НЕЩАСТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАСИЛЬЯ БАРАНЩИКОВА, МЕЩАНИНА НИЖНЕГО НОВГОРОДА, В ТРЕХ ЧАСТЯХ СВЕТА: В АМЕРИКЕ, АЗИИ И ЕВРОПЕ С 1780 ПО 1787 Г.

ВВЕДЕНИЕ

С авторами записок, составивших эту книгу, происходят самые неожиданные приключения в странах Востока. Нижегородский мещанин поступает как янычар на службу к турецкому султану; греческий митрополит наносит визит тибетскому далай-ламе; русский поэт и дипломат ждет своего смертного часа в казематах крепости Едикуль в Стамбуле; сын стряпчего духовной консистории из Вятки охраняет гарем бухарскою вельможи и доблестно сражается под Самаркандом.

Воистину необъятна география странствий: один из героев попадает из Копенгагена в Центральную Америку, другой — из Константинополя в Лхасу, третий проходит казахские степи, снежные вершины гор Центральной Азии, плывет из Калькутты мимо Южной Африки в Лондон и Санкт-Петербург. Экзотическая природа, пираты и работорговцы, гаремы и бани. жестокие пытки и сентиментальные переживания — здесь есть все, вплоть до описания способов сбора кокосовых орехов и рецептов приготовления плова. Мемуары о подлинных происшествиях напоминают авантюрные романы. Неудивительно, что судьба одного из героев легла в основу приключенческой ”Повести о страннике российском” Р. А. Штильмарка. Не менее вдохновляющие сюжеты содержатся и в других публикуемых ниже записках.

Авторы этих сочинений различны по социальному положению, образованию и характеру. П. А. Левашов из знатного дворянского рода, профессиональный дипломат, действительный статский советник. Хрисанф — митрополит Новых Патр, рукоположенный константинопольским патриархом, грек, тридцать лет проживший в России и окончивший дни свои настоятелем монастыря в Балаклаве. Ф. С. Ефремов — унтер-офицер и провинциальный таможенный чиновник. В. Я. Баранщиков — мещанин из семьи нижегородских старообрядцев, занимался торговлей и подрабатывал сапожным ремеслом. [4]

Один рассматривает свои мемуары как литературное произведение, заботится о красоте слога, достоверности передачи настроений и чувств. другой составляет официальную бумагу, содержащую дипломатическую информацию, но при этом не в силах избежать привычной церковной риторики. Третий повествует о своих «нещастиях», дабы возбудить жалость читателей и, собрав доброхотные даяния, избавиться от дальнейших бед. Наконец, последний с добросовестностью служаки рапортует обо всем, что видел и слышал в чужих краях.

Есть нечто общее в судьбах самих собранных здесь документальных повествований, в том, какое внимание было проявлено в России к ним и к их авторам. На страницах этой книги мы встречаем имена виднейших сановников Российской империи. Сержанта Ф. Ефремова канцлер А. А. Безбородко представляет самой императрице. Митрополит Хрисанф свои «объяснения» адресует фаворитам Екатерины — Платону и Валерьяну Зубовым. П. А. Левашов обращается к первейшим лицам в государстве — Г. А. Потемкину и А. Б. Куракину. Нижегородскому мещанину покровительствуют И. И. Бецкой, И. И. Шувалов, Воронцовы, Нарышкины, Строгановы. Описания путешествий по странам Востока пользуются успехом в различных читательских кругах, и успехом немалым — если судить по количеству изданий и переработок.

Екатерининский век вообще отмечен активным интересом к Востоку. России сопутствует удача в войнах с Османской Портой, усиливается ее влияние в Закавказье и среди кочевников казахских степей, появляются планы дальнейшей экспансии в Среднюю Азию, проникновения в Восточную Индию. Как и в странах Западной Европы, дипломатическое и военное продвижение в Азию, несомненно, способствовало самому пристальному вниманию к этому региону со стороны русского правительства и общества. Но было бы ошибкой рассматривать восточную тему в европейской культуре конца ХVIII в. лишь в контексте колониальной политики. Развитие науки того времени требовало энциклопедизма. Эпоха Просвещения расширяла духовный кругозор, освобождала человека от религиозных предубеждений, предрассудков национальной ограниченности. Недаром в сочинениях той поры появляются слова «человечество» и ”гражданин Вселенной” (космополит). [5]

