Истоки обращения Бунина к русскому народному творчеству.

Обращение к народному поэтическому творчеству, характерное для русской литературы на всех этапах ее развития, было свойственно и писателям начала ХХ века, представителям самых различных школ и направлений – от Горького и Короленко до Блока и Ремизова. Каждый из них шел к этому своим путем, и каждый, пользуясь образами, заимствованными из фольклора, подчинял их собственным художественным задачам. Настойчиво и разнообразно вводил фольклор в свои произведения и Бунин. Он преследовал при этом две цели: проникновение в "душу народа" и изображение "ее светлых и темных, часто трагических основ"                  .

"Важно знать, - писал Бунин, утверждая свои возможности в достижении этих целей. – А я знаю и, быть может, как никто из теперь пишущих. Важно и восприятие иметь настоящее. Есть у меня и этого доля"               . Основание для подобного утверждения давал весь жизненный опыт писателя. "Лет с семи, - говорит он, - началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами…"            . Его первыми друзьями были крестьянские ребятишки, первые познания в русском языке получены от матери и дворовых, им же он обязан и первыми уроками поэзии: "…от них, - вспоминал Бунин, - я много наслушался и песен, и рассказов"            . Став старше, он сделался непременным участником деревенской "улицы" и здесь уже сам "придумывал "страдательные и плясовые", которые вызывали смех и одобрение", а в зимние вечера ходил по крестьянским избам слушать старинные песни       . Воспоминания брата писателя свидетельствуют, в каком тесном соприкосновении с деревенским бытом протекала жизнь на отцовском хуторе, где провел свою юность Бунин. Оставив родительский дом, он не утратил обретенного там сознания своей причастности к жизни народа. Более того, теперь уже сознательно Бунин ищет возможности вновь и вновь к ней прикоснуться. Поселившись в Орле, он совершает поездку по средней полосе России, живя в Полтаве, бродит по украинским селам. "А я, брат, опять ничего не пишу, - сообщает он И.А. Белоусову в середине 1890-х годов. – Все учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, - уже на трех был, - завел знакомство с слепыми, дураками и нищими, слушаю их песнопения и т.д.".               . В этих скитаниях Бунин видел средства познания народа и вместе с тем школу собственного мастерства: "Для меня открылась красота природы, глубокая связь художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и поэзия свободы и воли скитальческой жизни"             . Позже Бунин неизменно возвращался из своих заграничных поездок на Орловшину – в Глотово, где ежегодно проводил долгие месяцы не только за письменным столом, но и в непосредственном общении с крестьянами. Уже в наше время участники фольклорных экспедиций Елецкого педагогического института слышали рассказы крестьян – старожилов о том, что Бунин ходил по деревням и записывал песни и частушки        . Свои наблюдения он дополнял знакомством с трудами выдающихся фольклористов: выписки, сделанные им из сборника П.В. Киреевского, перемежаются его собственными записями и заметками          .  А оказавшись в Витебской губернии, Бунин с увлечением изучает этот "край, чрезвычайно любопытный в бытовом отношении", где ему "пришлось очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык"              .

 

2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души".

Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении с ним, определяет исключительную достоверность бунинских описаний во всем, что касается народного быта, народных обычаев и народного творчества. Таковы многочисленные описания крестьянского жилища, например (в рассказе "Танька"):

"В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть, темным, дрожащим фителем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец…"               .

"В пустой избе стоял горячий, спёртый воздух. Солнце сквозь маленькие, склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили мухи"                   . (Из р-за "Кастрюк".)

"Все постройки на старинный лад – низкие и длинные. Дом обшит тесом; передний фасад его глядит во двор только тремя маленькими окнами; крыльца– с навесами на столбах; большая соломенная крыша почернела от времени"

                 . (Из р-за "В поле".)

Или вот такое описание крестьянского жилища в средней полосе России:

"Вот богатый двор. Старая рига на гумне. Варок, ворота, изба – всё под одной крышей, под старновкой в начес. Изба кирпичная, в две связи, простенки разрисованы мелом; на одном – палочка и по ней вверх – рогульки, - елка, на другом что-то вроде петуха; окошечки тоже окаймлены мелом – зубцами"

            .

