Глава 4. Aint got nobody.

Трилогия

Автор: Limonova
Название: Книга 1-ая "Зеркала Кэнди"
Рейтинг: R (не рекомендуется лицам до 16)
Жанр: DRAMA, ROMANCE, HUMOUR с периодическим action
Размер: Мега-Макси, ТРИЛОГИЯ
Статус: (1-ая книга - закончена; 2- закончена; 3-я - в процессе )
ПЕЙРИНГ: за спойлерами к автору
Бета: Кэндифанка

 

 

Пролог.

Кэнди зажмурилась от слепящего света.

Сияющий небесный купол смыкался на горизонте с охряно-красной равниной. Странное это было место. Всё кругом сплошь укрыто не то теплым снегом, не то холодным песком.

С легким недоумением Кэнди оглядела себя: через правое плечо переброшен клетчатый плед, через левое – ремень с волынкой, колени прикрыты шотландской юбкой, а на груди сияет драгоценная брошь в виде орла.

Кэнди рассудила так: некий «А» потерял свои вещи, надо найти его и вернуть пропажу. Смутные воспоминания о потерянных кем-то драгоценностях заставили её поморщиться. Брошку и все остальное следовало вернуть, и чем скорее, тем лучше! Но… где же искать владельца?

Кэнди завертела головой по сторонам.

 

Куда ни посмотри, до самых краев горизонта только этот странный красный снегопесок. И ни одного дуновения, ни единого признака жизни. Драгоценная брошь, плед и волынка – вещи в таком положении довольно бесполезные. Но для того, чтобы нарушить тишину, волынка вполне сгодиться. Вдруг кто-нибудь услышит?...

 

Кэнди тронула игральную трубку, не решаясь поднести её к губам. Она помнила, что на волынке играть не умеет. Однако прикосновение вызвало в памяти всплеск красок и звуков: нежные, пронзительные, немного грустные голоса и мелодии призывали её отправиться в путь.

 

Или же вернуться?...

 

Да, вернуться. Кэнди отчетливо вспомнила, что должна вернуться домой, где кто-то важный ждет её. Ждет уже очень, очень давно. Она обвела взглядом равнину и, наконец, увидела свою цель.

 

«Отец-дерево», - обрадовалась Кэнди и легкой поступью двинулась в путь, через равнину, к цели, которая, однако, все никак не приближалась.

Путь начинал казаться Кэнди бесконечным. Ей стало очень жарко. Снегопесок раскалился. Казалось, он плавится под ногами. Пот струился градом по её лицу. Дыхание сбивалось. Если бы можно было снять с себя что-нибудь из вещей… но дурацкие застежки на ремне никак не поддавались. Кто бы мог подумать, что волынка такой тяжелый инструмент!

Кэнди изнемогала от усталости, однако бросить чужие вещи не могла. Груз ответственности давил на её плечи, стеснял движения. А всякое промедление вызывало тревогу. Ведь тот, кто ждет её так давно и так долго, может и не дождаться!

Поезда, пароходы, самолеты, какие только машины не увозили от Кенди тех, кого она мечтала увидеть. Бывало, увозили навсегда. Сердце кольнул страх не успеть, и Кэнди из последних сил бросилась бежать. Равнина продолжала хранить пугающее безмолвие, не нарушаемое звуком её шагов.

Желанная цель маячила вдали: недосягаемое для неё, трепещущее пятно постепенно терялось в золотистой дымке. Равнина вспыхнула, словно янтарь на солнце, а затем потемнела. Тьма сгустилась до синевы чернил. Вдалеке призывно взвилась и стихла нежно-грустная волынка.

 

«Не успела!» - с сожалением подумала Кэнди.

В клубах расступающегося тумана она разглядела кладбище: бутоны белоснежных роз среди каменных плит и надгробий в виде ангелов и крестов, опутанных диким плющом.

Кэнди стояла в окружении безымянных могил, и её терзало одиночество умерших, чьи имена были неизвестны живым. Склонив колени перед статуей ангела, она мысленно произнесла молитву: "Даруй им, Господи, вечный покой, и пусть вечный свет его озаряет."

Внезапно суровое лицо ангела озарила улыбка.

«Энтони!» - обрадовалась Кэнди и поднялась навстречу другу.

Мягко улыбаясь, мальчик указал ей на розы.

 

«Прекрасная Кэнди», - догадалась она, и розы вокруг Энтони начали медленно распускаться.

 

Кладбище осветилось. Белоснежные цветы искрились и переливались, покрытые капельками росы, точно алмазной крошкой. А Кэнди не сводила глаз с белокурого мальчика, который застыл перед ней с протянутой к розам рукой.

 

На гладкое, юношеское лицо ложились резкие тени, от чего Энтони казался гораздо старше, чем помнила его Кэнди. В голубых глазах застыло странное выражение: он будто ждал чего-то, улыбаясь ей печально и нежно. Но взгляд из-под полуопущенных век казался далеким, чуть холодноватым, и внезапно Кэнди поняла: не на розы указывает ей Энтони.

