Взрослые и дети в поэзии Марии Рупасовой

ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА СОВРЕМЕННОЙ ДЕТСКОЙ ПОЭЗИИ

Мария Рупасова – современный детский поэт. О её биографии мало что известно. Писательница родилась в Москве, работала учителем русского языка и литературы, редактором. Впоследствии Маша усыновила ребёнка и неожиданно для себя начала писать сыну стихи. «Интересно, что материнство не только делает тебя взрослее и серьезнее, но и возвращает к истокам, в далекие 80-е, в такие теплые, светлые, когда все еще живы, и родители пока не развелись, и самым страшным на свете является разбитая коленка. Для меня материнство оказалось порталом в самые лучшие солнечные воспоминания — о деревне, о лете, которому нет конца, о бабушке, о реке, возле которой выросли четыре поколения нашей семьи», - говорит Маша Рупасова. М. Рупасова охотно даёт интервью различным интернет-изданиям, рассказывая о своей литературной деятельности, ныне живёт в Ванкувере.

Подборки стихотворений М. Рупасовой печатались в журнале «Октябрь» за 2016 год. На сегодняшний день из-под пера поэтессы вышло более 9 книг, среди которых «С неба падали старушки» (2015), «Не дети, а слоны, или Все в сад!» (2016), «Едет мамин человечек» (2017), «Шёл по городу Луна» (2017) и другие. Первая книга Маши, сборник стихотворений «С неба падали старушки», был отмечен премией «Рукопись года» в номинации «Лучшая детская книга». В одном из своих интервью М. Рупасова признаётся, что стала записывать сочиненное по совету мужа, а затем выкладывать стихотворения в социальных сетях. Так случайное, стихийное увлечение детской поэзией стало для М. Рупасовой призванием, которое уже снискало для неё славу и признание.

24 августа 2016 года состоялась презентация книги М. Рупасовой «Все в сад!». Творчество поэтессы отличает неповторимый стиль, доброта и юмор, привлекающий и понятный для самых маленьких детей и их родителей. Ирина Богушевская пишет: «Стихи Марии Рупасовой звучат удивительно свободно и легко. Каждый предмет здесь обладает голосом, а мерцающий мир бесконечно пластичен, как и слова, которыми мы его ловим».

 Поэзия М. Рупасовой является закономерным продолжением процессов, возникших в детской литературе на рубеже ХХ-ХХI веков, когда появляется внедидактическая игровая поэзия с динамичными экспериментами над формой, жанром, самим словом, обращенным к детской аудитории. Это привело к тому, что в детскую литературу (и детскую поэзию в частности) активно внедряется мир взрослых: ребенок с малых лет приучается жить в мире взрослых, пропуская его через призму своего детского мировосприятия, не теряя при этом присущего возрасту задора и жизнерадостности. Интеграция мира детей в мир взрослых приводит к тому, что с некоторых, заведомо «недетских» тем снимается табу, например, с темы страха и темы смерти.

Так формируется образ ребенка новой современности – смышленого, умного, пытливого, любопытного, склонного к философии и мудрости. Можно говорить о том, что в современной литературе формируется философия ребенка особого типа – ребёнка не по годам развитого, с которым взрослый не только играет, но и разговаривает, ведёт открытый диалог. Ребёнок и взрослый в некотором роде становятся микрокосмом, существующим по единым законам бытия. А.С. Петрова называет этот процесс «овзрослением» детской и подростковой литературы, когда мироощущение, мировоззрение, жизненный опыт и словарный запас ребенка приравниваются к мироощущению, мировоззрению, жизненному опыту и словарному запасу взрослого писателя, т.е. двухадресность, свойственная советской детской литературе, уступает место одноадресности — ребенку как полноценному взрослому»[1] .

Эти тенденции свойственны и поэзии Маши Рупасовой. С другой стороны, поэтесса отнюдь не забывает о самой природе детского в ребенке. Отличительными чертами её поэзии становятся ритмичность, построенная на созвучии слов, языковая игра (подражание детскому словотворчеству, которое поощряется). Всё это остаётся простым и понятным для ребёнка. Нельзя не отметить, что наряду с весёлием и озорством в стихах Маши Рупасовой появляются оттенки светлой грусти, которая учит ребенка быть мудрым и восприимчивым к окружающему миру. Эта особенность выделяет её из ряда других современных детских поэтов.