Не менее точен Бунин и в описании народных костюмов ("Антоновские яблоки"):

"Толпятся бойкие девки – однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят "барские" в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее "рога" - косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковами, стоят тупо и крепко; безрукавка – плисовая, занавеска длинная, а понева – черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым "прозументом"              .

"Мещанин, в ситцевой рубахе и обтертых докрасна опойковых сапогах, торчал возле стола, осев на одну ногу и касаясь земли носком другой, – безобразной, с высоким подъёмом, с большим каблуком, – выставив кострец, и, как обезьяна, с необыкновенной ловкостью и быстротой грыз подсолнухи, не спуская своих бельм с Захара"                . ("Захар Воробьев".)

"Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая, невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами куда-то в даль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет… Обе наряжены по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукава сорочки! Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-под плахты белоснежный подол…"             . ("На край света".)

Бунин внимательно изучал "Исторические песни малорусского народа", изданные Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, сборники Е.В. Барсова, П.В. Киреевского, П.Н. Рыбникова, делал из них многочисленные выписки             . Очевидно, он был знаком и со сборниками великорусских песен И.А. Соболевского, П.В. Шейна, а также с лубочными песенниками, сборниками частушек и пословиц. Порой книжный источник явно ощущается в его произведениях. Таковы, например, фольклорные реминисценции в рассказе "На край света", где вспоминаются "величаво - грустная" дума о том, "як на Чорному морi, на бiлому каменi сидить ясен сокiл – бiлозiрець, жалiбленько квихлить – проквиляе…"            . Все десять вариантов думы "Алексей Попович и буря на Черном море", опубликованные в сборнике Антоновича и Драгоманова, начинаются с образа ясного сокола, который на Черном море, на белом камне "жалiбненько квиле – проквиляе"; особенно близок к тексту Бунина вариант, где фигурирует именно "ясен сокiл - бiлозiрець", а в других думах этого же сборника мы найдем и "басурманскую каторгу", и "сиви туманя", и сизокрылых орлов, которые стали "на чорнi кудри наступати, з лоба очи видирати"          . Все это – loci communes ("общие места") украинских дум, переданные с большой точностью. Они близки русским думам, т.к. помним, что украинский язык и русский имеют общий корень – язык древнерусской народности.

В прозе Бунина использованы почти все фольклорные жанры, и каждый раз достоверность бунинского текста подтверждается или печатным, или – что еще более ценно – архивным источником. Так, например, песня "Сова ль ты моя, совка", которую Бунин цитирует, безусловно, по памяти в рассказе "Божье древо", написанном в 1930 г., зафиксирована в Тенишевском архиве. Вариант одной из самых острых антибарских сказок, рассказанной в "Сказке"               , впервые был опубликован незадолго до написания рассказа; бытовал он и в Орловской губернии. Вариант этой сказки, записанный в 1898 г. в Болховском уезде, Орловской губернии, хранится в материалах Тенишевского этнографического бюро. Запись "Псалмы про сироту", обнаруженная в архиве Бунина, дает основание полагать, что обстоятельства, при которых она была сделана, легли в основу рассказа "Лирник Родион".

Со знанием дела описывает Бунин самый процесс собирания и записи фольклорных текстов. Например:

"А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и то же по несколько раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я ошибался"           . ( "Лирник Родион".)  Здесь все типично: и самый процесс записи под "диктовку", и отношение Лирника к этому делу, и варьирование им текста:

"Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, кое-что улучшая по своему вкусу"             . ("Лирник Родион".) Все это хорошо знакомо любому фольклористу- собирателю, вплоть до намека лирника "насчет корчмы."

В рассказе "Забота" молодой барин обращается к мужику:

"Расскажи что-нибудь интересное, что было в твоей жизни"     ; в "Сказках" к сказочнику обращена просьба:

"Ну, расскажи ещё что-нибудь, Яков Демидыч"               .

