Памятники письменности

Кушанское время характеризуется серьезными сдвигами в области духовной культуры народов Средней Азии. Это был период сложных и во многом противоречивых явлений, переплетающихся тенденций и вли­яний.

Уже в IV—II вв. до н. э. в Средней Азии возникают, на базе арамейской, местные письменности.

Древнейшими памятниками согдийского письма являются надписи на согдийских монетах начала нашей эры. Далее следуют «старые согдийские письма». В них знаки ясно различаются и большей частью не соединяются друг с другом. Это письмо еще не далеко отошло от арамейского прототипа. Вместе с тем, по словам В. А. Лившица, эти письма показывают, что в то время «уже сложились основные нормы согдийского письменного языка, сохранявшиеся, по крайней мере, до X в.».

«Старые согдийские письма», которые, как показал В. Б. Хеннинг, датируются 312—313 гг. н. э., являются не только важными истори­ческими документами, но и образцами эпистолярной прозы. Подлинные события человеческой жизни отражены в них с безыскусной правди­востью. Натиск хуннов, тревожные дни согдийских колоний, страх, гнев и любовь — вся гамма человеческих чувств и переживаний без каких-либо литературных украшений запечатлены в этих документах. Горечью и обидой проникнуто письмо, адресованное молодой согдианкой Меванчой (это имя означало «тигренок» или «кошечка») своей ма­тери в Самарканд. Ее опекун, которого зовут Нанидат, хочет против ее воли жениться на ней, и она диктует писцу: «Лучше я буду же­ной собаки или свиньи, чем женой Нанидата» (перевод В. А. Лившица). Прошло некоторое время, и Меванча вновь пишет матери. Она не только стала женой Нанидата, но и отзывается о своем муже с лю­бовью и уважением. Что ж, такие коллизии не раз запечатлены в мировой литературе!

В Сурх-Котале (к югу от Кундуза) было найдено несколько надписей, написанных кушанской разновидностью греческого алфавита. Язык же надписей оказался восточно-иранским, ранее практически неизвест­ным. Это обусловило трудности в их расшифровке, которой занимались А. Марик, Э. Бенвенист, В. Хеннинг, И. Гершевич, Я. Харматта, X. Хумбах и др. Одна надпись состояла из 25 строк. До сих пор не существует ее полного общепринятого перевода, причем исследователи расходятся во многих важнейших пунктах, в частности в том, кто в надписи подра­зумевается (или назван) строителем храма. Один из вероятных вариан­тов перевода предложен В. А. Лившицем: «Этот акрополь — храм, [называемый] Канишка Победитель, которым господин царь почтил Канишку. И вот, когда первоначально было закончено [сооружение] акро­поля, тогда высохли внутри [акрополя] находящиеся [вместилища] воды, в результате чего акрополь остался без воды. И когда от сильного летнего зноя наступила засуха, тогда боги из [их] гнезда [храма] были унесены — и изображения [богов] и скульптуры [богов]. И акрополь опустел — до тех пор, пока в 31 году правления, в месяце нисане, пришел сюда к храму наместник Ноконзок, любимый царем, наиболее дружественный к царю, сиятельный [«сын бога»], старающийся [?], делающий добро, полный добродетелей, чистый помыслами по отношению ко всем существам. Затем он акрополь обнес стеной, вырыл колодец, провел воду, выложил [колодец] камнем так, чтобы люди, находящиеся в ак­рополе, не испытывали бы недостатка в воде [или «чтобы акрополь не испытывал недостатка в чистой воде»] и чтобы в случае засухи, возникающей от сильного летнего зноя, боги не были бы унесены из [их] гнезда, чтобы акрополь не опустевал. А над колодцем был устроен подъемник для воды[?], было сооружено также водохранилище. И благодаря этому колодцу, и благодаря этому водоподъемнику [?] весь акрополь стал процветающим. И этот колодец, и это [далее следует слово, которое предположительно может обозначать «окно», «башня»] сделали Хиргоман, Бурзмихр, сын Кузгашки, Астилганциг и Ноконзок, наместники, послушные приказу царя. И написал Евман вместе с Михраманом, Бурзмихрпухром [и] Амихраманом».