 

Ряды безымянных могил, вот, к чему была обращена его грусть. В небе над кладбищем сгустились сумерки. Со всех сторон повеяло холодом. «Цветут и опадают», - вспомнила Кэнди. Цветы роняли свои лепестки. Подхваченные ветром они закружились в белоснежном вихре.

 

Кэнди искала Энтони и не могла найти. Лепестки стали снегом, зимней метелью, в которой терялись кресты, утопали ангелы, исчезало кладбище...

 

Свое одиночество Кэнди ощутила, как лед в сердце. Она пожелала увидеть хоть кого-нибудь знакомого, но почувствовала лишь холод и непроницаемость ледяных стен, которые отрезали её от мира. «Помогите! Помогите!» – испуганно звала Кэнди, но вместо криков о помощи из её уст вырывались клубы пара, а беззвучные мольбы возвращались откуда-то сверху слабым эхом.

 

Кэнди с ужасом поняла, что в этом ледяном плену у неё нет голоса. «Господи, но ведь кто-то должен меня искать…» - сражаясь со слезами, подумала она и в отчаянии забарабанила в стену.

 

От ударов по стене поползи сети трещин. Ледяные пластинки отслаивались и сыпались на пол к её ногам, пока взгляду не открылось Зеркало.

 

Большое гладкое зеркало в ледяной стене.

 

Кэнди в ужасе отступила от него. Девушка-отражение в точности повторила её жест, однако выражение её красивого, бледного лица не изменилось. Голубые глаза, совсем не такие, как у Энтони, смотрели на перепуганную Кэнди холодно и спокойно.

 

Отгораживаясь от странного видения, Кэнди взмахнула рукой – девушка из зеркала потянулась к ней. Кэнди вскрикнула, отступа – девушка улыбнулась и шагнула вперед.

 

Внезапно из глубин зеркала начала приближаться тень. Сердце Кэнди замерло, когда тень превратилась в силуэт молодого человека. Руки появились из темноты и сошлись кольцом на поясе отражения. Руки, прикосновение которых, Кэнди ощутила и в слепой панике метнулась прочь.

 

И вот, она уже сбегает вниз по ступеням, а лестница все никак не кончается.

 

Быстрее, быстрее! Это же больница, отсюда должен быть выход! Где же он? Где?!

 

С колотящимся от страха сердцем и жгучими слезами Кэнди рванулась вперед, в темноту, ощутив за спиной тепло человека, от которого убегала. Опора исчезла у неё из-под ног, она падала во мрак. И только её крик, сливаясь с другим криком, душераздирающе пронзал тишину.

Глава 1. Prisoner

Утро началось с убийства.

 

Отрывистые вопли в клочья рвали сон. Вслепую, наотмашь, одной левой Кэндис Уайт Эндри убила будильник.
В спальне установилась мягкая тишина. Кэнди поглубже зарылась лицом в подушку и накрыла голову одеялом. Между сном и реальностью она балансировала, словно канатоходец, пока её тело, имя, судьба и жизнь не превратились в полузабытое сновидение. И только что-то одно, самое последнее, ей принадлежащее, удалялось в небытие несмелыми, семенящими шажками, вглядывалось во тьму, где обитали призраки.
Бесформенные образы и скользящие в тумане силуэты окружали её, норовя приблизиться, обрести очертания и стать новым, неотличимым от реальности, ночным кошмаром. Сон обнаружил паучье коварство: чем дальше уходила спящая, тем крепче её оплетали сети, темное кружево тайных страхов и желаний. Внезапно яркий всполох мелькнул в темноте: не то осколок, не то сияющее лезвие…
Кэнди захлопала ресницами, вытерла слезы и через щелочку заглянула в пасмурное утро. Сон, отхлынув, оставил её в унынии. Новый день не сулил утешения. Вставать не хотелось.

Чтобы взбодриться, Кэнди воспользовалась излюбленным дисциплинарным методом:
- Ах, ну и лентяйка же вы, мисс Уайт! Каждое утро жалобы! Ну-ка, хватит раскисать!
Решительно откинув одеяло в сторону, Кэнди съежилась от холода. Бегом, шлепая босыми ногами по стылому полу, она кинулась к раскрытому настежь окну и с треском захлопнула ставни.
– Ух, да у меня тут за ночь осень наступила… - Кэнди оглядела темную комнату: внутренности распахнутого гардероба, одинокий стул, мутное зеркало на трюмо, мышь…
Вскрикнув, Кэнди тотчас устыдилась своего испуга. Во-первых, ну, подумаешь, мышь! Что она грызунов раньше не видела? Во-вторых, не было никакой мыши, а был раскуроченный механизм, в котором что-то конвульсивно дергалось и трещало.

