ГЛАВА I. СТАНОВЛЕНИЕ МЕСОПОТАМИИ 14 страница

Как и царя, изображение бога можно было увидеть, когда во время торжественной процессии его проносили по обширным дворам храмового комплекса или по городским улицам. Таким своеобразным способом закреплялась культовая связь города с богом, проявлявшаяся также в ежегодных праздниках, когда пышное великолепие храма выставлялось на обозрение жителей. Такими были, например, праздник Нового года, когда, по-видимому, предпринимался коллективный выезд жителей вместе с богом в загородное святилище, и собственный праздник бога, проходивший в обстановке всеобщего ликования.

Взаимоотношения храма и города затрагивали социальную, экономическую и юридическую стороны жизни. Храм играл определенную роль в принесении клятв и в процедуре ''божьего суда'', который был средством установления истины при судебной тяжбе и придавал законность сделке. Под контролем храма находились стандартные меры веса; он устанавливал также максимальные размеры процентов, которые дозволялось брать ростовщикам. После старовавилонского периода все эти функции постепенно исчезают в процессе прогрессирующей изоляции храмов в Месопотамии. Мы уже указывали на уменьшение экономической мощи и таким образом и политического значения храма, которое последовало за возвышением дворцовой организации, возглавляемой царем. Слава, блеск и гигантские размеры поздних храмов Месопотамии (особенно Вавилона и Урука) не должны заслонять от нас это положение дел.

Социальная и экономическая структура храма как одной из двух ''великих организаций'' Месопотамии нами уже рассматривалась. В храм отбирались и посылались лучшие сельскохозяйственные продукты с полей и огородов, самые откормленные коровы, овцы и козы и использовались для пищи, подаваемой богу, как этого требовал ежедневный церемониал святилища, а также для пропитания и вознаграждения людей, обслуживавших храм (они осуществляли или контролировали приготовление пищи для стола божества). Излишки продуктов либо сохранялись для нового ритуала, либо вывозились из храма и обменивались на необходимое сырье. Мы остановимся подробнее па пище богов, ибо она представляется наиболее важной для храма как института - его raison d'кtre .

Судя по четкому и детальному тексту селевкидского периода, богам в храме Урука еда подавалась два раза в день [13] . Первая и основная трапеза приходилась на утро, когда храм открывался, вторая - на вечер, очевидно, на время непосредственно перед закрытием дверей святилища. Только однажды встречается упоминание о полуденной трапезе. Каждая трапеза состояла из двух блюд, называемых ''основное'' и ''второе''. Блюда различались между собой, по-видимому, скорее по количеству, чем по составу продуктов. Церемониал, характер и число блюд, входивших в божественную трапезу, приближаются к человеческим меркам, вообще характерным для месопотамских богов. Мы не встретим здесь гаргантюаского изобилия египетских жертвенных трапез, сравнивать которые с месопотамскими и не приходится, поскольку их функция заключалась в том, чтобы в определенных случаях обеспечивать пропитанием весь штат святилища, а иногда и все городское население. В жертвенных обрядах Ветхого завета также не имеется аналогий, за исключением tamid, который, по-видимому, относится к позднему времени и, возможно, был связан с месопотамскими обычаями [14] . Месопотамскому идолу подавали еду так же торжественно, как и царю. Мы имеем все основания предполагать, что церемониал трапез отражает обычаи вавилонского двора, которые иначе остались бы совершенно неизвестными. Другая важная особенность их раскрывается в одном из урукских текстов, о котором речь пойдет ниже.

На основании нескольких сохранившихся описаний божественных трапез можно восстановить их порядок: сначала вносили стол и ставили перед изображением, потом в чаше подавали воду для омовения рук. Затем на столе в предписанном порядке размещалось несколько сосудов с жидкой и полужидкой пищей, а также сосуды с напитками. В качестве основного блюда подавалось определенным образом приготовленное мясо. Наконец, на столе появлялись фрукты - по свидетельству одного из текстов, красиво уложенные, - эстетический штрих, вполне сравнимый с принятым в Египте обычаем украшать стол цветами. Играла музыка, целлу окуривали благовониями. Окуривание не следует рассматривать как религиозный акт - скорее это был способ уничтожить запах пищи. Через некоторое время блюда убирали, стол выносили, а идолу снова предлагали воду в чаще для омовения рук.

