В НОВОЕВОПЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ

 

МОСКВА 2010

 

Тема 1. Новое толкование науки в философии Фрэнсиса Бэкона.

 

Бэкон не скрывает своего отношения ко всей предшествующей научной традиции: «Та мудрость, которую мы почерпнули у греков, представляется каким-то детством науки, обладая той отличительной чертой детей, что она склонна к болтовне, но бессильна и не созрела для того, чтобы рождать» (т.1; с.63-64). Речь идет о том, что долгие годы весьма интенсивной работы ученых не дали какого-либо заметного прогресса научного знания. Именно этот неутешительный итог имеет в виду Бэкон, разбирая причины неуспеха предшествующей научной традиции. Можно говорить о том, что философы античности и средних веков слишком мало занимались наукой в собственном смысле слова, тратили много сил на выяснение теологических вопросов, но главная и основная причина заключается в господствующей научной методологии, в том, как ученые представляли себе науку. Господствующий научный метод средневековья — это логическая дедукция, выведение научных законов из самых общих положений, по самому определению наиболее отстоящих от наблюдаемых частных предметов. Возможно ли существование в природе пустоты, или вакуума, как мы сейчас бы сказали, вполне всерьез могло бы доказываться на основании глубокомысленного анализа замысла Бога, совершенство творения которого несовместимо с существованием пустоты. Причина бессилия средневековой науки заключается даже не в слабости экспериментальной базы, поскольку сама эта слабость оказывалась следствием господства дедуктивной техники постановки и решения вопросов, больше приспособленной для университетских диспутов, чем для исследования.

 

Основной метод средневековой науки — логика Аристотеля. Главная часть логики Аристотеля — учение о силлогизме, скрупулезно разработанное для целей доказательства частных положений из общих. Из двух посылок силлогизма, из того, что все люди смертны, и что Сократ — человек, с полным правом можно заключить, что Сократ смертен, но научная ценность этого вывода оказывается буквально ничтожной, так как не расширяет нашего знания ни об одном из обсуждаемых предметов. По сути, любое дедуктивное рассуждение оставляет нас в рамках прежде выработанных понятий, тогда как цель исследования как раз и состоит в том, чтобы найти новые понятия, которые расширили бы наше знание о природе. Именно бесплодность в делах исследования природы лишает Бэкона почтительности к дедуктивной логике: «Поэтому если понятия разума дурно и опрометчиво отвлечены от вещей, смутны и недостаточно определены и очерчены, короче, если они порочны во многих отношениях, то все рушится» (т.1; с.74). Сила дедуктивного доказательства, если предполагать за ним силу, целиком основана на том, что мы обладаем правильными понятиями о вещах, и остается только систематизировать наше знание до самых последних частных примеров. Однако именно эта техника оставляет действительную природу за бортом научного исследования. Бэкон предлагает отказаться от этой порочной в научном отношении практики: «До сих пор дело обычно велось таким образом, что от чувств и частного сразу воспаряли к наиболее общему, словно к твердой оси, вокруг которой должны вращаться рассуждения, а оттуда выводилось все остальное через средние предложения: путь, конечно, скорый, но крутой и не ведущий к природе, а предрасположенный к спорам и приспособленный для них» (т. 1; с.75).

 

Бэкон совершенно определенно указывает путь избавления oт научного бессилия — нужно отказаться от выведения научных принципов из вымышленных общих оснований и формулировать научные понятия снизу, из наблюдения и систематизации конкретных фактов. Иными словами, вместо дедукции следует пользоваться индукцией, из исследования частных примеров формулировать научные законы, и подниматься к обобщениям, руководствуясь тщательным исследованием самих вещей. Бэкон очень поэтично говорит про подобное индуктивное обобщение, «что природа признает в нем нечто подлинно ей известное и укорененное в самом сердце вещей» (75). Но просто признать индукцию более полезной недостаточно для выработки нового научного метода. Сама по себе индукция как научный метод вызывала недоверие. Дело в том, что индуктивное обобщение не может быть завершено стопроцентно гарантированным выводом,ведь исключение может встретиться вне рассмотренных примеров. Например, утверждение, что все люди смертны, до сих пор подтверждалось обобщением, однако до тех пор, пока жив хоть один из людей, не является невероятным, что именно он не умрет. Абсолютно достоверным суждение «все люди смертны» станет тогда, когда умрет последний человек, но оценить полную завершенность этой индукции, боюсь, будет уже некому. Кроме того, науку интересуют вовсе не частные обобщения, типа «все розы на этой клумбе красные». Перечислительная, или энумеративная, индукция дает нам очень скромный результат, поскольку так же не расширяет границ нашего знания, оставляя в пределах ограниченного опыта. Наука стремиться к универсальному обобщению, которое выведет человеческое знание за пределы наблюдаемых примеров. Таким обобщением является утверждение о том, что все тела испытывают взаимное притяжение, не только известные во времена Ньютона, и не только видимые в телескоп, но вообще ВСЕ. Нужно найти способ, который сделал бы незавершенную индукцию научно достоверной, способ, который обезопасил бы обобщение от случайностей и ограниченности нашего опыта.