Внимание М. Рупасовой к «детскому слову» проявляется в имитации детской устной речи, что обуславливает обилие авторских неологизмов. Например, в стихотворении «Троллейбус» из сборника «С неба падали старушки» читаем:

Ждали мы

Троллейбус:

Приезжай скорейбус!

И восьмой

Автобус -

Тоже хорошобус!

«Скорейбус» и «хорошобус» - неологизмы, возникшие на основе чувственного восприятия ребёнком ситуации ожидания транспорта на остановке. В стихотворении имплицитно (напрямую не выражено) задаётся настроение нетерпения: троллейбус должен непременно прийти скорей, поэтому по созвучию назван скорейбусом. Точно также с автобусом, которой «хорошо бы» был восьмым, поэтому и назван хорошобусом. Примечательно, что данные неологизмы отражают внутреннее состояние не самого ребёнка, но, скорее, взрослого, находящегося с ним. Ребёнок словно бы вторит ему, и это восприятие торопливости взрослого сподвигает ребенка на словотворчество. Кроме того, стихотворение являет читателю жадный интерес ребенка к миру взрослых. Детское сознание быстро схватывает окружающую действительность, созерцая её:

Кто-то очень кругленький,
   Кто-то очень крупненький,
 Кто-то бегемотенький
Обратился
К тетеньке:
- Можно я к вам
Подкачусь?
Можно я вам
Пригожусь?
…
Только тетенька была – молодец! -
И сказала:
- Наконец, наконец!
Я возьму тебя домой,
Бегемотик надувной!
Самый лучший -
надувной -
ты со мной!

В финале стихотворения (помимо неологизма «бегемотенький», образованного по аналогии с «кругленький», «крупненький») описано то, как ребёнок на остановке становится свидетелем «взрослой» житейской ситуации – знакомства мужчины и женщины. В ней отчетливо звучит иронический, шутливый подтекст: некий мужчина уподоблен «бегемотику надувному» (визуальное восприятие тучности фигуры). Таким образом, ирония (которая долгое время считалась самым сложным для восприятия ребенком типом юмора) внезапно становится подвластна детскому сознанию, которое игриво и непосредственно, с юмором и смехом, воспринимает сценку, далёкую от мира детства. Такие примеры активной, живой реакции ребёнка на ситуации из жизни взрослых – основа поэзии М. Рупасовой.

Остановимся подробнее на двух сборниках поэтессы «Не дети, а слоны, или Все в сад!» (2016) и «Едет мамин человечек» (2017). Первое, что обращает на себя внимание – это необычные заглавия стихотворений: «Самовнушение», «Память», «Неподвижное время», «Благосклонность», «Страсть», «Усталость» и т.п. В заглавия часто выносятся слова, относящиеся к категории отвлеченных существительных, то есть тех, которые нельзя сосчитать и предметно измерить. Такие существительные обозначают различные абстрактные понятия, качества, действия, состояния в отвлечении от носителя признака и производителя действия. В данном случае в заглавии – абстрактные понятия, которые, казалось бы, сложно понять ребёнку. Такие понятия, как «самовнушение», «память» - из мира взрослых, но не из мира детей. Это сложные, многогранные понятия, которые может воспринять умный, ментально развитый ребенок. Таким образом, граница между «взрослым» и «детским» окончательно стирается. Ребёнок – это маленький взрослый, с малых лет личность, нетривиально воспринимающая мир. Мария Рупасова идёт дальше: в названиях стихотворений используются и вовсе бесплотные, неосязаемые категории ментально-чувственного порядка – «Задумчивое», «Подозрительное», «Не дыша», «Гамак внутри».

Парадоксальность – ещё одна черта поэзии Маши Рупасовой. Мир ребёнка в пересечении с миром взрослых становится парадоксальным. Это отражено также в необычной, непривычной сочетаемости слов, допускаемой автором: «Неподвижное время» (оксюморон), «Тоска уезжает» (олицетворение), «Гамак внутри» (абстракция). В сборнике «Все в сад!» стихотворения посвящены нескольким темам: 1) тема веселья, озорства, игры («Снегоеды», «Битва магов», «Бунт», «Не дети, а слоны», «Распустившийся садик», «Бывает», «Колёсики», «Мотор», «Пара-па-парам»); 2) тема времени («Память», «Зима»); 3) тема детского страха («Самовнушение», «Боюсь-боюсь»); 4) тема снов («Неподвижное время», «Транспортная колыбельная»); 5) тема дружбы и взаимопонимания («Настя и Рома», «Обмен»); 6) тема смерти («Кошке пора»); 7) тема доброты («Существо»); 8) тема философского восприятия мира («Тоска уезжает», «Гамак внутри»).