«Дзынь!» – обиженно всхлипнул и умолк будильник.
Кэнди наморщила нос, прикидывая стоит ли нести его в починку. Жаль, конечно, хорошую вещь, но снова просыпаться от жутких воплей…
- Нет уж, извините, сэр будильник, - сказала Кэнди с ноткой раскаяния. – А где же… - она завертела головой по сторонам.
Ни следа теплого, пушистого халата. Лишь скомканная постель манила неостывшим теплом. Кэнди мужественно отвернулась к окну и обняла себя руками, чтобы хоть как-то согреться.
- Сентяб-б-р-рь, - выговорила она, стуча зубами. - Почему же так холодно? Почему утро такое темное? Может, я проспала осень и попала прямо в зиму? В таком случае, лучше мне было проспать до весны! А ты тоже соскучился по солнышку, да, дружок? - она погладила листья чахнущего на подоконнике фикуса, словно нежный жест мог утешить загибающееся растение.
- Ой, а это что? – ужаснулась Кэнди на приставшую к пальцам пыль. - Господи, и мы этим дышим!
Отряхнув зябнущие руки, она с тоской посмотрела на Вест-Мэдисон стрит сквозь пыльное стекло.
- Здесь совсем нет свежего воздуха, - хмуро заключила она. - Шумно, пыльно, холодно и нечем дышать. Куда подевался свежий ветер? Где солнышко? Где все деревья? – допрашивала Кэнди ни в чем не повинный фикус. - В парках? Ну, и странные же дела творятся в мире! Надо идти в специальное место, чтобы увидеть дерево! Неужели людям нравится жить в окружении одних камней? А –цветы? Неужели, горожане не любят цветов? Я, правда, не понимаю! Почему весь город не может быть похожим на парк? Если каждый высадит хотя бы по одному деревцу, как красиво станет в Чикаго! Как приятно будет смотреть по утрам в окно и ходить по улицам! Вот если бы мой дом стоял в парке….
Кэнди умолкла, захваченная зрелищем: закутанные утренние фигуры без лиц, темные звери в путах, трясущиеся короба, лучеглазые железные монстры в клубах рваного дыма, все призрачно кишело перед сценой, где возводился озаренный светом её сознания Дом в Парке.

Не в том, маленьком, лысоватом, строго разлинованном парке через улицу, а в каком-то бескрайнем и заброшенном, почти как лес. С венками тропинок среди густой, тенистой зелени, со внезапностью ясных полянок и блестящими глазницами озер, с пугливым лесным зверьем, с певчими птицами, под самым небом и без мусора, без грохота, без удушливой вони, без шумных людских скоплений, в сердце благословенной тишины возникал её Дом.

Этот Дом был собран из многих домов, бережно хранимых её памятью: затерянный в лесной глуши старинный, обветшавший особняк с покосившимися ставнями… Возвышающаяся среди зеленых холмов одинокая вилла, увитая диким плющом … И самый главный, самый прекрасный Дом с цветным окошком и крестом на колокольне, пронизанный счастьем, окруженный покоем…

***

Визгливо скрипнули тормоза, протяжно выругался клаксон, хрипло заржала лошадь, и грубая площадная брань разнесла в клочья солнечный мираж, оставив Кэнди лишь смутную тоску, холод и тяжесть мокрого, сонного песка.
- Мне пора на работу, я тебя вечером полью, - пообещала она фикусу, и словно бы ей в ответ, с растения уныло слетел жухлый листочек.
Зевая, Кэнди побрела умываться. На полпути что-то острое вонзилось ей в ступню. Она громко вскрикнула, подобрала ногу и, не удержав равновесия, с размаху ударилась плечом об стену.
- Чер-рт! Да чтоб тебя… - выругалась она от боли и… тут же раскаялась - Эх, а что бы мне сейчас мисс Пони сказала? Как не стыдно, Кэнди? Сломала хорошую вещь! А вы, мисс Рейн, что скажете? Это безобразие, Кэнди, когда девочка ругается! Так тебе и надо, поделом… - приговаривая таким образом, Кэнди легкими, пинающими движениями заталкивала останки будильника в угол.
- Вечером я тебя выкину, - пригрозила она механизму и всем его деталям.
Будильник был вполне отмщен - раненая зубцами шестеренки Кэнди еще долго будет мучиться при ходьбе, а вечером обнаружит на плече синяк цвета переспелой сливы.
В ванной комнате ей пришлось долго выслушивать хрипы водопроводных труб прежде, чем кран выбросил ей на руки струю ледяной воды, от которой препротивно пахло чем-то гнилостным. Внутренне содрогнувшись, Кэнди нырнула в скопленный лед, торопливо умылась, и, пошарив рукой в пространстве, схватила воздух. Ниже, выше – ничего. Кэнди открыла глаза и в недоумении уставилась на пустой крючок. Делать нечего, пришлось вытираться подолом сорочки…