 

Заслуга научного гения Бэкона как раз и состоит в попытке найти такой способ обобщения наблюдений, который бы позволил избавиться от недостатков, справедливо приписываемых индукции — подверженности случайностям, связанным с обстоятельствами наблюдения и принципиальной незавершенностью результатов. Бэкон называет такой метод «истинной индукцией». Первая проблема — проблема случайностей, связанных с обстоятельствами наблюдения — хорошо известна. Например, несовершенное устройство наших чувств, их зависимость от субъекта, его состояния и даже воспитания стала излюбленным сюжетом в теории познания с античности. Здоровому Сократу вино кажется сладким, а больному Сократу — горьким, так каково же вино на самом деле? Даже острота зрения меняется от человека к человеку, значит можно ли полагаться на опыт, источником которого служат сугубо индивидуальные чувства? Принципиальный, чтобы не сказать буквоедский, характер этой трудности вполне понятен, однако вряд ли кто-либо кроме философов будет драматизировать индивидуальность чувств. Все же большинство людей согласятся, что снег холодный, а уголь горячий, слабость зрения едва ли может привести к серьезной научной ошибке.

 

Но вот ограничения, накладываемые нашей средой обитания, могут препятствовать проявлению в опыте подлинной природы объектов. Например,наблюдение свидетельствует, что любое движущееся тело, предоставленное самому себе в условиях земного наблюдения, рано или поздно остановится. Вполне в соответствии с наблюдением аристотелевская физика приходила к ошибочному заключению, что свободное движение, не встречающее препятствий (равномерное и прямолинейное, как сказали бы мы сейчас), так или иначе должно остановиться. Бэкон отлично осознает, что обычное наблюдение слишком подвержено случайностям, чтобы можно было некритически доверять его результатам. Несовершенное устройство наших чувств, или ограниченность нашего опыта земной атмосферой, все это следует отнести к таким «случайностям» опыта, которые накладывают серьезные ограничения на индукцию как надежный способ познания. По мнению Бэкона решительно ослабить, а в перспективном рассмотрении и уничтожить эти ограничения, позволит обращение к эксперименту: «Ведь хотя чувства довольно часто обманывают и вводят в заблуждение, однако в союзе с активной деятельностью человека они могут давать нам вполне достаточные знания; и это достигается не только с помощью инструментов (хотя и они в известной мере оказываются полезными), сколько благодаря экспериментам, способным объекты, недоступные нашим органам чувств, сводить к чувственно воспринимаемым объектам» (т. 1; с.299).

 

Вторая проблема индукции — это принципиальная неполнота обобщения, постоянная незавершенность обобщаемого ряда. Чтобы избежать случайностей этого рода, Бэкон предлагает систематическую организацию опыта, в котором многократное повторение наблюдений должно быть старательно зафиксировано. Именно системность в организации превращает простое наблюдение в НАУЧНЫЙ ОПЫТ: «Однако подобно тому как каждый может продвигаться на своем пути трояким образом: или идти наощупь в темноте, или держаться за руку другого, потому что сам плохо видит, или, наконец, идти свободно, освещая себе путь, — точно также можно предпринимать всевозможные эксперименты: без всякой последовательности и системы — это чистейшее продвижение наощупь: когда же при проведении эксперимента следуют какому-то определенному направлению и порядку, то это можно сравнить с тем, когда человека ведут за руку: именно это мы понимаем под научным опытом» (300). Иными словами, Бэкон предлагает систему организации наблюдения, научный МЕТОД.

