили в Несвиже довольно весело и не думали о Французах; немногие из наших офицеров между службой занимались политикой. По газетам доходили и до нас кой-какие новости; но мы в шуме своей беззаботливости скоро о них забывали. Один только N (Один из нестроевых офицеров – подстрочное прим.), как человек грамотный, занимавшийся чтением Священного Писания и Московских ведомостей, более всех ужасался Наполеона. Терзаемый призраками своего воображения, он стал проповедовать нам, что этот Антихрист, сиречь Аполлион или Наполеон, собрал великие, нечистые силы около Варшавы, не для чего иного, как именно для того, чтобы разгромить матушку-Россию; что при помощи Сатаны Вельзевула, невидимо ему содействующего, враг непременно полонит Москву, покорит весь Русский народ, а за тем вскоре последует – светопреставление и [17] страшный суд. Мы смеялись таким нелепостям в досаду N, который называл нас безбожниками; он, не шутя, был внутренне[U6] убежден в своем пророчестве и, беспрестанно нюхая табак, уговаривал нас верить ему по совести, причем ссылался на девятую главу Апокалипсиса, где именно сказано о Наполеоне, как о предводителе страшного воинства со львиными зубами, в железных латах и с хвостами, подобными скорпионовым. Разум несчастного грамотея столь сильно поколебался, что когда командировали его по делам службы в Москву, он на пути всем и каждому предсказывал об Антихристе Наполеоне (Мы сами после удивлялись событию, когда Французы действительно вторгнулись[U7] в Россию и заняли Москву. N**, выпущенный из своего заточения в день их вшествия, явился к нам в лагерь при Красной-Пахре. Страдания изменили черты лица его; бледность, впалые помутившиеся глаза и страсть к тавлиночному табаку показывали человека, совершенно в уме расстроенного. Прощаясь, он стращал нас скорым светопреставлением – подстрочное прим.).

Может быть не один N** наш находился тогда в подобном помрачении ума; [18] все читатели Апокалипсиса подвергались той же участи: одним грезились предвещательные сны, другим мерещился Антихрист наяву.

Такие феномены редки, хотя не представляют ничего особенного, кроме последствий от сильного потрясения в мозге. Люди, занимающиеся более других современными событиями в политическом мире, через сравнение прошедшего с настоящим могут довольно вероятно заключать о будущем, ибо от одинаковых причин происходят одинаковые действия. Франция при Наполеоне была сильнее России; бесчисленные воинства его стояли у самых границ наших. Умы большей части народов были предубеждены в непобедимости Наполеона; настоящий ход происшествий обнаруживал его враждебные замыслы. Какой сын России не ужасался, видя громаду сил непобедимую, готовую со всеми бедствиями ринуться на любезную родину? Чье сердце не содрогалось при одной мысли о чужом порабощении? От такого потрясения в умах могли происходить прорицательные видения и мнимые откровения, которые отчасти оправдывались событиями. Так глубокие политики по ходу современных происшествий, обнимая проницательным [19] взором прошедшее и соображаясь с будущим, могут видеть судьбу государств вперед на несколько лет.

Вскоре после пророчества нашего N*** стали ловить на Несвиже шпионов, являвшихся под видом комедиа[U8] нтов, фокусников, странствующих монахов и тому подобных. Кажется, в правилах великого Наполеона было, перед начатием войны с каким-либо государством, впускать в него сперва легионы шпионов и зажигателей, которые приуготовляли и расчищали путь для его победоносного воинства.

Наиболее этих шпионов являлось тогда под видом землемеров или по-п[U9] ольски коморников, которые попеременно с нашими офицерами Квартирмейстерской части снимали ситуацию окрестностей Несвижа инструментально. Я это заметил особенно по одному случаю. Мне назначили в городе для перемены другую квартиру. Со вступлением моим за порог в новое жилище представился мне коморник, окруженный математическими инструментами и планами. Я предложил ему, чтобы он очистил квартиру, определенную мне по власти Жидовского кагала, и в удостоверение представил на лицо Десятника Еврея. Коморник отвечал [20] мне по-польски неловким наречием, что он квартирует тут с позволения Князя Р**, и не позволит себя согнать с места никому. Разговор у нас сделался живее; устрашенный Десятник Еврей убежал, а Польский коморник превратился во Француза… Догадавшись, каков был гость, я поспешил к своему командиру; но покуда отыскали Городничего, коморник исчез, не оставив лоскута бумаги на месте.