Своему отражению Кенди хмуро указала взглядом на позорного вида мокрые пятна, суженные со сна глаза, розовые на белых щеках вмятины и прочие утренние некрасивости.
После умывания топкую сонливость немного размыло, и связно думать стало легче. Впрочем, не настолько, чтобы поспевать за бойкой заоконной действительностью. Гибель будильника остановила время, и Кэнди потратила на сборы вдвое больше времени, чем должна была. Медленно, на ощупь, она извлекала из гардероба одежду. Запоздало обнаружив изнанку, запутывалась в рукавах. Без конца зевая, теряла из виду пуговицы и промахивалась мимо петель. Засыпая на ходу, она долго искала то, что лежало под рукой, рассеянно хватала ненужное, мучительно задумывалась о назначении шнурков.
Когда обнаружилась новая пропажа, Кэнди предположила, что ночью к ней в окно залез вор.

Грязный, непричесанный и голый. Иначе, зачем бы ему красть гребень для волос, халат и полотенце?
После неудачной попытки расчесаться пальцами Кэнди подвязала волосы лентами разных цветов, сослепу не различив розовый и красный. Наконец, полностью одевшись, она ощутила тревожный тревожное «пора» холодком в животе и со вздохом покинула нежный полумрак спальни.

В коридоре ей повстречались неприятный сквозняк и напольные часы – последние оставшиеся в доме. Часы показывали половину десятого.
В некотором оцепенении Кэнди остановилась перед ними и следила за мерными перемещениями секундной стрелки до тех пор, пока не вспомнила, что часы сломаны. Отлегло от сердца ледяное «поздно». Кэнди шумно выдохнула и поежилась от мысли, что в этом месяце уже исчерпала весь лимит простительных опозданий.
«Эх, Флэнни на меня нет!» - подумала Кэнди, ругая себя за безалаберность. Бывшая коллега тотчас нарисовалась в её воображении: брови сдвинуты, губы сжаты, в газах немой упрек.
- Если бы ты знала, Флэнни, как трудно мне теперь приходиться, - со вздохом заметила ей Кэнди и тут же замотала головой, отвергая все возможные оправдания. - О чем я думаю?! Дождь, холод, ветер, ты всё переносишь там, на полях сражений, а я…
Кэнди сморгнула слезы и улыбнулась Флэнни сквозь сотни тысяч миль, что их разделяли.
- Я сделаю всё, чтобы ты мной гордилась! Только береги себя, пожалуйста, и возвращайся скорее…
Флэнни в её воображении закатила глаза и ткнула пальцем в наручные часы.
- Ой! – спохватилась Кэнди и заторопилась на кухню, скандируя на ходу. - Кофе, кофе, кофе!
Однако на полках буфета заветной баночки не обнаружилось.
- Неужто, вор и тут поживился? – растеряно пробормотала Кэнди.
Свои банные принадлежности она неряхе простила, но лишить её утреннего кофе – это уж слишком! На всякий случай она проверила в ящиках: все они были такими пустыми, что пауки сочли их подходящим убежищем. Кэнди распугала членистоногую братию и вымела паутину, нисколько не продвинувшись в поисках кофе. Зная свою рассеянность, она решила посмотреть в холодильном шкафу, но лучше ей было этого не делать. В нос ударила вонь.
Захлопнув дверцу шкафа, Кэнди обессилено привалилась к ней спиной. Темные комнаты с пыльными окнами, пропускавшими лишь слабый полусвет, окружили её со всех сторон.
«Я не лентяйка, - мысленно оправдывалась Кэнди, - просто не успеваю одна за всем уследить!»
Дом её угрюмо безмолвствовал. Одинокий, холодный, запущенный – её ли это был дом?

Вот уже месяц Кэнди засыпала и просыпалась в этих стенах. Здесь хранились её вещи, сюда она привыкла возвращаться, отсюда уходить по делам. Почтальон, молочник и все соседи знали, что это её дом. Однако Кенди с эти домом ничто не роднило. Напротив. Сон её всегда был неспокоен в широкой кровати на пуховой перине под пышным покровом балдахина.

«Эндри» - значилось на почтовом ящике и дверной табличке. «Эндри,» - слышала Кэнди и вздрагивала всякий раз, понимая, что обращаются к ней. Словно некая мисс Эндри жила в просторной, богато обставленной квартире на Вест Мэдисон стрит, а сама она, Кэнди Уайт из Дома Пони, жила здесь временно и по досадной ошибке её постоянно принимали за хозяйку.