 

Как следует организовать научный метод, Бэкон излагает в своем главном методологическом сочинении «Новый Органон». Название намекает на противоположность нового метода старому, прославленному наукой средних веков «Органону» Аристотеля: «Силлогизмы состоят из предложений, предложения из слов, а слова суть знаки понятий. Поэтому если сами понятия, составляя основу всего, спутаны и необдуманно отвлечены от вещей, то нет ничего прочного в том, что построено на них. Поэтому единственная надежда — в истинной индукции» (т.2; с. 14). Истинная индукция в противоположность простой перечислительной индукции должна, по замыслу Бэкона, принести научно значимые результаты, должна дать нам новые понятия, которые бы отражали сущность самих вещей, и эти результаты были бы свободны от случайностей и искажений, накладываемых нашими чувствами и ограниченным опытом. Как должен быть организован подобный опыт? Бэкон призывает не полагаться на поспешно сделанные обобщения. Например, он высмеивает приметы, связанные с погодой, которые хоть и коренятся в наблюдении, но не имеют научной ценности в силу случайности и произвольности обобщений. Бэкон предлагает сравнивать многие случаи и особенно старательно искать именно исключений, нетипичных отклонений, полный учет которых позволит получить более надежный результат. Поскольку решающая роль в таком обобщении принадлежит именно исключениям, то этот метод получил название элиминативной индукции. Вкратце метод, предложенный Бэконом можно описать так.

 

Составляется таблица, в которую заносится множество примеров наблюдения какого-либо свойства, например, теплоты. Тепло от огня, от тела животного, от солнца, и так далее. Отбираются другие свойства В, С и D, ВСЕГДА сопутствующие данному свойству. Например, движение и свет. Какое-либо из сопутствующих свойств может оказаться связанным с рассматриваемым свойством. Но как установить, какое из сопутствующих свойств действительно связано с теплотой. С этой целью составляется другая таблица, которую Бэкон называет «таблицей отсутствия». В ней регистрируются эти сопутствующие свойства, движения и света, встречающиеся БЕЗ главного свойства теплоты. Если свойства С и D встречаются в отсутствие свойства А, то совершенно ясно, что эти два свойства не имеют отношения к интересующему нас свойству. Например свет Луны не сопровождается теплом, значит свет с теплом не связаны. Мы можем исключить, или элиминировать эти свойства как случайные, не имеющее отношения к исследуемому свойству А. В итоге останется единственное свойство В, всегда сопровождющее свойство А, и это свойство объявляется причиной, или «формой» интересующего нас свойства. Чтобы избежать ошибки, случайного совпадения, поскольку может быть, нам просто не встретилось исключений, когда найденные два свойства встречаются порознь, составляется третья таблица, «таблица степеней». В этой, по сути контрольной, таблице, проверяется предположение о существенной связи свойств А и В. Если изменение интенсивности тепла не сопровождается изменением интенсивности движения, либо наоборот, то вполне понятно, что их соседство случайно, поскольку они не зависят друг от друга по степени. Тогда следует вернутся к первой таблице, и искать другие свойства, которые сопутствуют А, и искать среди них подходящее, расширять список примеров во второй таблице и т.д.

 