Между тем как шпионы разгуливали в пограничных местах Европейской России и поджигали в городах лучшие здания, Кабинеты союзных Держав находились в чрезвычайной деятельности, истощая всю тонкость Дипломатики для утверждения политических прав своих Государей, и два могущественных Государя-соперника грозно сближали свои воинства к пределам подвластных им земель.

В частном кругу своем мы ограничивались одним Несвижем и первые два месяца провели в увеселениях. Сверх обыкновенных танцевальных собраний по Воскресным дням, называемых в Польше редутами, на коих являются милыя паненки с свежими прелестями, командиры наши давали нередко [21] бальные вечера. Новый год встретили мы танцами, всю масля[U10] ницу проплясали и в приятном угаре предавались сладкой сентиментальности. Пожилые офицеры страшились Наполеона, видя в нем ужасного завоевателя, нового Аттилу, а мы, юные, дружно резвились с Амуром, вздыхали и охали от ран его… Как вдруг раздался громовой удар войны, и нам сказан поход. Увы! прощайте милые паненки!

Не легки были сборы к походу. 28 Февраля наша рота с бригадным штабом выступила из Несвижа.

Два года стояли мы на непременных[U11] квартирах, но жители при выступлении нас не провожали, как бывает после хорошего квартирования. Причиною сему, кажется, было то, что Поляки думали тогда более о Наполеоне, и о возрождении своей отчизны, а Жиды, составлявшие большую часть жителей в Несвиже, были довольны, что избавились от лихих Москалей. Напротив того, мы с сожалением оставляли место, где жили приятно и весело, где пленяли нас милые красавицы. Каждый шел в поход не без зазнобушки в молодецкой груди своей. Сколько страстных вздохов перелетело в город и за город до первой [22] станции! Сколько прощальных слёзок омочило белые платочки красавиц и скатилось на усы вздыхателей! Сколько клятвенных записочек с поцелуями верности, с памятными ленточками, волосками и стишками перенеслось из ридикюлей в бумажники и вскоре употребилось на папильотки или на раскуривание трубок! – О юность! милы твои затеи!

Еще рыхлые глыбы таявшего снега покрывали дорогу. В первой корчме, в семи верстах от города, наш ротный командир дал прощальный завтрак немногим из своих приятелей или товарищам бостона, нас провожавшим. Тут явилась картина смешения скудости с изобилием, нищеты с богатством: серебро, фаянс и прозрачный хрусталь в закоптелом Жидовском жилище блестели с лакомым кушаньем и напитками. Там, где кроме водянистого полугара ничего прежде не разливалось, пенилось теперь Шампанское: прощальные бокалы чокались усердно и опоражнивались проворно.

От корчмы продолжали мы путь свой к Слониму и пришли туда 4 Марта. Дорогою не столько занимались предметом похода, как воспоминаниями о Несвиже; в счастливой беспечности распевали [23] песенки, а для ночлегов останавливались в закоптелых, смрадных хижинах, к которых душную атмосферу прочищали табачным дымом.

В Слониме богатый помещик Маршал П** в знак своей приязни к Русским задал бал, на который пригласил и наших о[U12] фицеров. Тут увидели мы опять миленьких паненок; но мысли наши, не изменяя первому впечатлению, были заняты н[U13] есвижскими. Настоящие обстоятельства не позволяли веселиться откровенно: лица у всех были пасмурные, недоверчивые, и гости, казалось, собрались не для удовольствия, а в угоду[U14] хозяину. Сам Маршал (В Польше Предводители Дворянства назывались Маршалами, Губернскими и Поветовыми или Уездными. Это звание присва[U15] ивается в титуляции дворянами и по сложении обязанности – подстрочное прим.) важно расхаживал в блестящих от освещения комнатах среди многочисленного собрания и редко кого удостаивал немногими словами. Тут увидели мы своего начальника, Артиллерии Генерала Л**. На другой день рано по утру объявили нам приказ от Генерала Л**, что при выступлении Артиллерии он будет нас инспектировать при[U16] полном параде. Вот [24] кстати, думали мы, после одного бала другой. К несчастью нашему поутру во время смотра поднялась страшная вьюга: мокрый снег с ветром затмевал всю чистоту нашу и заслеплял нам глаза. Не смотря на это, в полной форме, костенея от холода, мы за городом выжидали Генерала, который также явился к нам в одном мундире. По отъезде его мы переоделись по походному и пошли к местечку Ружаны. 6 Марта пришли в Сельцо на речке Яселде, потом в гор. Пружаны; отсюда 8 Марта пришли в Великое Село. Здесь мы простояли с неделю и потом всею бригадою двинулись через гор. Волковиск по направлению к Вильне. Наша Артиллерийская бригада из 6 Корпуса войск поступила в 4-й, под командованием Генерал-Адъютанта Графа Шувалова.

