Влияние на мировую литературу.

        

    В стихах Роберта Бёрнса (1759-1796) лирическая поэзия эпохи Просвещения достигает одной из своих вершин.

    Творчество Бёрнса, шотландского крестьянина, глубоко уходит своми корнями в национальную почву Шотландии. В его проиведениях живет вольнолюбивый дух шотландского народа.

    Несмотря на так называемую Унию 1707г., шотландцы помнили свою прежнюю независимость и, как незажившую рану, переживали последствия кровавого разгрома восстания 1745-1746гг. и жестоких карательных мер, уничтоживших прежние мятежные кланы, а вместе с ними и многие старые обычаи. Патриотический дух оскорбленной национальной гордости воодушевляет поэзию Бернса, а в родном песенном фольклоре, которым с детства прониклось его воображение, он находит неисчерпаемый источник поэтических образов, тем и мотивов. В самом ритме, метрике и интонационном строе его лирических стихов угадывается непосредственная связь с формами народной песни, а также и народной пляски. Часто Бёрнс слагал новые стихи на мотив старой народной песни; часто его собственные стихи, положенные на музыку или приспособленные к давнишнему фольклорному напеву, сами становились народной песней. Так случилось, например, с его знаменитой застольной «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?..», которая как хоровая песня стала частью традиционного прощального обряда в Шотландии.

 

Забыть ли старую любовь

И не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

И дружбу прежних дней?

 

За дружбу старую -

До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

 

Побольше кружки приготовь

И доверху налей.

Мы пьем за старую любовь,

За дружбу прежних дней.

 

За дружбу старую -

До дна!

За счастье юных дней!

По кружке старого вина -

За счастье юных дней.

 

С тобой топтали мы вдвоем

Траву родных полей,

Но не один крутой подъем

Мы взяли с юных дней.

 

Переплывали мы не раз

С тобой через ручей.

Но море разделило нас,

Товарищ юных дней...

 

И вот с тобой сошлись мы вновь.

Твоя рука - в моей.

Я пью за старую любовь,

За дружбу прежних дней!

 

За дружбу старую -

До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

    Но, живо и непосредственно выражая мысли и чувства крестьян, ремесленников, всего простого народа Шотландии, благодаря чему его первый сборник стихотворений встретил сразу горячее признание в массе его соотечественников, Бёрнс в тоже время не просто шел за своими читателями, а был впереди них.

    Современник Войны за независимость США, а позднее Великой французской революции, он жадно впитывал в себя передовые, демократические идеи своего времени. Смолоду он полюбил и юмор, и сатиру Филдинга и Смоллета, увлекался «Человеком чувства» сентименталиста Маккензи; позднее его настольной книгой стали «Права человека» Томаса Пейна. Бернс целиком воспринял ее революционный оптимизм. В последние годы жизни, омраченные крушением революции во Франции и контрнаступлением реакции на радикально-демократические организации в Англии и Шотландии, Бернсу приходилось прибегать к конспирации, чтобы скрыть свои связи с «крамольными» общественными деятелями. Не всё в его биографии в этом отношении окончательно прояснено и поныне. Но его поэзия, органически сплавившая воедино традиции фольклора и старой письменной шотландской литературы с опытом просветительского реализма и идеями революционно-демократического просветительства конца ХVIIIв., полным голосом выражает общественные и политические симпатии поэта.

    Старые шотландские баллады, посвященные феодальным усобицам, рыцарским распрям, кровной мести и т.д., мало занимали Бернса и почти не отразились в его творчестве. Он высоко ценил своих шотландских предшественников — поэтов Рамзея (1686-1758) и Фергюсона (1750-1774), чье творчество, однако, сохранило лишь свое локальное значение. Но особенно близки ему по духу песни, рождавшиеся в среде трудового народа — плясовые и застольные, колыбельные, святочные, песни о труде, о дружбе, любви и разлуке. Обращаясь к ним, он умеет по новому переосмыслить старую фольклорную символику или — если речь идёт об исторических темах и образах — насытить их современным содержанием.