Отношение к странам Востока складывалось противоречивое. С одной стороны, просвещенный человек с насмешкой и негодованием должен был относиться к азиатскому деспотизму и суевериям, с другой — он с особенным любопытством присматривался к нравам и обычаям иных народов, приходя к выводу, что человек — везде человек, имеющий душу, открытую истине и добру. Для понимания чужой культуры необходимо лишь освободиться от ”предрассудка исповедания вер” и не спешить с легкомысленным суждением о народе, исходя лишь из того, что внешние обычаи его — одежды, бороды и выражения вежливости — кажутся странными европейцам. Так писал Мураджа д’Оссон — армянин, воспитанный в Константинополе, находившийся на шведской службе и долго живший в Париже. Перевод на русский язык (1795 г.) его фундаментального труда ”Полная картина Оттоманской империи” начинается словами: «Ни что столько не любопытно есть вообще, как познание о народах».

Для России екатерининского века были характерны те же черты духовною развития, что и для Западной Европы, в том числе и в отношении к Востоку. Трудно переоценить вклад в науку, который был внесен знаменитыми академическими экспедициями в восточные провинции империи. Обстоятельные труды о народностях Азии, созданные П. Палласом, И. Лепехиным, П. Рычковым, составляют гордость отечественной науки. Значительно меньше было сделано для изучения стран Востока. Однако благодаря публикации переводов, составлению компиляций и обзоров буквально все новинки европейской науки становились известны русскому читателю. Восточные темы не сходили со страниц литературно-научных журналов и альманахов. Немало сообщений такого рода появлялось и в газетах, в частности в ”Санкт-Петербургских ведомостях”. География и этнография народов Азии находила отражение в таких изданиях, как ”Географический лексикон Российского государства” Ф. А. Полунина (1773 г.), ”Полный географический лексикон, содержащий в себе... подробное описание всех частей света...” К. Г. Лангера (1791 г.). Наконец, именно в России публиковались знаменитые ”Сравнительные словари всех языков и наречий”, где учитывались данные по 149 языкам Азии (в издании 1787 г.).

На волне этого интереса к Востоку и появились публикуемые ниже записки путешественников. Авторы их совершили странствия в большей или меньшей мере [6] поневоле и, во всяком случае, без особой к тому подготовки и научной цели. Как подлинные документы двухсотлетней давности, они сохраняют ценность исторических источников и содержат порою довольно любопытные историко-географические или бытовые детали. При первой публикации они оценивались современниками прежде всею как пособия к познанию стран Востока. Описание маршрута Ф. Ефремова, например, использовалось в английской географической литературе, а его бухарский словарик был переведен на немецкий язык известным востоковедом-библиографом Ф. П. Аделунгом (фонд Ф. П. Аделунга в ГПБ). Не случайно к сочинениям Екатерининской поры вновь было привлечено внимание почти сто лет спустя — в период территориальной экспансии России. Тогда появились статьи и публикации записок Филиппа Ефремова и Хрисанфа Неопатрасского — их сведения все еще признавались важными для изучения Центральной Азии, даже книжка о «нещастных приключениях» нижегородского мещанина рассматривалась как пособие по изучению Турции и потому сопровождалась компилятивным очерком о топографии Константинополя и административном устройстве турецкого государства.

С этим стремлением к информативности связано и использование чужих материалов при подготовке работ к печати. Так, во второе издание записок Ф. Ефремова вставлено описание Тибета, переведенное с немецкого языка, а в третье попали данные из более поздних путешествий (в частности, из рукописей Т. С. Бурнашева и А. С. Безносикова). Несомненно, и в основу «Цареградских писем» положены отнюдь не только мемуары П. А. Левашова, но и сведения из иностранных публикаций. Сравнение заключительных глав «Цареградских писем» с переводом книги С. Люзиньяна [16] о восстании Али-Бея (издание с дополнениями С. И. Плещеева) показывает, что авторы пользовались одними и теми же материалами.