Вопросы, направленные на то, чтобы разговорить сказочника, задают ему господа и в рассказе "Божье древо"                    . Интерес Бунина к фольклору продиктован, прежде всего, потребностью проникнуть в самую душу народа, к жизни и судьбе которого он далеко не равнодушен.

Множество портретов "носителей" фольклора находим мы у Бунина. Тут и странники, исполняющие духовные стихи, и мастера-гармонисты, и певцы, и сказочники, и частушечницы. И прежде всего – сказочник Яков Демидыч и лирник Родион.

"Бог благословил меня, - пишет о Родионе Бунин, - счастьем видеть и слышать многих из этих странников, вся жизнь которых была мечтой и песней, душе которых были еще близки и дни Богдана, и дни Сечи, и даже те дни, за которыми уже проступает сказочная древнеславянская синь Карпатских высот"                     . ("Лирник Родион".)

На чужбине, с болью осознавая свою уже неустранимую оторванность от Родины, от того, что любил всю жизнь и неизменно продолжал любить, Бунин создает образ сказочника Якова Демидыча, обнаруживая при этом глубокое проникновение в самый процесс жизни фольклорной сказки. Он не только точно фиксирует сказочный текст, но и записывает ремарки сказочника, сохраняет индивидуальную интерпретацию традиционной сказки, проявляет интерес к тому, как сам сказочник расценивает своё мастерство:

"А что ж вам ещё рассказать? Сказку какую-нибудь? Али событие?

- Что хочешь. Мы и сказки твои любим.

- Это правда, я их хорошо выдумываю.

- Да разве ты их сам выдумываешь?

- А кто же? Я хоть и чужое говорю, а выходит, все равно, что выдумываю.

- Это как же так?

- А так. Раз я эту сказку сказываю, значит, я своё говорю"                       .

Бунин воспроизводит певучую речь сказочника, соблюдает диалектные особенности его языка, показывает его отношение и к тому, что он рассказывает, и к своим слушателям:

"Да вы не сбивайте меня, а то мне скушно станет…"                      .

Бунин подробно передает именно манеру рассказчика:

"Начал рассказ шутя, отрывисто, но тотчас стал увлекаться, глаза, брови заиграли, быстро меняя выражение, изображая то мужиков, то чванного москвича, то подкрадывающихся к нему собак, а потом вдруг вскрикнул, как бы от внезапной боли, подскочил, ударил себя по ляжкам, затопал лаптями, бросился, значит, бежать, - и согнулся, повалился вперед, хохоча вместе с воображаемыми девками"           . Известно, что, готовя рассказ к переизданию, Бунин тщательно сохранил говор сказочника и на полях специально отметил необходимость сохранения "всех неправильностей"                             .

Можно подумать, что в "Божьем древе" и "Сказках" описан тот самый сказочник, с которым, по свидетельству близких, встречался Бунин, тем более что среди сделанных им из сборника П.Н. Рыбникова выписок встречается запись:

"Совершенно так же Яков Ехимых рассказывает"               . Однако сам писатель подчеркивает, что эта фигура вымышленная, собирательная, а не списанная с конкретного лица                . Об Иоанне Рыдальце Бунин также говорил, что он "весь выдуман"                   .

Последнее замечание очень значимо. Бунин постоянно отрицал наличие у него "записей" и подчеркивал "вымышленность" образов "носителей" фольклора в своих произведениях. "Когда будете писать обо мне, – настойчиво просил он А.А. Измайлова, – не говорите, пожалуйста, о моих "записях", можно ошибиться"            . И хотя, вопреки утверждениям Бунина, мы видим на страницах его прозы не только высокое искусство крупного художника, но и ценные наблюдения фольклориста и этнографа, собирательный характер созданных им образов сказочников не только не подлежит сомнению, но раскрывает самый смысл бунинского обращения к народному творчеству, высказанный им в рассказе "Лирник Родион":

"Я… - пишет Бунин, говоря о своих странствиях по Украине, - жадно искал сближения с ее народом, жадно слушал песни, душу его               . Независимо от того, идет ли Бунин от книги или от живого наблюдения, точно ли цитирует фольклорный текст или вспоминает некогда услышанное им, он неизменно видит в нем непреложно правдивую и поэтому драгоценную черту народного быта, жизни, души.