     Так, в знаменитой застольной песне Бёрнса «Джон Ячменное Зерно» - традиционный образ святочной песни — образ трех царей-волхвов — перевоплощается в образ злодеев-деспотов и тиранов, а сам Джон Ячменное Зерно оказывается в подтексте символом извечной непобедимости и жизнестойкости народа.

 

Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон боец лихой,
Не вышел из земли.

Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит
Джон Ячменное Зерно.

Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам,
Качая головой.

Но осень трезвая идет.
И, тяжко нагружен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.

Настало время помирать -
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.

Его свалил горбаты нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правеж,
Везут его на ток.

Дубасить Джона принялись
Злодеи по утру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили по ветру.

Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно.

Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.

Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.

недаром Был покойный Джон
При жизни молодец,-
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет...

Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!

Особое обаяние поэтического мастерства Бернса заключается в том, что такая многозначность достигается в его поэзии без всякой дидактики, без классицистических амплификаций и риторических параллелизмом. Судьба Джона Ячменное зерно изображена так, что ее можно понять и буквально, и метафорически, причем двойной смысл придает особую прелесть лукавому, насмешливому тону всей вещи.

 

    В патриотческом гимне «Брюс — шотландцам»,получившем название «шотландской марсельезы», сквозь образы легендарных средневековых борцов за независимость Шотландии — Брюса, Уоллеса и их сподвижников — просвечивают образы живых современников Бёрнса, шотландских «Якобинцев», членов сообщества «Друзья народа», поставленных вне закона классовым судом.

 

Вы, кого водили в бой
Брюс, Уоллес за собой, -
Вы врага ценой любой
Отразить готовы.

Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет -
Цепи и оковы.

Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.

Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!

Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.

Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!

 

    Аналогично переосмысливаются в лирике Бёрнса и национально-патриотические мотивы, восходящие к шотландским песням и преданиям, сложенным после разгрома якобитского восстания 1745г. Появляющиеся в стихах Бернса образы «принца Чарли» (так называемого «молодого претендента» на престол Стюартов) и его приверженцев, изгнанных из Шотландии, не могут рассматриваться как свидетельство монархических симпатий поэта. Весьма далёкий от стремления к реставрации реакционной монархии Стюартов (ставшего к тому же явно утопичным в ту пору, когда писал Бернс), поэт ощущал в романтических преданиях о похождениях «принца Чарли» и в песнях, ему посвященных, все тот же дух народного непокорства, мятежного протеста против ненавистного английского режима. И порою, в годы Великой французской революции, по остроумному замечанию английского биографа Бернса, «якобитство» в Шотландии оборачивалось якобинством. Так, например, песня «За тех, кто далеко», написанная по мотивам старых якобитских «конспиративных» застольных песен и тостов, по праву ассоциировалась в восприятии современников с совсем другими, новыми изгнанниками — с отправленными в ссылку или брошенными в тюрьмы революционными демократами 1790-х годов.

За тех, кто далеко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

А кто не желает свободе добра,

Того не помянем добром.

 

Добро быть веселым и мудрым, друзья,

Хранить прямоту и отвагу.

Добро за шотландскую волю стоять,

Быть верным шотландскому флагу.

 

За тех, кто далеко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

За Чарли, что ныне живет на чужбине,

И горсточку верных при нем.

 

Свободе - привет и почет.

Пускай бережет ее Разум.

А все тирании пусть дьявол возьмет

Со всеми тиранами разом!

 

За тех, кто далеко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

За славного Тэмми, любимого всеми,

Что нынче живет под замком.

 

Да здравствует право читать,

Да здравствует право писать.

Правдивой страницы

Лишь тот и боится,

Кто вынужден правду скрывать.