Понять метод Бэкона кажется простым делом, но что именно мы можем узнать с его помощью? По существу, даже столь тщательно организованное наблюдение оставляет нас в пределах наблюдаемых свойств и отношений. Допустим, что мы получим полный список всех соответствий всех интересующих физику свойств. Безусловно, это окажется весьма полезным научным материалом, но только лишь материалом для дальнейшего научного объяснения. Здесь следует задаться вопросом, что именно представляет собой научное объяснение. Что такое объяснение, и как отличить объяснение от описания. Какого ответа мы вообще ждем, когда задаемся вопросом «почему так?». Очевидно, наблюдение для ученых является только средством, тогда как цель науки как раз выйти за пределы наблюдения. Цель, которую преследует описанное Бэконом наблюдение, — это обнаружить подлинную природу некоторого феномена, получить ее как бы «в чистом виде», освобожденном от всяких посторонних примесей. Эта подлинная «природа» вещи называется Бэконом аристотелевским термином «форма». Дело здесь не ограничивается только терминологической зависимостью. Бэкон говорит, что подлинная наука должна изучать причины явлений. Но как следует понимать, что имеется в виду под «причиной». Ясно, что науку интересуют не те причины, которые фигурируют в обыденном объяснении. Вода кипит потому, что ее нагревают, но науку будет интересовать не такого рода объяснение. Интересным в научном смысле будет исследование причин, которые определяют, почему вода при нагревании закипает, каковы невидимые механизмы, управляющие этим специфическим процессом. Или, например, в обыденном объяснении на вопрос о том, почему предмет теплый, достаточно указать на источник тепла, солнце или огонь, но науку будет интересовать, в чем состоит сущность теплоты, передаваемой от одного тела к другому. Самый полный перечень сопровождающих появление тепла явлений — свет пламени, активное движение тела животного, трение, все это не сможет дать ответ на вопрос, в чем же состоит сущность теплоты.

 

Здесь следует сказать о принципиальной ограниченности метода, предложенного Бэконом. Как бы ни было тщательно организовано наблюдение, самое внимательное рассмотрение зависимостей, обнаруживаемых в опыте, не даст нам объяснения, почему дело обстоит так, а не иначе. Мы получим описание, но отнюдь не объяснение. Очень любопытно посмотреть, к каким выводам приходит сам Бэкон, используя свою методику для исследования «формы» теплоты. С помощью таблицы отсутствия он показывает, что тепло не обязательно сопровождается свечением, например, луна светит, но не греет, следовательно, теплота не связана необходимым образом со свечением. Пожалуй единственным свойством, всегда сопровождающим тепло какого-либо тела Бэкон называет «распространяющееся движение», как в случае огня, или «расширение в малейших частицах тела», как в случае обычных теплых тел. Для современного читателя догадка Бэкона кажется очевидной — тепло суть не что иное как совокупное движение составляющих тело молекул. Но будем внимательны, действительно ли этот вывод сам собой следует из этого дотошно формализованного наблюдения? Бэкон, строго говоря, не наблюдал этих «малейших частиц тела», и хотя атомистическое объяснение природы тепла кажется самоочевидным, все же следует признать, что гипотеза скорее обуславливает истолкование результатов наблюдения, а не следует из него. Бэкон придерживался атомистической гипотезы, и гипотеза скорее находит подтверждение в его опытах, чем выводится из них. А значит, гипотеза не дается исследователю строго линейной индуктивной процедурой, которую Бэкон возвел в принцип своей методологии.

Общая «аксиома», как ее назвал бы Бэкон, об атомарном строении материи не выводится из наблюдения, как не выводятся из наблюдения наиболее фундаментальные научные законы. Открытие научного закона — дело гораздо более сложное, чем представлялось Бэкону, и процедура индукции оказывается лишь одним из звеньев научного открытия. Бэкон был справедлив, когда критиковал дедукцию за стерильность, неспособность дать новое знание. Но он явно переоценивал возможности индукции, полагая, что индуктивно можно вывести фундаментальные научные законы. Прогресс научного знания осуществляется с помощью так называемого гипотетико-дедуктивного научного метода. Если фундаментальные научные законы нельзя получить ни дедуктивно, ни индуктивно, то остается, пожалуй, одна возможность для ученых — выдумывать их. Разумеется, «выдумывание» не следует понимать буквально, поскольку ученый уже имеет эмпирический материал, некий ряд уже сформулированных научных понятий. Речь идет о творческом элементе в создании новой научной гипотезы, моменте необусловленной наличным материалом свободы. Гипотетико-дедуктивный метод упрощенно можно было бы схематизировать, разбив на несколько ступеней.

 

1. После полного и систематического наблюдения и систематизации всего материала ученый выдвигает ГИПОТЕЗУ.

 

2. Из гипотезы выводятся возможные следствия с помощью дедукции — (например, предсказывается существование новых химических элементов, неизвестных химии).

 

3. Предсказанные следствия сравниваются с опытными данными (полученными из наблюдения или экспериментов).

 

4. Гипотеза, таким образом, подтверждается или, наоборот, опровергается.