Общие принципы обращения Бунина к народному поэтическому творчеству остаются неизменными на протяжении всего его творческого пути. Но конкретная разработка фольклорных материалов в бунинской прозе чрезвычайно многообразна.

Нередко фольклорный текст или упоминание о нем играют у Бунина роль звуковой детали, дополняющей пейзаж, создающей настроение, раскрывающей бытовую обстановку.

Например:

"Звонкий девический голос замирает за рекою:

Ой, зiйди, зiйди,

Ясен мiсяцю!

Глубокое молчание"                     . ("На край света.")

"Вполголоса поют" подёнщицы в рассказе "Всходы новые"                   .

"Хорошо и протяжно пели девки" в рассказе "Худая трава"                    .

Характерна концовка в рассказе "Последняя весна" – проводы рекрута, телега трогается, гармонист "тотчас громко заиграл. Девки подхватили, "застрадали"

               .

Рассказы Бунина насыщены не только музыкой, но и народной мудростью: пословицами, поговорками и т.д. Например, в рассказе "Худая трава":

    "Хомут да дуга, я тебе больше не слуга!"

    "Богатый как бык рогатый…"

    "Чужой кусок не сладок!

    А богатая была, умней барыни слыла!"

    "Худая трава из поля вон!"                                                  ;

в рассказе "Сосны":

    "Волка ноги кормят"

"была бы шея – хомут найдется!"

"За траву не удержишься!"               .

Бунин мастерски использует народное слово в своих рассказах, он его прекрасно знал и владел им в совершенстве.

В описании деревенской весны народный быт и природа как бы сливаются воедино:

"В Полтавщине она была прохладная, с звонкими ветрами "суховiями", с изумрудом озимей, с голыми метлами хуторских тополей, далеко видных среди равнин, где, как море, были малы и терялись люди, пахавшие на волах под яровое. А на юге тополя уже оделись, зазеленели и церковно благоухали. Розовым цветом цвели сады, празднично белели большие старинные села, и еще праздновали, наряжались молодые казачки: еще недавно смолк пасхальный звон, под ветряками и плетнями еще валялась скорлупа крашеных яиц"                           . ("Лирик Родион.") В природе все меняется, еще празднуется Пасха. Из народной истории мы помним, что этот оптимистический праздник христианского спасения и воскресения соединился с языческой Радуницей (второй вторник после Пасхи) – днем памяти предков и всех умерших. В христианстве не принято было поминать умерших едой – это чисто языческая традиция. Даже семьдесят лет атеизма не вычеркнули из регламента жизни православного славянина день, когда он привык поминать умерших родных. Этой традиции не тысяча лет, а несколько тысяч лет.

"Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного, уездного, ещё далеко видны сквозь голые деревья и холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста"               . ("Легкое дыхание".) Именно в это время оказывается повествователь на кладбище, где "над свежей глиняной насыпью, стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий"                    . Здесь лежит Оля Мещерская, "легкое дыхание" которой "снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре"                         .

Фольклор тонко, мастерски используется Буниным для характеристики ситуации, раскрытия личности и психологии того или иного персонажа. Средствами фольклора, например, раскрывается поэтически судьба деревенской женщины- матери Таньки и будущее ее дочери:

"Тихим голосом пела она "старинные" песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспомнилась Марье ее молодость, вспоминались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в девичьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями… Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревенским горем и заботою… "              . ("Танька".) Точность фольклориста заставляет Бунина здесь поставить слово "старинные" в кавычки. Несколько сентиментальные нотки рассказа поддерживаются перекличкой между песнями матери и "Зоренькой", которую одинокий барин поет деревенской девочке. В рассказе "Мелитон" обаяние, мудрость старика-караульщика выражены в его "задушевном" пении:

"Слышно было, что рассказывал он в песни про какие-то зеленые сады, с добрым укором напоминал кому-то те места, где "скончалась - распрощалась, ах, да прежняя любовь…"                   .

