Первое возвращение в Чёрмоз

И тут опять наступает поворот в судьбе папы, а значит, и всей семьи. Папе предложили вернуться в Чёрмоз. Помогли и чермозяне, которые просили владыку вернуть им отца Александра, помог и тогдашний секретарь Пермской Епархии, протоиерей Михаил Луканен, который был знаком и дружен с тестем папы, протоиереем Иоанном Зыковым. Отец Михаил Луканен сам лично исповедал и причастил в последний раз дедушку о. Иоанна Зыкова перед смертью, поскольку все другие священники в Перми были заняты новогодними праздниками. Ещё о нём известно, что он был одинок, жену его во время Великой Отечественной войны угнали на работу в Германию, а после окончания войны она осталась за границей.

Осенью 70-го года вернулись в Чёрмоз: папа, мама под судимостью беременная со мной и ещё девять человек детей. Постеснялись купить хороший дом – купили старенький, маленький, сырой домишко на окраине Чёрмоза, местность заболоченная, кругом плывуны и подземные ключи. Стоял октябрь месяц, холод, дожди, снег. Дома промозгло, дров нет, топить нечем. За водой (чистой) ходили даже маленькие дочки по грязи за три квартала от дома – черпать её из старого деревянного колодца. Детей надо срочно снаряжать и отправлять в школу. Снова хлопоты, заботы. Здесь, в Вербное Воскресение 11 апреля 1971-го года родился я, десятый. За десятого ребёнка мама автоматически получила звание матери-героини, из-за этого судимость с неё сняли.

Настоятелем Успенского храма тогда был ещё отец Матфий Истомин, он и крестил меня в начале Пасхальной седмицы при постоянно открытых Царских вратах храма. На Святой Престол им было положено несколько записок с именами, и по жребию мне выпало имя «Василий». Можно сказать, что и его небесный покровитель – апостол Матфий, также по жребию, был причислен к избранному лику 12-ти ближайших учеников Спасителя, вместо отпавшего предателя Иуды Искариота (Деяния святых Апостолов, глава 1). Папа и сам мог бы меня крестить, но предоставил это право настоятелю отцу Матфию. Также и на исповедь наш папа предпочитал отправлять нас к другим священникам, хотя нисколько не препятствовал и у него исповедоваться. Он руководствовался тем, что люди иногда стыдятся признаваться близким своим родственникам (даже в священном сане) в большей степени, чем малознакомым, и священник, как заинтересованное лицо, в данном случае ненароком может на исповеди проявить, либо неуёмную строгость с запретами и епитимиями к своим провинившимся домочадцам, либо излишнюю мягкость и потворство – в зависимости от его личного к ним благорасположения.

Надо отдать должное многим верующим, прихожанам, которые очень помогали нам обустроиться на новом месте. Соседи тоже помогали, кто чем мог, причём, безкорыстно. Многие люди приносили одежду, продукты, хотя сами жили небогато.

Жили просто, как и все тогда в Чёрмозе. В доме – никаких удобств: ни воды, ни канализации, ни тепла. Ежедневно дровами топили 5 печей. Стирали бельё вручную в ваннах, сначала замачивая, а потом полоскали его в ледяной проруби на речке Головниха. Набиралось более 15 корзин белья на каждую стирку. Уроки учили – кто где.

Постепенно жизнь налаживалась. Только не знали, надолго ли. Конечно, помогал и о. Матфий, он даже очень пожилым был всё ещё крепким. Он рассказывал, как пошёл к нам в гости на Пасху со своей матушкой, а чтоб речку не обходить, взял жену в охапку на руки и перенёс вброд. А умер летом 1971 года. Упал как-то неудачно, сильно ушиб печень и вскоре умер. Хоронили его на городском кладбище, с почестями обнесли в гробу вокруг храма. Съезжались на отпевание священники, а поскольку вне храма не разрешалось ходить в облачениях, то по Чёрмозу шли они в обычной гражданской одежде.

Похоронен отец Матфий на старом кладбище. Почти каждый год приезжал к нам его сын Николай, посещая могилу отца. Николай учился с младшим братом отца Александра – отцом Иоанном (который теперь служит в Пожве) в одно время в Ленинградской духовной семинарии, но по каким-то причинам священником не стал.