Блюда, побывавшие у божества, отсылали царю на стол: ведь такая пища считалась благословенной благодаря контакту с божеством и эта благодать передавалась тому, кто причащался такой пищи. Таким лицом всегда был царь. Единственное исключение - это упоминание на табличке из Урука о том, что наследный принц (Валтасар) тоже пользовался царской привилегией [15] . Вот что об этом говорит Саргон II: ''Жители Вавилона [и] Борсиппы, служители храма, ученые [и] чиновники страны, которая [ранее] смотрела на него [Мардук-апла-иддина] как на своего повелителя, теперь принесли остатки пищи Бела [и] Царпаниту [Вавилонских и] Набу [и] Тайшету [из Борсиппы] мне в Дур-Ладинни и просили меня вступить в Вавилон''. Другие ассирийские цари также гордились тем, что получали остатки жертвенной трапезы, видя в этом дань своему царскому статусу [16] . Обычай брызгать водой из чаши, которой ''коснулись'' пальцы бога, на царя и жрецов, присутствовавших на некоторых из этих трапез, говорит о том же: вода благословенна, ее благословение можно передать. Остается неясным: требовал ли обычай посылать царю все блюда или только некоторые, повторялось ли это каждый день или происходило только в особых случаях? Возможно, что той же привилегией пользовались и верховные жрецы святилища.

Обилие пищи, пива, хлеба, сладостей и огромное число животных, которых ежедневно доставляли с пастбищ и забивали, были предназначены для персонала святилищ. Существовала сложная культовая терминология для характеристики поступающих продуктов, их назначения и прочих особенностей. То, что не шло к столу главного божества, его жены. детей и прислуживавших ему богов, распределялось в установленных традицией количествах среди чиновников и ремесленников.

Мы знаем об этом из двух больших групп юридических текстов старовавилонского и нововавилонского периодов [17] , между которыми существуют глубокие различия. Обеспечение достаточных и своевременных поставок для религиозных потребностей святилища путем распределения конкретных обязанностей между членами специальных коллегий - чиновников, жрецов и ремесленников - было, по-видимому, обычаем столь же древним, как и доступные нам документы о функционировании всей этой системы. Услуги членов каждого из подразделений оплачивались по-разному, причем порядок компенсации с течением времени менялся (на что стоит обратить внимание), хотя сведения об этом довольно скудны и могут лишь запутать картину. Мне представляется, что первоначально для содержания коллегии выделялись поля, причем каждый имел право на какую-то часть (соотношения их мы не знаем); позже, по-видимому, появилась практика выдачи известной доли сырья, пищевых продуктов и скота тем, кто нес ответственность за их качество, количество и поставку. И в том и в другом случае определенные группы лиц переставали функционировать в качестве служителей святилища и превращались в официальных поставщиков: они либо держали коллективно, в частном владении, земельные угодья, либо пользовались доходами от храма в обмен на обязательство регулярно делать поставки [18] . Практика владения полями, для того чтобы обеспечивать поставки, исчезла еще в старовавилонский период, в то время как распределение доходов, получаемых от храма, стало постоянной и основной особенностью всей организации. Коллективный характер групповой системы диктовал распределение годового дохода среди членов согласно проработанным месяцам, дням и даже часам. Принцип распределения внутри группы в древний период неизвестен; возможно, первоначально дело решалось с помощью жребия. Во всяком случае, каждый единолично владел своей долей и имел право продать ее, передать в качестве приданого или оставить наследникам. Доходы были обильными, и, очевидно, получавшие их были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы сохранять древние обычаи функционирования святилища и тем самым обеспечивать себе безбедное существование.