 

Наука открывает невидимые законы, стоящие за наблюдаемыми явлениями. В этом смысле научный опыт (пункт третий) всегда проводится в рамках рабочей гипотезы, которая и задает условия наблюдения. Дарвин наблюдает жуков с очень длинными и очень короткими крыльями как подтверждение гипотезы об определяющем характере влияния среды на строение насекомых (ветер уносит среднекрылых тогда как длиннокрылые могут сопротивляться ветру, а короткокрылых проблема вообще не касается). Наблюдение — это единственный способ подтвердить гипотезу в ряде наук, например, в астрономии. Но часто гипотезу проверяют ЭКСПЕРИМЕНТОМ — наблюдением в искусственных, смоделированных человеком условиях. Научный опыт, таким образом, это либо только наблюдение, либо наблюдение плюс эксперимент.

 

Наука — это система теоретических знаний о законах, управляющих предметом. У науки в этом смысле два уровня.

 

1. Теоретический уровень, на котором формулируются общие ЗАКОНЫ, в случае физики эти законы сформулированы языком математики (F = ma).

 

2. Экспериментальный уровень, на котором от абстрактных математических моделей делается переход к наблюдаемым свойствам и отношениям, которые можно измерять и проверять.

 

Безусловное философское значение методологии Бэкона заключается в том, что им был сформулирована новая научная программа, провозглашающая строгую ориентацию на опытную науку. Им наиболее четко сформулирован образ новоевропейской науки как обращенной к исследованию самой природы: «Те, кто осмелился говорить о природе как об исследованном уже предмете, — делали ли они это из самоуверенности или тщеславия и привычки поучать — нанесли величайший ущерб философии и наукам» (т.2; с.7). Не будет преувеличением сказать, что Бэкон открывает природу, открывая дорогу всем поколениям исследователей, для которых теперь его убеждения вполне могут показаться тривиальными.

 

Философской заслугой Бэкона стало важнейшее преобразование самого принципа научного наблюдения. Ученый не просто наблюдает, для того, чтобы наблюдение превратилось в научный опыт, необходим метод организации наблюдения, и именно на метод организации наблюдения обращает свое внимание Бэкон. Бэкона считают родоначальником философского направления в новоевропейской философии, которое получило название ЭМПИРИЗМ.

ЭМПИРИЗМ — это направление в теории познания, признающее источником научного знания ОПЫТ. Это направление противопоставлено другому направлению. РАЦИОНАЛИЗМ — это направление в теории познания, признающее источником научного знания РАЗУМ. Хочу обратить ваше внимание, что речь идет не о знании вообще, а именно о НАУЧНОМ ЗНАНИИ. Родоначальником рационализма в философии Нового времени является Рене Декарт.

 

 

Тема 2. Рационализм Рене Декарта.

 

Проблема обоснования знания.

 

Декарт во многом разделяет с Бэконом отношение к предшествующей научной традиции. Декарт также критикует схоластическую науку, но характер его критики несколько иной. Бэкон критикует понятия схоластики за то, что они «дурно отвлечены», и не имеют истинного значения для познания природы. Проще говоря, Бэкон отвергает понятия схоластики за то, что эти понятия ложны. Декарт обращает внимание на то, что понятия науки плохо обоснованы. Здесь следует сказать, что имеется в виду под «обоснованностью». Важно отличить понятие обоснования от понятия истины. Согласно определению истина — это соответствие знания действительности. Таким образом, истинность оказывается внешней, если так можно выразиться, характеристикой знания, и в зависимости от того, соответствует суждение действительности или нет, оно называется нами либо истиной, либо заблуждением. Обоснованность, в противоположность истинности, является внутренней характеристикой знания. Часто в повседневной практике нас просят обосновать, почему мы считаем так, а не иначе. Речь в данном случае идет о достоверности источников, на которые вы опираетесь, потому что истинность ваших слов находится в прямой зависимости от надежности источников. Совершенно ясно, что если базовые посылки истинны, то выводы какой угодно степени отдаленности, если рассуждение сделано правильно, тоже будут истинными. На этом строится процедура доказательства теорем в геометрии, процедура обоснования вполне гарантирует, что если истинны аксиомы, то истинны и выводимые из них следствия. Разумеется, в обычной жизни нет необходимости требовать полной обоснованности, которая бы сделала повседневные утверждения абсолютно достоверными, вроде положений геометрии. Обычно вполне достаточно «высокой степени достоверности», и стандарты обоснованности в повседневной практике не требуют полной гарантии от ошибок.