 

За тех, кто далеко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

Привет тебе, воин, что вскормлен и вспоен

В снегах на утесе крутом!

    В «Дереве свободы» и других стихотворениях Бернс открыто выразил свое пылкое сочувствие революционной Франции и надежду на то, что последовав ее примеру, освобождённые народы всего мира объединятся в дружную семью. Настоящим гимном революционной демократии было знаменитое стихотворение во славу «Честной бедности» с его уничтожающим противопоставлением подлинного достоинства людей труда мнимым заслугам вельмож и богачей.

 Кто честной бедности своей

 Стыдится и все прочее,

 Тот самый жалкий из людей,

 Трусливый раб и прочее.

 

При всем при том,

При всем при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство -

Штамп на золотом,

А золотой -

Мы сами!

 

 Мы хлеб едим и воду пьем,

 Мы укрываемся тряпьем

 И все такое прочее,

 А между тем дурак и плут

 Одеты в шелк и вина пьют

 И все такое прочее.

 

При всем при том,

При всем при том,

Судите не по платью.

Кто честным кормится трудом,

Таких зову я знатью,

 

 Вот этот шут - природный лорд.

 Ему должны мы кланяться.

 Но пусть он чопорен и горд,

 Бревно бревном останется!

 

При всем при том,

При всем при том,

Хоть весь он в позументах, -

Бревно останется бревном

И в орденах, и в лентах!

 

 

 Король лакея своего

 Назначит генералом,

 Но он не может никого

 Назначить честным малым.

 

При всем при том,

При всем при том,

Награды, лесть

И прочее

Не заменяют

Ум и честь

И все такое прочее!

 

 Настанет день и час пробьет,

 Когда уму и чести

 На всей земле придет черед

 Стоять на первом месте.

 

При всем при том,

При всем при том,

Могу вам предсказать я,

Что будет день,

Когда кругом

Все люди станут братья!

    Сарказм Бернса переходит в патетическое пророчество грядущего торжества свободы, равенства, братства народов. Не переданный в русском переводе рефрен подлинника - “A mans a man for a that” («А человек всё равно остается человеком») - стал в Шотландии и Англии провербиальным выражением главного тезиса боевого, революционно-демократического гуманизма Бёрнса.

    Для поэзии Бернса, где правдиво и горько изображается тяжкий труд, нищета и обездоленность бедняков, характерно, однако, могучее и страстное, всепобеждающие жизнелюбие, находившее себе идейную опору и в стихии народного творчества, и в просветительском мировоззрении поэта.

    Такие примиренно-идиллические картины жизни бедняков, как, например, ранний «Субботний вечер поселянина», редки у Бернса: тема «счастья в бедности» чаще всего развивается им в воинствующе демократическом духе: только простой народ умеет быть верным и в любви, ив дружбе и дорожить своей родиной... Бернсу ненавистно и социальное неравенство, и религиозное ханжество — все, что калечит человеческую природу и мешает ее свободному гармоническому развитию. Все плотские радости бытия для него столь же прекрасны и достойны восхищения, как и радость созидательного труда и борьбы, поисков пытливой мысли и поэтического творчества. Идеал человека, как он раскрывается в поэзии Бернса, гармоничен и многогранен. Его лирический герой, в котором угадывается сам поэт, не знает того расщепления мысли и чувства, рефлексии и действия, которое отчасти уже намечается в поэзии сентименталистов, а впоследствии должно было еще резче проявиться в творчестве романтиков.

    В жанровом отношении поэзия Бернса очень разнообразна. Наименее интересны его опыты в воспринятых от классицизма дидактических жанрах аллегорического видения или похвального слова. Гораздо ярче и оригинальнее его пародийно-сатирические травестии классицистических высоких жанров ( как, например, убийственная «Ода на смерть миссис Освальд» и др.).