После смерти отца Матфия папа стал настоятелем Успенского храма города Чёрмоза на 14 лет – с 1971-го по 1985-й год. В Чёрмозе были ещё другие священники. Отец Илия Мехоношин жил в том же самом домике по улице Л. Чайкиной 18, где мы сейчас живём. Отца Илию папа причастил перед самой его смертью. Его кровать стояла на том же самом месте, где позже, также после Причащения скончалась и моя мама, а затем и папа. На этом месте все они закончили свою земную жизнь, отсюда их души отошли к Богу. Сын отца Ильи – Алексей Мехоношин, теперь ему за 50, в последние годы жизни Папы приезжал в Чёрмоз из Лысьвы, передавал поклон от тамошнего настоятеля и благочинного протоиерея Аркадия Сапуна, начинавшего в 80-е годы своё служение диаконом в Чёрмозе под папиным руководством. По благословению отца Аркадия несколько лет назад уже немолодой Алексей Мехоношин учился в Пермской Духовной семинарии и, по милости Божией, в начале 2017 года архиепископ новообразованной Соликамско-Чусовской епархии Зосима рукоположил его в сан диакона, а я – как преподаватель Пермской семинарии, являлся даже рецензентом его выпускной дипломной работы (на историческую тему о Лысьвенском благочинии).

Были ещё два отца Сергия, отец Петр Фокин с матушкой. Отец Феодор Легостаев долго служил в Чёрмозе, сначала диаконом, потом священником. Был ещё отец Феодот, но он постоянно здесь не жил. Помню хорошо о. Александра Логинова с матушкой. Впоследствии он служил в г. Перми. О них остались хорошие, тёплые воспоминания. В 90-е годы в Чёрмозе служил и умер о. Иоанн Орлов. Его матушка, некоторые из девяти их детей и внуки продолжают жить в Чёрмозе.

После меня в Чёрмозе ещё родились в 1973 году младший брат Ваня (сейчас протоиерей Иоанн, служит в городе Самара), и в 1974 году младшая сестра Юля (сейчас инокиня Ольга в том же Рижском монастыре, что и две другие сёстры-монахини: Екатерина и Василисса). Всего нас родных детей отца Александра и матушки Галины стало 12 человек.

Сразу было понятно, что в одном маленьком домике такому многочисленному семейству не поместиться. В ограде дома находилась конюшня или «стайка». Её решили приспособить под жильё, почистили, утеплили, поставили печь, прорубили окна, обклеили обоями, постелили линолеум. Там ночевала мама со старшими дочерями, а мы – мальчики с папой ночевали в доме. Вдоль стен стояли двухъярусные кровати. Когда старшие сёстры заканчивали школу и уезжали, их место занимали подросшие девочки, помогая маме нянчить нас – младших и вести непростое домашнее хозяйство.

Первой уехала, закончив школу, старшая дочь Лиза. Она поступила в Москве в институт и выучилась на архитектора. Во время учёбы проживала она в подмосковном Ступино, а молиться на богослужения часто ездила в Троице-Сергиеву Лавру в городе Загорск (ныне – Сергиев Посад). Там иногда исповедовалась у отца Онуфрия – нынешнего Блаженнейшего Митрополита Киевского и всея Украины, и там же решила стать монахиней (теперь она в Рижском монастыре).

В школе мы – дети отца Александра и матушки Галины не были ни октябрятами, ни пионерами, ни комсомольцами. Почти каждое лето нас – сыновей родители отправляли в Кунгур, к бабушке Анастасие (в монашестве – Евфросиния). В начале я уже рассказывал, что бабушка с больной дочерью Раисой (в монашестве – Василисса), после гибели на войне мужа Михаила, проживали в Кунгуре, в маленькой комнате общежития. А когда папа служил в Осе, там приход был побогаче, и папа купил своей матери и сестре дом там же – в Кунгуре, по улице Воровского 73 – на высоком берегу реки Сылва. Гостили мы у бабушки подолгу и очень скучали по дому – по Чёрмозу.

В Чёрмозе своих личных колодцев почти ни у кого не было. Каждым колодцем, обычно, пользовалась вся округа. Старшим приходилось по многу раз в день ходить за водой за несколько кварталов. Поэтому, после обустройства «стайки» в жилое помещение, папа нанял бригаду рабочих, которые вырыли колодец в ограде (по сути в самом доме), укрепили его деревянным срубом, чтобы не осыпался и оградили его, чтобы дети туда случайно не упали. Долго не удавалось надёжно установить в этом колодце электрический насос для перекачки воды в утеплённый водонапорный бак на чердаке. Нужно было предусмотреть, чтобы вся водопроводная система не перемерзала во время лютых морозов зимой. Папа работал даже ночами, а каждое лето он выводил от домашнего водопровода шланг с краном на улицу, чтобы соседи, и вообще любой прохожий, могли совершенно бесплатно в любое время попить, или набрать воды, или просто умыться в знойный день, и даже присесть на лавочку передохнуть. Напротив нашего дома находились совхозная столовая и общежитие. Осенью из Перми приезжали студенты на уборку урожая (в основном колхозного картофеля), и активно брали воду, подтягивались на турнике, который папа установил возле сарая, а на пригорке возле дома – карусель, которую разные мальчишки часто ломали, и папа не успевал её ремонтировать. В ограде для детей он устроил верёвочную качель.