От Великого Села поручено мне быть походным Квартирмейстером; моя обязанность состояла в том, чтобы уезжая накануне вперед, всегда приготовлять квартиры для ночлегов роте, устра[U17] ивать переправы через реки для артиллерии и приискивать фураж для продовольствия лошадей. Последняя статья была очень затруднительна. По нашему пути не было учреждено этапных магазинов. [25] Правительство, может быть из бережливости, не выпускало денег в тот край, в котором готовилась встреча неприятелю; а потому на местах ночлегов было позволено брать фураж под квитанции.

На пути гор. Волковиска, для переправы артиллерии через р. Зельву и Неман, при местечках Пяски и Мосты я собрал па[U18] ромы; но в приискании фуража встретил большое затруднение. Польские паны добровольно нигде не давали сена за бумагу, чуждой для них грамоты (большая часть Русских Поляков не умеют читать по-русски), а потому надлежало брать, где что найдется, почти насильственно. Таким образом на одной мызе пана Графа С*** в отпуске сена под квитанцию мне было отказано; я пошел сам осматривать двор и, под крышей конюшни заметив сено, позвал свою команду. Граф увидел из окна великолепного дома в своем дворе человек десять солдат, готовых, по его мнению, грабить, вышел ко мне и атаковал меня угрозами, что он сей час едет к приятелю своему Генералу Б*** жаловаться на насилие, которое я намерен делать в его дворе; что если в минуту не оставлю его, то он соберет подвластных своих и [26] велит меня выгнать. Граф задыхался от гнева, но может быть в жизнь свою он не встречал подобного мне грубияна. Довольно равнодушно и почтительно я отвечал Его Сиятельству, что угрозы его для меня не страшны, ибо исполняю волю Начальства, которое позволяет брать фураж своею рукою там, где не дают его добровольно; что иного средства нет продовольствия казенных лошадей. Я повторил ему покорнейшую просьбу приказать выдать мне сена, сколько надобно под квитанцию; в противном случае сказал, что[U19] буду брать сам вооруженною рукою, и ежели встречу неприязненное сопротивление от дворовых людей его, то велю привезти пушку и стану действовать как против бунтовщиков, противящихся назначению Правительства; о поступках же моих предоставляю ему доносить кому угодно. Граф, видя перед собою решительного артиллериста, спасовал и, пылая от гнева, приказал отпустить моей команде фуража, но сам, переодевшись, тотчас поехал с жалобой на меня к приятелю своему Генералу Б***. – В то время вел роту старший Поручик Г**, по приказанию которого я так смело везде распоряжался, а потому он и получил за [27] меня выговор от Начальства в утешение обеспокоенному Графу, у которого более крови испортилось, нежели сколько стоило взятое мною сено. Дальнейших неприятностей нам не было потому, что, соблюдая на марше строгий порядок, мы за собственное продовольствие везде платили деньги, и ни одна курица от нас не погибла даром.