О, мисс Эндри любила пожить на широкую ногу, в отличие от Кэнди, простой медсестры! И дом её полностью отвечал высоким запросам леди из этого семейства. Были в нем и комнаты для прислуги, и гостиная с камином, и библиотека с бильярдом, и столовая на дюжину человек, и две спальни со смежной гардеробной. И множество других мест, где мисс Эндри могла, откинувшись на мягкие подушки, поразмышлять о своей красивой жизни.
От пола, устланного художественным паркетом и коврами, до потолка с фигурной лепниной и хрустальными нагромождениями люстр не нашлось бы уголка, где не царила бы роскошь. Страшно подумать, сколько деревьев пошло на дубовые панели, которыми были обшиты стены. Сделанные вручную росписи изображали цветочные гирлянды и пасторальные пейзажи, частью которых эти деревья, наверное, когда-то были. По-лебединому плавно изогнутая мебель отличалась мягкостью, наводящей на мысли об огромных хлопковых плантациях, весь урожай с которых пошел на её создание. А ткани? Километры атласа, парчи и тюля для трехслойных штор! И, конечно, бархат, плотный бархат повсюду.

Дневной свет едва пробивался к богатым интерьерам, которые тускло отражались в стекле, хрустале и полудрагоценных металлах. Ванная в доме мисс Эндри и та, походила на музей. Даром, что вода пахла дурно, вливалась она в гладкую, белоснежную купель и умывальник, украшенные затейливой росписью изнутри и снаружи. Даже место для отправления первых нужд так напоминало дорогую вазу, что впору было поставить туда цветы.

И, говоря о цветах, они изобиловали в доме мисс Эндри преимущественно на стенах, коврах и картинах, тогда как единственными представителями живой флоры были фикусы, расставленные на подоконниках и столах. Чахлые деревца рядом с цветущими бутонами – печальное, удручающее зрелище…
Чувствуя себя случайной гостьей в собственном доме, Кэнди сторонилась запертых комнат. Сдвинутые к столу, тоскливо пустовали её двенадцать стульев. Простаивал без дела укрытый чехлом бильярд. Слабо тянуло трубочным табаком из соседней спальни, в которую никто никогда не заглядывал. Безмолвствовал телефон. Бездействовал камин. Бессрочно откладывались размышления о красивой жизни на уютных диванах, креслах и кушетках среди мягких подушек.

Мисс Эндри, может, и была бы здесь счастлива, но Кэнди Уайт из Дома Пони – нет.
Все её имущество помещалось в один небольшой чемодан. К вещам она не привязывалась, и могла с легкостью пожертвовать большинством из них, чтобы идти по жизни налегке и не суетиться попусту.

Дом мисс Эндри заставил её изменить отношение к этому вопросу. Что ни день, вещи в нем требовали к себе её внимания. Тот же холодильный шкаф, вечно гудящий, как рой рассерженных пчел, был ей совершенно ни к чему, и она всё время забывала про его содержимое, предпочитая хранить еду в кладовой. А сразу после переезда ей пришлось питаться сырыми продуктами до тех пор, пока она не разобралась с устройством черного эмалированного чудища – плиты от компании Дженерал Электрик, работающей на газу.

Электричество также доставляло ей массу хлопот, начиная с момента, когда сломался звонок, и заканчивая днем, когда её ударило током от торшера, в котором она попыталась самостоятельно заменить лампочку. Кэнди тщетно мечтала о факелах и свечах из прошлого столетия, чтобы освещать свою жизнь без риска для жизни. Дом предлагал только самые современные удобства. Мисс Эндри меньшего не достойна, так ведь?

Хорошо бы еще ей самой попробовать справиться со своим хозяйством!
Кэнди вот не справлялась. И не потому что была лентяйкой. Просто она не успевала уследить за всем добром, что свалилось ей на голову – за этой огромной, богатой квартирой, со всеми её закоулками, мебелью, тканями, емкостями и механизмами. Мыть, чистить, поливать, ставить на места, заполнять, отлаживать, вот, что требовали эти вещи, требовала жизнь среди этих вещей – хлопотливая, однообразная, великоватая, если можно так выразиться, для одинокой медсестры.

Кэнди прикрыла глаза и ссутулилась, прижавшись спиной к гудящему холодильному шкафу. Внутри у ней было пусто и холодно, как в доме мисс Эндри, а единственное, чего она хотела – это спать, спать, спать…

Но как раз спать было нельзя.

Далеко-далеко во Франции девушки подобные Флэнни спасали жизни солдат, рискуя собственными. Об этом невозможно было забыть, и Кэнди знала, что её долг выйти на работу, пусть даже труд её никто не ценит.

Как на зло, героический образ военной медсестры лишил её последних моральных сил.

Слезы досады сами собой хлынули из глаз.
- Ну, почему… Почему… - шептала она, обнимая себя руками, и никого не было рядом, чтобы ей ответить.
Почему дорога стала утомительной и трудной? Почему так холодно и грустно просыпаться по утрам? Почему не видно заветной Цели за мутной пеленой дождя?

- Я же… - прошептала Кэнди, разведя руки в стороны и затем прижав их к груди.
Видит Бог, она старалась изо всех сил.

Доброта, честность, трудолюбие всегда её выручали. Да вот, подвели. И не в беде, не в болезни, не в бедности, а в самой обыкновенной, будничной жизни, когда есть работа, достаток, крыша над головой, и не хватает только… Чего еще человеку надо для полного счастья?