Предлагаемые ниже наблюдения отчасти характеризуют некоторые существенные религиозные представления и иллюстрируют мирские обычаи, редко упоминаемые в литературных текстах. На определенных этапах приготовления жертвенной пищи полагалось произносить особые благословения: во время помола ячменя, приготовления теста, при вынимании из печи испеченного хлеба, забивании жертвенных животных. Существовали запреты на некоторые виды пищи. Например, хтоническим богиням запрещалось подавать птицу. Подобные запреты дают хотя бы отдаленное представление о мифологической предыстории богов и богинь, нам почти неизвестной. Привозные вина использовались для жертвоприношений. Их подавали также и к царскому столу. Обычай же подавать молоко (в алебастровых сосудах) только во время утренней трапезы отражает, вероятно, распространенную житейскую практику.

В Месопотамии мы не находим следов общения между божеством и его почитателями, выражавшегося в совместных трапезах, принятых в религиозном ритуале некоторых средиземноморских цивилизаций, о чем свидетельствуют тексты Ветхого завета, а также хеттские и греческие обычаи. Месопотамское божество не снисходило до этого, однако его участие в церемониальной трапезе давало религиозную санкцию, политический статус и экономическую стабильность всей системе святилища, функцией которой было проведение продуктов полей и пастбищ через жертвенный стол и передача их либо, так сказать, акционерам этого учреждения, либо тем, кто получал от него рацион. Во всяком случае, божественный образ являлся сердцем и основой всей системы. Прислуживавшие богу питались с его стола, но за одним столом с ним не сидели.

Рассматривая жертвоприношения с религиозной точки зрения, мы обнаружим еще один важный аспект в системе обращения: момент поглощения жертвенной трапезы божеством, превращение материальных продуктов в тот источник силы и могущества, который, как считали, требуется божеству для эффективного функционирования. Если в самом существовании идола критическим моментом было его изготовление, то акт поглощения пищи был таким же критическим моментом в жертвенной трапезе. Это было главное таинство, оправдывавшее культовую практику проведения ежедневных трапез и всего, что с нею связано в экономическом, политическом и социальном отношении.

Суть иррациональных представлений, лежавших в основе самого процесса поглощения нищи богами, находила внешнее выражение в некоторых характерных обрядах. Пища помещалась перед идолом, который, как предполагалось, ''поглощал'' ее лишь глядя на нее; напитки подавались для той же цели. Вариант этой ритуальной схемы состоял в том, что каждое подаваемое блюдо медленно и торжественно проносилось перед самыми глазами изображения. Оба метода известны также из египетских религиозных текстов и из Ветхого завета [19] . Но это не должно заслонять от нас глубоко укоренившихся различий между Западом, лучше всего представленным Ветхим заветом, и Месопотамией по части самой концепции жертвоприношения. Суть ветхозаветной концепции выражается в сжигании жертвенной пищи, которое имело целью перевести ее из одного физического состояния в другое и как бы помочь божеству поглотить ее, вдохнув ее запах [20] . Еще одно различие в жертвенных ритуалах двух культур заключается в особом отношении Запада к крови, которой приписывалась магическая сила, что совершенно отсутствовало в Месопотамии [21] .

Особая система ритуалов была создана в Месопотамии для того, чтобы подчеркнуть мистический характер принятия пищи богами. Стол, на котором помещалась пища, как и само изображение бога, огораживался полотняными занавесями. Их задергивали, когда божество ''вкушало'' пищу. После окончания трапезы занавеси раздвигались и вновь закрывались, когда бог должен был совершать омовение рук; ведь любое соприкосновение божества с миром физической реальности от людских глаз скрывалось. Чтобы разобраться в этом странном обычае, который достаточно часто упоминается в текстах, следует разграничить форму и функцию. Форма понятна: занавеси, которые скрывают божество от зрителя, отражают придворный обычай (см., например, описания персидского двора), хотя нет прямого свидетельства того, что и вавилонские цари ели за занавесями. В пользу вавилонского происхождения этой церемонии говорит именно то, что она была включена в религиозный ритуал. Этот обычай был принят при дворе Ахеменидов и вполне мог быть заимствован из Вавилонии. Что же касается его функции, то она заключалась в том, чтобы охранять царя от злой магии, воздействию которой он мог подвергнуться во время трапезы. Перенос ритуала из дворца в храм изменил функцию защитных занавесей: вместо того чтобы охранять от ''злого глаза'', они должны были скрывать бога, ''принимающего'' пищу, от любых людских глаз, даже от глаз жреца