Как видим, тема игры, озорства и веселья превалирует в творчестве М. Рупасовой. Озорство и веселье – это черты детства как самого счастливого периода в жизни человека. Ребёнок пребывает в совершенно естественной для себя эмоциональной среде. Он прыгает, скачет, радуется, не ограничивая себя рамками «взрослых» условностей. В стихотворении «Снегоеды» перед читателем – шумная детская площадка с резвящимися детьми, поедающими снег:

Наша садовская группа
Поступила
Очень
Глупо:
Все пятнадцать человек
На прогулке
Ели
Снег[2].

 

В этом стихотворении герой – сам ребенок, слова вложены в его уста. Он через посредство автора (чей голос нивелируется, растворяется в детской речи) разговаривает со взрослым, передавая ему рассказ о том, как прошёл его день в садике. Словно бы предвосхищая реакцию взрослого, «говорящий» ребёнок сразу даёт оценку поступку детсадовской группы («глупо»). Далее следует некое озорное самооправдание перед взрослым:

А я
Совсем не глупая,
Но поступила
Глупо я
И к снегопоеданию
Примкнула
За компанию.
Даже плюхнулась
В сугроб,
Проглотить побольше чтоб.

 

Здесь употребляется фразеологизм, характерный обычно для речи взрослых («примкнуть за компанию»), но использует его опять же ребенок. Гипербола («проглотить побольше чтоб») усиливает мотив игры, баловства, динамичного движения. Далее в веселую игру вторгается взрослый, что отражается на грамматическом строе стихотворения:

- Так! -
Сказала воспитатель. -
Я вас буду
Отругатель.
А пока что, а пока
Я слеплю
Снеговика[3].

 

Конструкция «я вас буду отругатель» намеренно не подчинена правилам синтаксиса и грамматики. Это стилизация детской речи («отругатель» - неологизм, совмещающий функцию действия по глаголу «отругать» и деятеля за счёт суффикса –тель), кроме того, нарушение грамматического строя, правильной сочетаемости слов отражает идею непокорности детского сознания привычным рамкам взрослого мира. Образ воспитателя призван дисциплинировать ребёнка, обратить его поведение в более спокойное русло; при этом и сам воспитатель находит мудрый подход к детям, включаясь в игру.

В стихотворении «Битва магов» обыденному придаётся необыкновенное свойство – игривость и задиристость становится следствием «магии»:

Встанет Петя

На кроватке,

Обзовёт кого-нибудь,

Ущипнет,

И сразу спальня

Превращается в скакальню,

В куваркальню,

И оральню,

И подушками кидальню[4].

 

Нагромождение таких неологизмов, как «скакальня», «кувыркальня», «оральня», отражает момент «чудесного» превращения спальни в помещение, наполненное шумом и гамом детей, не желающих засыпать. Они скачут, кувыркаются, кричат – так снова реализуется мотив непоседливого веселья, неугомонной радости, присущей спонтанной детской игре. В этом проявлении также присутствует мотив повседневного волшебства, связанный с инициатором веселья – мальчиком Петей. Если он способен привнести нечто яркое, заводное в повседневность, значит, он объявляется «магом», то есть лидером детской компании. Однако в тексте присутствует его антипод, равный ему по силе, иронично названный «магом высшей лиги» - воспитатель, который опять же успокаивает расшалившихся малышей. Так возникает антиномия «озорство» / «рассудительность»: если первое – это свойство детского, то последнее – свойство взрослого. Озорство и рассудительность мирно соседствуют, не противореча друг другу. Таким образом, находится взаимовыгодный баланс сил между миром взрослых и миром детей. Это лейтмотив поэзии Маши Рупасовой.

В стихотворении «Распустившийся садик» возникает языковая игра первичным и вторичным значениями слова «распустившийся». Толковый словарь Д. Н. Ушакова даёт несколько значений этого причастия (по глаголу «распуститься»): 1. ‘прорастая, раскрыться’ (о цветах), 2. перен. ‘стать своевольным, непослушным, недисциплинированным’. На основе этих смыслов и строится языковая игра в этом стихотворении:

А у нас в саду - в садочке

Распустились

Чьи-то

Дочки.

Дочки, дочки,

Нежные цветочки!

Розовые платьица

На карусели катятся.