Может быть, немного приключений?
С приключениями Кэнди всегда была на «ты». С ней все время что-нибудь да приключалось.
Во времена её детства мисс Пони любила приговаривать, что если Кэнди днем не пошалит, вечер не наступит; а сестра Рейн утверждала, что Кэнди будет вести себя примерно после дождичка в четверг.
Что ж, осень 1916 года выдалась на редкость дождливой, и обитатели дома Пони рады были получать от Кэнди письма, в которых она неизменно сообщала, что у неё всё хорошо.
Могла ли она написать иначе?

У неё не было стоящих причин тревожить своих близких. Тем более, что свои тревоги она растворяла в хороших новостях, которые получала от них. Долгими, неизменно наступающими вечерами она перечитывала письма подруг: двух юных леди, чьи заботливые родители твердо знали, как оградить своих драгоценных чад от инфлюэнции в период холодов.

Ах, Флорида! Вечное лето.
Умница Патти прислала корзину апельсинов, сопроводив посылку запиской о недавно опубликованных исследованиях какого-то польского ученого, который утверждал, что людям надо есть больше фруктов, чтобы не болеть.

Впечатлительная Анни живописала красоты курорта и вкладывала в письма нежные морские акварели, пахнущие солнцем и краской.

Кэнди посасывала сладкую апельсиновую дольку и воображала подруг, гуляющих под сенью пальм в легких белых платьях. Вспоминался ей ласковый шум волн, далекие крики чаек, теплый песочек под ногами. Она видела, как Анни сидит за мольбертом и мечтательным взглядом смотрит на угасающий над морем закат; как Патти, взрослее и серьезнее, чем прежде, держит раскрытую книгу, в которой слова сложны, а мысли глубоки.

Кэнди грезила над письмами, пропитанными теплом и любовью, и тем только лечила затянувшуюся хандру, причин которой не понимала.

В её уме не складывались воедино детали, осколки дневных неурядиц: рабочих и домашних. Путали и сбивали с толку сны, переплетенные, как сухожилия, с не-снами, в которых всё солнце мира давным-давно скрыл белесый и унылый облачный занавес.
В поблекший, слякотный город Чикаго текла, не чураясь сентября, стылая осень, отравленная тоской по лету. И все живое промерзало до сердцевины, и умирало до весны – благословенных теплом мучительно далеких деньков. И если на работе, в кручении дел, всё шло еще хоть как-то складно, то дома царил полнейший беспорядок, а на борьбу с ним не оставалось сил после работы. И еще куда-то постоянно терялось время – утекало сквозь пальцы мокрым сонным песком, и понять, куда же оно подевалось, было невозможно.
В днях образовывались прорехи, в которых пропадало именно то, что требовалось больше всего остального: теплый халат, полотенце, гребень и кофе ранним утром. Предательски лгали сломанные еще до переезда Кэнди часы, и сама она сломала единственные часы правдивые.

И городская грязь, сговорившись с пауками, норовила заполонить собою все поверхности, углы и впадины её жилища. И загибались по неизвестной причине фикусы, и вода пахла дурно. И были еще счета, непочиненная одежда, опустевшие запасы провизии, стирка, уборка и глажка.

И была еще пустота: на душе и в огромном доме, где её никто не ждал.

 

Взгляд Кэнди заметался по кухне. Она должна была что-то предпринять. Ведь из любой передряги можно найти выход, если очень постараться! Но из кухни дверь вела только обратно в столовую, а к столовой прилегала гостиная, откуда коридор уводил на гулкую лестничную площадку, вниз по ступеням, через два пролета, в фойе и на оживленную в любое время дня и ночи Вест-Медисон стрит.
На севере был парк с облетевшими деревцами и горбатыми мостиками над темным водоемом. На западе – шумная торговая площадь. На юге – проспект в тени многоэтажных громадин, исполосованный рельсами, по которому, катились, грохоча и позвякивая, трамваи и экипажи. А дальше был город – лабиринт, полный тупиков, в одном из которых Кэнди находилась теперь.
Где-то за наглухо закрытой дверью существовала чашечка ароматного дымящегося кофе, которую никак нельзя было достать. Только этот горьковатый, в сущности, не такой уж вкусный без сахара, коричневый напиток и мог согреть, разбудить ей теперь. После четырех недель вынужденного пребывания в Чикаго, способность радоваться жизни изменила ей, и пределом её мечтаний стало облегчение трудных, извилистых скитаний между тяжелым полусном и холодной полуявью.

 

Кэнди села за стол, уронила голову на руки и притихла загнанным в ловушку зверьком.