Конечно, сейчас не представляло бы труда найти более ценные источники, освещающие географию и историю стран Востока (взять хотя бы оригинальные труды академика П. С. Палласа). Но сочинения, помещенные в данном сборнике, должны рассматриваться с иной точки зрения — это свидетельства о самой России последней трети ХVIII столетия, о том, как складывались в ней представления об окружающих странах. Здесь мы видим колоритные описания Востока, еще почти не тронутого [7] влиянием европейцев. Но и нравы последних характеризуют эпоху: если бухарский торговец купил Филиппа Ефремова за четыре телячьи кожи, то испанский генерал выменял Василия Баранщикова за двух черных невольников. И трудно сказать, что ярче в этом калейдоскопе имен и событий — экзотика далеких стран, куда судьба забрасывала авторов, или образы самих путешественников, преодолевавших «нещастия» и переживавших удивительные приключения.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II. М. Восточная Литература. 1995

ВАСИЛИЙ БАРАНЩИКОВ

НЕЩАСТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАСИЛЬЯ БАРАНЩИКОВА, МЕЩАНИНА НИЖНЕГО НОВГОРОДА, В ТРЕХ ЧАСТЯХ СВЕТА: В АМЕРИКЕ, АЗИИ И ЕВРОПЕ С 1780 ПО 1787 Г.

”Нещастные приключения...”, впервые изданные в 1787 г., очевидно, пользовались успехом, так как переиздания следовали одно за другим (1787, 1788, 1793 гг.). Первая публикация была отмечена рецензией в журнале ”Зеркало света” [4, с. 7291, а имя автора, Василия Баранщикова, вошло в некоторые ”Словари русских писателей”.

Внимание читателей, видимо, привлекал сюжет, связанный с экзотическими странами – от островов Центральной Америки до Восточного Средиземноморья. К тому же описания всякого рода ”нещастий” были популярны в литературе ХVIII в. Можно было подивиться переменчивости судьбы, посочувствовать герою, порою немного поморализировать. На определенный круг читателей рассчитано описание Баранщиковым святых мест Палестины, напоминающее литературу ”хожений” к гробу Господнему. Книжица о приключениях нижегородского мещанина близка народной лубочной литературе. Самым невзыскательным вкусам отвечают рассказы о шутовских фокусах с поглощением огромного количества каши и сопровождающие их патриотические речи. Несомнено, распространению книги способствовала и актуальность темы — шла русско-турецкая война 1787—1791 гг. Ценность содержащихся в этом сочинении сведений так же невелика, как и литературные достоинства. Кругозор автора ограничивается по преимуществу бытовыми подробностями— как едят бананы на о-ве Санкто-Томас да какого качества обувь в Стамбуле. (Впрочем, и здесь отдельные детали выразительны — современный ленинградец, думаю, не без удивления узнает, что в конце ХVIII в. в Петербурге часто бывали в продаже кокосовые орехи.) Но при всех своих недостатках ”Нещастные приключения...” остаются характерным и любопытным памятником эпохи.

В прошлом веке книга была предана почти полному забвению. Кажется, лишь Н. С. Лесков уделил ей серьезное внимание. Подробно пересказывал сочинение В. Баранщикова в большой статье ”Вдохновенные бродяги (Удалецкие ”скаски”)”, он на этом примере хотел показать, как ”дрянной человек” пускается в разные авантюры, а потом, беря в подмогу печать, изображает себя героем. ”А характерные черты бродяжных героев — это отвага, терпение и верность. За эти добродетели скасочники просили себе награды”. Им ”у нас легко верили, их читали замесnо путешествий, и они доставляли удовольствие высоким лицам, которые не читали ничего лучшего, а составители ”скасок” получали через это славу от соотичей и награды за удальство от правителей и государей”. [5 с. 240].

В известном словаре С. А. Венгерова тоже довольно обстоятельно пересказывается сюжет книги, хотя и в совершенно мной тональности — не с иронией, а с сочувствием к герою [1, т. 2, с. 121—123]. Прибытие [102] В. Баранщикова в Стамбул, например, описывается так: ”Здесь он явился в русское посольство, надеясь найти покровительство и средства вернуться на родину. Но с ним обошлись, как всегда обходятся с русскими, имеющими наивность обращаться к нашим заграничным миссиям за помощью: его даже не допустили до посла и сказали, что если он будет надоедать, то его выдадут туркам”.