Язык этой надписи занимает промежуточное положение между пушту и памирскими языками — мунджанским и йидга, с одной стороны, и согдийским, хорезмийским и парфянским,— с другой. Проницательности выдающегося ираниста В. Б. Хеннинга мы обязаны определением, что язык надписи и является бактрийским языком, до последнего времени практически совершенно неизвестным (надписи на кушанских монетах, геммах и керамике не давали возможности из-за краткости дать его характеристику). По своей грамматической структуре бактрий-ский язык дальше, чем другие восточноиранекие языки, отошел от древ­него типа.

По мнению лингвистов, в надписях из Сурх-Котала, а также в индийских (кушанского времени) сохранились лишь некоторые термины первоначального сакского диалекта кушан. Можно представить, что кушаны на территории Бактрии смешались с бактрийцами, были в какой-то степени ассимилированы ими и во всяком случае для письменной речи употребляли бактрийский язык, хотя с большим количеством за­имствований из других иранских и индийских языков. В надписях на кушанских монетах представлена та же письменность и тот же бактрийский язык.

Для письма применялось, по крайней мере, со времени Канишки, греческое письмо. К 24 знакам греческого алфавита был добавлен еще один; на практике, однако, употреблялось меньшее число буквенных знаков. Кушанское, или, точнее, бактрийское, письмо характеризуется сочетанием остроугольной, квадратной и округлых форм большинства знаков. Позже развивается полукурсивность.

Таким образом, вслед за согдийским, парфянским и хорезмийским языками науке стал известен и бактрийский язык. Большая сурхкотальская надпись является вместе с тем первым литературным памят­ником на бактрийском языке. По своему жанру она сходна с ахеме-нидскими и сасанидскими надписями. Однако в отличие от царских надписей в сурхкотальской надписи славословия почти полностью отсутствуют. Это особенно четко проявляется при сопоставлении с надписью Дария в Сузах (DSf), которая также посвящена строительству. Однако треть (!) ее занимает славословие Ахура-Мазде и царю. Сурх-котальская же надпись имеет строго деловой характер. Она дает последовательное изложение событий и их мотивацию. Перед нами краткая летопись событий, образец деловой прозы.

На юге Средней Азии открыто немало (правда, небольших) бактрийских надписей. Так, в самом Душанбе найден погребальный хум с краткой (одно слово) надписью; из Дашт-и Джума происходит бронзовый колокольчик с надписью, состоящей из 17 знаков (может быть, это просто буквы, нанесенные неграмотным мастером). В Термезе, в монастыре Кара-тепе, найдено несколько бактрийских надписей на черепках, в том числе билингвы; надписи,                                                  

процарапанные на стенах. В Хорезме, на Топрак-кале, обнаружены памятники хорезмийской письменности, работа над расшифровкой которых ведется.

Религиозные верования

Религиозные верования в кушанское время отличались значительной сложностью. Основная часть среднеазиатского населения по-прежнему придерживалась зороастризма. Так, у согдийцев, как явствует из их личных имен (свыше 20), встречающихся в «старых согдийских письмах», население в основном придерживалось зороастризма. Эти имена восходят к именам древнеиранских божеств, вошедших в среднеазиатско – зороастрийский пантеон. При этом «согдийский» зороастризм имел определенную специфику. Следует отметить, что одно из высших        

мест в согдийском пантеоне занимала богиня Нана[и]. Автор письма № 2 и адресат этого письма, живущий в Самарканде, носят имена, в соста­ве которых слово «нана[и]». Это женское божество месопотамского происхождения, где оно было известно еще в шумерскую эпоху. Затем оно появляется в Ассирии, позже — в Иране, а в римское время распро­страняется от Египта и Греции на западе до Парфии, Кушан и Согда на востоке. Возможно, в Средней Азии культ Нана[и] переплетался с культом Анахиты.

У согдийцев Восточного Туркестана, как, очевидно, и собственно Согда, были храмы — «вагн». Большую роль в жизни согдийского общества играли жрецы — «вагнпаты».

Для бактрийского зороастризма известные данные можно также получить, анализируя изображения божеств на кушанских монетах. Здесь в специфическом бактрийском написании встречаются имена: Оромоздо – Ахура-Мазды, Михро — Митры, Мао – Маха (божество луны), Фарро — Фарна (божество обилия и царского счастья, судьбы), Орлагно — Взрэтрагны (божество победы), Нана — Нанаи (божество плодородия) и др. Встречаются и местные, специфические бактрийские обозначения, например Охшо, или Оахшо. Несомненно, это слово происходит из древнеиранского «вахшу». В авестийском «вахш» — «ска­занное слово» (технический термин), в согдийском оно связано со зна­чением «логос». В среднеиранских языках оно употреблялось в значе­нии «дух», который иногда связан с «текущей водой». В индийских источниках словом «вахшу» обозначается Амударья, которую греки знали под сходным названием Оксус. В надписи на резном камне из Калькуттского музея можно видеть религиозную формулу: «Вахш, единственный бог».