А еще в саду-садочке

Распускаются

Сыночки:

Распускаются и вдруг

Отбиваются от рук.

Хулиганят,

Хулиганят

И в ведерки барабанят[5].

Развитие языковой игры идёт от первичного значения к вторичному, основываясь на ассоциативной смежности: распускаться могут цветы, значит и «чьи-то дочки» уподоблены «нежным цветочкам». Такое уподобление подкрепляется и визуальной картиной происходящего. Употребляется метонимия («Розовые платьица / На карусели крутятся»), одежда девочек ассоциируется с лепестками цветов. Одновременно происходит сращение основного и переносного значений. Если первичное значение реализуется на основе ассоциативной смежности («дочки – цветочки»), то переносное значение (‘распоясаться, отбиться от рук’) связывается с мальчишеским хулиганством («Распускаются / Сыночки: / Распускаются и вдруг / Отбиваются от рук»).

Игра полисемией используется здесь не только с развлекательной, но и познавательной целью: слушая стихотворение, ребенок учиться понимать различные контекстуальные смыслы одного и того же слова.

Новаторскими, но вполне отвечающими запросам времени и развитию современных детей становятся темы страха, смерти, философского восприятия действительности. Маша Рупасова находит к ним блестящий подход: ребёнок думающий, рассуждающий, обладающий особой детской мудростью больше не спрятан от грустных, «недетских» тем в диалоге с окружающей действительностью. Он познаёт жизнь во всей её многогранности и неоднозначности, стирая границы между детским и недетским.

Тема страха появляется в стихотворении «Самовнушение»:

Это шкаф.

А в нём – пальто,

А в пальто – совсем никто.

И не двигаются

Два

Рукава.

Рукава его

Пусты,

А ещё –

У ворота

Пуговка отпорота.

И никто-никто-никто

Не сидит

Внутри

Пальто[6].

Многочисленные тире служат для выстраивания определенного такта всего стихотворения: за паузой следует логическое ударение на последующих словах. Этот ритм отражает картину детского страха перед силуэтом пальто, висящего в шкафу. Это ритм словно бы учащенного, прерывистого дыхания ребенка, который в прямом смысле слова пытается заговорить свой страх, что отражается в нарочитом усилении словосочетания «совсем никто» (лексическая избыточность) и в самом многократном повторении «и никто-никто-никто». Природа этого страха архетипична: ребёнок пытается победить в себе страх перед пустотой и темнотой, которые могут скрывать в себе нечто ужасное, неведомое, непознанное. Страх перед пальто на вешалке в шкафу сродни ужасу перед манекеном, который похож на человека и может начать двигаться. При этом страх – это не более, чем игра воображения. Развитое воображение, стирающее границы между реальным и иллюзорным, - это черта ребенка, остро воспринимающего мир.

Боязнь неодушевленного преодолевается через отрицание его одушевленности: рукава пальто пусты, а у ворота отпорота пуговка. Таким образом, ребенок самостоятельно, благодаря самовнушению, учится побеждать свои страхи. Примечательно, что Маша Рупасова стремится увидеть мир глазами ребенка, обращаясь к глубинам его чувственного восприятия; сознание поэта словно бы сращивается с сознанием ребенка, проникаясь к нему истинным уважением. Так автор утверждает, что детское восприятие действительности куда более сложное и многоликое, чем это принято представлять.

Считается, что тема смерти – одна из самых сложных и трудно объясняемых для ребёнка. Это действительно так, потому что дети не задаются такими сложными вопросами, как вопросы жизни и смерти; это претит самой природе детства, наполненной игривостью, жизнерадостностью, жаждой веселья и счастья. Однако смерть – это неотъемлемая часть жизни, и Маша Рупасова в своём творчестве стремиться разъяснить и эту её сторону ребенку. Осознание того, что всё конечно, становится частью «взросления» маленького человека. Освещая тему смерти в детских стихах, Маша Рупасова, безусловно, избегает тяжёлой, мрачной траурности, что вполне понятно. В её стихах присутствует лишь мягкая грусть, трогающая сердце, развивающая в ребенке способность к сопереживанию и милосердию. Таково стихотворение «Кошке пора»:

Наша старенькая кошка
Потеряла
Аппетит.
Маме кажется,
Что кошка
Этой ночью
Улетит.

Очень старые коты
Не боятся высоты
И летают
Выше неба,
Распушив свои хвосты.

Солнце греет им бока,
Наливает молока,
И перинки есть у кошек –
Золотые облака.