В VI томе того же словаря [1 т. 6, с. 219, 220] приведено письмо П. Н. Петрова: ”Имейте в виду, что Баранщиков Василий лицо вымышленное и мнимое жизнеописание его — роман, сочиненный тоже искателем приключений, Федором Каржавиным” С. А. Венгерову это указание показалось ”очень правдоподобным” Впрочем, он отметил, что в описании библиотеки графа Шереметева в столбце, где указывается автор или переводчик, напротив ”Нещастных приключений...” стоят инициалы СКР. ”Так как книга не переводная, то буквы должны скрывать сочинителя, но они не подходят к инициалам Каржавина.

В недавней книге В. И. Рабиновича ”С гишпанцами в Новый Йорк и Гавану (Жизнь и путешествия Ф. В. Каржавина)” сказано буквально следующее: ”Подтверждается предположение академика П. Н. Петрова, что он автор книги ”Нещастные приключения Василия Баранщикова…” [7 с. 86]. Однако единственный аргумент в пользу данного тезиса — истолкование тех же инициалов СКР как ”С(очинил) К(аржавин) (Федо)р” — вовсе не представляется убедительным. Возможно, ”лицом вымышленным считают Баранщикова и составители ”Словаря русских писателей ХVIII века” — во всяком случае, статья о нем в данном издании отсутствует.

Ф. В. Каржавин — известный переводчик, естествоиспытатель и писатель-вольнодумец, много путешествовал по Европе и Америке. Можно думать, что П. Н. Петров предполагал его авторство исключительно потому, что последний примерно в те же годы жил на островах Карибского моря (в частности, и на острове ”Порторико”. Кажется несомненным, что кто-то помогал В. Баранщикову в литературной обработке книги (это предполагается уже самой формой изложения в третьем лице, а также наличием приложения). Однако вряд ли таким помощником мог быть Ф. В. Каржавин. Последний был весьма образованным человеком и, безусловно, не допустил бы тех несообразностей (в частности, географических), которые встречаются в книге. Да и круг интересов друга В. И. Баженова и переводчика Монтескье совершенно иной, чем у нижегородского мещанина. Кроме того, лишь острова Карибского моря могли быть знакомы тому и другому — в Турции же Ф. В. Каржавин не жил, а описание последней составляет существенную часть ”Нещастных приключений...”. Но главное — Ф. В. Каржавин в момент выхода книги находился за пределами России. В 1787 г. он был еще в Америке, в начале 1788 г. прибыл во Францию, а в Россию вернулся лишь в 1789 или даже 1790 г. [2 с. 278; 7, с. 44].

Мнение о том, что В. Баранщиков — вымышленное лицо, могло быть опровергнуто еще в 1900 г., когда в ”Действиях Нижегородской Губернской ученой архивной комиссии” [3, с. 108—110] появилась публикация из ”Журнала нижегородского наместнического правления” за март 1786 г.: ”Допрос, снятый с нижегородского купца Василия Яковлева Баранщикова, явившегося добровольно из-за границы” гласил: ”От роду ему 30 годов; родился он в губернском городке Нижнем от отца, нижегородского 2-й гильдии купца Якова Игнатьева Баранщикова, а матери Анны Петровой, кои назад лет с 15 померли, а он, оставшись с двумя его старшими братьями, Иваном и Андреем, обучался русской грамоте читать и писать, по обучении он грамоте упражнялся в купеческом промысле, ездя в разные великороссийские города на ярмарки”. [103]