 

Наука предъявляет гораздо более серьезные требования к обоснованию своих положений. Галилею требовалось не просто пропагандировать модель Коперника как истинную, необходима была работа по ОБОСНОВАНИЮ положения, что земля, буквально та самая, на которой мы стоим ногами, движется с невообразимой скоростью вокруг неподвижного солнца. Частью этого обоснования стал закон инерции, который позволил объяснить, почему, например, мы сами движемся с невообразимой скоростью вместе с землей, никак не замечая этого. Наука нуждается в возможно более полном обосновании своих положений, но как определить, где положить предел обоснованию. Строго говоря, каждое научное положение обосновывается другим положением, которое также, в свою очередь, требует обоснования. Философы обозначают это как «проблему регресса оснований». Если цепочка обоснования бесконечна, или замкнута на саму себя, то придется признать, что знание необоснованно, поскольку никакая из инстанций обоснования не является окончательно достоверной, так как в свою очередь требует доказательства. В таком случае научная теория всегда будет оставаться сомнительной, поскольку нет исходного истинного пункта, подобного своду самоочевидных аксиом в геометрии.

 

Декарт обращает внимание, что естественные науки оказываются необоснованными, если сравнивать их с геометрией: «На этом основании, быть может, будет правдоподобным наш вывод, гласящий, что физика, астрономия, медицина и все прочие науки, связанные с исследованием сложных вещей, недостаточно надежны; что же до арифметики, геометрии, и других такого же рода дисциплин, изучающих лишь простейшие и наиболее общие понятия — причем их мало заботит, существуют ли эти понятия в природе вещей, — то они содержат в себе нечто достоверное и не подлежащее сомнению» (т.2;с.18). Мотив Декарта состоит в том, нельзя ли найти такой же прочный фундамент, как и у геометрии, для наук о природе. Где следует искать обосновательный фундамент, истинность которого должна быть самоочевидна, который был бы абсолютно непогрешим. Задача, которую формулирует Декарт, ставится принципиально, никакие половинчатые решения, подобно попытке обосновать науку на высоко вероятных принципах, не удовлетворяют условию этой задачи. Именно поэтому Декарт весьма недвусмысленно отвергает одну из возможных стратегий обоснования научного знания, которая кладет в основу науки правильно организованный, но все же основанный на ощущениях опыт: «Без сомнения, все, что я до сих пор принимал за самое истинное, было воспринято мною или от чувств, или через посредство чувств; а между тем я иногда замечал, они нас обманывают, благоразумие же требует никогда не доверяться полностью тому, что хоть однажды ввело нас в заблуждение» (с. 16). Иными словами, Декарт отвергает проект Бэкона потому, что чувственный опыт не может быть абсолютно непогрешим, и не может в качестве фундамента гарантировать все здание науки от того, чтобы не оказаться фикцией. Декарту приходится искать стопроцентно достоверного основания не в опыте, а в разуме. Декарт в противоположность Бэкону предлагает альтернативную программу обоснования знания, в которой главная роль отводится интеллекту, а не ощущениям.

 

Ясно, что мы имеем дело с разновидностью рационалистической доктрины, доктрины, сложившейся в античной философии. От Парменида и Платона рационалисты последовательно критиковали чувственное познание за иллюзорность, изменчивость, даже за греховность, ведь именно тело и его чувства ослепляют наш разум страстями. Платон не считает возможным исследовать природу, физика как наука о природе попросту невозможна. Декарт поворачивает дело совсем по-другому. Физика действительна невозможна если природу пришлось бы узнавать чувствами. Значит наука о природе должна основываться на разуме, физика обязана происходить из ума, как и математика. Рационализм Декарта удобно было бы обозначать как интеллектуализм, или теоретизм, подчеркивая научно-ориентированный характер его доктрины.

 

Научный метод. Дедукция.