    Ведущий мотив творчества Роберта Бёрнса — свобода. Поэт видит ее в освобождении народа от ненавистной ему власти короля, в избавлении крестьянина от гнета землевладельца, в борьбе патриота с иноземными захватчиками и, наконец, в возможности беспрепятственного проявления всех способностей человека.

    Иногда поэт перелагает старинную легенду, чтобы выразить в ней свои думы о народе. Народ бессмертен для Бернса, королям не уничтожить его, в нем - источник радости и силы. Прекрасно стихотворение «Джон Ячменное Зерно». Оно не только о вечности народа — о не нетленности самой природы. Это стихотворение — замечательный образец того, что только истинному поэту по силам в малом увидеть великое, через немногое сказать о многом. Не только свободолюбивые и патриотические стихи, но и незатейливые на первый взгляд картинки быта у Бернса — высокохудожественные произведения. Мир его поэзии — мир бедного, честного и отзывчивого фермера. Поэт находит радость и красоту в деревенских удовольствиях, в мимолетных свиданиях, в дружбе двух поселян. Ему интересны гнездо полевой мыши, срезанная маргаритка, пустеющие осенью поля. «То, что важные сыны учености считают глупостями, для сыновей труда имеет глубокое, серьёзное значение: горячая надежда, мимолетные встречи, нежные прощания составляют для них самую радостную часть их существования», - писал Бёрнс. Стихотворения, посвященные незначительным эпизодам, - о том, как он, идя за плугом, разорил гнездо полевой мыши, о подрезанном плугом маргаритке, приводят в пример небычайной душевной тонкости и мягкости Бёрнса, его любви к природе. Все эти черты были присущи Бернсу, но мы можем найти их и у сентименталистов. Проявлять чувствительность и проливать слёзы по поводу каждой раздавленной букашки было модно в конце ХVIIIв. Но Бёрнс, создавая эти стихотворения, думал о постоянно волновавшей его трагедии — о судьбе крестьянства. Оттого эти стихи приобрели большую искренность, теплоту и звучат гораздо серьёзнее чувствительных экспромтов.

    Совершенно особое место в творчестве Бернса занимают эпиграммы. Бернс-сатирик мастерски владеет жанром лаконической, язвительной эпиграммы (зачастую используя, в частности, форму сатирической «эпитафии» на еще живых противников). Необычайную гибкость и ёмкость приобретает у него жанр дружеского послания, где сплетаются воедино и шутка, и грусть, и заботы каждодневной жизни, и глубокое раздумье. Бёрнс создает и стихотворную повесть «Тэм О'Шентер», напоминающую гоголевские « Вечера на хуторе близ Диканьки» сочетанием лукавого юмора с фольклорной фантастикой. Вместе с тем он обладал и острым чувством драматизма. Его кантата «Веселые нищие», так же как и многие лирические стихотворения , облеченные в диалогическую форму ( как, например, «Финдлей» и др.), обладает внутренним драматическим движением. Он сочинял эпиграммы почти всегда экспромтом. Они иногда шуточны, но часто резко высмеивают аристократов и богачей-буржуа: «Поклоннику знати», «На лорда Галлоуэй», «Проповеднику Лемингтонской церкви». Эпиграммы остроумны, с неожиданным колким финалом. 

    Отличаясь от сентименталистов и предромантических писателей своим оптимизмом, стихийно-материалистическим восприятием мира, Бернс отличался от них и своим отношением к крестьянству. Любовь к труду, раскрытие чувств простого человека не приводили Бернса к слащавой идеализации крестьянской жизни. Правда, у него есть стихотворение «Субботний вечер поселянина», написанное в идиллических тонах. Это одно из ранних стихотворений Бернса, занимающее особое место. Здесь в значительной мере отражены воспоминания поэта о вечерах в родительском доме, о горячо любимом отце.