С приближением к Вильне оказывалось более недостатка в фураже, и для меня увеличивалось затруднение в его приискании. Все запасы обывателями были употреблены на зимнее продовольствие собственного скота; подножный корм еще не показывался, хотя снег с полей уже стаял; а потому небольшие остатки сена или соломы жители берегли в сокровенных местах как драгоценность. За местечком Лидою в сел. Беняконях один старый и больной пан Хорунжий вздумал было также не давать мне фуража; но как он не сказался Графом, то я обходился с ним решительнее. Бедняжка тотчас велел принести яичницу и бутылку вина, стал меня угощать, а сам, охая от подагры, беспрестанно приговаривал: ой! бида биду гонит! – Я, занявшись своим делом, не внимал словам его, но он, конечно, хорошо [28] разумел их. Может быть ему приказано было секретно иметь запас всего для заграничных гостей, а тут еще надобно было давать своим Москалям! Да когда еще подагра ломит ноги, так поневоле запоешь: бида биду гонит.

В начале Апреля дошли мы до временных квартир своих под гор. Вильну. Две роты артиллерии нашей бригады расположились в сел. Больших и Малых Солешниках, а 3-я легкая рота, в которой я служил, стала в дер. Яшунах 25-ть верст от города.

10-го Апреля Государь Император наш изволил проехать в Вильну чрез м. Лиды и на пути осматривал войска. В Больших Солешниках Бригадный Командир наш Полковник Котляров представлял Его Величеству ординарцев, которые обратили на себя внимание Императора и удостоились получить денежное награждение.

Между тем как производились окончательные переговоры дипломатов, и Наполеон сближал свои войска к нашим границам, весь апрель мы простояли на месте.

В Мае, по приказу Главнокомандующего, догадывались мы, что дело идет о войне с Французами. Три роты артиллерии [29] 11-й бригады собрались при Больших Солешниках для инспекторского смотра от начальника всей Артиллерии Графа Кутайсова, а потом, через несколько дней после, приезжал смотреть нас Корпусный Командир Граф Шувалов.

Инспекторские смотры во всей армии беспрерывно продолжались. В это время от бригады командировали меня в Бобруйск и в Слоним выписывать из госпиталей на службу выздоравливающих артиллеристов. Я проезжал через Несвиж. Тут воспоминание о прошедших радостях тронуло мою сентиментальность. Я не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не погулять уединенно в пустынной Альбе, прекрасном зверинце Князя Радзивила, за городом. При входе в эту очаровательную рощу воображение представило мне картины минувшего; тут под тению берез собирались мы любоваться природою, валялись на свежей мураве и вдыхали в себя аромат благоухающих цветов; там, в густоте лип, внимали трелям соловья, и отголоски нежных тонов его провожали страстными вздохами; а там, под сводами ветвистых дубов, в прохладные вечера пивали душистый чай и, покуда еще кипело в самоваре, играли на [30] поляне в горелки и в веревочку. Здесь румяная брюнетка подарила своему обожателю ленточку; а там стыдливая блондинка так мило улыбалась другому, что заставила его несколько дней сряду вздыхать и видеть ее во сне. Иногда на лодочке по озеру отваживались они с нами пускаться в чащу камыша, где мы гонялись за гордыми лебедями… Правду сказал один умный человек, что мы живем воспоминаниями! Так воспоминание в пустынной Альбе о минувших радостях усладило на несколько минут сою печальную существенность.

В самом Несвиже все приняло какой-то чуждый вид: люди, чем-то озабоченные, являли угрюмые, пасмурные лица. Гимназисты и школьники большими партиями под предводительством Доминиканских монахов гуляли по городу с барабанным боем и воинственным криком, неся на шестах пестрые платки в виде знамен. Это меня изумило. Я подошел к полуобритому их предводителю и спросил, что это значит? – Муштра (ученье), - отвечал он. – Для чего? – Так, для пшиклада (для примера). Ответ показался мне подозрительным; я отыскал Городничего и заметил ему, что при настоящих обстоятельствах, [31] кажется, неуместна такая муштра школьников. – Да они шалят! – отвечал Городовой, разумея сам, к чему клонилась эта шалость. Он был из правдивых Поляков.

В Минске не встретилось мне ничего замечательного, кроме унылой пустоты, и я скоро приехал в Бобруйск, где по поручению прожил три дня. Тут увидел большую деятельность между Инженерами, которые занимались построением недавно начатой крепости. Они поправляли главный парапет, который от слабости песчаного грунта земли часто обваливался. При всей деятельности Инженеров, наружные пристройки еще не были кончены.