Представление о «вахше» как о божестве сохранилось в Средней Азии до средневековья. В начале XI в. Бируни сообщал о том, что у хорезмийцев есть праздник «вахшангам», и добавлял: «Вахш – имя ан­гела, поставленного [наблюдать] над водами, в частности над рекой Джейхун». В эпоху развитого средневековья и в наше время старое название Амударьи сохранилось лишь за одним из притоков Пянджа — Амударьи, а именно, за рекой Вахш. Но это свидетельствует, что именно здесь, на юге Таджикистана, особенно прочно укоренились ве­рования в духа — покровителя речных вод Оашхо. Представление о храме бактрийцев дает раскопанный французской экспедицией в Афганистане храм в Сурх-Котале. На высоком холме, куда ведет парадная трехмаршевая лестница, на возвышении, выпол­ненном из кирпича и укрепленном по сторонам каменными плитами с пилястрами, располагался главный храм. Он был прямоугольный (35X27 м), более широкий по фасаду, чем в глубину, состоял из квадратного центрального помещения, с боковых -сторон и сзади окруженного коридором. С фасадной стороны в храм вели три прохода: широкий — в центральную часть, узкие, расположенные по сторонам от него,— в коридор. В середине центрального помещения стояла квад­ратная каменная плат-форма, с колоннами по углам. Три ступени (у задней стороны) вели на платформу. Стены этого помещения были украшены пилястрами. Пространство вокруг храма было окружено стеной крепостного типа – снаружи она имела прямоугольные башни. Внутри же, вдоль стены, шел колонный портик, а в плоскость стены были углублены ниши, в которых когда-то находились крупные, ярко окрашенные скульптуры из глины (большинство из них рассыпалось). Позже, между основанием возвышения и стеной двора, а также снаружи, вплот­ную к стене, были построены два небольших храма, у которых также было центральное квадратное помещение и окружающие его (но с че­тырех сторон) коридоры. В центральном помещении одного из этих храмов находилось ступенчатое возвышение, сделанное из сырцового шрпича. Стены его были украшены по углам и в середине пилястрами, между ними находились вырезанные в глине рельефы (изображения птиц). На верхней поверхности возвышения — сильно обожженное углубление, заполненное чистой золой. Это — алтарь огня. Строго говоря, это еще не может служить доказательством, что и главный храм был храмом огня. Высказывалось мнение, что он является династическим храмом. Исследователь этого храма Д. Шлюмберже считает, что храм мог сочетать обе функции — быть династическим храмом и одновременно храмом огня, и называет сурхкотальский храм «царским кушанским храмом огня».

В одной из сурхкотальских надписей есть слово «Баголагго» — «святилище»,— по-видимому, так назывался храм; это название перешло в наименование ближайшего района и населенного пункта (Баглан).

Наряду с зороастризмом получают распространение и другие рели­гии. Как известно, в кушанской Средней Азии был распространен буд­дизм. Вполне вероятно, что сведения о буддизме проникают в Сред­нюю Азию за несколько столетий до этого, может быть при Ахменидах, но конкретные данные о распространении в Средней Азии буддиз­ма относятся к значительно более позднему времени. Буддизм проник в Среднюю Азию через Афганистан. Его распространение, судя по всей совокупности имеющихся данных, шло несколькими (по крайней мере, двумя) путями: западными — на Мерв (в восточные области Парфии), восточными — на Термез (в Бактрию).

Цейлонская хроника сообщает о прибытии на Цейлон в первой четверти I в. до н. э. на одно буддийское празднество некоего мудре­ца по имени Махадева. Этот мудрец приехал, скорее всего, не из самой Парфии, а из какого-то окраинного владения. Вскоре после этого буд­дизм проникает и в область Мерва. Имеются данные, что в 148 г. при­был в Лоян и начал работу над переводами буддийских текстов на ки­тайский язык Ань Ши-гао, судя по его имени, происходивший из стра­ны Ань — Парфии. Именно ему и его ученикам Китай обязан знакомст­вом с буддизмом. Более того, Ань Ши-гао был крупным ученым, и че­рез него китайцы получили сведения о научных представлениях народов Средней Азии.