Кошкам в небе хорошо.
Кошкам в небе хорошо.

Кошка наша, подожди-ка,
И побудь еще полдня.
Погляди-ка,
Погляди-ка,
Погляди-ка на меня[7].

Переход между жизнью и смертью описывается как метафорический, как переход между землей и небом. Приметой скорой кончины старой кошки становится вполне реальный факт: потеря аппетита. В этом стихотворении ребенок напрямую сталкивается с предощущением скорой смерти любимого существа – домашней кошки. Это ещё не сама смерть, но её предчувствие. И, чтобы сгладить тягостное впечатление, взрослый стремится обрисовать ребёнку дальнейший ход событий в форме сказки: кошка улетит на небо, потому что «кошкам в небе хорошо», «солнце греет им бока», «и перинки есть у кошек – золотые облака». Смерть – это всего лишь часть круговорота жизни, что вполне соответствует взрослым представлениям. То, что должно вызывать у ребёнка слёзы, оборачивается лишь восприятием грустного, сказочного мотива. Смерть – это лишь часть философии бытия, которая облачается в понятные детскому сознанию иносказательные формы. Со смертью ничего не заканчивается, существует лишь переход в иное (небесное) пространство, где кошки не теряют своего привычного облика («И летают /Выше неба / Распушив свои хвосты») и продолжают жить так, как они жили на земле («Солнце греет им бока / Наливает молока»). Таким образом, смерти, как таковой нет – в этом глубина темы смерти в детской поэзии Марии Рупасовой. Смерть – это переход в фантастический мир, в котором действуют законы, понятные для детей и позволяющие им не заплакать. Так, через частное, детское сознание учится видеть и воспринимать сердцем не только веселое, но и печальное. Однако печаль не довлеет над ребенком, а лишь воспитывает в нём человечность, сострадание и гуманизм. 

В стихотворении «Гамак внутри» автор стремится выразить невыразимое, выйти на уровень абстрактного восприятия чувств, отсюда такая необычная сочетаемость в заглавии:

Есть такое место,

Где

Солнце плавает в воде,

Блещут

Ветра

Переливы

В листьях яблони и сливы,

Там, в траве,

Трепещет мак,

Там качается гамак…

В нём

Свернулось

Одеялко[8].

С первых же строк обращает на себя красота поэтического языка: стихотворение изобилует олицетворением («Солнце плавает в воде»), яркой образностью, выражающейся в парадоксальности сочетаемых слов («блещут ветра, «переливы в листьях яблони и сливы», «трепещет мак»). Эта парадоксальность заключается в том, что явления внезапно отделяются от привычных (в рамках литературного языка и сочетаемости) характеристик вещественного. Только на ассоциативно-чувственном уровне можно понять, как ветра могут блистать, а мак – трепетать, и что такое «переливы в листьях яблони и сливы» (‘игра лучей солнца в листьях деревьев при ветре’). Описанная картина импрессионистическая, сродни стихотворению А. Фета «Шёпот, робкое дыхание…». Здесь реализуется одна и та же задача – запечатлеть ускользающий и быстро меняющийся миг бытия. Это философия сложного детского взгляда в прошедшее лето, ностальгия с капелькой грусти во второй части стихотворения:

Жалко, жалко, жалко, жалко!

Жалко

Быть от них

Вдали,

На другом краю Земли.

Что поделать?

Не беда.

У меня с собой всегда

Небо,

Ветер и гамак,

Слива,

Яблоня

И мак.

Так что – если я скучаю –

Я душе

Гамак качаю.

В этом стихотворении значимо всё, именно поэтому так часто в новую строку переносится лишь одно слово (Небо…/Слива, /Яблоня…). Они номинируют то, что наиболее значимо для детского воспоминания, они становятся приметами памяти, рождающими тёплое, щемящее чувство в душе ребенка. Интроспекция ─ взгляд внутрь глубинных психологических переживаний ─ становится здесь основным приёмом понимания ребенка. Маленький человек ощущает мир так же, как взрослый; он связывает материальное с нематериальным, трудно выразимым, его душа трепетна, восприимчива, чувствительна. Образ гамака становится символом воспоминаний о цветущем лете, которое, закончившись, оставило по себе чувство сожаления (именно поэтому многократно повторяется слово «жалко»). Гамак – часть этого лета: лежа в гамаке, можно увидеть и переливы света в листьях яблони и сливы, и бездонное небо. С ним связываются чувства невыразимой радости и счастья, которое приносит жаркий день на даче. Всё это из области ощущений, бесплотного и абстрактного, такого же непостижимого, как человеческая душа. Лето – это нечто невыразимо далёкое, находящееся «на другом конце Земли» (гипербола). Гамак же на чувственно-абстрактном уровне становится призмой, через которую можно увидеть прошлое, умозрительно вернуться к радующим сердце воспоминаниям (Так что – если я скучаю - / Я в душе / Гамак качаю). Через вещественное выражается через невещественное.