Позднее турник поставили в огороде. Папа любил делать зарядку и обливаться ледяной водой. После этого чувствовал себя бодрым и свежим. Регулярно обливаться холодной водой он начал в Добрянке. Там был один необычный молодой прихожанин, приехавший из Москвы на строительство Пермской ГРЭС – он всегда на службе в храме стоял босым, он научил папу основным правилам закаливания организма. После утренней зарядки папа в сенях, стараясь никому не мешать, распевался, чтобы его голос в храме звучал громко, ровно и чисто. Мы в это время ещё спали, но, когда мы слышали всё-таки доносившиеся знакомые звуки его распевок, с сожалением понимали, что скоро нас папа будет будить в школу. Пока мы пробуждались и одевались, папа нам всем уже готовил завтрак. Я всегда долго с вечера не мог уснуть, а утром встать, и после пробуждения какое-то время нет аппетита, поэтому папа старался готовить что-нибудь вкусненькое. Он заметил, что с утра мы охотнее поглощаем глазунью и омлет с кусочками жаренной колбасы, молоко, сладости, и старался учитывать наши желания. Труднее было нас накормить в постные дни, но мы никогда не были голодными.

Батюшка старался и нас – детей привлекать к утренней зарядке, закаливанию, правильному питанию, в общем, к здоровому образу жизни, но не проявлял, при этом, насилия, если, например, я не всегда к этому изъявлял особое желание.

Летом в хорошую погоду папа всю семью выводил на природу за земляникой, реже за грибами. Ходили либо в дальний лес «на нашу поляну» – за Селезнями и за Бурганом (там на холме посреди поля росли два больших одиноких тополя), либо в ближний – недалеко от хлебопекарни. Брали с собой детскую коляску на больших колёсах, в которую загружали еду, питьё, посуду для еды и для сбора ягод и грибов, и верхнюю одежду на случай дождя. Почти всегда брали велосипеды, иногда удавалось покупаться в Каме.

Несмотря на огромную ежедневную занятость храмом и совершением треб в домах прихожан, куда он ходил только пешком, папа очень много сделал для домашнего хозяйства. Для хранения картофеля и других овощей в зимнее время, он практически в одиночку вырыл две ямы, одну из которых забетонировал. Ещё часть овощей хранилась в голбце, точнее – в двух низеньких подвалах-подполах, где и разогнуться-то и невозможно. Это делал он в расчёте, что если в одной овощной яме овощи случайно перемёрзнут, или их поедят мыши, или зальются талой водой, то хоть в другом месте часть овощей сохранится.

Много сил папа приложил для обустройства тёплого туалета, который был крайне необходим большой семье, где большинство – девочки. Ему самому пришлось вручную копать выгребные ямы и глубокую траншею с уклоном через весь огород, в которую он потом укладывал канализационные трубы и утеплял их, чтобы зимой не перемёрзли.

Сначала он приглашал одного за другим опытных (профессиональных) печников, чтобы соорудить нормальную печь в тёплом туалете, который располагался «под сенками» (в подвале под сенями). Однако, у них ничего не получалось – печь никак не топилась: не было тяги дыма из-за очень большого горизонтального колена и отсутствия подтока свежего воздуха. В конце-концов, отец Александр помолился, разобрал всё, что печники пытались выложить до него, и заново сделал печь с очень сложным дымоходом так, что она потом без проблем топилась несколько десятков лет! Благодаря этому, кроме тёплого туалета здесь стало очень удобно замачивать и стирать большие объёмы белья. Здесь, в случае необходимости, можно было молиться, учить уроки, мыться, спать. Здесь мы самостоятельно перематывали и проявляли чёрно-белые фотоплёнки и печатали фотографии.