    Но истинная стихия Бёрнса — это песня; здесь полнее и разностороннее

всего проявляется его дарование. По своему мировозрению Бернс является народным поэтом; его художественный метод также тесно связан с традициями народного творчества. Значительное число его стихотворений («Джон Ячменное Зерно», «Макферсон перед казнью» и др.) представляют собой переработку шотландских народных песен. Роберт Бёрнс усилил в них мотивы борьбы и жизнерадостного свободолюбия. В других случаях он создавал новые стихотворения на мотив существующих песен, иногда сохраняя приэтом их припев («Честная бедность» и др.). Бернс вообще придавал исключительное значение музыкальному мотиву и обычно вначале подбирал мотив к своей будущей песне. Это твердое убеждение, что всякое стихотворение должно быть песней, также роднит его с безыменными народными поэтами. Необычайная музыкальность, напевность его стихов, знакомые мотивы, лежащие в основе, способствовали их популярности в народе и они сами становились народными песнями.

    Для стихов Бернса характерно повторение припевов или просто отдельных строк или строф — всё это Бёрнс нашел в народной песне. Иногда припев повторяется полностью («Застольная», «Макферсон перед казнью» и т.д.), иногда он изменяется от строфы к строфе, приобретая всё более глубокое значение, иногда повторяется только одно слово, имеющее важный для всего стихотворения смысл. Так, в стихотворении «Дерево свободы» рифмующиеся строки оканчиваются словом «брат». Оно усложняет рифму, но придаёт ей своеобразную прелесть и усиливает впечатление братской солидарности и надежды на будущее. В стихотворении «Робин» настойчиво повторяется слово «Робин», замыкающее каждую строфу, этим подчёркивается автобиографический характер и гордое, жизнеутверждающее звучание стихотворения.

    В веселом, шуточном стихотворении «Финдлей» повторение имени Финдлея в середине и в конце каждой строфы и насмешливое повторение самим Финдлеем слов любимой девушки создаёт впечатление комического упрямства и настойчивости героя. Иногда настойчивое повторение одного слова создаёт протяжную, печальную мелодию, передаёт настроение тоски, как в грустной народной песне («Ты меня оставил, Джеми...»), иногда, наоборот, усиливает впечатление уверенности, бодрости. Таковы повторения в песне «Любовь», представляющей вариант старой солдатской песни. Это прощание с любимой перед походом, но прощание, пронизанное верой в грядущую встречу и взаимную любовь.

    Поэзия Бёрнса вошла в мировую литературу как могучая действенная сила. Гёте и Байрон с одинаковой прозорливостью угадали, что источник величия Бёрнса как поэта — его народность. Байрон в дневнике 1813г. задаётся вопросом: чем был бы Бёрнс,родись он знатным, и отвечает на него так: «Стихи его были бы глаже, но слабее; стихов было бы столько же, а бессмертия не было бы...».

    Ранняя смерть не дала ему осуществить планы произведений, задуманных им для сцены .

    Влияние Бёрнса на английскую литературу, особенно в период романтизма, так велико, что с трудом поддаётся определению. Его поэзия предварила языковые новшества поэтов «Озерной школы»; она указала Вальтеру Скотту пути творческого истолкования национальных преданий и устной нароной поэзии.

    В России Бёрнс стал известен на рубеже ХVIII и ХIХ вв. В 1832г. Лермонтов перевёл четверостишие Бёрнса, поставленное Байроном эпиграфом к «Абидосской невесте». На Бёрнса, как на замечательного лирика и великого народного поэта, ссылались Шевченко, Огарёв, Белинский. В журнале «Современник» были напечатаны замечательные для своего времени переводы Бёрнса, сделанные М.Л.Михайловым

    В советскую литературу Бёрнс прочно вошел, прежде всего, в превосходных переводах с.Маршака, который, по словам, А.Твардовского, «сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцем». Интересные опыты интерпретации Бёрнса принадлежали также и другим советским поэтам-переводчикам - Т.Л.Щепкиной-Куперник, Э.Багрицкому.