Поход к берегам Истрии и Далмации

Восьмого октября 1202 г. крестоносная армада в составе более 200 кораблей покинула, наконец, лагуны.[1454] Энрико Дандоло стал во главе ее, так как Бонифаций Монферратский еще не присоединился к крестоносному ополчению.

Дандоло направил свой флот не прямо к основной цели похода, Задару, а к берегам Истрии. После столкновений, происшедших здесь в девяностых годах предшествующего столетия, в Истрии все было спокойно, вооруженное выступление здесь было ненужно, но Дандоло следовал традиционной политике Венеции демонстрировать свою мощь перед строптивыми истрийскими и далматинскими городами всякий раз, как к этому представлялась возможность, — так в свое время поступали и Пьетро Орсеоло II, и Витале Микьеле, знаменитые дожи Венеции предыдущего столетия.[1455]

Флот демонстрировал перед Пирано, Умаго, Пореч, Пулой.[1456] Власти этих городов спешили выразить свою полную покорность могущественной республике св. Марка. Триест еще раз поклялся в верности и обещал ежегодно доставлять ко двору дожа 50 амфор самого лучшего вина. Штраф в 100 фунтов золота грозил городу за отказ от выполнения принятых на себя обязательств. Подобным же образом выразил свое подчинение и Умаго.[1457]

Пополнив запасы продуктов в Пуле[1458], флот от берегов Истрии направился к Далматинскому побережью и в начале ноября появился перед Задаром. Форсировав порт, флот вошел в него, а крестоносная армия высадилась по обеим сторонам города. В день св. Мартина крестоносцы приступили к его осаде.

Сомнения относительно законности далматинского предприятия, волновавшие крестоносцев еще в Венеции, усилились еще более. Оппозиционное меньшинство, руководимое Симоном де Монфором и аббатом одного из цистерцианских монастырей, настойчиво требовало отказа от операции, но вожди ополчения и большая часть жадного до добычи рыцарства стояли на своем.[1459] Оппозиционерам не оставалось ничего другого, как покинуть крестоносный лагерь, что они и сделали, удалившись в Венгрию.[1460] Остальная часть крестоносцев продолжала осаду.

Сопротивление города, впрочем, не было продолжительным: на пятый день после начала осады он был 19 ноября атакован объединенными силами венецианцев и крестоносцев, и взят штурмом.[1461] Христианский город, находившийся во власти короля, также принявшего крест и потому считавшегося под особым покровительством церкви, сделался добычей крестоносного ополчения и был безжалостно разграблен.[1462] Один из венецианских источников с гордостью, но без достаточных оснований, приписывает это «доблестное» дело только своим соотечественникам.[1463]

По предложению Дандоло, который указывал на позднее время года и на осенние и зимние бури в Адриатическом и Средиземном морях, решено было перезимовать в Задаре, продолжив поход весной следующего года. Крестоносцы и венецианцы расположились в городе двумя отдельными лагерями. Это не помешало, однако, союзникам рассориться друг с другом в ближайшие же дни, причем распря превратилась в побоище, стоившее той и другой стороне многих жизней. Вождям обеих частей ополчения только с большим трудом удалось приостановить кровопролитие.[1464]

Между тем, штаб крестоносного воинства готовил его было успокоившейся совести новое испытание. Завязанные еще в Венеции сношения с Алексеем и Филиппом Швабским продолжались. Некоторое время спустя после захвата Задара, их послы опять появились в лагере крестоносцев с заманчивыми предложениями. Алексей обещал помочь крестоносцам в их «святом деле»: он предлагал или лично отправиться в поход против мусульман, или выставить и содержать в течение года 10 тыс. хорошо вооруженных людей и в течение всей своей последующей жизни содержать в «св. земле» 500 рыцарей для ее защиты. Кроме того, Алексей счел возможным обещать, что «особенно нелепо», по выражению Никиты, «воссоединение западной и восточной церквей, — обещал признать латинские уклонения в вере и новшества папских привилегий и вместе с этим соглашался отменить и изменить древние ромейские обычаи».[1465] Наконец Алексей, не особенно задумываясь над выполнимостью своих обещаний, предложил крестоносцам в возмещение их расходов 200 тыс. марок серебра, «море денег», как замечает тот же Никита. За все это крестоносцы еще раз должны были отвлечься от их «святой цели» и вместо Египта или Сирии направиться в Константинополь и восстановить там низложенного Исаака на троне.[1466]