На обратном пути от Бобруйска я встречал на почтовых станциях везде остановки и затруднения в получении лошадей. Порядок, казалось, разрушался, и все выходило из повиновения. Содержатели почт были чем-то озабочены, ямщики пьянствовали, буянили; никто не хотел смотреть на мою подорожную; только угрозами или добавкою прогонов я мог себе выхлопатывать лошадей; а на станцию Пяски принужден был послать формальную жалобу в Литовский Почтамт. [32]

3-я легкая рота артиллерии, в которой я служил, долго оставалась без командира после того, как Полковник Котляров назначен был командиром бригады и 1-й батарейной роты на место Полковника Гинее, переведенного в другую бригаду. Уже в конце Мая приехал к нам в роту, в дер. Яшуны, новый командир Подполковник М***, и за ним Штабс-Капитан Фигнер, сделавшийся после известным партизаном.

В первых числах Июня Корпус наш двинулся к границе; корпусная штаб-квартира находилась в Олькениках, а наша бригадная в Ойшишках. Авангард Корпуса под командою Генерала Дорохова стоял в Оранах. Войска, сблизившись, расположились в тесных квартирах. Легкую артиллерию разделили по бригадам армейских полков. Нашей роте досталось быть в 1-й бригаде 11-й дивизии, между отличными полками Перновским и Кексгольмским под командою Генерала Чоглокова. – Мы отбыли еще несколько смотров от Бригадных и Дивизионных командиров.

Войска вообще были хорошо одеты и выучены; солдаты рослые, стройные, добрые ожидали с нетерпением похода за [33] границу, чтобы ударить на Француза по старой привычке.

В Олькениках мы стояли около недели, ожидая со дня на день похода вперед, но вдруг получили приказ: 12 Июня идти поспешно назад в Яшуны. Причиною столь внезапного движения были Французы, которые предупредили нас, и сего числа до рассвета перешли границу через р. Неман. В Мериче они захватили все команды нашей дивизии, посланные туда для принятия из магазина провианта.

От Олькеник в Яшуны, 40 верст расстояния, мы прошли в один переход; кажется, не одни мы так поторопились: война началась не на шутку. [34]

ГЛАВА II.

ОТ ВИЛЬНЫ ДО ДВИНЫ.

Объявление войны. – Рассуждение о кампании. – Лагерь пред Вильною. – Начало ретирады – Встреча с неприятелем. – Открытие сообщения между корпусами. – Лагерь при Двине. – Молебство о победах. – Состояние войск неприятельских и наших.

14 Июня 11-я артиллерийская бригада выступила к Вильне и, не доходя версты три до города, стала на большой дороге у корчмы в ожидании приказаний. Окрестности Вильны принимали вид воинственный; со всех сторон сходились войска[U20] ; дороги были заставлены обозами. Это новое и необычайное для нас, молодых воинов, зрелище возбуждало общее любопытство, тут бригадный командир получил пакет с Высочайшим манифестом о войне с Французами. Сам Полковник в кругу офицеров прочитал вслух незабвенные строки Царского слова, положившие в сердца Русских семя мщения врагу России, и начало [35] крушения его могущества. Особенно последние слова одушевили всех и глубоко врезались в память каждого. Сказано было: «Громкая победами кровь Славян течет в вас. – Воины! – вы защищаете веру, отечество, независимость; - Я с вами! на начинающего Бог!» - «Война!», - вскричали офицеры, весьма тем довольные, и воинственная искра пробежала электрически по жилам присутствующих.

Если б знал тогда Наполеон, сколько было духа и охоты в Русских подраться с его войсками, не страшась их множества; если б мог он проникнуть в смысл Царского изречения, объявленного народу: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве моем!» - если б, говорю, Наполеон знал решительность нашего Императора и твердость Русского народа, готового бороться с ним до последней крайности, то не имел бы суетной надежды занятием Москвы покорить Россию. Но он увлечен был неизбежным роком: судьба его долженствовала совершиться (Известное изречение Наполеона о России пред начатием войны – подстрочное прим.).