Понимая, что в большой семье детям, порой трудно найти помещение для уединения, он в голбце маленькой комнаты сделал дверцу-люк, лесенку, столик, полочки для книг, лампочку с выключателем, розетку для радиоприёмника и обогревателя старшему сыну Григорию (теперь архимандрит Феофилакт). Позже, этой каморкой активно пользовался и второй (по старшинству) его сын – Алексей. Сёстры почти не пользовались этим уединённым местом: тяжело туда забираться и вылезать оттуда. А когда я остался дома за старшего, то уже не нуждался в этой «подземной келии» – старшие братья и сёстры уже разъехались, и в доме свободного места стало предостаточно. Кроме того, удобные столики папа установил на обоих вышках (чердаках): верхней и нижней, где у верхних окошек, если потеплее одеться, также можно было учить уроки.

Ко всем своим работам папа с мамой старались привлекать, по мере возраста, своих детей. Вместе с родителями мы заботились о своём доме: ремонтировали, мыли и красили окна, двери и полы, топили и белили печи, заготавливали дрова, разворачивали резиновые шланги летнего водопровода, а на каждую зиму их убирали в более тёплый голбец.

Но больше всего сил и времени забирали огородные работы. В Чёрмозе климат достаточно прохладный и сырой, так как город с трёх сторон окружён Камским водохранилищем, недалеко от которого находился наш дом. Кроме того, дом находился в большой ложбине, куда со всех сторон стекали талые и дождевые воды. Расположенный с юга наш дом с оградой, стайкой, сараем-дровяником и баней, плотно заслоняли от косых солнечных лучей почти весь наш заболоченный огород, имевший к тому же северный уклон. Приходилось прикладывать много усилий, чтобы хоть что-то на нём выросло. Начиная с марта месяца, мы начинали отгребать деревянный дом из-под метровых снежных сугробов, и рыть канавы для отвода воды. В огороде из самой тенистой зоны шириной примерно в 7 – 10 метров снег перебрасывали на более солнечные участки, чтобы быстрее растаял.

Для поддержания плодородия сырой глинистой почвы, каждый год старались как можно больше удобрять её навозом. Напротив нашего дома, через дорогу, находился конный двор, откуда, чаще всего, и брали лошадиный навоз – возили ранней весной – по снегу, на санях и в корытах, а после схода снега – на телегах. После освобождения огорода от снега, навоз разбрасывали по огороду равномерным слоем. Лучший навоз использовали в самодельных парниках.

Пахали огород лошадью, но раза два – трактором. После чего прокапывали борозды, делая грядки, боронили (разбивали крупные комки сырой глинистой земли), сажали картофель, морковь, свеклу, капусту, лук, чеснок, кабачки, редьку и редиску, в парниках – огурцы и помидоры. По краям огорода росли многолетние ягодные культуры: малина, рябины, черёмухи, земляника, виктория, смородина (чёрная, белая, красная), крыжовник, ирга, верба, яблоня, различные цветы, петрушка, корень-ревень, салат. Нужно было всё вовремя посадить, удобрить, полить, окучить, разрыхлить, опрыскивать от насекомых, ну и собрать урожай.

Однажды на Троицу (праздник сошествия Святого Духа на апостолов в пятидесятый день после Пасхи) маме в Успенском храме дали свежесорванную и затем освящённую в этот церковный праздник берёзовую веточку с живыми листочками. Она была необычна тем, что в середине она растраивалась – одна веточка заканчивалась тремя – наглядный символ единства Трёх Лиц Святой Троицы. Мама посадила эту веточку в самую солнечную часть нашего огорода, и она там прижилась, хотя средняя веточка кем-то случайно обломилась. Эта берёза до сих пор растёт, имея вид большой симметричной раздвоенной рогатки. Даже в таком виде она не перестаёт символически напоминать образ Святой Троицы: из Отца вечно рождается Сын и вечно исходит равный Им Дух Святой.

В нашем доме перед каждым воскресеньем проводилась генеральная уборка всех помещений, а к Рождеству Христову и к Пасхе – особая: печи и дымоходы в потрескавшихся местах подмазывались и заново белились, стены обклеивались новыми обоями, мылись потолки, окна, двери, шкафы и полы, всё бельё перестирывалось, а из одеял, подушек, матрасов, тёплых пальто и ковров выбивалась скопившаяся пыль. Затем менялось постельное бельё, скатерти на столах, шторки и занавески на окнах и дверях, на чистые полы постилались ковры – всё приобретало максимально праздничный вид. При этом успевали готовить различные кушанья: пироги, торты, печенья, холодцы и многое другое. На Рождество в большой комнате у икон ставили раскидистую ёлку до потолка, весили на неё электрические гирлянды, ёлочные игрушки и «дождик» из фольги. С затаённым трепетом шли в Успенский храм на ночное богослужение, после которого дома разговлялись и, изрядно утомлёнными, но довольными, ложились спать.