Старинная песня "Закипели в колодезях воды, заболело во молодце сердце " выражает тоску потерявшего силу, состарившегося Кастрюка ("Кастрюк"), которому дали это прозвище потому, что он пел про Кастрюка "старинные веселые прибаутки"                   . ( Историческая песня о Кастрюке-Мамстрюке поется на веселый скоморошеский напев и неоднократно зарегистрирована в средней полосе России.)

Жестокий романс "Вот скоро, скоро я уеду, забудь мой рост, мои черты" дополняет в рассказе "Учитель" характеристику лавочницы, которая напевает его "сдержанно-страстно, прикрывая, как бы в изнеможении, глаза"               . Разухабистая "барыня" и прибаутки, которые "с серьезными, неподвижными лицами" поют бабы, являются выражением того бессмысленного пьяного веселья, на фоне которого развертывается драма деревенского интеллигента. Такую же роль здесь играет и пошленькая песня:

"А всем барышням модисткам

 По поклончику по низком"                .

Старинный печальный романс Якова Петровича "Что ты замолк и сидишь одиноко", навеянный воспоминаниями детства (позднее Бунин записал: "Мой отец пел под гитару старинную, милую в своей романтической наивности песню, то протяжно, укоризненно, то с печальной удалью… "Что ты замолк и сидишь одиноко…")            , связанный с думами о разорении, подготавливает конец рассказа "В поле":

"Скоро, скоро, должно быть, и следа не останется от Лучезаровки!"              .

Песня, которую "с грустной, безнадежной удалью" поют "мелкопоместные" в рассказе "Антоновские яблоки":

"На сумерки буен ветер загулял,

 Широки мои ворота растворял, -

 Белым снегом путь-дорогу заметал"                    ,

воспринимается как заупокойный плач по помещичьей России.

В рассказе "Сосны" лес рисуется "сказочным мертвым царством". Сосновый бор воскрешает воспоминания о сказочных образах:

"Чем не сказочный бор?" – думаю я, прислушиваясь к шуму леса за окнами и к высоким жалобным нотам ветра, налетающего вместе с снежными вихрями на крышу. И мне представляется путник, который кружится в наших дебрях и чувствует, что не найти ему теперь выхода вовеки.

«…» Да и человечьи ли это хижины? Не в такой ли же черной сторожке жила Баба-Яга? "Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом! Приюти странника в ночь!..»                 . И здесь мы слышим приметы древнего язычества. По одной из фольклорных версий страшная Баба Яга – изначально заботливая берегиня. Слово "Яга" – огрубленное от "Яшка". Яшей в славянских песнях называли ящура, некогда жившего на земле и исчезнувшего прародителя всего живого; отсюда наше более понятное – пращур. Согласно версии, Баба Яга – прародительница, очень древнее положительное божество славянского пантеона, хранительница рода и традиций, детей и околодомашнего, часто лесного, пространства. В период насаждения христианства всем языческим богам и божествам, духам в том числе и оберегавшим людей (берегиням) придавались злые, демонические черты, уродливость внешнего вида и характера, злые намерения, и языческая строгая прародительница была превращена в злобного демона, которым часто пугают маленьких детишек. Так в сказке мы сталкиваемся с мифологическими образами наших предков, с их мироощущением.

В рассказе "Сосны" жалобная песня, кажется, гуляет по всей сонной стране:

"Ходит сон по сеням,

А дрема по дверям"                 и перекликается со словами стародавней сказки:

"Не в том царстве, не в том государстве, - певуче и глухо говорит во мне голос старика-пастуха, который часто рассказывает мне сказки, - не в том царстве, не в том государстве, а у самом у том, у каком мы живем, жил, стало быть, молодой вьюноша…" И на фоне этого зачарованного сна, этой сказки, вырисовывается образ загадочного спящего богатыря – народа:

"Лес гудит, точно ветер дует в тысячу эоловых арф, заглушенных стенами и вьюгой. "Ходит сон по сеням, а дрема по дверям", и, намаявшись за день, поевши "соснового" хлебушка с болотной водицей, спят теперь по Платоновкам наши былинные люди, смысл жизни и смерти, которых ты, господи, веси!"                   . Существует также фольклорная версия, что богатырь – изначально мифологический герой (полубог). Были очень почитаемы у славян волоты, Волхв с братьями, Полкан и др. Все эти народные герои – богатыри совершали подвиги и обладали великой неземной силой. Именно в свете традиционных фольклорных образов раскрывается образ спящего "народа-богатыря"; пусть пока не ясен смысл его жизни, пусть не известно, чем, проснувшись "осветят новые люди свою новую жизнь"             , но ведь богатырь в фольклоре значителен именно тем, что поднимается он для великих дел.       

Так Бунин видел народ и так показал его в самом начале ХХ века, пользуясь именно средствами фольклора.

Смутная тревога, ощущавшаяся за элегическими, "похоронными" настроениями ранних рассказов Бунина, все усиливается и после 1905 года становится более определенной и доминирующей в его прозе. Не раз теперь в его произведения вплетается духовный стих о Страшном суде и пророчески звучат в рассказах "Я все молчу" и "Веселый двор" слова о неумолимом суде, ожидающем грешников.

Уже в эмигрантский период в рассказе "Чистый понедельник" внимание Бунина привлекла муромская легенда о Петре и Февронии. Ф.И. Буслаев указывал, что легенда "соединяет в одно поэтическое целое древнейшие предания народного эпоса с характеристикой нравственного и религиозного движения русской жизни во времена татарщины", считал, что эта легенда (речь идет о легенде о Меркурии Смоленмком) "принадлежит столько же письменной литературе, как и безыскусственно народной поэзии"                    . То же можно сказать и по поводу муромской легенды о Петре и Февронии.

При помощи фольклора Бунин создает яркие народные образы. В рассказе "Худая трава" мы слышим обрядовый плач – умирающий Аверкий представляет себе причет дочери над могилой:

"Родимый ты мой батюшка, что ж ты себе вздумал, что ты над нами сделал? Кто ж будет нами печалиться, кто будет заботиться? Родимый ты мой батюшка, я шла мимо вашего двора: никто меня не встретил, никто не приветил! Я, бывало, батюшка, иду мимо вас – ты меня встречаешь, ты меня привечаешь! Уж ты грянь, громушек, просветися молонья, расступися, мать сыра - земля! Уж вы дуньте, ветры буйные, - вы раздуйте золотую гробовую парчу, распахните мово батюшку!"            . В таком причете запечатлевается талантливая, богатая чувствами душа русской крестьянской женщины - девушки. Причеть – один из древнейших поэтических жанров. Она существовала у славян восточных задолго до XI века. Сходство некоторых мотивов причитаний различных славянских народов объясняется, вероятно, возникновением причети еще в эпоху славянской общности. Древнейшая причеть содержала в основном магические элементы. Похоронный обряд был коллективным ритуальным действом, в котором участвовали все члены рода, семьи или общины. С этим связан и сложившийся очень давно особый синтаксис причети с характерным для него изобилием вопросительно-восклицательных конструкций, риторических обращений, повторов и т.д. Эмоциональное усиление достигается и обильным употреблением уменьшительных суффиксов, а так же нагнетением эпитетов. Обращение "уж ты грянь, громушек…" является ярким примером сохранения в песнях хотя бы намека на славянских древних богов. В данном случае это обращение к одному из первых богов, которому поклонялись славяне, Перуну. Перун – громовержец. У Перуна была огромная свита из родственников и помощников: Гром, Молния (тетушка Маланьица), Град, Дождь, русалки и водяные, Ветры - сыновья. Именно к ним и обращается в причете дочь Аверкия в его представлении. И так мы вновь увидели мифологические образы в народном жанре – обрядовом плаче.