Обстановка в лагере была напряженной. Крестоносные низы считали себя обиженными при разделе добычи, захваченной в Задаре. Впоследствии автор «Константинопольского погрома» писал: «Добычу, захваченную в городе, бароны удержали за собой и ничего не дали бедноте, которая страшно страдала от нужды и голода».[1467] В то же время поползли слухи, потом подтвердившиеся, что папа за разгром Задара наложил на крестоносную армию интердикт.[1468] Момент был мало подходящим для того, чтобы можно было предложить новое отклонение от первоначальной цели похода.

Тем не менее вожди венецианцев и крестоносного ополчения не колебаясь приняли предложение послов Алексея, заключили с ними договор и скрепили его своими печатями.[1469] Кажется, вместе с ними тогда, или несколько позднее, из крестоносного лагеря были отправлены к Алексею два рыцаря с приглашением прибыть к войскам для приведения намеченного плана в исполнение.[1470] Крестоносная армия, уже поредевшая от прежних несогласий, «чувствовала себя неважно» (li pelerin n'estoient mie a aise), когда Бонифаций Монферратский, тем временем прибывший в крестоносный лагерь, выступил перед армией с новым предложением: «отправиться в Константинополь и запастись там продовольствием и другими предметами».[1471] Представитель голодного рядового рыцарства, Робер де Кляри, уловил из объяснений Бонифация, прежде всего, эту мысль.

Вновь поднялись великие разногласия в стане крестоносцев. Отдельные отряды недовольных политикой вождей армии или те, кому поход уже наскучил, стали покидать ряды ополчения. «Армия уменьшалась с каждым днем», — сообщает нам Вильардуэн. Даже некоторые важные светские и духовные сеньеры направлялись в Сирию или возвращались на родину. Это ослабляло крестоносную армию, но ослабляло одновременно и оппозицию, голоса которой постепенно слабели: «Большая часть (крестоносцев), — пишет Гунтер Парижский, — начала склоняться в пользу юноши (Алексея), и только немногие… робко возражали».[1472] Таким образом, венецианцам и вождям крестоносного ополчения еще раз удалось направить поход мимо поставленной цели.

Одновременно штабу крестоносного войска надо было парировать затруднения, которых надо было ожидать со стороны римского первосвященника. Иннокентий III был, прежде всего, политиком и при том политиком беззастенчивым и большого масштаба. Нравственная неприглядность деяний крестоносного воинства под Задаром, далекие от «дела креста» планы похода под Константинополь сами по себе, если бы они входили в его первоначальные планы, не могли вызвать протестов с его стороны, — папа позднее вполне терпимо отнесся к еще большим злодействам, совершенным во время альбигойских войн; но крестоносцы и венецианцы, Бонифаций и Дандоло, расстраивали его политические планы, которые, как мы указывали выше, заключались в том, чтобы путем переговоров подчинить римскому влиянию восточную церковь и вооруженной рукой восстановить владения латинян в Сирии. Иннокентий III не мог примириться с мыслью об утрате руководства тем движением, инициатором которого был он сам.[1473] Особенно его раздражали венецианцы: он не мог им простить изгнания его легата из руководящего состава крестоносного ополчения, — даже спустя два года, когда предприятие Энрико Дандоло и Бонифация Монферратского увенчалось полным успехом и на Востоке шла подготовка к созданию там нового центра латинства, что не могло не быть приятным папе, он все еще с раздражением напоминал дожу об этом факте.[1474]