 

Декарт, в противоположность Бэкону, предлагает искать основание науки в интеллекте. Значит и основанный на этой стратегии метод, который будет направлять получение научного знания, будет в корне отличаться от того, который предлагается эмпиризмом. Бэкон возлагает все надежды на индукцию, полагая что законы природы можно открывать обобщая частные наблюдения. Декарт отдает приоритет дедукции, то есть выведению научного знания из посылок, которые мы найдем самоочевидными вроде аксиом геометрии. Декарт рассуждает как математик, явно возлагая на дедуктивный метод те же надежды, которые связывались Бэконом с индукцией. Значит, Декарту следует найти такой исходный пункт, такое положение, которое было бы абсолютно несомненным, чтобы затем дедуцировать из него остальное знание, истинность которого гарантировалась бы принципиальной выводимостью из основной аксиомы. Декарт начинает поиск подобного основоположения через исключение. Первым делом Декарт исследует все содержание нашего знания, чтобы проверить, отвечает хоть какое-нибудь из известных нам положений критерию абсолютной достоверности. Этот ход аргументации, который основывается на исключении всего, что может вызвать сомнение, получил название — «методическое сомнение». В первую очередь Декарт исключает все положения, которые мы усвоили из чувственного восприятия. Он использует два аргумента, чтобы доказать, что суждения восприятия не могут быть абсолютно несомненны. Первый аргумент, который приводит Декарт в доказательство того, что чувства могут обманывать, а значит сомнение в их показаниях отнюдь не исключено — это аргумент от чувственной иллюзии. Случается, что вещи воспринимаются не такими, каковы они в действительности, например, весло, погруженное в воду, наш глаз видит сломанным, тогда как мы твердо знаем, что это не так. Второй, более сильный аргумент — это аргумент сна. Во сне человеку кажется, что он имеет восприятия, соответствующие бодрствованию, ему кажется, что он слышит, ходит, испытывает воздействие и сам приводит в действие вещи, которые ему только снятся. Разумеется. Декарт не имеет в виду, что мы всегда спим, единственное, на что он хочет указать, что нет четких критериев, которые позволили бы отличить нам с вами восприятия во сне от действительных восприятий. Декарт не жалеет даже математические доказательства, поскольку случалось видеть, что люди ошибаются и в них, следовательно, на них не следует полагаться.

 

И, наконец, Декарт доходит до того, что ставит под сомнение существование Бога, как будто на пробу соглашаясь с некими другими людьми, воображающими, что все наши представления о Боге ошибочны. Итак, если условием было найти такое положение, в котором было бы невозможно усомниться, то какой вывод остается сделать? «Итак, я допускаю, что все видимое мною ложно; я предполагаю никогда не существовавшим все, что являет мне обманчивая память; я полностью лишен чувств; мои тело, очертания, протяженность, движения и место — химеры. Но что же тогда остается истинным? Быть может, одно лишь то, что не существует ничего достоверного» — заключает Декарт.

 

Этот негативный промежуточный итог хоть и неутешителен, но совершенно необходим. Результаты проверки наших представлений на достоверность оказались настолько обескураживающими, что слова Декарта не выглядят преувеличением:

 

«Словно брошенный внезапно в глубокий омут, я настолько растерян, что не могу ни упереться ногою в дно, ни всплыть на поверхность» (21). Чем полнее нас охватывает ощущение удушья, тем настойчивее должен быть поиск выхода: «Архимед искал всего лишь надежную и неподвижную точку, чтобы сдвинуть с места всю Землю; так же и у меня появятся большие надежды, если я измыслю даже самую малую вещь, которая была бы надежной и несокрушимой» (21).

 

 

И, кажется, Декарту удается ее найти: «Но я тотчас обратил внимание на то, что в то самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина Я мыслю, следовательно существую, столь же верна и тверда, что самые сумасбродные предположения скептиков не смогут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии» (1,269).