[36] Мы думали, что непременно пойдем на встречу Французам, сразимся с ними на границе и погоним их далее. Но кто знал политические обстоятельства, тот иначе рассуждал: собственно первое наше нападение было бы дерзко и несчастливо; судя по превосходству сил неприятельских перед нашими, даже безрассудно бы было при встрече давать решительное сражение. Французских войск, привыкших к победам, собралось тогда вдвое против наших; о самом предводителе их должно сказать, что История новейших времен не представляла ему подобного ни в счастии, ни в искусстве побеждать. Кто бы осмелился состязаться с ним? кто бы превозмог его стратегию и тонкую политику? – Наполеона стали побеждать только собственным его оружием: приняв ту же систему политики и тот же образ войны. Итак, слабейшему надлежало прибегнуть к военной хитрости: уступать шаг за шагом сильному неприятелю, заводить его далее и далее в леса и болота, где недостаток продовольствия, изнеможение от продолжительных маршей и суровость климата на[U21] столько бы истощили его, чтобы, наконец, слабейший осмелился напасть на обессиленного врага [37] своего. Пример гибели Карла XII освежился в памяти Русских. Наполеон, путеводимый судьбою, хотел быть беспримерным.

Русские до сего времени не умели ходить назад, и слово ретирада, в их понятии, заключало в себе нечто предосудительное, несвойственное достоинству храбрых воинов, прирученных Румянцовым и Суворовым ходить всегда вперед и побеждать. Иной полководец , может быть, никогда бы не решился на продолжительную ретираду; он скорее бы лег, как Леонид, со всеми воинами у рубежа границы, а не повел бы за собою неприятелей в сердце отечества. Но как бы хорошо ни был составлен план нашей кампании, только едва ли возможно было заставить неприятеля действовать по предположению, особенно Наполеона, который умел пользоваться чужими ошибками. Избалованный фортуною, он хотел одним полетом пронестись до Москвы, чтобы так же скоро и славно кончить в ней Русскую кампанию, как удалось ему совершить Австрийскую и Прусскую взятием Вены и Берлина. Но, кажется, Россию он худо знал и впоследствии времени, думая восторжествовать [38] силою своего гения над всеми бедствиями, был жестоко наказан.

14 Июня пехотные корпусы Генералов Тучкова и Графа Шувалова соединились, стали в боевом порядке перед Вильною; наш 4-й Корпус занял левый фланг позиции на месте, называемом Погулянки, и примыкал к большой дороге, идущей от Новых Трок в Вильну. Здесь увидели мы большое собрание войск и услышали разныя вести о вторжении Французов; говорили, что многие Поляки нам изменили, перебежав к Наполеону, и что от всех них ожидается возмущение. Такие новости были неприятны, однако при виде собранных войск мы не страшились неприятелей. Из окрестных селений, впереди нас находившихся, Казаки сгоняли в лагерь множества рогатого скота, который раздавали в полки на порцию. Все принимало военный вид: странная смесь разного рода войск, обоза, артиллерии, с лошадьми и скотом, всеобщее движение взад и вперед, звуков оружия, мычание волов, ржание коней и говор солдат представляли любопытное зрелище для тех, кто в первый раз вступал на военное поприще. Окрестности дымились от бивачного огня. К вечеру перед лагерем загорелась корчма; пылающий [39] огонь среди зеленого кустарника и с последним лучом заходящего солнца увеличивал красоту воинственной картины. Взоры мои развлекались многими предметами, которые своею занимательностью погрузили меня потом на несколько минут в мрачную думу… В сумерки нашу артиллерию повели на левый фланг, в первую линию.

Следующего дня (15 Июня) восходящее солнце осветило Российское неустрашимое воинство в боевом порядке перед Вильною. С первых лучом дневного светила во всех полках музыка с барабанами возвестила зарю. У каждого воина кипел дух брани за родину. Утренний холод освежал мужественные лица солдат. Важная тишина и спокойствие в лагере скрывали в себе нечто страшное. С пробуждением всех началась воинская деятельность: разводы по караулам, дежурство и проч.; команды с артельными котлами гремели на речке за водою, задымились кухни, и заварилась солдатская кашица.