Когда Иннокентий III получил известие о падении Задара и об обстоятельствах, которыми оно сопровождалось, негодованию его, по крайней мере с внешней стороны, не было границ. Он писал тогда крестоносцам: «Дьявол заставил вас пойти войной против братьев ваших… Оскорбляя крест, вы завоевали город и граждан насильственно принудили к сдаче… Венецианцы на ваших глазах срыли стены города, … разграбили церкви, разрушили дома, а вы вместе с ними разделили награбленную у жителей Задара добычу». Папа угрожал крестоносному войску отлучением, если оно не даст удовлетворение за содеянное венгерскому королю.[1475] Крестоносцы решили отправить к папе посольство и письмо, в котором в тоне полного смирения оправдывали свое поведение безвыходностью того положения, в котором они оказались. Папа ответил на это послание письмом, в заголовке которого стояло демонстративное — sine salutatione. Папа стоял на своем и требовал возмещения жителям Задара отнятого у них имущества и извинения перед венгерским королем.[1476] Так как крестоносцы и венецианцы сделать этого не хотели и не могли, то папа и привел в исполнение свою угрозу, наложив на крестоносное войско и венецианцев интердикт.[1477]

Это обстоятельство до крайности осложнило положение крестоносного руководства. Надо было просить о прощении и снятии интердикта. В новом письме, преисполненном раскаяния и заверений в сыновней преданности «св. престолу», вожди крестоносного ополчения молят папу о том и о другом. Венецианцы, однако, предпочитали сохранять молчание. Обстановка складывалась, таким образом, что папе приходилось идти на уступки, — он еще надеялся направить крестоносное ополчение в Египет. Упорство и «нераскаянность» венецианцев заставили папу принять среднее решение: он снял интердикт с крестоносцев, но оставил его на венецианцах, которых справедливо считал «дьяволом — соблазнителем» крестоносного воинства.

Вожди ополчения старались сохранить всю эту переписку в секрете от рядового рыцарства, — его представителю, Роберту де Кляри, она осталась неизвестной. Нельзя было обнародовать и последнее письмо папы. Бонифаций Монферратский, сообщая об этом Иннокентию III, не без основания указывает, что это было бы равносильно роспуску крестоносного ополчения.[1478] Это побудило Иннокентия смягчить свое первоначальное решение в том смысле, что, оставляя интердикт по отношению к венецианцам в силе, он в то же время «с горечью в сердце» разрешил крестоносцам «деловое» общение с ними.[1479] Вместе с тем он рекомендовал вождям крестоносцев, чтобы они, скрывая до прибытия к месту назначения свое истинное отношение к своим союзникам, по миновании в них надобности, при первом удобном случае «подавили их злокозненность».[1480]

До папы тем временем дошли слухи о новой затее венецианцев и их союзников. Иннокентий III спешит предупредить вождей ополчения: «Император (Алексей III) и его люди… допустили проступки, но не ваше дело судить о их преступлениях…, не для этого приняли вы крест».[1481]

Отрицательное отношение Иннокентия III к походу на Константинополь вытекало, однако, не только из указанных выше соображений и мотивов, которые он высказывал в своей переписке: по-видимому, папа не особенно верил в успех новой авантюры, задуманной в крестоносном лагере. Гунтер Парижский, писавший со слов аббата своего монастыря Мартина, принимавшего близкое участие во всех этих делах, прямо заявляет, что папа не был бы противником похода под Константинополь, если бы только он надеялся на успех, но он очень опасался, что крестоносцы будут отражены Алексеем III, в распоряжении которого находилось свыше тысячи одних только рыбачьих судов, а такая неудача, естественно, должна была пустить все предприятие ко дну.[1482] Этим объясняется и то обстоятельство, что Иннокентий III очень легко примирился с событиями, когда потом увидел, что его предположения оказались ошибочными.

Письмо папы с запрещением крестоносцам похода под Константинополь, кажется, уже не застало флота союзников в Задаре. Весной 1203 г., предварительно разрушив все укрепления этого города, венецианцы вместе с крестоносной армией направились к югу, следуя вдоль Далматинского побережья.