Для Бактрии мы располагаем значительным количеством сведений. Известно имя знаменитого буддийского проповедника Гхошака, урожен­ца Тохаристана. Из Термеза происходил буддийский богослов Дхарма-митра. Буддийские проповедники достигли области Чача, где возводи­лись буддийские сооружения.

В Средней Азии была распространена буддийская школа Вайбха-шика, в учении которой было немало материалистических моментов; в их теории познания содержались элементы диалектики. Как указы­вал Ф. Энгельс: «Диалектическое мышление – именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование природы самих понятий, - возможно только для человека, да и для последнего лишь на сравни­тельно высокой ступени развития (буддисты и греки), и достигает своего полного развития только значительно позже, в новейшей философии»

Известен целый ряд буддийских сооружений. Так, в Дирхаме, неподалеку от Термеза, был частично раскопан буддийский монастырский комплекс 1-П вв. н. э. Ядро его составляло святилище. Оно состояло из квадратного помещения, в центре которого был прямоугольный по-йамент-подставка реликвария, и вестибюльного помещения, стены которого были украшены замечательным каменным фризом. Монастырь включал ряд жилых и служебных помещений. В самом Термезе, на возвышенно Кара-тепе; раскапывается буддийский пещерный монастырь (в Индии такие монастыри были очень многочисленны). Здесь, в частности производятся раскопки нескольких комплексов, каждый из которых состоял из пещерного святилища, окруженного четырьмя обход­ными сводчатыми коридорами, и двора с наземными культовыми пост­ройками. Найдены следы настенных росписей, фрагменты каменных и алебастровых статуй. Неподалеку от Кара-тепе археолог Л. И. Аль-баум ведет раскопки другого буддийского комплекса с прекрасной жи­вописью и скульптурой Фаяз-тепе. Это П – образный ряд коридоров келий Святилищ и отдельно стоящая ступа. В самом Термезе есть и буддийская ступа – ее сейчас называют «Башня Зурмала» Рядом с Дальверзин-тепе (Сурхандарьинская область) обнаружен буддийский комплекс кушанского времени. Особый интерес представляет найденная в нем скульптура – изображения культовых буддийских и светских персонажей.

Христианство проникает в Среднюю Азию уже во II – III вв. н. э. Биоуни сохранил сообщение, что один священник принес в Мерв христианство приблизительно через 200 лет после смерти основателя этой религии. Можно было бы подумать, что эти сведения являются легендарными, если бы мы не располагали сообщениями сирийских (начало III в. н. э.) и армянских (IV в. н. э.) источников о распростра­нении христианства в «стране кушан».

Появляются в Средней Азии адепты еще одной религии — мани­хейства, которая сыграла значительную роль в истории среднеазиат­ской идеологической жизни. Остановимся на этом несколько подроб­нее. Основатель этой религии Мани родился в 216 г. в знатной семье в Вавилонии, вблизи Ктесифона. Сасанидский царь разрешил пропо­ведовать новую религию, но, в конце концов, Мани был заключен в тюрьму и там умер (в 276—277 гг.), а манихейское учение и сами манихеи подверглись в Иране жестоким гонениям.

Согласно манихейской доктрине, вначале, когда не было еще земли и неба, существовали два принципа: Свет (Добро) и Темнота (Зло). В реальной жизни смешаны элементы того и другого, и человек дол­жен способствовать достижению совершенства, помогая светлому нача­лу в борьбе со злом. Учение Мани включало и соединяло в себе мно­гие важнейшие элементы зороастризма, с одной стороны, и раннехри­стианского гностицизма,— с другой, а также в некоторой степени и буддизма. Оно не было монолитным: в отдельных школах манихейст­ва явственно пробивалась струя социального протеста. Большой интерес представляют погребения, относящиеся к кушанскому периоду (так называемый тип ШБ), в гиссарском могильнике Тупхана, открытом М. М. Дьяконовым. Это грунтовые могилы, выложенные и заложенные сырцовым кирпичом, иногда — сырцовые склепы. В головах стоит сосуд с загробной трапезой. Все сосуды прекрасно выделаны на гончарном круге. Большинство сосудов бокалообразной формы строгих пропорций. Характерно полное отсутствие оружия в этих могилах. Иногда в рот или на грудь трупа клались монеты, сходные по чекану с монетами царя Евкратида и относящиеся к I в. до н. э.— времени после падения Греко – Бактрийского царства.