Наша рота артиллерии стала в боевом порядке на самом конце левого фланга первой линии на возвышении, с которого открывалось вдоль все расположение войск обоих корпусов. Впереди от линии, [40] на дальнее расстояние простирался частый кустарник; позади[U22] оставался город. Утренний звон колоколов возвещал печальную молитву жителей, ожидавших своей участи. Страшный гул носился по всей окрестности. Мы стояли, готовые к бою, в каком-то ожидании и помышляли о неприятеле, который таился пред нами; казалось он, пробираясь в тишине чрез кустарник, скоро сделает нападение; как вдруг из-за кустов выскочил заяц и бросился к фронту пехоты. Все встревожились, стали кричать, махать руками и гонять дезертёра; устрашенный зверь, прижав уши, обратился на нашу батарею: тут кто чем попало бросал в него, и заяц попал под кононера[U23] , который, упавши нарочно, придавил несчастного. Старые бомбардиры заметили в этом зайце счастливое для себя предзнаменование; некоторые говорили: «Беда была бы неминучая, если бы косой перебежал через батарею; так случилось под Фридландом.» - Мы зайца велели изжарить и, шутя, говорили за обедом, что едим какого-нибудь знатного неприятеля, превращенного ведьмою в животное, эмблему трусости.

Целый день простояли мы благополучно [41] на месте. Слышно было, что Французы в 20 верстах от нас при Новых Троках стягивают войска, а потому ожидали мы, что непременно завтра у нас будет сражение; но ввечеру получили приказ – ретироваться.

16 Июня с рассветом дня войска[U24] тронулись в ретираду. Наш 4-й Корпус выступил с места последний, часу в десятом до полудни, и проходил чрез Виленское предместье Остробраму. В продолжение перехода войск не было никакой суетливости; все шло в должном порядке, только с некоторою унылостью. Артиллерии шесть орудий нашей роты шли последния за егерями 330го полка; нас прикрывали сто Черноморских Дейб-Казаков. но только что мы перешли за город чрез р. Вилию, как увидели позади себя пожар: Казаки зажгли мост и городские магазины, чтобы остановить на некоторое время Французов, которые близко за нами следовали и без выстрела заняли город.

Пройдя верст 12-ть мы остановились. Наш арьергард[U25] состоял из четырех батальонов пехоты, сотни Казаков и полуроты артиллерии, все под командою Полковника Бистрома, которому приказано было прикрывать отступление третьей [42] колонны; направление дано через дер. Варжовку к Копунже. Проселочная дорога вела нас по неровным возвышениям через кустарник. Остановившись на поляне, в виду города, артиллерия заняла высоты, стрелки рассыпались впереди по опушке леса; прочие стали в боевой порядок. Штабс-Капитан Фигнер передвигал свои пушки с одного бугорка на другой и с карандашом в руке снимал на бумажку положение места; он велел зарядить пушки ядрами и приготовить картечь. Мимо нас по дороге тянулись из города обозы; Казаки беспрестанно летали с известиями к Полковнику Бистропу, потом стали погонять обозных, которые и пустились рысью; но выстрела еще не было слышно и вовсе не видно Французов. Я выходил из терпения от любопытства, желая увидеть страшных неприятелей, от которых все так поспешно уходили.

Здесь узнали мы, что нашей бригады весь походный лазарет с больными, с лекарем, фельдшером и коновалом, которые не успели за нами из Олькеник в Яшуны, попался в руки Французам. Это обыкновенная участь ретирующихся, где при всем возможном порядке всегда что-нибудь теряется без драки. [43]

17 Июня войска третьей колонны перешли еще раз р. Вилию в сел. Брижах, а мы с арриергардом остались, не переходя речки. Я с двумя пушками шел всегда последним[U26] , под прикрытием батальона егерей. Черноморские Казаки оставались за полверсты позади; они изредка перестреливались с неприятельскими фланкерами. Дорога вела нас большею частью через неровные, покрытые кустарником места.