В остальном идол ''жил'' чисто по-царски. Один урукский текст детально описывает церемонию, которая совершалась утром восьмого дня праздника Нового года. Рано утром изображение второстепенного божества Папсуккала выносили во двор и ставили перед идолом бога Ану; затем из целлы выносили группами в соответствии с рангом и других идолов, которые располагались в определенном порядке. Ану и его супруге для совершения утреннего туалета подносилась чаша с водой; мясо на золотом блюде подавали сначала Ану, а затем остальным стоящим во дворе идолам. После этого Папсуккал торжественно сопровождал Ану для дальнейших действий. Эти утренние приветствия (salutations matinales) имели место в дворцовых церемониалах Византии и Европы (например, lever du roi) Скорее всего, они были приняты и при вавилонском дворе.

Внутри храма происходили также ночные церемонии и брачные празднества, во время которых божество сочеталось со своей супругой. Другие культовые церемонии были связаны с вынесением идола за пределы храма и участием его в религиозных процессиях. Из одного новоассирийского письма мы узнаем, что изображение бога Набу время от времени отправлялось на охоту - трогательное в своей наивности свидетельство того, что образ жизни ассирийского идола в точности повторял образ жизни царя [24] .

Понятно, что все сказанное выше не может дать исчерпывающей характеристики культовой деятельности месопотамских храмов. Мы имеем все основания предполагать, что в объеме, характере и масштабах этой деятельности между святилищами были существенные различия. Известно, например, что в Сиппаре нововавилонского периода сбруя лошадей бога Солнца была инкрустирована золотом. Поили их из ведер, сделанных из драгоценного металла, а траву для них срезали золотыми серпами [25] . Мы знаем также, что в Уруке блудницам разрешалось жить возле храма Иштар. Это лишь два примера, подтверждающих разнообразие храмовых обычаев. Чтобы показать их пестроту, мы закончим этот раздел краткой и типологически ориентированной характеристикой пантеона.

Размеры и сложность месопотамского пантеона объясняются несколькими причинами. Помимо основной дихотомии между шумерскими и аккадскими богами, не говоря уж о многослойном субстрате, из которого как шумеры, так и аккадцы черпали сколько хотели, следует принимать в расчет тысячелетнюю историю, накопившую бесчисленное множество божественных имен. Хотя многие имена слились и возник целый ряд гибридных фигур, тем не менее сохранялись имена важнейших богов каждой области, что привело к огромному числу второстепенных богов, причем многие дублировали друг друга или были между собой тождественны. Большинство их имен известно только из научных и теологических текстов - таких, например, как списки богов (две-три тысячи имен); о других мы знаем по распространенным в самой Месопотамии и в пограничных с нею областях личным именам, включающим имя божества [26] .

Смена ''моды'' на имена такого тина отражает степень популярности того или иного божества, демонстрируя тем самым разрыв между религией в ''верхах'' и ''низах''. Внимательное изучение этого явления могло бы пролить свет на социальную структуру общества и его окружение в определенный исторический период.