 

 

Декарту удается остановить разъедающее сомнение, которое подрывало все наши представления о чем бы то ни было. В самом деле, мы можем сомневаться во всем, но сам факт сомнения как раз доказывает, что должен существовать тот, кто сомневается. Декарту среди полной потери уверенности в чем бы то ни было, удается найти совершенно несокрушимый аргумент, согласно которому даже если мы обманываемся во всем, если ничто не существует на самом деле, то мы сами, те, кто обманывается, обязательно должны существовать. Интуитивная, даже озаряющая, как говорит Декарт, сила этого аргумента в пользу собственного существования, позволяет ощутить почву под ногами, но едва ли позволяет свободно вздохнуть, если продолжать сравнение с омутом. Так ли много мы выигрываем, убедившись, что собственное существование для нас выше всяких сомнений, тогда как все остальное абсолютно сомнительно? Декарт искал не просто абсолютно достоверного положения, он искал отправной точки, оттолкнувшись от которой можно было бы вывести всю остальную систему человеческого знания. Теперь нужно обосновать науку, положив в основу найденную аксиому о собственном существовании. Но как это сделать? Из того, что мы утвердились в собственном существовании, слишком затруднительно, если даже не принципиально невозможно, вывести существование того, что находится ВНЕ НАС, а ведь именно эту цель преследует наука. Но Декарту, по-видимому, вполне убедительно удается преодолеть и эту критическую точку. Вот как строится его дальнейшая аргументация. Пусть все наши представления, или идеи об объектах, о предметах, о собственном теле — не имеют никакого внешнего источника или прототипа. Пусть эти идеи-химеры. Но, тем не менее, эти идеи существуют, в этом сомневаться не приходится, это также несомненно, как собственное существование. Мы не ошибаемся тогда, когда только ПРЕДСТАВЛЯЕМ что-то реально не существующее, например, кентавра — получеловека-полулошадь. В собственном смысле слова мы заблуждаемся только тогда, когда ВЕРИМ В РЕАЛЬНОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ кентавра, который пасется где-то кроме нашего сознания. Если брать только восприятие как таковое, то про него нельзя сказать, что оно ошибочно. В самом простом случае, если вы видите, что ложка в стакане выглядит сломанной, то вы действительно ВИДИТЕ это. Если человек видит мираж в пустыне, то его нельзя упрекнуть, что он ошибочно видит, человек будет ошибаться только в том случае, если скажет своим спутникам — там находится оазис. Иными словами, заблуждение может быть только тогда, когда кто-либо судит о чем-либо ВНЕ своей головы. Таким образом, заблуждение является свойством СУЖДЕНИЯ о некоем действительном предмете, а не одного представления о нем. Декарт считает, что в заблуждениях виновата человеческая воля, которая заставляет нас выносить суждения о чем-то в ситуации неопределенности, недостаточности наших знаний: «Мы заблуждаемся лишь тогда, когда судим о недостаточно осмысленной вещи» (1,327). Значит, нужно иметь способ нейтрализовать человеческий произвол, чтобы свести к минимуму вероятность заблуждения. По большому счету, это и есть задача научного метода. Метод — это способ, благодаря которому мы получаем некоторые истинные высказывания. А это значит, метод должен защищать нас от заблуждения, ограждать от последствий беспорядочно активной воли. Мы должны выносить суждение только в случае полной и абсолютной уверенности, полной несомненности. Значит, нужно иметь способ отличать, когда мы имеем достаточные основания для суждения, а когда этих оснований нет, чтобы не высказываться, как принято говорить, БЕЗОСНОВАТЕЛЬНО. Единственная открытая пока Декартом несомненная истина — cogito ergo sum — оказывается полезна, поскольку на ее примере можно понять, какие признаки обеспечивают его исключительную истинность. Декарт говорит о ясном и отчетливом представлении как о гаранте достаточности основания. «Ясным я называю такое восприятие, которое очевидно и имеется налицо для внимательного ума... Отчетливым же...восприятие, которое настолько отлично от всего остального, что содержит только ясно представляющееся тому, кто должным образом его рассматривает» (1,332). Иными словами, для Декарта достаточным гарантом истинности служит очевидность, сродни очевидности геометрических отношений. Он говорит о ясности того, что гипотенуза противолежит самому большому углу, и очевидность этого является гарантией, что так оно и есть. В отсутствие такой очевидности, то есть в отсутствие полной ясности, воля может заставить судить нас неверно, но в нашей власти вооружиться этим принципом и не дать себя обмануть слишком поспешными выводами. Иными словами, Декарт выдвигает принцип ясности и отчетливости как главный методологический принцип, который позволяет отличать истину от заблуждения: «Что я постигаю ясно и отчетливо, то истинно» (333).

 

<