Будучи в первый раз в жизни употреблен для действия с артиллерией, я в продолжение всей ретирады по неопытности своей день и ночь беспокоился, покуда не увидел неприятелей; воображение пугало меня какими-то призраками. На привале или для ночлега батальон егерей с моими двумя пушками становился отдельно позади всех войск; егеря строили себе биваки, варили кашицу и отдыхали, а я на аванпосте в цепи со стрелками и Казаками, находясь в беспрестанном ожидании нападения от неприятелей, не смел дать свободы канонерам распрячь лошадей, ни сам отдохнуть. Часто, утомленный переходом, я прислонялся к лафету и засыпал; волнение крови и беспокойство мыслей воспламеняли мое воображение. Однажды, погрузившись [44] в сладкую дремоту, я мечтал видеть пред собою выбегающих из кустарника Французов, которые с саблями в руках бросались на меня – и вдруг вскрикнул: «Стреляй!» - Но, очнувшись, видел только своих канонеров, которые во всей готовности спокойно лежали при пушках. Сердитый Майор, батальонный командир, н позволял моим артиллеристам варить кашицы; он несколько дней ели одни сухари.

18 Июня арриергард перешел р. Вилию по новому мосту и расположился на возвышенном берегу над самою речкою. Здесь к нашему арриергарду присоединили еще двенадцать батарейных орудий, весь 33-й Егерский полк и два полка линейных, Перновский и Кексгольмский. Казалось, мы намерены были выждать тут неприятеля, который перед нами таился, несмотря на наше добровольное отступление. Казаки по ту сторону речки мелькали в кустарниках и кой-где пускали пистолетный дымок. К вечеру на деревянный мост нанесли соломы и смолы. Среди таинственной тишины мы чего-то ожидали; но с наступлением ночи мост запылал и представил нам приятную картину.

На другой день по утру шел сильный [45] дождь, от чего мы все очень промокли и передрогли. Войска арриергарда только что отошли версты три, к пустому селению, как получили приказание опять воротиться на прежнее место и ожидать неприятеля. Но тщетно; он скрывался перед нами или, лучше сказать, в общем движении главные силы Французов были обращены против средней колонны, а мы, как сторонние, оставлены были ими почти без внимания. – Пополудни мы пошли далее.

20 Июня, подходя к Свенциянам, мы увидели с нескольких сторон сходящиеся войска; это значило соединение арриергардов 3-го и 4-го корпусов, которые сами вчера пришли сюда. Здесь находилась главная квартира Государя Императора. Это известия для войск было весьма радостно: присутствие Царя оживляло их. – Из городских магазинов все полки запаслись провиантом. Наш арриергард сменили, и я имел удовольствие присоединиться к роте после четырехдневного беспокойства и трудов. Главнокомандующий осмотрел нас и благодарил Полковника Бистрома за благоразумное отступление с сбережением людей.

В следующий день на марше от Свенциян всею колонною мы услышали позади [46] себя ружейную перестрелку. Французская кавалерия, занимая город, столкнулась с нашей.

От сел. Мелисян спокойно продолжалось наше отступление к Тверечу. Войска шли по траве, смоченной дождями. Полная взращенная повсюду зелень хлеба представляла тучный корм для наших лошадей. Воздух, освеженный дождями, подкреплял усталых. В пище не было недостатка, и даже прихоти роскоши удовлетворялись маркитантами. Только часто встречались по дороге упалые обозные лошади; в топких местах валялось их по нескольку вместе, чем немало затруднялся переезд нашей артиллерии.

23 Июня, с самого утра слышали мы позади себя и влево ружейную перестрелку, которая беспрестанно усиливалась. Генералы распоряжались, Адъютанты беспрестанно летали взад и вперед с известиями и приказаниями; но в лесу нам негде было развернуться, а перестрелка все ближе и ближе трещала почти над ушами. Мы, закрытые с обеих сторон тесной дороги лесом, не могли ничего видеть; но, прибавляя беспрестанно шагу, выплелись благополучно из общей завязки. Дело, по рассказам, вышло горячее. При [47] селении Давгелишках неприятельский авангард нагнал наш арриергард под командою Генерала Корфа, который успел перейти р. Де[U27] сну и разрушить мост. Французы, под прикрытием своей батареи в 30 орудий, снова навели мост и перешли; наш арриергард расположился на ближайших высотах и храбро отражал преследователей. Виртембергские егеря лезли как бешеные. Это обстоятельство произвело сильную перестрелку с обеих сторон, весьма близко от пути нашей колонны. Французы усиливали натиск, а Русские,