Проникнуть в индивидуальность богов чрезвычайно трудно. Серьезное препятствие представляет шумерский обычай говорить о божестве как о повелителе или повелительнице города, не называя его по имени (индивидуализация покровителя и правителя города допускалась крайне редко). Установившееся представление о богах как о людях, наделенных божественными свойствами, и узкий диапазон терминологии гимнов, когда одни и те же эпитеты сопутствовали различным богам, приводили к еще большему стиранию индивидуальности богов, за исключением самых выдающихся или характерных [27] . Если рассматривать богов типологически, то их можно легко, хотя и поверхностно, разбить на старых и молодых, выделив астральные божества и оставив вне классификации несколько уникальных фигур. К старым можно отнести когда-то могущественных богов - например Ану, шумерского бога неба, и Энлиля (Эллиля), бога, связанного с шумеризированным субстратом. Оба этих бога со временем стали, по-видимому, все более отдаляться от мира людей и становиться мизантропами. Оба имеют хтоническое происхождение, что очевидно из взаимоотношений Ану с миром демонов, а храма Энлиля, ''горного дома'' в Ниппуре, с подземным миром. Сохранились лишь немногие из их индивидуальных черт - связь Ану с богиней Иштар и Уруком, отношение Энлиля к герою Нинурте и его положение как властителя богов. Мардука также следует отнести к старым богам, хотя его первоначальное положение молодого бога, совершавшего многочисленные подвиги, сохранилось в поздних мифологических текстах. Однако уже во второй половине II тысячелетия до н. э. он превращается в верховного бога по причине доминирующего положения его города, Вавилона. Нинурта - сын Энлиля - типичный молодой бог: своего города у него не было, но он фигурирует в цикле мифов, превозносящих его подвиги. Иное положение у Набу, хотя он и считался сыном Мардука. Набу - бог города Борсиппы, старого, но политически незначительного сестринского поселения Вавилона, а позже бог-покровитель писцов. Неизвестно почему его популярность возросла в поздний период. Среди старых богов пантеона особое положение занял Эа (соответствующий шумерскому Энки). Первоначально он был богом Эреду, самого южного города Вавилонии и, согласно взглядам более позднего времени, разделял с Ану и Энлилем власть над космосом - его владениями были воды океана и подземные. Эа был богом-покровителем заклинателей, а также покровителем всех видов искусств и ремесел; его мудрость и хитроумие неустанно воспевались в мифах и легендах. В некоторых отношениях Эа до позднего периода считался ''культурным героем'', поскольку послужил, очевидно, прототипом Оанна, о котором упоминает Беросс [28] .

Главными астральными божествами были, конечно, Шамаш (шумерский Уту) и Син (первоначально Су'эн, шумерский Нан-на) - бог Солнца и бог Луны. Каждый имел в Месопотамии два основных центра: Шамаш - в Ларсе и Сиппаре (храм бога Солнца именовался ''Белый дом''), Син - в Уре и в далеком Харране. Оба сохраняли популярность в течение всей истории месопотамской цивилизации, при этом Шамаш занимал исключительное положение. Он был не только богом Солнца, но и верховным судьей - земным и небесным, заботился о бедных и обиженных и предсказывал будущее, наставляя и защищая человечество. Он не фигурирует в примитивных мифологических ситуациях; даже в мифах он выступает судьей и арбитром.

Особняком стоит фигура бога бурь Адада. Собственного центра на аллювиальных равнинах у него не было, однако его почитали - под различными, в основном чужеземными именами - жители не только Ассирии, но и областей, прилегающих к ней как с запада (вплоть до Средиземного моря), так и с севера и с юга. Его почитали и семиты, и хетты, и хурриты. По неизвестным причинам Адад в роли оракула в более поздние периоды объединяется с Шамашем [29] .

Ашшур - городской бог одноименной столицы Ассирии. Среди местных богов Месопотамии он занимает особое место. Когда его город стал самой могущественной политической державой на древнем Ближнем Востоке, теологи наделили его всеми регалиями повелителя вселенной, творца и организатора космоса и сделали отцом богов. Необычайное отношение Ашшура к своему жрецу, царю Ассирии, и уникальное положение последнего указывают на сложный характер происхождения этого бога. Как и подобает местному божеству, Ашшур ассоциировался с посвященной ему горой Эпих.

Среди меньших богов следует упомянуть и нетипичных Нергала и Таммуза (Думузи). Нергал был не только богом города Куты в Центральной Вавилонии, но, как и его супруга Эрешкигаль, ''повелительница подземного мира'', считался властителем царства мертвых и богом чумы. Таммуз был божеством особым: в некоторых слоях древнемесопотамского населения его ежегодную смерть принято было торжественно оплакивать. История Таммуза стоит в центре важной группы Шумерских религиозных текстов; до сих пор не решен, хотя и часто обсуждается, вопрос о его возможной связи с некоторыми божествами более поздних семитских религии [30] .