 В поэзии Маши Рупасовой интересно раскрываются категории памяти и времени в целом. Памятью неожиданно могут обладать совершенно обыденные явления и предметы. Например, памятью о лете может быть наделена еда - котлета, «которая помнит чёрную-чёрную-чёрную полночь, когда нас покинуло лето» («Память»). Таким образом, ребёнок создаёт нетривиальные связи обыденного и философского: повседневному придаётся внезапная глубина. Мудрость ребенка опредмечена, на ментальном уровне связана с простыми вещами самым парадоксальным образом. Мир ребёнка, в отличие от мира взрослого, не скован условностями: в нём сочетается несочетаемое (Мне / подогрели / Котлету, / Старую, летнюю эту). При существительных появляются неожиданные эпитеты (летняя котлета, транспортная колыбельная и т.п.). Время течёт то медленно, то быстро, его рамки постоянно смещаются, то растягиваясь, то сжимаясь, оно также может замирать, стоять на месте («Неподвижное время»).

Сборник «Едет мамин человечек» посвящен самым маленьким, периоду младенчества. Стихотворения в этом сборнике пропитаны любовью, нежностью и лаской к маленькому человеку, только пришедшему в мир, отсюда – стилизация под ритм развлекательных детских песенок: Ай, тари-тари-тари! / Маша пляшет, / Посмотри: / Прыг-скок, прыг-скок («Пляшем»)[9]. Мария Рупасова стремится передать настоящее торжество жизни младенца во всём её многообразии. Наиболее точно дух и содержание этого сборника передают слова автора: «Мы бы поспали в пять утра, а жизнь шумно торжествует в своей кроватке. Жизнь вопит, поёт, кряхтит, жизнь хочет есть, ходить, грызть пульт от телевизора. Жизнь нам улыбается и засыпает у нас на руках. Она состоит из потешек и коротеньких стишков о том, как живут мама и мамин человечек, которому нет и года».

Тема матери и ребёнка ─ главная в этой книге: маленький человек познаёт мир, сидя на руках у мамы. В этом заключён образ вечного, на котором  основано мироздание. Очень точно в строках стихотворений передан механизм трансформации, когда сознание матери полностью растворяется в сознании ребёнка, постигающего мир на эмоциональном уровне. Чувства и ощущения младенца, которые он ещё не может выразить словами, становятся здесь предметом изображения. Таковы стихотворения «Возмущение», «Благосклонность», «Подозрительное», «Любовь», «Страсть», «Обида», «Разочарование на прогулке» и др. Проявления этих эмоции интерпретируются в жизни малыша в зависимости от его потребностей: если его вовремя не покормили, он начинает плакать, игры и ласки заставляют его смеяться и т.д. Жизнь младенца показана в сборнике во всей своей естественности и непосредственности, от периода бессловесности до первых самостоятельных шагов и слов.

Таким образом, в мире ребёнка присутствует своя магия, глубокое понимание связи вещей (обыденного и фантастического). В нём есть место повседневному чуду, которое возникает повсеместно. Пересекаясь с миром взрослых, он выстраивает диалог, основанный на любознательности, пристальном и пытливом внимании к проблемам и ситуациям «недетского» характера. Взрослый выступает и как помощник, и как равный для ребёнка собеседник. Мир взрослых и мир ребёнка не изолированы друг от друга, они взаимно интегрированы. Результатом этого становится парадоксальное, не по годам мудрое восприятие ребёнком окружающей действительности.

 

[1] Петрова С. А. Современная русская детская литература – миф или реальность? //Вестник РУДН. Серия: Литературоведение. Журналистика. – 2018. – Т. 1. – С. 72.

[2] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 4-5.

[3] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 6.

[4] Там же, С. 14.

[5] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 32-34.

[6] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 9.

[7] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 44.

[8] Рупасова М. Не дети, а слоны, или Все в сад! – М. :2018. С. 60.

[9] Рупасова М. Едет мамин человечек – М. :2019. -  С. 22.