Глубокое проникновение в русское народное творчество явилось для Бунина ключом к душе народа, который по его словам, пел так, "как должен петь тот, чье рождение, труд, любовь, семья, старость и смерть – служение, пел то гордо и строго, как потомок героев, а порой с той глубокой и сдержанной нежностью, которая дается только силой"                   .

На чужбине Бунин упорно продолжает писать о родной земле, ее природе и людях, ее песнях и сказках. Все снова и снова обращается он в этих полных щемящей боли и тоски произведениях к фольклору, выразителю "народной души". В фольклоре он видит прежде всего утверждение национального величия, выявление подлинного лица народа. И снова поражает разнообразие жанров, к которым он обращается, глубокое знание текстов, точность их воспроизведения, умение передать характер бытования устной поэзии.

Здесь и мастерски сделанный вариант сказки "О дураке Емеле, какой вышел всех умнее"                 , и великолепное воспроизведение пения косцов                                 , и пересказы множества быличек о нечистой силе                . Здесь и многочисленные рассказы о "божьих людях"                   , трогательный рассказ о страннице Машеньке, молившейся "божьему зверю, господнему волку"                   , и легенда о чудесном образе – "поруганном Спасе"                       , и бесчисленные приметы и поверья, и "старинный косолапый, крупный" говор                        .

Произведения, написанные в эмиграции, поражают насыщенностью подлинным фольклором, все тем же умением дать портрет его "носителя". В это время внимание к народному языку, народному творчеству стало еще острее, появилось "любование" отдельными выражениями, которого раньше не было, восхищение сугубо национальными особенностями фольклора. Такова например, миниатюра "Петухи", явно написанная ради выражения "петухи опевают ночь"                , таков "Капитал", с выкриком разносчика: "Вот квасок, попыривает в носок! Вот кипит, да некому пить!"                   .

Бунин говорил о "нелепой и чудесной образности" в языке деревни                                       . Как и в более ранних произведениях он так же включает описания пляски, пения частушек, песен, меткие пословицы.

Бунин, говоря о происхождении рассказа "Косцы", написанного в 1921 году в Париже, вспоминает, как, слушая с братом пение грузчиков на волжском пароходе, "говорили: "Так… могут петь свободно, легко, всем существом только русские люди. "Потом мы слушали, едучи на беговых дрожках… как в березовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы – с такой же свободой, легкостью и всем существом"                           .

В рассказе "Косцы" примечательно не только воспроизведение певческой манеры крестьян средней полосы России. В нем, как ни в одном другом произведении Бунина, выражены настроения писателя, оторванного от родной земли, но исполненного чувством тоскующей любви к ней. Это чувство выражено посредством древнейшего народного жанра – песни:

"Ты прости – прощай, любезный друг,

И, родимая, ах да прощай, сторонушка!"                    .

Он сумел довести до читателя ее смысл, ее силу, ее страсть, самое ее звучание, ее "дивную прелесть". Именно такие "вкрапления" народных жанров, связывают настоящее с глубокой древностью, помогает читателю окунуться и понять свой народ, себя – народную душу.

Бунин сумел показать свое отношение к родине, народу, природе в рассказе "Косцы":

"Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе; она была связана со всем, что видели, чувствовали, и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами, - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод… и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что мы все были дети своей родины, и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была – Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу"                  .

Так при помощи обращения к народному творчеству, в котором тесно переплелись фольклорные и мифологические образы и все величие, всю мощь, всю мудрость которого он так глубоко ощущал, Бунин в своих рассказах раскрывал "неизреченную красоту русской души"                     .  

Глава третья

 Восточные мотивы в рассказах Бунина

Не было, пожалуй, другого писателя, который бы столь родственно, столь близко воспринимал и вмещал в своем сознании далекую древность и современность, Россию, Запад и Восток.

Дворянин по происхождению, разночинец по образу жизни, поэт по дарованию, аналитик по складу ума, неутомимый путешественник, Бунин совмещал, казалось бы, несовместимые грани мировосприятия: возвышенно-поэтический строй души и аналитически-трезвое видение мира, напряженный интерес к странам древних цивилизаций, неустанные поиски смысла жизни и религиозное смирение перед ее до конца непознаваемой сутью