Богини месопотамского пантеона - это или богини-матери (например, Баба и Мама), или супруги богов, без особых отличительных черт (например, Царпаниту и Тайшету, вероятно, чужеземного происхождения, но аккадизированные), или фигуры, связанные со смертью и потусторонним миром. Таковы царица подземного мира Эрешкигаль и богиня Гула, известная как великая врачевательница, но первоначально, как указывает ее атрибут - собака, - богиня смерти. Только Иштар (известная под коренным, но шумеризированным именем ''Иннин'' и близкими к нему именами) была непохожа на других богинь благодаря двойственности ее природы: она была связана, с одной стороны, с планетой Венерой (утренней и вечерней звездой), а с другой - обладала божественными качествами, которые чрезвычайно трудно охарактеризовать. Иштар была вооруженной до зубов богиней, дарующей победу царю, которого любила. В то же время она была наделена свойствами, которые делали ее покровительницей, движущей силой и олицетворением плотской любви. В этих ролях под разными похожими именами, в том числе иноземными - Иштар фигурирует в месопотамских мифах и в соответствующих им текстах Запада от Анатолии до Египта. В Месопотамии ее городом был Урук, где сначала она была известна как дочь, а позднее как жена Ану.

В месопотамском пантеоне удивительно мало заметно иноземное влияние. Иногда упоминаются боги, привезенные завоевателями, такие, как Даган, Амурру, Шумалия, Шуриаш и ''арамейская Иштар''; известен ряд случаев, когда чужих богов называли шумерскими и аккадскими именами - в свою очередь, месопотамские божества появлялись под чужими именами в окраинных и соседних районах (Тешуп, Шаушка).

Следует обратить внимание на те неантропоморфные предметы поклонения - символы, в которых распознается присутствие конкретного бога. При определенных обстоятельствах они заменяли традиционное изображение бога или сопутствовали ему. Однако они также требовали поклонения и жертв. Это были либо символы космических явлений, такие, как солнечный диск, полумесяц, восьмиконечная звезда Иштар; либо церемониальное оружие определенного вида: палицы с львиной головой, жезлы, украшенные головой барана; либо предметы обихода: копье Мардука, стилос Набу, плуг или светильник. Животные, обычно сопровождавшие богов, также становились символами: собака Гулы, сложные чудовища мушхушшу (лев - змея - орел) и kusariqqu (коза - рыба), представляющие соответственно Мардука и Эа. Бык, изображаемый вместо Адада, относился к другому религиозному уровню. В числе символов имеется небольшая группа нераспознанных предметов, чьи функции и связь с божественными изображениями еще предстоит определить и изучить [31] .

Месопотамская ''психология''

При изучении любого рода религиозных концепций связь индивидуума с божеством представляет наиболее сложную область исследования. Как мы уже видели, в Месопотамии она аналогична социальным связям между хозяином и рабом или между родителем и ребенком, хотя на последнюю ссылаются редко и только в определенных контекстах. Иногда божество трактуется как предводитель, покровитель или защитник семьи, профессионального или религиозного сообщества; но это бывает редко и свойственно лишь некоторым периодам и ситуациям.

Подавляющее большинство имен собственных в Месопотамии - как шумерских, так и аккадских - теофорны, т. е. связывали ребенка или его родителей с конкретным божеством. При этом они, как правило, восхваляли бога и выражали ему благодарность. Обычно имя бога входит в состав мужского имени, а имя богини образует часть женского; поскольку одни и те же теофорные элементы не обязательно встречаются в именах родителей, братьев и сестер ребенка, то трудно установить, какие соображения - религиозные или какие-либо другие - определяли выбор имени. Также неизвестно, почему в надписях на личных печатях, относящихся к старо- и средневавилонскому периодам, владелец печати (чье имя, происхождение и род занятий указываются в надписи) дополнительно характеризуется как слуга (раб или рабыня) определенного божества - причем не обязательно того, чье имя он носит. И в этом случае мы не знаем ни основы, на которой зиждется связь между богом и человеком, ни ее последствий - культовых или других. По всей вероятности, здесь имелся в виду некий существенный аспект взаимоотношений бога и человека, настолько очевидный и общеизвестный, что едва ли можно надеяться найти какие-либо объяснения по этой части в нашем текстовом материале.