В 1780 г., в апреле месяце, испрося себе у нижегородского городового магистрата пашпорт, поехал с оным в Петербург, где, прожив апреля с последних чисел по октябрь, октября ж в первых числах договорился с господином генералом Петром Савичем Борабрика (Бороздиным.— А. В.) быть на его отъезжающем из Санкт-Петербурга с мачтовым лесом корабле матросом, с зарплатою в месяц по 15 рублей. И на оном корабле и отправились в путь, а когда наступило зимнее время, то приостановились в гавани датского владения в г. Копенгагене, где он в декабре месяце подхвачен был королевскими датскими солдатами военной их экзерциции, к чему он притворял себя непонимающим, за что командующим на том корабле датским генералом, по имени и прозванью неизвестным, отдан за двух арап гиспанскому фельдмаршалу, по имени и прозванию неизвестному ж, а им отвезен морем в гишпанский город Порторику, где приложено ему на левой руке изображение корабля, и был употребляем в черную работу более года, а потом по просьбе его отпущен с данным от того фельдмаршала пашпортом на волю, а по сем отпуске нанялся в том городе у итальянского капитана матросом на корабле, плывшем в город Венецию, где, получа договорную плату и пашпорт, отошед упражнялся в сем городе у разных итальянцев в работниках; назад же тому года с три, когда жительствующие в Венеции итальянские три купца, по имени и прозванью ему неизвестные, согласились между собою плыть на корабле ради богомолья в Ерусалим, то и он договорился у них быть матросом. С прибытием же в местечко Яффу, кое отстоит от Ерусалима за 103 версты, пристали к берегу и оттоль ехали сухим путем в Ерусалим, где ему и всем матросам, коих числом было 28 человек, определенным от тамошнего греческого патриарха греком приложены клейма на правой руке — распятие и солнце.

Пробывши же в Ерусалиме три дня возвратились обратно в прописанное местечко Яффу, где те хозяева, договоренную заплату ему давши, сами с матросами возвратились кораблем обратно в Венецию, а он принял намерение возвратиться в Россию и потому пристал к грекам, на корабле плывущим в Константинополь, матросом. В Константинополе ж прожил до десяти недель и отлучился оттоль по вышеописанным пашпортам, данным от гишпанского фельдмаршала и итальянского капитана, следовал сам собою пеш через местечки, называемые Чеклажу малую и большую и город Шумлу и другие, коих всех не припомнит, к Дунаю; через 22 дни пришел в стоящее близ Дунаю местечко Рущук, а с него, по просьбе его, перевезен через Дунай молдаванскими и оттоль шел через города молдаванские Букурешт, Фукшан, Яссы и Сороку, а с сего переправился через Днепр в польское местечко Чикиновку и Польшею шел через города Лодужин, Китай-город и прочие. По прибытии ж к российской границе явился у стоящего при Васильковском форпосте майора Стоянова, от коего в сие правление явился”.

Старшие братья Василия — Иван Яковлевич и Андрей Яковлевич — неоднократно упоминаются в документах нижегородского магистрата. Умолчание о них в книге вполне объяснимо, так как последняя написана с целью получить материальную помощь от сострадательных соотечественников. Впрочем, оба купца, по всей видимости, отнюдь не горели желанием расплачиваться по долговым обязательствам своего брата или помогать материально его семье (судя по нищенской сумме, полученной за проданный дом).

В советское время известный писатель Р. А. Штильмарк привлек внимание к фигуре Василия Баранщикова, написав по мотивам его ”Нещастньх приключений…” ”Повесть о страннике российском” [8], В книге, вышедшей с предисловием академика Н. И. Конрада, рисуется привлекательный образ простого и бесхитростного человека, сумевшего [104] вынести все выпавшие на его доля испытания и после долгих скитаний вернуться на горячо любимую Родину.

В реальности Василия Баранщикова и основной фабулы его книги сомневаться не приходится. Однако сопоставление приведённого выше документа с литературным повествованием обнаруживает ряд противоречий, некоторые несообразности замечены и в самих ”Нещасных приключениях...” При допросе В. Я. Баранщиков изображает дело так, будто из Нижнего Новгорода он отправился прямо в Санкт-Петербург, не упоминая при этом о ростовской ятмарке и хищении денег. Далее полностью отсутствует история с захватом корабля пиратами, пленением и пребыванием автора а рабстве у Магомета. Маршрут соответственно показан иным, чем в книге: на венецианском корабле Баранщиков благополучно прибывает в Италию, через какое-то время отправляется в Иерусалим, а оттуда с греками — в Константинополь. Допрашиваемый не упоминает ни о том что был женат на турчанке (и чуть ли не на двух), ни о службе янычаром — именно поэтому он подчеркивает краткость своего пребывания в Стамбуле. Объяснение этих противоречий лежит на поверхности — купец вовсе не хотел вспоминать о своих долгах и всячески пытался скрыть тот факт, что был обращен в мусульманство.