Спросив себя, случалось ли ей испытывать такие чувства прежде, Кэнди вспомнила колледж.
Мрачными, викторианскими стенами школы наваливалась на неё действительность. Дни, серые и скучные, тянулись тоскливо в этих стенах. На счастье действовал запрет, смех порицался, радость надлежало сдерживать – тюрьмой, иначе не назовешь, была эта жизнь в плену условностей под страхом наказания.
Но и оттуда она могла вырваться, чтобы вздохнуть полной грудью. Но и там ей удавалось не унывать! А от нынешней своей жизни Кэнди сбежать не могла – не было в ней глупых правил, чтобы без зазрения совести их нарушать; не было строгих надзирателей, чтобы ловко обводить их вокруг пальца; не было ограды, через которую можно перемахнуть, чтобы оказаться на воле. Не было даже секретного Холма для дерзких, одиноких мечтаний.

Сама себе сторож, Кэнди сама запирала за собой двери, и как-то после работы, забравшись на дерево в парке, она только и думала о том, что если не успеет выстирать испачканное платье, то завтра придется идти на работу в грязном, а потом вообще чуть не заснула прямо на ветке.
Что толку бунтовать, если ты предоставлен самому себе и никем не обижен?

А все же взбунтоваться Кэнди хотелось, и если бы только стены квартиры и границы города пленяли её, она без колебаний села бы на ближайший поезд до Индианы и через несколько часов обнимала бы своих любимых и близких в Доме Пони. Но «тюрьма» Кэнди была куда надежней. По рукам и ногам её связывало обещание. Выбор, сделанный по доброй воле. Сетовать ей было не на кого, да и жалеть, в сущности, тоже было не о чем. Решения своего она бы не изменила, даже если бы и знала, что придется так туго, ведь просьба пожить в Чикаго исходила от человека, которому она стольким обязана…
Кэнди, не глядя, пошарила в нагрудном кармане платья. Успокоительно захрустела бумага - оно было на месте, оно всегда было с ней, как одно из тех немногих сокровищ, которые никогда не пропадали: крестик на шее, фотография на полке в гостиной, брошка в шелковистой утробе резной шкатулки под зеркалом и свернутая в трубочку театральная афиша в надежной тьме чулана.

Кэнди вытащила из кармана бумажный квадратик, бережно развернула его и побежала глазами по чернильным узорам, не столько разгадывая их значение, сколько вспоминая мягкий, ласковый голос…

 

Дорогая Кенди,

Благодарю тебя за письмо.

Я рад, что мисс Пони идет на поправку.

Должен сказать, красочное описание наблюдаемых у неё симптомов заставило меня поволноваться прежде, чем я дошел до диагноза. Артрит? Кенди, возьми себя в руки. Нельзя же так паниковать всякий раз, как мисс Пони чихнет. Да она не молода, но её никак не назовешь дряхлой.

Принято считать, что свойства характера и состояние духа отражаются на здоровье. Если так, мисс Пони ведет самый здоровый образ жизни.

Увы, не могу сказать того же о мадам Элрой. Когда я мысленно сравниваю их, мисс Пони кажется мне не в пример счастливее, бодрее и моложе. А ведь они ровесницы. Мисс Пони я представляю не иначе, как в кругу её воспитанников. Она заботится о вас, а вы платите ей уважением и любовью. В то время, как моя тетушка с каждым годом все больше сдает. И я вижу её, одинокую, уставшую, облаченную в траур – то с мигренью, с больной поясницей. Вечно хворую на фоне не нужной роскоши.

Никакие врачи не научат мадам Элрой снова радоваться жизни. Но и ей, как ты знаешь, ведома радость заботы о близких. С какой горечью она должна думать о тех воспитанниках, которых потеряла. И как мало утешения находит она в нас. Ведь мы выросли и больше в ней не нуждаемся. Она еще способна от всего сердца полюбить того, кто её заботу примет. Я вижу, что гордость мешает ей задать этот вопрос, поэтому спрошу сам, а примешь ли ты, Кенди?

Тебя это удивит, ведь прежде тетушка была с тобой сурова. Но причина все та же. Когда ты покинула колледж без её ведома и отказалась быть частью семьи Эндри, это задело её гордость. И все же она не забывает о тебе и часто сетует, что ты живешь не так, как подобает дочери семьи Эндри.

Да, моя бедная старая тетушка несколько чванлива и делает вид, что идет на уступки из чувства долга, но меня ей не обмануть. Горячность, с которой она пишет, что мой долг приглядывать за тобой, несмотря ни на что, кажется совершенно излишней. Как и само воззвание. Я знаю, что за ним кроется. Тетушка сама жаждет принять в тебе участие. Поэтому, хотя мне известно, что ты больше не нуждаешься в опекунах, я спрашиваю: примешь ли ты опекуна, который нуждается в тебе?

Теперь, когда вопрос задан, я боюсь, что моя добрая, отзывчивая Кенди согласится без долгих раздумий. Но ты хорошо знаешь мою семью. Будь же разумной. Представь, какие испытания повлечет за собой согласие. Откажись. И я буду за тебя спокоен.