В женских могилах найдены украшения из золота (серьги), железа (перстни, пряжки), камня и стекла (бусы), бронзы (зеркала, браслеты, перстни). Эти украшения дают много параллелей с сарматской культурой Прикаспия и Причерноморья. Интересно, что среди находок встречается янтарь, добывавшийся лишь в Балтийском море, раковины из Индийского океана.

Вне могил найдено множество монет, из которых одна — царя Канишки; обнаружены зернотерки, обломок ручного жернова, клад железных ножей.

Во время работ М. М.Дьяконова и последующих раскопок Б. А. Лит-винского здесь найдены и иные захоронения — в больших глиняных гробах из обожженной глины (такой обычай захоронения был широко распространен у парфян и, очевидно, заимствован от них). На территории г. Душанбе обнаружены захоронения в каменных гробницах и в хумах. На городище Кухна-кала (Вахшская долина) хоронили покойников в комнатах-камерах. Со II в. до н. э. в Хорезме, а затем в других областях Средней Азии распространяются оссуарии — керамические (редко каменные) костехранилища, куда помещались кости покойников.

Кочевое, полукочевое и часть оседлого населения хоронили своих покойников в курганах. Большое количество курганов раскопано в низовьях Кафирнигана и в Исфаринском районе, а также на территории Узбекистана и Киргизии.

Искусство

Кушанская эпоха — время апогея древнего искусства Средней Азии. Мы знаем о развитии искусства монументальных форм (живопись, скульптура, рельефы), малой пластики (терракоты), прикладного ис­кусства (ювелирное производство и т. д.). Уже сейчас мы располагаем обширным материалом, но накопление его в связи с археологическими работами идет столь интенсивно, что любая характеристика может уста­реть еще до своего появления в свет. Именно в области искусства наиболее ярко проявился гений среднеазиатских мастеров; в то же время отчетливо прослеживаются связи с соседними странами.

Значение памятников среднеазиатского искусства далеко выходит за пределы Средней Азии, ибо они позволяют по-новому рассматривать и объяснять важнейшие явления художественной культуры Востока. Так, например, обстоит дело с так называемым гандхарским искус ством. Гандхара—древнее название страны, ядром которой являлась Пешаварская долина и которая включала также соседние области. Именно здесь выявлено много своеобразных памятников искусства, пре­имущественно каменной (и алебастровой) скульптуры и рельефов. По древнему имени страны они были названы гандхарскими, хотя произ­ведения такого стиля распространены значительно шире: они встреча­ются на территории всей Северо-Западной Индии, Афганистана и на юге Средней Азии. Гандхарское искусство представляет собой удиви­тельно яркий сплав местных и эллинистическо-римских традиций. Но проблема генезиса гандхарского искусства, его эволюции и хронологии до сих пор вызывает самые разноречивые, нередко полярно противо­положные мнения, бесчисленное количество теорий и гипотез. Один уче­ный остроумно сравнил историю изучения гандхарского искусства с «полем битвы, на котором было сокрушено так много убеждений археологов, полем битвы, почва которого усеяна раздробленными ла­тами — устаревшими теориями, обломками оружия — отвергнутыми ги­потезами. Вместе с тем проблемы, ожидающие решения, столь бесчисленны и буквально вызывающе противостоят попыткам ученых, представляясь совершенно неразрешимыми».

Основы изучения гандхарского искусства были заложены в трудах А. Фуше — французского ученого, так много сделавшего для исследо­вания искусства и археологии Индии и Афганистана. Отсылая к его трудам, а также к трудам Д. Маршалла, Б. Роулэнда, А. К. Кума-расвами, И. Лохвизенде Леев, Г. Ингольта и др., отмечу лишь, что сравнительно недавно с очень интересной гипотезой выступил француз­ский ученый Д. Шлюмберже. Опираясь на результаты новейших архе­ологических открытий в зарубежной Азии, он настаивает на роли «гре­ко-иранского элемента» (в частности греко-бактрийского) в сложении гандхарского искусства. Открытия же в Средней Азии дали прекрас­ный материал для суждения о собственно бактрийском искусстве. Ве­ликолепная скульптура и живопись Халчаяна, замечательная коропла-стика Бактрии не могут теперь не учитываться при исследовании про­блемы генезиса гандхарского искусства.

Наряду с искусством Бактрии свои художественные школы создают в то время Согд, Хорезм и Парфия.