О долгах, конечно, быстро вспомнили сами кредиторы, и та версия, которая излагается в книге, а этой части заслуживает предпочтения. (Естествен, с той оговоркой, что эпизод хищения денег никак не может быть проверен.) Несомненно также, что В. Бараншиков был в Турции не проездом, а достаточно долю, чтобы ознакомиться с турецким языком и обычаями. Сложнее дело обстоит с рассказом о пиратском нападении, здесь имеется несколько странных обстоятельств. Тунисский разбойник почему-то живет а Палестине. Судя по рассказу Баранщикова, полтора года капитан не выходит в море. Вифлеем, как известно, не имеет порта, ибо находится далеко от моря. Положим, мы не будем относиться к показаниям слишком придирчиво: пусть пираты — африканцы, а капитан их живет возле Яффы и полтора года просто отдыхает после удачной кампании. На старых картах в Южной Палестине показано местечко Вифелея, которую нетрудно спутать с библейским Вифлеемом. Но остается более существенная трудность — хронологическая. Если автор в январе 1784 г. попал в плен к пиратам, то через год и 8 месяцев (что он будто бы провел в плену) наступает сентябрь 1785 г., когда он уже приближался к русской границе. Не остается времени ни на Иерусалим, ни на Венецию, ни на Константинополь. Но в этих мостах он, несомненно, жил (итальянский паспорт, описание маршрутов и т. п.).

Если же отбросить дату — январь 1784 г.— и начинать считать с конца от пребывания а Константинополе (два месяца до свадьбы с турчанкой и 8 месяцев семейной жизни) до этого путешествия с Христофором (около полугода в общей сложности), два с половиной от Гибралтара до ”Вифлеема” и год и 8 месяцев у Магомета, то времени нет на пребывание а Пуэрто-Рико. Но испанский паспорт и знание языка не позволяет сомневаться в этом эпизоде. Кроме того, при подобном построении веса 1783 год автор должен был бы провести в рабстве у Магомета. а именно тогда он был клеймен 1783 годом по христианской эре.

Наконец, если сложить время путешествий в Средиземноморье и пребывание а Константинополе, исходя из начальной даты — январь 1784 г., то совершенно нет времени для длительного рабства у Магомета. Характерно, что проведя полтора года в ”Вифлееме”, в турецком доме, автор не может вспомнить ни единой бытовой детали о своей жизни там — только каша и патриотические речи. Но забавлять шутовством с [105] кашей он мог и свою собственную жену, и тестя Магомета, а речи, несомненно, придуманы задним числом уже в России.

Но если мы откажем в правдоподобии всему этому эпизоду, то окажется что не было прежде всего насильственного обрезания. Об обращении в ислам в показаниях на допросе вовсе не было речи. В книге этот факт уже не замалчивается, но зато появляется утверждение, что произошло оно в результате насилия. Срок в год и восемь месяцев, очевидно, и появился для того, чтобы объяснить наиболее благоприятным образом как факт обрезания, так и занятия автора между освобождением из Пуэрто-Рико и дорогой из Константинополя на Киев. Для янычарства и жены-турчанки при такой версии места не оставалось. Кажется поэтому вполне вероятным, что порабощения и насильственного обращения в ислам не было. Обрезание могло произойти и всвязи с поступлением на службу с к турецкому султану в качестве янычара.

Первая версия событий (в приведённом документе) была предназначена для начальства, и ее целью являлось — спасти путешественника от неприятностей. Вторая версия — о рабстве у турка и насильственном обрезании — рассчитана на то, чтобы вызвать жалость к россиянину и помочь ему освободиться от казенных работ на соляных варницах. Наконец, третья, в книге, где соединяется правда с вымыслом, преследовала одну из главных целей — сделать изложение приключений более занимательными. Здесь уже можно было и не скрывать плутовства со сбором милостыни в Константинополе или деталей яычарской службы и семейной жизни в доме тестя-турка.