Удивительно было обнаружить, что уютный детский домашний праздник, коим мы всегда считали Рождество Христово, оказывается, имеет вселенский масштаб, когда, случайно включив старый ламповый радиоприёмник в Рождественскую (также и в Пасхальную) ночь, мы вместо уже опостылой советской пропаганды, услышали совершенно чистую церковную проповедь Владыки Василия (Родзянко) по западноевропейской радиостанции «Голос свободы». После пробуждения делились радостными впечатлениями, пели праздничные молитвы и продолжали лакомиться заготовленными «снедями». Затем шумной детской толпой обходили дома некоторых сотрудников храма и активных прихожан, прославляя Родившегося Христа. При этом у нас был устоявшийся репертуар песнопений:

1) тропарь Рождества,

2) «Слава… И ныне…»,

3) кондак Рождества,

4) первый ирмос рождественского канона «Христос раждается, славите..,»,

5) стихотворение-кант «Рождество Христово, ангел прилетел,..»,

6) другой кантик-стишок «Христос родился, в вертеп вселился,..»,

7) «Многая лета» (трижды),

8) возглашение «С праздником!!!» произносилось хором всеми, достаточно громко.

После этого радушные хозяева благодарили за пение, дарили нам «вкусняшки», и указывали нам дорогу к следующему дому, где церковным песнопениям были бы рады.

Вернувшись с тяжёлыми сумками домой зимним вечером, мы на семейном ужине рассказывали о своих успехах родителям, которые во время нашего славления, обычно совершали установленное вечернее богослужение в Успенском храме. После этого следовали обязательные «Молитвы на сон грядущим», которые в рождественский вечер всегда завершались точно таким же славлением, как и домах прихожан. Свет во всём доме выключался, горела только лампада перед образами и мигали электричеством гирлянды на ёлке, отражаясь на блестящих ёлочных украшениях и вычищенных к празднику металлических окладах икон. После пения привычных рождественских песнопений наставал волнующий момент: каждый из детей, начиная с самых младших должен был наизусть рассказать специально (чтобы не повторялись) выученное к этому Рождеству стихотворение. На полках папиной библиотеки сохранялись дореволюционные подшивки журналов «Русский паломник», «Странник» и ещё какие-то в толстых переплётах. В них можно было найти рождественские стихи, выписать оттуда и выучить наизусть полностью, или частично. Однако, самыми лучшими были стихи, составленные мамой, которые мы, к сожалению, почти не сохранили. Она сочиняла отдельное стихотворение каждому своему ребёнку, и мы – дети думали, что так будет в любое Рождество!..

За несколько дней до Рождества папа с мамой незаметно ходили в магазин и покупали нам подарки, как правило, по несколько игрушек, которые нам торжественно вручались в качестве награды за произнесённые Рождественские стихотворения и сопровождались одобрениями, пожеланиями и наставлениями. В большой семье все подарки быстро становились общими.

Конечно же папа много сделал не только для дома и для своей семьи, но и для храма, где он провёл, пожалуй, бо́льшую часть своей жизни: ежедневные богослужения, требы, беседы с прихожанами, хозяйственные работы по храму. Даже будучи 83-летним старцем он по нескольку часов в день молился в алтаре за самых разных людей, читая записки с выниманием частиц из просфор.

При папе Успенских храм Чёрмоза продолжал достраиваться: был переделан притвор, храм был обшит листами железа и покрашен, поменялось отопление храма: появилась обогревательная система с котлом, трубами и батареями, поменялась деревянная ограда, одни деревья были высажены, а другие спилены, на крыше установлена колоколенка, которая существенно облагородила внешний вид Успенской церкви, а первые квадратные метры асфальта в Чёрмозе были выложены в 2007 году именно вокруг Успенского храма, когда его настоятелем был ещё отец Александр. Рядом с храмом появилась утеплённая крестилка, где даже зимой могут переночевать приезжие паломники. Внутри храма папа также провёл не мало работ: сначала уменьшил перегородку между средней и задней частями храма для улучшения слышимости, а затем, наоборот сделал там большие двери для сбережения тепла в зимнее время. Были расширены солея с амвоном и ступеньками на клироса, заменён линолеум, была устроена звонница с колокольчиками в притворе.