Поскольку указанные пути подхода к вопросу о связи человека и божества либо не дают четкого представления об этой проблеме, либо не дают достаточно материала для ее освещения, хотелось бы предложить новый подход, основанный на изучении фразеологии молитвенной литературы.

Когда, рассматривая молитвы, мы пытаемся определить тематику обращенных к божеству просьб, то обнаруживается, что значительная часть обращений содержит ссылки на некий весьма конкретный личный опыт молящегося, на ощущение могущества и безопасности, которое, в его представлении, возникает как результат непосредственного присутствия сверхъестественной силы. Это ощущение неизменно описывается в подобающих выражениях - от лица благочестивого и богобоязненного индивидуума, находящегося под охраной и защитой одного или нескольких сверхъестественных существ, наделенных именно этой специфической функцией. Таким образом, когда человек чувствует себя прекрасно, полон жизни, наслаждается богатством и душевным покоем, он объясняет это завидное состояние ума и тела присутствием сверхъестественных сил, которые либо наполняют его тело, либо охраняют. Наоборот, всякого рода несчастья, болезни и неудачи объясняются отсутствием такой защиты. В молитвах и других текстах человек просит у великих богов, чтобы ''добрые'' духи находились возле него, заботились и защищали от врагов - людей, колдунов или демонов и тем самым обеспечивали бы физическое благополучие, успехи и удачу во всех предприятиях.

При молитвенном обращении к этим силам используется мифологическая терминология - они различаются по именам и каждому предназначается конкретная функция. При этом, когда в молитве фигурирует только одна такая сила, она именуется ilu (''бог''), а иногда lamassu (труднопереводимый термин - в качестве аналога можно было бы использовать слово ''ангел''). Ilu - мужского рода, lamassu - женского. Оба появляются часто с сопутствующими духами: ilu - с иштару (богиней), lamassu с шеду (духом мужского рода). Иногда все четыре духа защищают своего подопечного (или последний сам просит у них заступничества).

Все сказанное выше можно считать выражением психологического опыта в мифологических терминах. Для специалиста по сравнительной истории религии или культурной антропологии наличие нескольких духов-хранителей (если пользоваться термином, принятым в ассириологической литературе) - это еще один пример широко распространенной концепции о наличии множественных и внешних, т. е. существующих вне тела, душ. Четыре духа хранителя в Месопотамии - индивидуализированные и мифологизированные носители неких конкретных психологических аспектов основного явления восприятия себя, личности, связывающей и в то же время разделяющей ego и внешний мир. Для того чтобы установить специфические функции и основные значения ''душ'', называемых ilu , laniassu и т. д., необходимо более подробно рассмотреть эти термины. В филологическом плане определить их довольно трудно, так как они имеют дополнительные значения, которые свидетельствуют об их семантической нестабильности и запутанной предыстории. Наша основная задача, касающаяся изучения терминов, обозначающих душу, - это стремление показать читателю сложный характер этой концепции древних [32] .

Для всех четырех обозначений характерны две общие черты: все они так или иначе связаны с удачей (это весьма важный элемент в диапазоне их значений) и имеют какое-то отношение к миру демонов и мертвых. В аккадском языке о человеке, который избежал опасности или легко добился успеха, говорилось, что он ''имеет духа'', т. е. ilu, lamassu и т. д. Чаще всего в подобных формулировках фигурировал ilu, тот, у кого был ilu, - счастливец (соответствует греческому термину eudaimon - букв. ''имеющий доброго демона'') и назывался ilanu - букв. ''имеющий iki '', т. е. удачу. Труднее установить, какому аспекту субъективного опыта соответствует термин lamassu. Мы знаем несколько случаев, когда под этим словом явно подразумевается некое подобие, изображение, следовательно, можно считать, что lamassu воплощает внешние проявления тех существенных черт личности, которые выражаются совокупностью индивидуальных и физических признаков.