Начальная хронология событий не вызывает сомнений. Она подтверждается тем, что среди благодетелей Василия Баранщикова в конце книги упомянут тот самый М. С. Бороздин, на корабле которого он служил матросом. Менее четко изложение событий, происходивших в Центральной Америке. Автор на допросе говорит, что был на о-ве Пуэрто-Рико чуть более года, в книге речь идет о полутора годах, но указанные здесь же сроки позволяют сделать вычисления приводящие, к датам с августа 1781 по октябрь 1783 г., то есть более двух лет. Никак не могли пленника сразу по прибытии на остров заклеймить в ”в присутственном месте... клеймом, означающим 1783 год”, идо это происходило в 1781 г. Вообще одновременное нанесение множества клейм выглядит не очень правдоподобно. Неясно также, зачем понадобилось наносить клеймо с датой 1783 г., если в этом году пленник находился у того же самого хозяина, что и в прошлом году. Возможно. были какие-то обстоятельства, вспоминать которые не в интересах автора. Память В. Баранщикова вообще отличается редкой избирательностью: он вспоминает, как звали ”нарядного плута”, встреченного в Копенгагене и двух датских моряков, но не в состоянии назвать имени того испанского ”фельдмаршала”, в доме которого жил два года. Сколько дней корабль стоял в гавани Триеста, он говорит, но не знает точно, в каком году посетил Иерусалим (”года три назад”, а судя по книге, три года назад он был ещё в Пуэрто-Рико).

Не вызывает особых сомнений хронология последних этапов путешествия. Автор достаточно хорошо знает Константинополь и жизнь янычаров, ему нет резона выдумывать свои матримониальные приключения и сложности. Очевидно, он действительно месяцев десять жил в Стамбуле. Несомненно, посетил он Иерусалим и Венецию. Несколько странно, что у проезжего моряка не только требуют документы, но и сами городские власти выдают ему паспорт. Кажется более правдоподобной версия, изложенная на допросе, что В. Баранщиков сам попросил удостоверение личности у итальянского капитана, на корабле которого плыл в Иерусалим. Совершенно невозможным кажется указанный в [106] книге маршрут из Смирны в Царьград через Пелопоннес без захода в какой-либо порт. Странно выглядит и то, что Христофор из Венеции привез в Смирну такой товар, как египетские сабли и кинжалы. Здесь тоже разумнее предполагать, что (как и сказано было на допросе) Христофор плыл в Константинополь вовсе не из Венеции, а из Яффы.

Похоже, что в период пребывания в Венеции нижегородский мещанин еще не предпринимал никаких попыток найти путь на Родину. Лишь особенности турецкой жизни, притеснения со стороны жены и тестя, янычарская служба в то время, когда уже ясна была близость новой крупной войны с Россией, а также жестокость турецких нравов окончательно склонили его к трудному и опасному возвращению. Сочувствие высокопоставленных лиц помогло ему вернуться к семье и избежать принудительных работ для выплаты долгов и недоимок. Несомненно, с целью поправить свои финансовые дела опубликовал он и книжку о ”Нещастных приключениях…”

”Приложение” к книге, несомненно, В. Баранщикову не принадлежит. Оно написано в ином стиле и повествует о тех предметах, которые были просто неизвестны неудачливому купцу и рядовому янычару. Сопоставление первых страниц его с ”Цареградскими письмами” П. А. Левашова обнаруживает такую близость текстов, которая не может быть случайной. ”Письма” значительно полнее и, очевидно, лежат в основе ”Приложения”. В то же время речь не может идти о заимствовании из печатного текста, так как Цареградские письма изданы несколько позже. Кроме того, в издании ”Писем” есть ряд очевидных погрешностей (например, напечатано Тохтана вместо Топхана, ”прекрасные” вместо престарелые По этой причине остается предполагать, что неизвестный составитель ”Приложения” к книге В. Баранщикова имел возможность пользоваться рукописью изданных позднее ”Цареградских писем”. В описании ”странных обычаев” турок он, очевидно, прибегал и к иным материалам — скорее литературным, нежели устным.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II. М. Восточная Литература. 1995

ВАСИЛИЙ БАРАНЩИКОВ