На тот случай, если ты не пожелаешь ко мне прислушаться – для твоего возвращения всё готово. Но об этом позже. Пора мне перейти к самой трудной части письма.

Знать, что ты в доме Пони, среди людей, которые тебя любят– чего еще я могу желать, покидая Америку? Да, если ты вернешься в Чикаго, меня не будет рядом.

Пишу об этом с тяжелым сердцем, зная, что новость тебя расстроит. Эти последние месяцы в Лейквуде... Я храню их среди самых драгоценных воспоминаний. Ну же, Кенди, улыбнись. Три месяца счастья – разве это мало? Память о том, как мы с тобой провели их, будет согревать меня вдали от дома.

Дела заграницей требуют моего участия. Очень жаль, что мы расстаемся, не простившись, но отправляться надо сейчас же. Когда вернусь, предсказать сложно, ведь из-за войны путевые сообщения затруднены. Скорее всего разлука нам предстоит долгая.

И все же я рад, что уезжаю. Надеюсь, ты поймешь. Представление обществу откладывается. Годы странствий, весь мой жизненный опыт не дают мне ответа на вопрос: почему я не готов стать самим собой?

Но вот дорога снова позвала меня в путь. И моё сердце откликнулось. Это последнее путешествие мистера Альберта, свободного от имени Эндри. Еще один глоток воздуха.

Мне не раз случалось отправляться в путь внезапно. Одному, налегке, в ночь. Я тушил костер, перебрасывал через плечо дорожный мешок и устремлялся вперед без сожалений.

Сейчас все иначе, моя Кенди. Путь открыт передо мной, но я не двинусь с места, пока не окончу это письмо. Я пишу его уже очень долго. Я был расточителен, и бросил несколько черновиков в костёр, так что теперь у меня остался последний лист – этот. И я пробуду здесь до рассвета, если потребуется, чтобы не нём не осталось ни дюйма свободного места.

Ночь теперь ясная. Какие красивые звезды сейчас надо мной, какая луна! Я вижу две туманности в созвездии Лебедя. И нежно-голубую звездочку Альбиеро в его хвосте. И самую яркую звезду в ожерелье Северной Короны – Гемму. Орел, обе Медведицы и Голова Дракона надо мной в эту секунду. А ты сейчас, наверное, спишь, Кенди.

Как должно быть сладок и крепок твой сон после всех дневных трудов! Как приятно мне было оберегать тебя все это время и наблюдать за твоей жизнью. Храни тебя Господь.

По совести сказать, мне бы хотелось, чтобы тетушка в мое отсутствие приглядывала за тобой. Я верю, что намерения у неё благие. Вот только боюсь, что она чересчур рьяно возьмется за дело.

Слишком много сомнений, не так ли?

Одно скажу с уверенностью: если бы я лечил от уныния, то прописывал бы тебя, как лекарство.

Видит Бог, Кенди, другой мог бы стать тебе лучшим опекуном. Настоящим отцом, может, более строгим, зато надежным во всех отношениях. Но даже и этот образец родительского попечения не желал бы тебе счастья больше, чем желаю я.

Мои странствия больше не одиноки, звезды тому свидетели. Смотри на них, Кенди, и помни – где бы я ни был, мысли мои с тобой.

С тобой.

Кэнди привычно задержалась на этой строке. Слова звучали сладко-грустно, как припев в песне про далекий родной край. Лейтмотивом к нему вступил усилившийся за окном стрекот дождя. И стих постепенно, заглушенный дождем и посторонними мыслями…

 

Она положила исписанный до краев листок на стол и натянула рукава на озябшие пальцы. Оставшуюся часть письма она проглядела бегло, выхватывая из текста обрывки – буквенную дробь в очередях строк.

Мадам Элрой. Тебя. С ней. Чикаго. Условие. Джордж. Квартира. Робота. Доктор Мартин. Святого Иоанна. Не принуждать. Дала слово. Береги. Любящий.

Твой друг и опекун,

Уильям Альберт Эндри

Кэнди сложила письмо и спрятала в карман.

С тех пор «друг и опекун» не написал ни строчки. Ну и что из того? Он не заставлял её ехать в Чикаго. Даже отговаривал. И писать он ей вовсе не обязан, так ведь?
Он, верно, там занят, раз ему пришлось так срочно уехать, и дела у него очень важные в сравнении с её пустяшными делами. Подумаешь, кофе пропал! Какая ерунда..
Кэнди напустила на себя бодрый вид, как если бы мистер Уильям Альберт Эндри мог её видеть.
- Вы могли бы, конечно, и позвонить, мистер Альберт, раз выбрали мне квартиру с телефоном, - заметила она и очень живо представила его лицо, глаза, улыбку. - А может, вы звонили пока меня не было дома?
- Нет… - вздохнула она, сама себе ответив. - Вы знаете, что днем я на работе, вы просто не звонили, и всё.
«Д