На бедном приходе на окраине малого вымирающего городишки в трудное советское время протоиерей Александр организовал два больших народных хора – на правом и на левом клиросах, которые совершенно бесплатно пели: то попеременно, то вместе, на всех праздничных богослужениях и даже на буднях. Невзирая на свою огромную занятость, он старался поговорить с каждым человеком, кто переступил порог его храма и привлечь его ко Христу, утешить, наставить, помочь деньгами, исповедать, причастить и, наконец, приглашал читать и петь в храме на любом понравившемся клиросе. Несмотря на то, что в низком деревянном Успенском храме совершенно нет акустики и микрофонов, соответственно любое пение и чтение даётся с большим трудом, клироса были переполнены от поющих и желающих петь и читать. Помню, как на правом клиросе в один из праздников не хватило переписываемых вручную нот на пятерых мужчин-басов, причём состав хора в этот день был далеко ещё не полный.

Я за свои 46 лет побывал в самых разных храмах России и Украины и других стран, но больше нигде не видывал, чтобы за два – три месяца до Великого поста настоятель составлял график певцов в трио «Да исправится молитва моя,..» (обычно бралась довольно сложная музыка Турчанинова). На всех шестнадцать/семнадцати Литургиях Преждеосвященных Даров назначались разные певцы, в основном бабушки, которые предварительно многократно упорно репетировали, и только затем пели. Богослужение в Успенском храме совершалось ежедневно, но не бывало такого случая, чтобы на какой-либо службе вдруг некому было петь, читать и пономарить. И эти певцы не только не получали от храма ни копейки, их не угощали ни обедами, ни чаепитиями, но они сами платили порой последние свои деньги в благодарность за возможность послужить своим голосом Церкви Божией. Значительная часть прихожан являлась колхозниками, которые долгое время вообще никакой пенсии от советской власти не получали, только потом появились какие-то жалкие подачки от советской власти. Каким же чудом в таких кошмарных условиях удавалось содержать одновременно двух, трёх, и даже четырёх многодетных священников, а порою ещё и диакона, которые входили в штатный причт Успенского храма??? Не во всех даже кафедральных соборах было тогда столько духовенства! Кроме того, советское государство забирало более 40 % всех приходских доходов, да и в епархию нужно было деньги отчислять. И вот, можно только догадываться, какие слова находил наш отец Александр, чтобы всё это организовать в тех неблагоприятных условиях и, при этом, не навлечь яростный гнев Исполкомовских уполномоченных по делам религии...

Не знаю, чем объяснить, почему 40 лет назад в Успенском храме набивалось столько народу, что даже нам – тогда ещё юрким мальчуганам порою невозможно было протиснуться через толпу молящихся людей? Многим прихожанам приходилось стоять даже снаружи храма, и слушать богослужение только через открытые двери и окна Успенской церкви. В те годы мне доводилось бывать и других храмах. Понятно, что в Перми с численностью населения за миллион человек, все три открытых тогда православных храма были переполнены молящимися, но видеть почти такой же наплыв прихожан в каком-то захудалом Чёрмозе, с населением всего-то около 7 тысяч человек – это уж как-то необычно. В значительной степени это результат активной деятельности настоятеля Чермозского храма, то есть, нашего папы. В лютые годы притеснений и гонений безбожной советской власти он поистине являл себя миссионером и апостолом.

С годами, конечно, у папы силы таяли. Сильно сказывались переживания за детей, у которых не всё в жизни складывалось благополучно. Прежний порядок в доме (отчасти и в храме) всё чаще стал нарушаться. Переезд в Добрянку, и возвращение обратно, также оказались для отца Александра суровым испытанием. Прихожане даже стали чувствовать какую-то внутреннюю надломленность; их количество в храме стало заметно уменьшаться. Даже обретение Церковью свободы деятельности с начавшаяся в стране «Перестройкой» не устраняло возникающие проблемы. Мы – младшие дети, так же, как и старшие, с болью осознавали, что папа с мамой уже не такие, как прежде. По крайней мере у меня, теплилась надежда, что если престарелые уже родители переедут жить и служить в Ишимбай, где живёт сестра Клава с многочисленными детьми и внуками, то забудется значительный груз проблем, лишних забот, расстройств, переживаний. Жизнь батюшки с матушкой, как и у любого человека, складывалась разнообразно и многогранно с радостями и горестями, взлётами и падениями.